что это  такое...  -продолжал
он. - Я вам поверил, что у вас дома нет. У вас его и сегодня нет, и дол-
го еще не будет. Я же вижу.
   - Как? - не понял я.
   - По глазам. У бездомного человека глаза, как у  бродячей  собаки.  У
цепной собаки другие глаза, вы замечали?
   Я взглянул на него с интересом, ибо не ожидал услышать подобных речей
от первого попавшегося водителя трамвая.
   - Мне нечем отплатить вам за добрый поступок, - сказал я.
   - Я не считаю этот поступок добрым, - он стал серьезен. - Он лишь ес-
тественен для меня.
   - Что же тогда добрый поступок? - усмехнулся я.
   - Добрый поступок?.. Это вот, например, - он оглядел комнату и указал
на стеклянный ящик, в котором покоился мой спичечный дом.
   - Что это? - спросил я сдавленным голосом, потому что дыхание  перех-
ватило.
   - Это вы не знаете. Это работа одного мальчика, -  в  голосе  Николая
Ивановича появились родительские нотки. -  Выполнена  она  давно,  более
двадцати лет назад. На мой взгляд, это и  есть  прекрасный,  а  следова-
тельно, добрый поступок. Посмотрите, как он просто и убедительно выразил
волновавшую его идею.
   - Какую же идею?.. - спросил я, мучительно краснея.
   - Идею братства, разве не видите? Да вы подойдите поближе, подойдите!
Эта вещь стоит того, чтобы ее рассмотреть... Несомненный талант.
   - А что с ним... сейчас? - спросил я, подойдя к полке  и  склонившись
над своим творением.
   - Ничего о нем не знаю, кроме того, что звали его  Женя.  Ваш  тезка,
-улыбнулся Николай Иванович. - Мне даже увидеть его  не  довелось.  Есть
только старенькая фотография.
   - Вот как? Не покажете? - сказал я, стараясь скрыть волнение.
   - Отчего же, - Николай Иванович удалился из комнаты и вернулся уже  с
альбомом, который положил на стол, накрытый кружевной скатертью.
   Он торжественно распахнул его, и я невольно вздрогнул: с первой стра-
ницы глянул на меня большой портрет Ивана Игнатьевича, моего незабвенно-
го старика, владельца особняка с мезонином, где я клеил спичечный дом.
   - Это мой отец, - сказал Николай Иванович, переворачивая страницу.
   Он сразу последовал к концу альбома и где-то страницы за три до конца
указал на снимок, в котором я узнал себя в возрасте примерно четырнадца-
ти лет рядом с братом Федором. Мы оба в  одинаковых  курточках-"москвич-
ках" стояли в обнимку у крыльца нашего дома -веселые,  стриженные  нагол
о... Как эта фотография попала к Ивану Игнатьевичу? Вероятно, я  сам  же
ему и подарил, да забыл об этом.
   - Вот Женя, - Николай Иванович указал на моего брата.
   - Ну уж нет! - вырвалось у меня.
   - Простите?
   - Женя тот, который выше, - сказал я.
   Николай Иванович недоверчиво и с опаской взглянул на меня.
   - Откуда вы знаете?
   - Потому что это я, - проговорил  я  как-то  неловко,  отчего  хозяин
отодвинулся, пристально глядя на меня. Он перевел взгляд на  фотографию,
снова на меня, хмыкнул.
   - А вы... не шутите, Евгений Викторович?
   - Вашего отца звали Иваном Игнатьевичем. Он жил в особняке на... -  я
назвал точный адрес. - Умер в пятьдесят седьмом году. Я видел,  как  его
хоронили. И вас помню, - у меня во рту почему-то пересохло. - А до  того
я три года ходил к нему в мезонин, клеил этот дворец. Это все правда.
   Николай Иванович молча слушал мой  рассказ,  глаза  его  увлажнялись.
Вдруг он крепко обнял меня, и я вновь почувствовал его силу.
   - Родной вы мой!.. Простите, но вы... этот мальчик значит  для  нашей
семьи слишком много! - объяснял он глухо, не выпуская меня из объятий. -
Это наш добрый гений, ангел-хранитель. Отец перед смертью... это так  не
расскажешь. Я знал, что встречу вас...
   Николай Иванович отодвинулся, взглянул мне в глаза, но тут  же  отвел
их - слишком разительна была перемена, произошедшая с мальчиком за  чет-
верть века.
   - Я ведь и фамилию вашу знал, но забыл. Отец называл  как-то.  Помню,
необычная какая-то фамилия... - замялся он.
   - Демилле, - сказал я против воли холодно.
   - Вот-вот! - он облегченно вздохнул. - Женя  Демилле.  Вот  вы  какой
стали...
   Я молча переминался с ноги на ногу. Николай Иванович выглянул из ком-
наты и громко позвал:
   - Надя, иди сюда!
   На его зов пришла небольшого роста худенькая женщина с седой головой,
но глазами ясными и молодыми. Она на ходу вытирала о передник руки.
   - Это Женя! - объявил ей Николай Иванович. - Тот  самый,  что  сделал
дворец!
   - Да ты что... - охнула она.
   По ее лицу я видел, что она не верит. Она присела перед  альбомом  и,
быстро взглянув на фотографию, перевела взгляд на меня,  стремясь  отыс-
кать в нынешнем моем облике черты того мальчика.
   - А не похож вроде... - неуверенно сказала она.
   - Да ведь не тот, Надюша, не тот! Вот он! - Николай Иванович ткнул  в
фотографию пальцем. - Вот это Женя. А то его брат.
   - Да... Этот похож... - неохотно признала  она.  -  В  глазах  что-то
есть.
   - Помнишь, отец про него рассказывал? Про вас,  простите...  -Николай
Иванович невольно обратился ко мне с почтением. -Пока есть такие мальчи-
ки, так он говорил, я за революцию спокоен...
   И тут, наконец, прорвалось напряжение, долго сдерживаемое мною. Я от-
вернулся к окну, смахивая ладонью слезы с глаз. Жена  Николая  Ивановича
выскользнула из комнаты, а хозяин обнял меня сзади за плечи и  прижал  к
себе.
   - Ничего, бывает... Бывает... - повторял он.
   Я присел на тахту. Николай Иванович устроился напротив меня на стуле,
продолжая разглядывать с жалостью и нежностью, как блудного  сына,  вер-
нувшегося в дом.
   - Как видите, Николай Иванович, я нынче не совсем  тот...  Совсем  не
тот, - сказал я сухо, разводя руками. - Так что, пожалуй, мне лучше  уй-
ти.
   Он поглядел на меня суровее.
   - Желаю вам сохранить наилучшую память о вашем Жене, - продолжал я  с
горькой усмешкой. - Домик я у вас оставлю. Он вам по  праву  принадлежит
за давностью лет... - я поднялся с тахты.
   - Здорово тебя прижало, - наконец сказал Николай Иванович.
   Его трезвое "ты" остудило меня, я угрюмо замолчал, раздумывая  только
о том, как бы побыстрее покинуть этот дом, где слишком любили меня, что-
бы можно было это вынести.
   - Значит, так... - негромко, с  затаенной  угрозой  произнес  Николай
Иванович. - Останешься ты здесь, никуда не пойдешь, потому что идти тебе
некуда. Считай себя членом нашей семьи, поэтому церемониться друг с дру-
гом не будем. Буду держать тебя под домашним арестом...
   - Вот как? - я постарался придать голосу независимость, но вид  Нико-
лая Ивановича был столь грозен, что получилось испуганно.
   - ...Минимум две недели, - закончил он.
   - Почему?
   - Пьешь, - коротко ответил он.
   - Кажется, это мое дело? Личное...
   - Ошибаешься. Дело это общественное. Тебе остановка нужна, иначе рас-
шибешься.
   - Что же вы меня - запрете и свяжете?
   - Ты сам себя свяжешь. Собственным словом, - его речь становилась все
жестче.
   Он снял с полки футляр со спичечным домом, поставил на стол  и  убрал
стеклянный колпак. Мое творение предстало  в  первозданном  виде:  стали
различимы швы между спичками с мелкими  закаменевшими  капельками  клея,
стала видна огромная кропотливая работа, дни и месяцы моей  юной  жизни,
вложенные когда-то в это сооружение без всякой  видимой  цели,  с  одним
лишь желанием организовать кусочек пространства в соответствии со  своим
неосознанным идеалом.
   - Давай обещание, что не выйдешь из этого дома, пока я тебе не разре-
шу, - Николай Иванович занес огромную свою ладонь над луковкой спичечной
церкви. - Иначе раздавлю я твою игрушку, и сам ты  понимаешь,  что  ходу
назад тебе в этом случае не будет. Только туда, в пропасть...
   - ...Хорошо. Я согласен. Даю слово, - сказал я, кривясь.
   Он водрузил колпак на прежнее место, убрал дворец со стола.
   - Вы уж извините, Евгений Викторович, что пришлось прибегнуть к сему.
Вы сейчас здраво судить не можете. Вам передышка  нужна,  возвращение  в
ясное сознание. Тогда и решите сами. А сегодня я за вас решаю.
   ...Вот так я неожиданно для себя оказался под домашним арестом в  чу-
жом доме, то есть не совсем в чужом, в каком-то смысле  даже  в  родном.
Вечером меня познакомили с остальными членами семьи Николая Ивановича  -
сыновьями Алексеем и Юрием, старшеклассниками, и дочерью  двадцати  трех
лет - той самой девочкой, которую я встречал в  коляске  у  своего  дома
давным-давно. Звали ее Аля, о полном имени я не спросил. Вероятнее всего
-Алевтина. Она была такого же невысокого роста, как и мать, но черты ли-
ца жестче, в этом было больше сходства с отцом, а глаза жгучие и  вопро-
шающие.
   Это ее комнатку с тахтою я занял вчера ночью, явившись нежданным гос-
тем.
   Я сразу же почувствовал в ней скрытую враждебность к себе. Когда  она
узнала от отца, что это я построил Дворец Коммунизма, ее глазки  блесну-
ли, прожигая меня насквозь, и она выпалила:
   - Вот еще! Не могли же вы так измениться!
   - Аля у нас с характером, - сказал Николай Иванович со  скрытой  гор-
достью.
   Он куда-то сходил на полчаса, а вернувшись, сказал, что  ему  удалось
решить проблему моего "карцера", как он выразился. В этом  же  подъезде,
двумя этажами ниже, обнаружилась однокомнатная квартира без хозяев,  ко-
торую я мог временно занять.
   - Как это - занять? - не понял я.
   - Хозяева в отъезде, просили присмотреть, - объяснил он.
   - Но я не могу сейчас платить... - замялся я.
   - Платить не нужно. Вы будете как бы сторожить.
   - Что ж... - я пожал плечами.
   - Столоваться будете у нас. И без всяких церемоний, - сказал  Николай
Иванович.
   - Право, мне неловко, - я действительно почувствовал неудобство.
   - Неловко штаны через голову надевать, - парировал Николай  Иванович.
- А между людьми все ловко, когда по-людски.
   Переезд совершился быстро и деловито. Меня проводили вниз,  в  пустую
однокомнатную квартиру. Юноши несли раскладушку  с  матрасом,  столик  и
стул. Аля шествовала с пачкой чистого белья. Я нес  выданные  мне  женою
Николая Ивановича мыло и мочалку, а также кипятильник со  стаканом,  ло-
жечкой и пачкою чая.
   Николай Иванович заглянул ко мне, осмотрел помещение.
   - Нормальная тюремная обстановка, - сказал он и ушел.
   Вслед за ним снова явилась Аля. В руках у нее был футляр со спичечным
домом, на котором сверху громоздились коробки спичек и баночка клея. Она
поставила футляр на столик, неприязненно поглядев на меня.
   - Докажите, - сказала она. - Пока не докажете - не поверю.
   - Что именно? - растерялся я.
   - Что это вы построили. Не могли вы такого построить! Вы же ханыга. У
вас вид ханыги, - презрительно говорила она.
   - Когда вы станете старше... - с горечью начал я.
   - Старше?! Выйду замуж, да?.. Хлебну вашего пойла... У вас дети есть?
- неожиданно спросила она.
   - Сын в первом классе, - ответил я.
   - Где он?
   - Не знаю.
   - Э-эх вы! - она резко повернулась и быстро пошла к дверям. - Если не
достроите, я его своими руками спалю! Там у вас не достроено! -  заявила
она, выходя.
   Напоминание о Егорке окончательно добило меня. Я с ненавистью смотрел
на спичечный дом. Надо же, заметила, что он не достроен... Однако почему
такая зловещая темнота в окнах? В самом деле - тюрьма!
   Я подошел к окну и увидел прямо перед собою невыразительную кирпичную
стену, тускло освещенную откуда-то снизу. Она располагалась буквально  в
двух метрах от окна.
   Это было похуже тюремной решетки.
   Глава 39
   ЕГОРКА
   Мальчик проснулся, как от толчка, увидев во сне отца. Они вдвоем  на-
ходились в Швейцарии - сказочной горной стране, где на каждой горе стоял
замок с разноцветным флагом над ним, а в скалистых ущельях,  похожих  на
здешнее, как выйдешь из подъезда, пыхтя дымами, ездили паровозы с черны-
ми трубами.
   Егорка управлял их движением, держа в руках игрушечный пультик с  ру-
кояткой, а отец стоял рядом и звонко смеялся, когда паровоз с шумом  ос-
танавливался, окутывал себя белым паром и, повинуясь  повороту  рукоятки
на Егоркином пульте, начинал шевелить колесами в обратную сторону с  чу-
ханьем и шипением.
   Егорке было радостно, что отец смеется, давно уже он  не  слышал  его
смеха; поэтому он нарочно путал движение паровозов, пока вдруг  один  из
них не свернул на стрелке на другой  путь,  по  которому  навстречу  ему
мчался другой паровоз.
   Пока Егорка сообразил, чем это грозит, отец успел непонятным  образом
вскочить на подножку паровоза и оттуда что-то прокричал Егорке, окутыва-
ясь белым паром из трубы. Егорка в отчаянии до упора  повернул  рукоятку
пульта назад, но машина с отцом продолжала набирать  скорость.  Раздался
страшный двойной гудок, издаваемый обоими паровозами, мчащимися навстре-
чу друг другу. Егорка в ужасе тряс легкую пластмассовую  коробочку,  как
вдруг увидел, что один  проводок  отсоединился.  Дрожащими  пальцами  он
схватился за него и стал прилаживать к пульту, понимая, что не успевает.
Дрожали и звенели стальные рельсы, гудок рассекал небо, вырываясь из уз-
кого ущелья, а отец стоял на подножке  и  прощально  махал  рукой...  За
мгновение до удара Егорка проснулся.
   Он почему-то сразу вспомнил то пробуждение весною, с  которого  нача-
лась новая странная жизнь. Ощущение было похожим, словно из  одного  сна
он перескочил в другой. На кухне с характерным щелчком выскочила из  ча-
сов кукушка и начала свои "ку-ку". Егорка по  привычке  считал  удары  -
отец когда-то научил его считать по кукушке -один, два, три... Он насчи-
тал двенадцать ударов.
   Егорка отправился в туалет, стараясь не разбудить мать, а потом  заг-
лянул в кухню. Часы показывали три. Мальчик  не  удивился,  ибо  кукушка
иногда сбивалась со счета и куковала тогда что-то  несусветное.  Проходя
обратно в свою комнату через прихожую, он услышал голоса  на  лестничной
площадке за дверью. Егорка припал глазом к застекленной дырочке.
   Дверь напротив была распахнута, проем ярко горел, подсвеченный изнут-
ри соседской квартиры. В этом проеме четко рисовалась человеческая фигу-
ра в странном одеянии - расшитый камзол и короткие  штаны  с  застежками
ниже колен, продолжавшиеся белыми чулками. Но еще страннее была прическа
человека - длинные волосы, спадавшие на плечи  и  завитые  в  аккуратные
кольца, отчего голова была похожа на барашка. Егорка с  трудом  узнал  в
этом человеке нового соседа.
   Перед ним на лестничной площадке стояли двое тоже в необычных старин-
ных одеждах: один в длинной накидке без рукавов, а другой  -  в  строгом
пальто с бархатным воротником, отливавшим синим цветом. Судя  по  всему,
они прощались с хозяином, церемонно кланяясь. Вдруг за спиною соседа по-
казался из квартиры рыжий кот, опушенный электрическим светом. Старик  в
буклях наклонился к коту и взял его на руки. Егорка узнал кота, тот при-
надлежал бывшему соседу, помоложе. Гости удалились, причем Егорка  успел
заметить, что человек в длинной накидке обладает весьма приметным острым
носом.
   Утром, когда Егорка выбежал с мусорным ведром к  люку  мусоропровода,
сосед тоже вышел из своей квартиры, направляясь к лифту. На этот раз  он
был в шляпе, из-под которой виднелся легкий пушок коротких седых  волос,
и в длинном прямом пальто черного цвета. В руках старик держал  тросточ-
ку.
   Он остановился на площадке, с интересом наблюдая, как Егорка  вывали-
вает в люк мусор, проваливающийся вниз с глухим шуршанием.
   - Егор Демилле, если не ошибаюсь? - наконец спросил он.
   Егорка вздрогнул, оглянулся на незнакомца.
   - Так как же вас зовут, сударь? - переспросил старик насмешливо.
   - Егор Нестеров, - потупившись отвечал Егорка.
   - Странно. Сын должен носить фамилию отца, - сказал старик,  входя  в
распахнувшиеся перед ним с шипением двери лифта. - А подглядывать  нехо-
рошо! - с улыбкой закончил он и провалился вниз.
   Егорка вернулся к матери с затаенным вопросом и  долго  терся  вокруг
нее на кухне, не решаясь спросить. Мать вяло мыла  оставшуюся  с  вечера
посуду. Над крышами Петроградской стороны, видимыми  из  окна,  вставало
пустое воскресное утро.
   После смерти Григория Степановича мать стала рассеянной,  скучной,  в
особенности после того вечера неделю назад, когда в комнате  был  накрыт
стол с закусками и киселем, оставившим у  Егорки  горьковатый  черничный
привкус.
   Наконец Егорка решился.
   - Мам, а почему у меня такая фамилия? - спросил он.
   - Какая, Егорушка? - не отрываясь от своих мыслей, спросила она.
   - Нестеров.
   - Потому что это мамина фамилия, - сказала мать.
   - А почему не как у папы?
   Мать оторвалась от посуды и взглянула на сына почти с мольбой:  зачем
тебе это? Не успела она придумать объяснение, как в квартиру позвонили.
   Мать, по привычке не спрашивая и не заглядывая в  "глазок",  отворила
дверь. Егорка увидел Марию Григорьевну: она была  бледна,  как  полотно,
под глазами синие круги. Мария Григорьевна  заметно  волновалась;  двумя
руками перед собою она неловко держала черный "дипломат" с  никелирован-
ными замочками.
   - Ирина Михайловна, ради Бога! Мне нужно вам что-то сказать,  -быстро
проговорила дочь генерала.
   - Заходите, - сухо пригласила мать.
   Мария Григорьевна шагнула в прихожую и, явно торопясь, не снимая пла-
ща, щелкнула замочками "дипломата". Неловко откинув крышку и держа чемо-
данчик одною рукою на весу, она порылась в нем другой и  извлекла  малю-
сенькую прямоугольную бумажку.
   - Простите меня, я вас очень прошу, я пропащая... Но я  не  за  этим,
-сбивчиво говорила она. - Вот, возьмите... Это ваш муж...  Это  его  вещ
и... Я не могла знать, только сейчас обнаружила.  Простите,  ради  всего
святого!
   Мать деревянными пальцами взяла бумажку. Это была телеграфная квитан-
ция из Севастополя, удостоверявшая отправку телеграммы на имя  гражданки
Нестеровой.
   - Мам, это от папы, да? - встрепенулся Егорка в надежде.
   - Егорушка, посиди у себя! Посиди! - мать  несколько  суматошно  под-
толкнула его к детской комнате, а сама с Марией Григорьевной закрылась в
гостиной.
   Егорка остался стоять в коридоре у закрытой двери, жадно  прислушива-
ясь к тому, что происходило в комнате.
   А оттуда доносились обрывки сумбурного, прерываемого плачем  рассказа
Марии Григорьевны. Егорка напрягся, чувствуя какую-то страшную, скрывае-
мую от него тайну и пытаясь соединить бессвязные фразы генеральской  до-
чери. "Встретились случайно... у него вид ужасный... я сорвалась...  ни-
чего не рассказывал, молчал... Он чего-то боится...  я  стала  искать  и
нашла это в бумажнике и еще тридцать рублей... Не понимаю, какие-то рас-
пашонки. Он убежал сломя голову. Честное слово, вы не подумайте!.. Я та-
кая несчастная..."
   Всхлипывания прекратились, Егорка услышал тихий  голос  матери.  Слов
нельзя было разобрать, он лишь понял по интонации, что мать смягчилась.
   - Да-да, вы совершенно правы! - вдруг с жаром воскликнула Мария  Гри-
горьевна. - Это одно может меня спасти. Но мне же никто не даст, я узна-
вала. Одинокая женщина. Я еще весной справлялась в Доме малютки...
   Мать снова что-то тихо проговорила.
   - Я бы на это согласилась, конечно!.. Игорь Сергеевич может, как я не
подумала! Спасибо вам, Ирина Михайловна, я так вам благодарна...
   Не переставая благодарить, Мария Григорьевна вышла  из  комнаты,  так
что Егорка едва успел спрятаться в детской. Мать проводила гостью и вер-
нулась к сыну.
   - Егорушка, собирайся. Поедем к бабушке, - сказала она.
   - К бабушке? - Егорка удивился, потому что у бабушки не гостили очень
давно, с зимы.
   - У тети Любы сын родился! Твой двоюродный брат! - объявила мать.
   Егорка обрадовался перемене, произошедшей с нею: мать вдруг стала де-
ятельна, распахнула платяной шкаф и вытащила оттуда свое нарядное  синее
платье, в котором Егорка не видел ее с отцовского дня рождения.
   Бросив широким жестом платье на спинку стула, мать вдруг ни с того ни
с сего чмокнула Егорку в затылок и удалилась в ванную,  а  Егорка  мигом
пробрался в комнату родителей. Любопытство его одолевало.
   На диване ле