Мороз".
   Мария Григорьевна отнеслась к идее общего празднества с сомнением, но
в конце концов поддалась уговорам Ирины. В самом конце телефонного  раз-
говора по восстановленному не так давно каналу окно в окно Ирина уловила
нотку ревности; ее так и обдало жаром: в самом деле, не успели, как  го-
ворится, увянуть цветы на могиле, как она нашла себе нового друга! И все
же согласие было получено.
   Накануне праздника Ирина достала с книжной полки обрывки семейной фо-
тографии с годовалым Егоркой, разложила их на столе и принялась  склады-
вать, подгоняя один к другому, пока перед нею не  появилась  вся  семья,
обезображенная косыми рваными линиями. Она нашла кусок картона,  клей  и
до глубокой ночи восстанавливала семейный портрет, стараясь, чтобы  раз-
рывы были незаметны. Закончив работу, Ирина повесила фотографию на преж-
нее место и отошла подальше. Издали она выглядела цельной, но стоило по-
дойти поближе, как разрывы вновь напоминали о себе, рассекая лица  урод-
ливыми шрамами.
   Любаша прибыла "со всем кагалом" рано утром седьмого ноября. Ника ка-
тила коляску с Ванечкой, Шандор и Хуанчик чинно шли, взявшись  за  руки,
сама Любаша несла сумки с продуктами. Тотчас в квартире стало  шумно,  а
когда подошли Маша с Митей, образовался жизнерадостный сумасшедший  дом.
Гремел телевизор, на экране которого ползли по Красной  площади  ракеты,
Хуанчик с Митей гоняли шайбу в прихожей, Ника играла на фортепьяно песни
Аллы Пугачевой, а Шандор с Егоркой показывали друг другу приемы  карате.
Женщины хлопотали на кухне. Узнав, что предстоит  визит  к  англичанину,
Любаша предложила соорудить королевский пудинг и тут же приступила к ре-
ализации замысла. Иван Иванович Демилле с соской во рту лежал тут  же  в
коляске и вращал ножками.
   Визит был назначен на пять. "Файв о'клок", -  пояснила  Ирина.  Время
пролетело быстро: кормили обедом детей, укладывали младших спать,  стар-
ших развели по углам и заняли делом, чтобы не шумели, а потом уже женщи-
ны наскоро перекусили в кухне и не  без  волнения  принялись  прихораши-
ваться перед приемом у иностранца.
   Узнав, что сосед - писатель, Любаша вскинулась:
   - Что ж ты раньше не сказала? Я бы книжку принесла подписать.
   - Я не знаю, как его фамилия. Неудобно было  спрашивать,  -оправдыва-
лась Ирина.
   - В отцовской библиотеке наверняка есть, - заявила Любаша. - Кто  там
сейчас в Англии писатели? Олдридж?
   - А он не умер? - спросила Маша.
   - Скажешь - Олдридж! - засмеялась Ирина. - Олдриджа как-то по-другому
зовут.
   - Джеймс, - вспомнила Маша.
   - Может, нашего Йорика и на русский  не  переводили,  -  предположила
Ирина.
   - Чего ж тогда он приехал? Сидел бы дома, - сказала Люба.
   - Политическое убежище? - с сомнением предположила Ирина.
   Женщины помолчали. Созревший пудинг остывал на столе, источая  аромат
корицы. Младший из рода Демилле посапывал в коляске,  прикрыв  тоненькие
веки. В окне темнела мокрая кирпичная стена с грубыми  швами  кладки.  В
кухне было сумрачно.
   Ровно в пять, памятуя об английской пунктуальности,  женщины  собрали
принаряженных детей в прихожей, и Ирина распахнула дверь. Первой  с  пу-
дингом на блюде вышла Любаша, за нею - Ника, катящая  коляску  с  Ваней,
следом, парами, - мальчики, а последними - Маша с Ириной.
   Егорка нажал кнопку звонка.
   Открыла им молоденькая девушка, в которой Ирина и Маша, не без  удив-
ления, узнали Шуру, встречавшую их в Доме малютки. Митя расцвел в улыбке
и потянулся к ней. На Шуре было белое свободное платье до полу, лоб  об-
тягивала белоснежная атласная  косынка  с  маленьким  красным  крестиком
сестры милосердия. Не успели женщины обменяться взглядами, как к ним вы-
шел сэр Йорик в костюме вельможи елизаветинских времен с напудренным па-
риком, отчего в рядах гостей произошло определенное замешательство. Дети
заулыбались, женщины же настороженно  притихли,  подобрались,  на  лицах
изобразился плохо скрытый испуг.
   - Прошу вас, - Йорик сделал широкий  приглашающий  жест,  отступая  в
глубь квартиры.
   Пока входили дети, Любаша успела шепнуть Ирине:
   - Слушай, может, он чокнутый?
   - Не должно быть... - неуверенно отвечала Ирина.
   Как бы там ни было, отступать было поздно.  Дети  занимали  места  за
круглым столом, руководствуясь указаниями Шуры. Там уже сидели несколько
маленьких мальчиков и девочек, среди которых Ирина узнала Танечку  Веро-
ятнову из соседней квартиры. На столе стоял канделябр о семи свечах, ог-
ромный фарфоровый чайник и молочник с дымящимися сливками. По кругу рас-
полагались фарфоровые чашечки. Серебряные ложки, щипцы для сахара,  кон-
феты в нарядных коробках, пирожные -все выглядело красиво и  даже  изыс-
канно. Сэр Йорик в парчовом камзоле ожидал, пока усядутся гости и займет
на столе место королевский пудинг.
   - Прошу наливать чай... Нет-нет, сначала сливки, потом  чай,  -сказал
он, заметив, что Шура перепутала последовательность.
   Она исправила оплошность. Первому налила хозяину, потом принялась об-
носить гостей. Сэр Йорик уселся в кресло.
   Детишки не забывали говорить "спасибо", вообще вели себя по-английски
воспитанно. Маша сидела с бледным постным лицом, Любаша прятала глаза  -
ей попала смешинка. Шурочка плавно двигалась по кругу с чайником  и  мо-
лочником в руках.
   - Леди и джентльмены! - начал сэр Йорик, когда Шурочка, закончив  об-
носить, уселась с ним рядом. - Я  хочу  поздравить  вас  с  национальным
праздником вашего государства, чья историческая роль в мире неоспорима и
весьма велика. Благодарение Богу, ниспославшему мир и благодать на  вашу
землю, любовь и покой в ваши сердца...
   Леди и джентльмены слушали старого писателя со  вниманием,  следя  за
его благородными жестами, оборками кружевных манжет,  белоснежным  жабо,
золотыми нитями парчи,  мерно  колыхавшимися  буклями.  Лишь  Любаша  со
свойственной ей живостью никак не могла справиться  со  смешинкой,  едва
удерживалась от смеха. Она кусала губы, но в глазах  прыгали  искры  ве-
селья. Рыжий кот Филарет лежал на письменном столе, как  сфинкс,  полуп-
рикрыв глаза и подогнув под себя лапы.
   - Дети мои! Разрешите мне по старой  привычке  произнести  воскресную
проповедь, - сэр Йорик потянулся к полке и взял в  руки  толстую  черную
книгу. Он раскрыл ее на закладке, водрузил на нос очки и, оглядев поверх
стекол гостей, начал чтение.
   "Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.
   Блаженны плачущие, ибо они утешатся.
   Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.
   Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.
   Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.
   Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.
   Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими.
   Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.
   Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески несправедли-
во злословить за Меня.
   Радуйтесь и веселитесь, ибо велика наша награда на небесах: так гнали
и пророков, бывших прежде вас.
   Вы - соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соле-
ною? Она уже ни к чему не годна, как разве выбросить ее вон на  попрание
людям.
   Вы - свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы.
   И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и  све-
тит всем в доме.
   Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела
и прославляли Отца вашего Небесного..."
   Тихо стало за столом. Сэр Йорик поднялся и,  чиркнув  спичкой,  зажег
семь свечей на подсвечнике. Пламя разбросало по стенам зыбкие тени,  как
бы расширило их круг и в то же время сблизило. Дети сидели, тараща  гла-
зенки на пламя, и блеск его в этих глазах был радостен.
   Сэр дворик с улыбкой поклонился.
   - От имени королевы и ее правительства разрешите заверить вас в  иск-
реннем уважении, которое питает моя нация к вашей, и пожелать нашим  на-
родам спокойствия, мира и процветания!
   Дети оживились. Упоминание королевы наконец-то прояснило картину. Это
была сказка, игра, домашний театр, который устроил здесь славный  стари-
чок со странным именем Йорик. Руки потянулись к конфетам,  Шурочка  взя-
лась за нож, чтобы разрезать пудинг.
   - Спасибо вам, сэр Йорик, за добрые пожелания нашей стране  и  нашему
народу, - тщательно подбирая слова, с достоинством ответила Ирина.
   Сэр Йорик еще раз поклонился, прижав руки к жабо.
   - А вы хохотушка, Любовь Викторовна! - вдруг воскликнул он, грозя Лю-
баше пальцем, на что она, наконец, залилась смехом в голос, окончательно
разрядив обстановку.
   Потекла оживленная беседа, в которой непостижимым образом участвовали
дети, включая Хуанчика. Лишь Ванечка спал в коляске да Митя не  проронил
ни слова; он быстро поедал пирожные, будто боялся, что их  сейчас  отбе-
рут.
   Егорка осмелился напомнить о ночных гостях старика. Ему хотелось  уз-
нать, точно ли они артисты.
   - О да, это большие артисты! - воскликнул сэр Йорик, поднимая  указа-
тельный палец.
   Чаепитие продолжалось; пудинг удостоился похвал англичанина;  женщины
были на седьмом небе.
   Вдруг заплакал Ванечка. Первой к нему поспела Шура.  Быстро  и  ловко
она вынула младенца из коляски, уложила на диван,  распеленала  и  снова
запеленала, найдя запас пеленок в той же коляске.
   - Кормить пора, - сказала Любаша, усаживаясь в тени и расстегивая  на
груди платье.
   Шура поднесла к ней младенца, и Любаша,  выпростав  грудь,  принялась
его кормить. И это не показалось никому неуместным, потому что семья бы-
ла в сборе и старый дедушка Йорик уже готовился запустить руку в кружев-
ных манжетах в сумку, где лежали надписанные пакетики  с  подарками  для
детей.
   Глава 46
   СЕСТРА МИЛОСЕРДИЯ
   "...Славно, что мы догадались  выпустить  щегла.  Пусть  полетает  по
квартире. Он зачах в клетке... Даст Бог, дождемся весны, отпустим его на
волю. А клетку сожжем. Ненавижу клетки!"
   "Я люблю тебя".
   "Я не верю тебе, но все равно приятно. Ты все придумал, признайся. Ты
выдумщик, сочинитель, обманщик, сам веришь в свои фантазии.  И  меня  ты
сочинил, я вовсе не такая, я обыкновенная и немножко глупая..."
   "Я люблю тебя".
   "Ты просто соскучился по женщине. Ты долго трудился, долго сомневался
в одиночестве и принял меня за награду. Ты насладишься мною и  забудешь.
Новая мысль поразит тебя и заставит трудиться..."
   "У тебя холодный нос".
   "Как у собаки... Ты впустил меня в дом, и я  буду  преданно  служить,
пока ты не выгонишь меня на улицу. Только будь ласков со  мною.  Я  хочу
умереть у твоих ног".
   "Ты никогда не умрешь".
   "Почему?"
   "Потому что теперь ты бессмертна".
   "Ах, я забыла... Все, к чему ты прикасаешься, становится бессмертным.
Бедный ты мой! Твое творение отняло у тебя рассудок. Но я все равно люб-
лю тебя и буду любить вечно".
   "Мы теперь вечно будем жить в этой темной комнате со  щеглом,  и  рог
молодой луны будет выглядывать из-за трубы, и пружинки раскладушки будут
петь и пощипывать нас за бока..."
   "У тебя было много женщин?"
   "Не помню... Но все они были прекрасны и любили меня, а я  любил  их,
хотя, в сущности, это была одна женщина, менявшая облик, чтобы мне инте-
ресно было ее разглядывать. Потом я уходил от нее или она покидала меня,
чтобы встретиться снова в другом обличье и начать сначала..."
   "Значит, мы тоже расстанемся?"
   "Мы не расстанемся никогда".
   "Почему?"
   "Потому что на этот раз я сотворил тебя из своего ребра".
   "Я ничего не знаю о тебе".
   "Ты знаешь все. С тех пор, как я начал сочинять,  житейское  отпадало
от меня. Теперь у меня нет ничего, кроме щегла и машинки, на  которой  я
играю свою музыку. Остальное я могу выдумать".
   "А можешь ли ты выдумать любовь?"
   "Нет, увы... Мне удалось сочинить тебя, а любовь - это уже твоя  зас-
луга... Признаться, мне стало скучно в своем романе, когда даже кот  от-
казался от меня, и я решил создать юную ученицу, чуткое и милое  сущест-
во, чтобы оно прочитало то, что я сочинил, и одобрило бы автора. Но  сам
не заметил, как влюбился".
   "Это уже было".
   "Ты права, все уже было - и Пигмалион, и Галатея, но что же поделать,
если наши творения обладают для нас такой притягательной силой?"
   "Ты придумал меня такой, как тебе хочется, но я  вовсе  не  такая.  Я
обыкновенная женщина, а в этом доме, кстати, оказалась не по твоей воле,
а по обменному ордеру. Сейчас я боюсь - отец догадается, что у нас  про-
исходит, тогда придется врать и отпираться. Ты ведь не женишься на  мне,
тебе не нужен дом, тебе нужны лишь исписанные листы бумаги. Мне жаль те-
бя..."
   "Почему?"
   "Потому что ты не способен любить".
   "Смотри, щегол приуныл. Ему хочется обратно в клетку".
   "Ты сказал, что всегда любил одну женщину - ту, которую  вообразил...
Но ведь у каждой был свой характер, каждая хотела стать для тебя  непов-
торимой, у каждой был свой щегол. Они не понимали только, что  любят  не
тебя, а твое воображение..."
   "Но неужели ты это понимаешь?"
   "Приходится".
   "Я люблю тебя".
   "А я - тебя. Мы оба любим одного человека".
   "По-моему, это верх одиночества: выдумать возлюбленную и привести  ее
к себе домой, в свой роман..."
   "В дом или в роман?"
   "Это одно и то же. Ты заметила, что я строю его, нак дом? Он  и  есть
мой дом. Почему я раньше не придумал тебя? Все лето сидел  один-одинеше-
нек в чужой квартире, с Филаретом..."
   "А любительница изящной словесности и котов?"
   "Это не считается... Все лето я убегал от героя, а он настигал  меня.
Я чувствовал себя измученным, затравленным реалистом. Не мог  вообразить
себе молоденькой девушки! Только здесь, на Безымянной, увидел тебя и по-
нял - чего мне не хватало в романе! Ты не представляешь, как я рад!"
   "Хочешь серьезно? Ты ужасный трус. Ты говорил нам, что литература для
тебя - игра. Но ведь и любовь для тебя - игра! Ты боишься обнаружить  за
выдуманной женщиной настоящую. Тебе не нужна медсестра родильного  дома,
которая возит каталку с орущими младенцами. Вот здесь  у  меня  родинка,
смотри! Тебе не нужна эта родинка. А вот здесь - смотри! - шрам  от  ап-
пендицита. Абсолютно ненужная деталь в твоем романе, но она - моя!.."
   "Ты не замерзла? Давай я тебя укрою".
   "Не трогай меня".
   "Сашенька, неужели и ты будешь повторять избитые истины литературове-
дов? В мою игру помещается вся жизнь и еще остается  немного  места  для
грустной улыбки. И любовь к тебе помещается туда, и щегол Вася - видишь,
он встрепенулся и взлетел под потолок? Нет иной игры, кроме игры в  сло-
ва. Мы с тобой существуем только на бумаге, но не делаемся от этого  ху-
же. Наоборот, здесь мы свободны от случайностей, здесь даже несуществен-
ные детали, вроде щегла, играют роль - угадай какую?.. И все это отобра-
но мною, названо и поставлено в ряд, потому что я люблю тебя!"
   "Тебе не поверят. Так не привыкли. За словами ищут реальную  картину.
Никто не поймет - есть я или меня нет?"
   "Первого, кто усомнится  в  твоей  абсолютной,  неправдоподобной  ре-
альности, я пригвозжу к стене нашего дома убийственным словом!"
   "Каким?"
   "Дурак".
   "Это грубо".
   "Осел".
   "Осел - хорошо. Вот осел - это хорошо".
   "Вот видишь, ты совершенно живая. Можно, я поцелую тебя в... Вот  сю-
да".
   "Милый, поцелуй свое многоточие".
   "Ты иронична. Не пойму только - сама по себе или мне так хочется?.. В
самом деле, я почти ничего о тебе не знаю. Я знаю лишь - зачем ты  нужна
мне. Но зачем ты нужна себе?"
   "Мне сон приснился семь лет назад... Ко мне подошел мальчик  и  повел
куда-то. Мы шли долго по сухой траве, потом увидели на холме светлый дом
с башенками. Мы вошли туда и поднялись в  башенку.  Оттуда  было  хорошо
видно вокруг - деревья в поле и какие-то  железные  колеса.  Они  быстро
вращались, совершенно бесшумно... А когда я оглянулась, мальчика уже  не
было, рядом стояли две женщины. У одной был сверток с грудным  ребенком,
а на другой была черная широкополая шляпа с пером.  ,,Нас  трое,  ты  не
знала?" - сказала она мне, и тут я поняла, что это тоже я, и замарашка с
ребеночком - тоже я... Наверное, это все из-за имени. Меня в семье звали
Алей, а в школе - Сашей, но я знала про себя, что я - Шурка. Это же  все
разные имена, значит и люди разные! Аля с  гонором,  строгая,  резкая...
Саша - прилежная, как ученица, рассудительная... А Шура... Меня так  де-
тишки только зовут".
   "Какие детишки? Грудные?"
   "Нет, в Доме малютки. Я туда езжу, присматриваю за нашими  ,,отказны-
ми". Сейчас многие отказываются от детей. Родит - и  отказывается...  Не
нужны им дети, потому что они сами себе не нужны. Теперь много  ненужных
себе людей".
   "Может быть, они другим нужны?"
   "Если себе не нужен, то другим - и подавно. Потому и любви нет, я ду-
маю. Сироты рождаются. Я ему пупок перевязываю и плачу: ,,Еще один сиро-
та появился, бедный ты мой!" Сиротливо жить стало, ты чувствуешь? Вот  и
дом твой - сиротливый... У тебя дети есть?"
   "Есть".
   "Значит, и они сироты. А без них и ты сирота... Я тебе сон не  доска-
зала. В том светлом дворце, где я оказалась со своими  сестрицами,  было
много детей. Они плакали все и тянулись ко мне. Их чем-то обидели. Пост-
роили дом и бросили. Дом без любви - это стены одни и  крыша.  Я  потому
сестрой милосердия стала..."
   "У тебя милое сердце..."
   "Что?"
   "Детство вспомнил. Летний сад..."
   "Наверное, в каждом из нас - трое. Любовь  их  соединяет,  получается
один человек. Я соединиться хочу с собою, превратиться в  себя,  понима-
ешь?"
   "Отец, сын, дух святой..."
   "О чем ты?"
   "Сейчас только понял. Ты молодец, Александра".
   "Ты опять о словах? Ты столько написал слов..."
   "Я строил дом".
   "Ты уверен, что построил его правильно?"
   "Я старался построить его честно".
   "Он тебе нравится?"
   "Это сложный вопрос... Когда я начинал его строить, я почти ненавидел
его. Мне казалось, что нет такой силы, которая заставила бы моих соседей
вспомнить - ради чего они объединились и стали кооператорами. Я полагал,
что требуется мировой катаклизм, чтобы  их  проняло.  Если  бы  мы  жили
где-нибудь в Мексике! Я описал бы землетрясение, лишил бы их крова, про-
вел через горе и страдания и, быть может, высек бы  искру  любви  из  их
сердец. Но в нашей равнинной местности не бывает землетрясений, а навод-
нениями моих сограждан уже не проймешь... И я швырнул дом в небо  вместе
с собою, потому что тоже был кооператором..."
   "Постой! Значит, дом, где мы находимся, и дом, описанный в твоем  со-
чинении, - одно и то же?!"
   "А ты разве не знала?"
   "Нет... Когда отец получил обменный ордер,  мы,  конечно,  удивились.
Очень уж странный дом. Но нам никто ничего не сказал. Я думала, ты выду-
мал эту историю..."
   "Здравствуйте! Я сам летел в нем!"
   "Родной мой, но так же не бывает. Разве летают дома?"
   "Все! Нам не о чем больше разговаривать".
   "Ты обиделся?"
   "Спи".
   "Нет-нет! Прости меня! Рассказывай дальше!.. Вася, скажи ему!"
   "Ты материалистка".
   "А кем же я должна быть, по-твоему? Я каждый день вижу,  как  рожают!
Ты бы посмотрел хоть раз, сразу стал бы материалистом!"
   "Спи".
   "И пожалуйста... Что я такого сказала? Дома, и  вправду,  никогда  не
летали. Во всяком случае, я не наблюдала".
   "И Маргарита тоже не летала? И майор Ковалев не терял носа? И  Медный
всадник не скакал за Евгением? И Данте не спускался в ад? И Дон Кихот не
воевал с мельницами? И Гулливер не был в плену у лилипутов? И  кот  Мурр
не писал своих мемуаров?.."
   "Да погоди ты! Какой кот Мурр? Я ничего не понимаю".
   "Читать надо больше".
   "А читателей ты за меня будешь принимать?"
   "Каких?"
   "Новорожденных, вот каких!"
   "Это довод. Сдаюсь. Твоя работа важнее... Не обижайся, я  ведь  люблю
тебя. Вот скажи, ты веришь, что мы лежим на этой раскладушке..."
   "...Нам тесно..."
   "Щегол сидит на подоконнике, чай остывает на столе... Веришь?"
   "В это не нужно верить. Это есть".
   "Значит, есть все, о чем я напи