ем лице Зиночки читались  равно-
душие и легкое презрение ко всему происходящему.
   Только они уселись за стол и  Арнольд  Валентинович  затеял  светский
разговор об архитектуре модерна в Петербурге, узнав, что  Демилле  архи-
тектор, как раздался звонок. Безич извинился и пошел открывать.
   - Еще один диссидент явился. Как я их ненавижу, если бы вы  знали!  -
пожаловалась Зиночка со вздохом, будто не замечал, что сказанным относит
к ненавидимым своего собеседника. Демилле на всякий случай  придал  лицу
выражение надменности.
   В прихожей раздавались церемонные приветствия.  Через  минуту  хозяин
ввел в гостиную бородатого человека лет сорока со впалой грудью, в  сви-
тере. Шея бородатого была обмотана тонким шарфом,  брюки  пузырились  на
коленках.
   Демилле вгляделся в лицо вошедшего и понял вдруг, что  хорошо  с  ним
знаком, встречал неоднократно, но очень давно. Где же могло это быть?  В
Доме архитекторов? В институте? На конкурсных выставках?..  Может  быть,
они вместе работали когда-то? Убей Бог, субъект не припоминался! Внезап-
но из темного уголка памяти вынырнула фамилия: Кравчук. Почему  Кравчук?
Откуда Кравчук? А может быть, и не Кравчук вовсе!..
   - Знакомьтесь! Первый поэт Петербурга Аркадий  Кравчук!  -приподнятым
голосом представил нового гостя Арнольд Валентинович.
   Но прежде чем  хозяин  успел  назвать  Евгения  Викторовича,  Кравчук
как-то странно сморщил лицо, что, по всей вероятности, означало  улыбку,
и шагнул к Демилле.
   - Женька, черт! Вот не ожидал! Да ты, что же, не помнишь меня! Я тебя
сразу узнал! - воскликнул он, суя руку и  чуть  ли  не  намереваясь  об-
няться, на что Демилле, неуверенно улыбаясь, инстинктивно  отступил  на-
зад.
   - Мы же в школе вместе учились! - объявил Кравчук, оглядывая хозяев.
   Господи, как он мог забыть! Кравчук! Аркаша Кравчук, несусветный  ло-
дырь и душа парень, отсидевший в одном классе с  Демилле  последние  три
года средней школы! Демилле, помнится, еще занимался с ним по математике
- без особого успеха. Принадлежали они к разным компаниям, Демилле всег-
да входил, что называется, в "ядро" класса, где группировались активисты
и отличники, Кравчук же пребывал на отшибе. Но все равно! Как он мог за-
быть!..
   Демилле пожал Аркадию руку, растроганно полуобнял, быстро припоминая,
что после десятого класса знал о нем следующее: Аркаша завалил  в  море-
ходку и попал в армию. Дальнейший его жизненный путь совсем был неизвес-
тен, даже на традиционном сборе выпускников,  посвященном  двадцатилетию
окончания школы, Аркадий не присутствовал, и никто о нем не вспомнил.
   - Вот как бывает! Вот ведь как бывает! -удовлетворенно  повторял  Бе-
зич, глядя на встречу однокашников, в то время  как  Зиночка,  подхватив
чашку с недопитым кофе, молча удалилась в спальню.  Безич,  скривившись,
махнул рукою ей вслед: мол, оно и лучше!
   - А вы, Евгений Викторович, и не  догадывались,  что  известный  всей
России поэт Аркадий Кравчук - ваш  одноклассник!  -  укоризненно-ласково
проговорил Безич, направляя Аркадия за стол.
   Демилле устыдился: он никогда не слышал о поэте с такой фамилией. Ар-
кадий же, на удивление, воспринял слова Безича как должное,  лишь  улыб-
нулся - то ли скромно, то ли снисходительно: ну, будет, будет!
   Стали пить кофе, причем Безич тут же  принялся  рассказывать  историю
Демилле, напирая на произвол. Аркадий слушал сосредоточенно,  уткнувшись
в чашку с кофе, потом вдруг достал из  кармана  брюк  потертую  записную
книжицу с вложенным в нее простым карандашом, привязанным к корешку  ве-
ревочкой, и черкнул в книжице пару строк, не переставая слушать. Демилле
ежился: его история в пересказе Арнольда Валентиновича приобретала явный
политический оттенок, чего ему не хотелось.
   - И вот перед нами пример советского блудного сына, - эффектно закон-
чил Безич, указывая на Демилле золоченой ложечкой. - Вы  теперь  класси-
ческий "бомж", Евгений Викторович!
   - "Бомж"? - вздрогнул Демилле. - Что это такое?
   Хозяин снисходительно улыбнулся:
   - Словцо обязано своим происхождением милицейским протоколам. Так на-
зывают людей без определенного местожительства. Аббревиатура, вы понима-
ете...
   - А-а... - догадался Демилле.
   "Господи! Я еще, к тому же, и "бомж"!" -  что-то  похожее  на  панику
взметнулось в его душе, и он быстро отхлебнул кофе, стараясь  справиться
с волнением.
   - Тебе, значит, жить негде? - подал голос Аркадий. - Могу  предложить
свою конуру.
   - Превосходно, Аркадий! - обрадовался Безич. - Я,  знаете,  как-то...
затруднялся. Зиночка, знаете... К сожалению, она не одобряет нашего  об-
раза мыслей...
   Демилле почувствовал протест: его явно куда-то  пристегивали,  к  ка-
кой-то упряжке, а это всегда было ему не по нутру. Политика  вызывала  в
нем смутное недоумение - никогда он не мог понять людей, имеющих  четкие
политические взгляды, как не мог понять и того, что на это можно тратить
драгоценную человеческую жизнь. Иными словами, Демилле был аполитичен  -
наихудший вариант в мире, раздираемом противоречиями,  ибо  аполитичному
человеку достается с обеих сторон.
   Выяснилось, что Кравчук живет в Комарове на старой даче, принадлежав-
шей покойному ныне академику. Зимой Аркадий присматривает за нею в  оди-
ночестве, на лето туда переезжает старуха, вдова академика. Жилье  бесп-
латное, минимальные средства на жизнь дает Аркадию работа сторожа в  РСУ
дачного треста. Сутки дежурства - трое свободных.
   - В Комарове... - протянул Демилле. - Это же очень далеко.
   - Пятьдесят минут на электричке, - пожал плечами Аркадий. - В  городе
концы и поболее.
   "Почему бы и нет? - подумал тогда Евгений. -  На  службе  сейчас  за-
тишье, близятся летние отпуска. Можно бывать один-два раза в  неделю,  а
работу взять на дом. Решмин разрешит, я ему и так глаза мозолю..."
   Арнольд Валентинович, видя, что Демилле колеблется, повернул разговор
на другое, чтобы дать мыслям новообращенного созреть.
   Он положил свою маленькую ладонь на записную книжку, все еще лежавшую
на столе, тем мягким движением, каким кладут руку на  колено  возлюблен-
ной, и искательно проговорил:
   - Там ведь новые стихи, Аркадий? Не томите нас в безвестности,  почи-
тайте!
   Аркадий промычал что-то, еще более сутулясь, но  отставил  в  сторону
кофе и принялся листать книжку. Страницы сплошь были покрыты мелкими ка-
рандашными строчками, в нижних углах они позатерлись от частоты перелис-
тывания или прижатия большим пальцем при чтении. Наконец, Аркадий  оста-
новил свой выбор на одной из страниц и начал  читать  глухим  монотонным
голосом, глядя на дно кофейной чашечки, в блестевшую, как мазут,  кофей-
ную гущу.
   Демилле сосредоточился, стараясь не пропустить ничего из красот  луч-
шего поэта города. Прежде всего от  стихов  этих  рождалось  впечатление
тесноты и неустроенности, в них трудно было дышать, они  напоминали  ка-
шель чахоточного больного. Слова, из которых состояли стихи, были общеу-
потребительны, но поставлены в такие сочетания, что казались давно изжи-
тыми, архаичными, как дедушкины галоши, забытые в прихожей. Веяло от них
началом нынешнего века или концом прошлого.
   Аркадий замолчал, не поднимая головы.
   - Гениально... - прошептал Арнольд Валентинович. - Если можно, еще...
   Аркадий прочитал еще - так же размеренно и глухо. Своими  стихами  он
будто сам загонял себя в угол и погибал там чуть ли не с упоением.
   Чтение продолжалось около получаса, изредка прерываемое  краткими  и,
как правило, восторженными комментариями Безича.
   Прикрыв книжицу, Аркадий наконец-то оторвал взгляд  от  гущи,  поднял
голову и покосился на Демилле. Евгений Викторович  понял,  что  от  него
ждут оценки, реакции.
   - Да... Не ожидал... - протянул он, так что трудно было понять - чего
именно он не ожидал. Безич истолковал благоприятно.
   - Вот видите! Вы и не знали, что учитесь с будущим классиком!
   Дальше разговор неизвестно как свернул на Олимпиаду, от которой Безич
ожидал ужасных бедствий и опять-таки произвола, однако энтузиазм хозяина
постепенно стал гаснуть, а когда Зиночка демонстративно прошла в кухню и
обратно, то Арнольд Валентинович и, вовсе увял.
   Аркадий сидел, хмурясь каким-то своим мыслям. Демилле сообразил,  что
пора уходить.
   - Ну, мы пойдем, Аркаша... Благодарим вас, Арнольд Валентинович.
   - Не стоит благодарности, что вы! Телефон у вас есть, звоните мне,  я
постараюсь получить нужную информацию, потом мы начнем действовать!
   Последние слова сказаны были с решительностью и даже некоторой  угро-
зой.
   Когда прощались в прихожей, Аркадий, уже одетый в поношенную синтети-
ческую куртку, отвел Безича в сторонку и что-то тихо ему сказал. Арнольд
Валентинович засуетился, исчез в комнате и через несколько  секунд  вер-
нулся с чем-то, зажатым в кулаке. Он сунул кулак в карман куртки Аркадия
и тотчас вынул разжатым. "Деньги положил", - догадался Демилле.
   Выйдя во двор, они договорились о дальнейшем. Аркадий с чемоданом од-
нокашника поехал домой в Комарово, а Демилле налегке поспешил на  службу
отметиться и захватить  нужные  материалы  для  работы.  Аркадий  обещал
встретить его на платформе поселка Комарово в четыре часа дня.
   ...Когда Евгений Викторович, потрудившись  первую  половину  рабочего
дня и испросив разрешения у руководителей мастерской работать дома, ехал
на электричке за город, имея под мышкой папку с материалами по очередной
привязке, за грязноватыми окнами вагона сиял и переливался красками  яр-
кий майский денек. Ветер шевелил бледно-зеленые листочки на  ветках  де-
ревьев, земля просыхала, на огородах копошились люди, по распаханным по-
лям неуклюже бродили черные птицы. Евгений  Викторович  чувствовал,  что
какая-то неукротимая сила, подобная электропоезду, влечет его все дальше
от собственного дома по широкой  спирали,  витки  которой  расходятся  с
опасной свободой, будто он был малой планетой, внезапно  потерявшей  ус-
тойчивую орбиту и теперь спешащей в неведомое. Он вспомнил Костю Неволя-
ева с его "черными дырами" и представил себя пропадающим в  такой  дыре,
где ни света, ни надежды. И в то же время весенняя погода и теплый вете-
рок, врывающийся в открытые сверху окна электрички, против воли  рождали
радостные ожидания - он вырвался из осточертевшего уже города,  в  кото-
ром, как иголка в стогу, затерялась его семья...
   Глава 24
   НОЧНЫЕ БАБОЧКИ
   Не без трепета приступаю я к этой главе, стараясь  оживить  в  памяти
тусклый блеск ушедших белых ночей, вслушиваясь в шорох шагов на  пустын-
ных, видимых насквозь улицах. Робкие тени прохожих быстро скользят вдоль
каменных стен и пропадают в мрачных парадных, точно проваливаются в пре-
исподнюю - только что был человек и нет его,  прямая  улица  зияет,  как
прореха в кармане, и окна домов подернуты синеватой мертвенной пленкой.
   Кто из писавших о нашем городе прошел мимо гибельного очарования  бе-
лой ночи, мимо ее ирреального блеска? Имен называть не надо, они извест-
ны всем. Что же нового сможем внести мы в эту картину, кроме желтых све-
тофорных огней, тревожно мигающих на перекрестках?
   Окинем мысленным взором знакомый городской пейзаж, восстановим в душе
образ белой ночи. Не правда ли, он, по крайней мере,  наполовину  обязан
своим происхождением любимым  стихам,  повестям  и  романам?  Едва  про-
мелькнули май и июнь, как мы уже забыли о прошедших белых ночах, а  вер-
нее, присоединили их мимолетный облик к бессмертному литературному обра-
зу.
   Да разве одних белых ночей это касается? Весь наш город наполовину из
камня и железа, наполовину же из хрупких  словесных  сочетаний.  "Спящие
громады пустынных улиц" - что это? Четыре слова, которые заменяют  сотни
домов на Невском и Измайловском, на бывшей Гороховой и Моховой.  Ленинг-
рад насквозь литературен. Время переплавляет его грубую плоть в неосяза-
емый, но не менее прекрасный поэтический эквивалент -  плоть  постепенно
умирает, и душа города в виде бессмертных творений возносится  над  ним,
образуя легкое сияние в небесах, наподобие полярного.
   Ни один город в мире не имеет такого литературного ореола,  как  наш.
Если бы, по несчастью, город вдруг исчез с лица Земли, его можно было бы
восстановить по одним литературным произведениям. Конечно, дай  Бог  ему
долгих лет жизни и, кроме прочего, новых штрихов его духовному облику, и
все же такое исключительное положение бывшей нашей столицы чревато опас-
ностями для пишущего...
   Слишком тяжел груз традиций, а литературный ореол в дождливую  погоду
превращается в низкую свинцовую облачность, которую не прошибить пушкой.
Образ города держит литератора за  глотку,  навязывая  ему  классичность
стиля и обязательный набор реминисценций. Ореол в  этом  случае  подобен
смогу, надышавшись которым пишущий уже не в силах уклониться от  канонов
и будет вечно дудеть в дудку "петербургской" школы, увеличивая и без то-
го плотную литературную облачность.
   Все это я говорю к тому, мистер Стерн, что далее речь  моя  пойдет  о
поэте.
   ...Аркадий встретил Демилле на перроне. Он щурился на солнце, подста-
вив ему обросшее лицо, а рядом стояла рыжая гладкая собака с искательным
взглядом печальных глаз. Они были чем-то похожи - Аркадий  и  собака,  в
бороде Аркадия на солнце пробивалась рыжина, да и куртка песочного цвета
была под масть собаке.
   Аркадий повел его в глубь поселка, собака поплелась следом.
   - Твоя? - спросил Демилле, оглядываясь на нее. - Нет, бездомная. Мы с
нею дружим.
   Прошли мимо железных ворот РСУ дачного треста -  Аркадий  перекинулся
двумя словами с дежурной бабкой - и через пять минут были на месте.  Го-
лубая, давно не крашенная дача с мезонином стояла посреди заросшего кус-
тами сирени участка, обихоженного на небольшом клочке возле дома. Остав-
шаяся часть участка была занята сосновым редким лесом.
   Было тепло, тихо, умиротворенно. Дачный сезон еще не начался. От  ка-
нав, выложенных по дну черными прошлогодними листьями,  струился  теплый
пар; на участках жгли подсохший на солнце мусор; сизоватый дымок  нехотя
выползал на свет, разливался прозрачными  озерцами  в  воздухе,  запахом
своим напоминая Демилле что-то давнее, из детства, а может быть, из тем-
ной дали времен до него... "Дым отечества" - как точно сказано!  Демилле
против воли испытал растроганность.
   И старуха, встретившая их на участке, тоже натолкнула на литературную
ассоциацию: Васса Железнова. Демилле пьесы Горького не читал,  не  дове-
лось, но помнил откуда-то образ властной женщины гренадерского  роста  с
лязгающей фамилией. Аркадий поздоровался со старухой довольно  подобост-
растно и тут же представил Евгения Викторовича, испросив разрешения  для
него пожить на даче. Старуха,  выпрямившись,  стояла  средь  взрыхленных
грядок, руки у нее были в земле. Выслушав Аркадия и бросив пронизывающий
взгляд на Демилле, она кивнула: разрешаю! Бывшие одноклассники взошли на
высокое крыльцо и очутились в доме, где пахло еще зимним нежилым духом.
   Впрочем, печка топилась; в мансарде, куда  поднялись  приятели,  было
почти по-летнему тепло и солнечно.
   Демилле оглядел свое новое пристанище, и оно понравилось ему  больше,
чем прежние, - простором, беспорядком, рассеянной пылью,  толпившейся  в
снопах солнечного света, бившего из высоких круглых люнетов под  скошен-
ным потолком. В мансарде было две комнаты, отделенных друг от друга  бе-
леной стеной, где пряталась печная труба. Из обеих комнат вели двери  на
балконы, выходившие один на фасадную сторону, а другой - на зады, в час-
токол прямых сосновых стволов.
   В комнатах все кричало  о  бедности,  вольнодумстве,  безалаберности.
Книги лежали стопками на полу, на старых диванах и матрасах валялось ка-
кое-то тряпье, по стенам висели акварели, графика, вырезки из  журналов.
Массивный стол был весь уставлен посудой, пустыми бутылочками, баночками
с краской... по всему видно, он никогда не убирался, лишь в  нужный  мо-
мент расчищалось место для нужного дела.
   Аркадий определил Демилле в комнату, выходившую балконом на  участок.
Евгений Викторович разложил свои  бумаги  на  полках,  тянувшихся  вдоль
стен, для чего ему тоже пришлось расчистить место  от  книг,  коробочек,
бутылок, машинописных листков и сушек, валявшихся повсюду в больших  ко-
личествах. После этого Евгений взялся за сооружение стола,  необходимого
ему для работы. Они спустились с Аркадием вниз и обследовали дом. Оказа-
лось, что здесь можно найти любую обиходную вещь, какую только можно се-
бе представить, - правда, либо старую, либо изломанную, а чаще то и дру-
гое вместе. Им удалось откопать растрескавшуюся столешницу, а  в  другой
комнате найти плоский сундук, забитый почему-то серым свалявшимся  вати-
ном; то и другое (естественно, с разрешения старухи) было перенесено на-
верх, и Евгений получил прекрасный рабочий стол, на котором и  расстелил
привезенный с собою чертеж.
   Аркадий был сосредоточен и немногословен. Сразу после сооружения  ра-
бочей плоскости для Евгения он отправился к  себе,  расчистил  место  на
своем столе и выставил туда плоскую пишущую машинку, на которой принялся
что-то стучать - медленно и упорно, пользуясь одним лишь пальцем.
   Евгений Викторович не стал ему мешать, а спустился вниз в  одной  ру-
башке и, засунув руки в карманы, отправился гулять по участку. За сараем
нашел он место для пилки и колки дров с топором, вогнанным в  иссеченный
чурбан. Тут же валялся и колун, и свежераспиленные березовые чурки.  Ев-
гений Викторович поставил одну на  чурбан,  взмахнул  колуном  и  легко,
удивляясь своей ловкости и сноровистости, вонзил острие в чурку. Она  со
звоном раскололась. Демилле обрадовался победе, хотя  чурки,  по  правде
сказать, были невелики по толщине.
   Стук топора разносился далеко окрест, ему еле слышно вторила  пишущая
машинка Аркадия, звуки которой вылетали из мезонина.  Прилетевший  дятел
устроился на сосне и пустил длинную руладу барабанной  дроби...  Хорошо!
Вольно!
   ...Они с Аркадием не заснули до  утра,  рассказывая  друг  другу  все
двадцать с лишним лет жизни, что промелькнули после выпускного школьного
вечера. И хотя в школе не были даже приятелями, почувствовали, что сдру-
жились за этот разговор. Им даже показалось обоим, что и тогда, в  юнос-
ти, стремились один к другому, имели потребность высказаться, да  как-то
не получилось... придумали, наверное. На балконе, выходящем в рассветный
сосновый участок, дымился сизой струйкой самовар - настоящий, медный,  с
продавленным боком, - куда  Аркадий  пригоршнями  засыпал  запасенные  с
прошлого лета сухие сосновые шишки. Сухари да соленые сушки - вот и  вся
еда. Спиртного не пили, Аркадий не употреблял по состоянию здоровья - да
и не хотелось.
   История Аркадия неотделима была от его страсти к стихотворчеству.  Он
начал писать стихи в армии, куда попал после  неудачного  поступления  в
мореходное училище. Рухнула детская мечта о море,  вместо  нее  возникла
вдруг казарма, строй и старшина Пилипенко, который с  первого  дня  стал
Аркадию злейший враг. Аркадий по натуре был вял, меланхоличен, а  мелан-
холия в армии недопустима. Что угодно, только не меланхолия! Потому  то-
варищи по казарме над ним посмеивались, а старшина издевался. Аркадий  и
в солдатах оказался одиноким; от одиночества  и  бессилия  начал  писать
стихи, меланхолический строй которых уводил его от нарядов  и  дежурств,
строевой подготовки и ночных учебных тревог. Стихов этих  он  никому  не
показывал и в стенгазету части не предлагал, как иные. Знал - опять  бу-
дут смеяться. Так и явился он из армии в Ленинград с вещмешком  и  тремя
общими тетрадками стихов.
   Одноклассники к тому времени уже почти все были студентами со  стажем
- не подступись! - учиться его не тянуло, и Аркадий от растерянности же-
нился, сам не помнит как. В армии он получил специальность  электромеха-
ника и устроился в комбинат бытового обслуживания, в ателье  по  ремонту
электроприборов. Но внешнее -