х размышлять  он.  -Действи-
тельно, странно... Но до любви ли сейчас! Кому прикажете любить?  Демил-
ле? Ирине? Кооператорам? Кто в такой обстановке способен полюбить?!
   - Вы, - спокойно заявила Сашенька.
   - Я???
   - А мы вчера приняли трех мальчиков и четырех девочек,  -сказала  Са-
шенька без всякой связи с предыдущим.
   - Поздравляю, - буркнул автор.
   - От одной опять мать отказалась... - Сашенька помрачнела.
   - Нет любви! - автор никак не мог успокоиться. - У нас темнота в  ок-
нах и в лифтах мочатся, извините! Любви захотели!..
   Автор был зол - скорее, на себя, чем на юную семинаристку.  Он  пони-
мал, что роман без любви невозможен. Где Демилле? Где этот  сукин  сын?!
Уж он заставил бы его полюбить!
   - Вас надо познакомить с папенькой, - сказала Сашенька. - Он тоже  за
общественную полезность. Знаете, почему мы переехали  в  этот  дом?  Па-
пенька на демонстрации увидел, что идет странная колонна. Жильцы дома...
Оказалось, что обменяться легко. Но папенька не из-за жилплощади. У него
идея...
   - Какая? - заинтересовался автор.
   - Он уверен, что нужен сейчас этому дому. Клуб - это он организовал.
   - Так какая же идея?
   - Воспитывать революционеров, - сказала Сашенька  так  просто,  будто
разговор шел о выращивании рассады для огурцов.
   Глава 42
   ВАГОНОВОЖАТЫЙ
   Какое мучительное занятие - вспоминать пальцами собственную юность! Я
уже испытал его однажды, когда после двадцатилетнего перерыва уселся  за
фортепиано. Это случилось лет семь назад, после покупки пианино  фабрики
"Красный Октябрь". Я прикоснулся пальцами к клавишам и начал играть этю-
ды Черни по мышечной памяти. Странное и горькое чувство!  Будто  играешь
не ты, а кто-то другой внутри тебя, проснувшийся  вдруг  и  вспоминающий
мимолетный сон. Каждый звук неожидан, каждый аккорд  удивителен!  Пальцы
сами выстраиваются в нужную комбинацию и нажимают на клавиши  с  ужасом,
готовые отпрянуть, услышав фальшь. Но аккорд взят правильно, он совпада-
ет с оттиском, оставшимся в  памяти,  и  ты  играешь  дальше  онемевшими
пальцами, пока не наткнешься вдруг на провал. Приходится начинать снача-
ла и снова подкрадываться к выпавшему из памяти месту, пока на  пути  не
обнаруживается новый провал, и тут пальцы отказываются вспоминать - про-
будившийся навык умирает навеки.
   Больше я не садился за фортепиано.
   Точно такое же ощушение я испытал, приступая к  достройке  спичечного
дома. Спички выпадали из огрубевших пальцев, не желали вставать на  нуж-
ное место... Вскоре руки были в клею, первая опора для  задуманной  ког-
да-то террасы поехала вбок... Я оторвал ее и начал сначала.
   Навык возвращался постепенно, и все равно мне не нравилась моя  рабо-
та: она была грубее и суше юношеских опытов. Она была фальшива.
   Очень раздражал электрический свет, которым приходилось  пользоваться
с утра до вечера из-за постоянной  темноты  в  окнах.  Я  не  переставал
клясть в душе архитекторов и строителей, установивших дом в  столь  неу-
добном месте. Судя по планировке квартир и лестничных клеток,  дом  при-
надлежал к тому же типовому проекту, что и наш кооперативный дом на ули-
це Кооперации, следовательно, был выстроен лет десять-двенадцать  назад.
Вероятно, имели в виду, что старый дом,  впритык  к  которому  поставили
этот, будет снесен, чтобы построенное здание получило  доступ  к  свету.
Но... признаков сноса соседнего дома пока не видно. Могло произойти все,
что угодно, у нас это не редкость: урезали фонды на капремонт, перенесли
в план следующих пятилеток или же попросту забыли.
   Николая Ивановича и его дочь, с которыми я  регулярно  общался,  этот
вопрос почему-то не занимал.
   - У нас в Петербурге, как ни крути, светло не будет, - сказал Николай
Иванович.
   Аля осуществляла надзор за строительством спичечного  дома.  Она  уже
уверилась в том, что романтический отрок, задумавший Дворец  Коммунизма,
и опустившийся тип, подобранный отцом на улице, - одно и то же лицо. Тем
строже и ревностнее стала она относиться к моему занятию и даже помогала
мне временами, обрезая серу со спичек на железный противень, вынутый  из
газовой плиты. Там уже вырос рассыпчатый коричневый холмик.
   Обычно Аля была молчалива и деятельна. Она появлялась  всегда  неожи-
данно, наводила порядок в кухне, ставила чайник, придирчиво рассматрива-
ла то, что успел я с делать в ее отсутствие, и  принималась  за  спички.
Время от времени она поднимала голову и замирала, как бы прислушиваясь к
чему-то. Потом она заставляла себя вернуться к работе, но  порой,  будто
вспомнив о неотложном деле, быстро собиралась и исчезала. Когда она  на-
ходилась рядом, я постоянно чувствовал некое напряжение,  исходившее  от
нее, смутное беспокойство, нервность.
   По утрам я пил чай, обед мне доставляли в судках Аля  или  кто-нибудь
из братьев, ужинать я приходил в семью Николая Ивановича. Разумеется,  я
испытывал крайнюю неловкость. Мысль о том, что я  взгромоздился  на  шею
этой работящей семье, не давала мне покою. Я попытался поговорить с  Ни-
колаем Ивановичем с глазу на глаз. Я сказал ему, что у меня  сейчас  нет
денег и возможности заработать их, потому возможны только два  варианта:
либо я живу в долг, если Николай Иванович настаивает на моем пленении, и
возвращаю ему прожитую мною сумму, как только смогу это сделать, либо  я
вынужден покинуть дом, нарушив данное мною слово.
   - Оставьте интеллигентскую щепетильность, - сказал он.
   - Это не щепетильность, Николай Иванович.
   - А что же?
   - Если хотите, попытка сохранить достоинство.
   - Вы бы раньше о достоинстве думали, - упрекнул он.
   - Но я привык зарабатывать себе на жизнь.
   - О заработке подумаем. Но потом. Сначала оклемайтесь... Я прошел че-
рез черное пьянство после лагерей и знаю - ясное  сознание  возвращается
не сразу.
   Я уже немного знал о прошлом Николая Ивановича, но больше меня  зани-
мало настоящее. Чувствовалось, что поступками и речами его руководит ка-
кая-то высшая идея. Уже в первые дни я понял, что не я один хожу у  него
в подопечных. Правда, другие были значительно моложе. По вечерам в квар-
тире Николая Ивановича часто появлялись юноши того же возраста, что  его
сыновья. Это были члены исторического кружка, который вел Николай Ивано-
вич в подростковом клубе, находившемся, как я понял, в этом же доме. Мой
спаситель имел незаконченное историческое образование.
   Но не только история интересовала юношей. Обычно они приходили по од-
ному, по два вечерами и уединялись с хозяином минут на десять. Я  в  это
время смотрел телевизор в компании жены Николая Ивановича.  Затем  юноши
исчезали, а Николай Иванович возвращался к нам, чем-то довольный.
   Наконец, я не выдержал и спросил:
   - Ваши юноши так увлечены историей?
   Николай Иванович внимательно взглянул на меня, помолчал,  затем  под-
нялся с места и принес толстую тетрадь большого формата, на обложке  ко-
торой красными печатными буквами было выведено всего  лишь  одно  слово:
"Несправедливости".
   - Они увлечены будущим. Поглядите, - сказал он.
   Я раскрыл тетрадь. Она была заполнена короткими записями,  сделанными
неустоявшимися, корявыми, юношескими почерками. Огромный реестр  неспра-
ведливостей жизни, подмеченных молодыми глазами.
   "Комитет комсомола нашей школы отрапортовал райкому о проведении  дня
ударного труда на стройке. Мы туда пошли, но нас прогнали, сказали,  что
работы сегодня нет. Крылов".
   "Мой одноклассник Фомин хвалился, что мать даст взятку в  университе-
те, чтобы его приняли. Он знает кому, но фамилии не говорит. Братушкин".
   "Наш военрук сказал, что ,,Битлз" и ,,Роллинг стоунз" - это гадость и
что они - агенты ЦРУ. А он их не слышал никогда! Тюлень, он же  Самойлов
Гена".
   "Продавец в овощном на Большом проспекте вчера грузил в свои  ,,Жигу-
ли" японский видеомагнитофон. Я сам видел. Крылов".
   "Нашего соседа побили в милиции. Он стоял со своим корешем,  тот  был
выпивши. Подъехала машина и забрала их обоих. Он стал говорить,  что  он
не пьяный, чтобы отпустили. Тогда они стали его бить  в  отделении.  Тю-
лень".
   "Отец сказал, что можно отвертеться, чтобы не послали  в  Афганистан.
Нужно дать на лапу в военкомате. А кто не может дать на лапу -тому как?!
Братушкин".
   "К отцу на завод приезжало начальство из Москвы. Они за день покраси-
ли все заборы, а в столовую навезли сосисок и  копченой  колбасы.  Потом
они их возили в сауну и там пили водку. Одного в ,,Стрелу" тащили на ру-
ках. Олег Карапетян".
   - Зачем вы это делаете? - спросил я, закрывая тетрадь.
   - Когда-нибудь мы предъявим этот счет, - сказал Николай Иванович.
   - Кто - "мы"?
   - Мы все. И вы тоже, если... - он не договорил.
   Я понял, что он опять намекает на мое перевоспитание. Поздно, Николай
Иванович! И потом - мне не надо духовных пастырей.  Довольно  я  на  них
насмотрелся.
   - А что касается собственно истории, то она интересует этих мальчиков
постольку, поскольку служит руководством к действию. Вы Лаврова  читали?
- вдруг спросил он.
   - Нет. Кто это?
   - Петр Лаврович Лавров, социалист, философ... -Николай Иванович вновь
удалился и вернулся с книгой в руках.
   - В сорок девятом году, в университете, я занимался  историей  кружка
"лавристов", куда входил мой дед. Ну, и  дозанимался...  Получил  десять
лет. Почитайте "Исторические письма". Весьма  актуальное  чтение!  -  он
протянул мне книгу. - Почитайте о действии личностей. Или о  цене  прог-
ресса...
   - Цена прогресса? - меня это заинтересовало.
   Беседуя с Николаем Ивановичем, я временами изумлялся тому,  что  этот
человек не занимает университетской кафедры, а  водит  трамвай  тридцать
седьмого маршрута из Новой Деревни на Васильевский остров, объявляет ос-
тановки и ругается в депо со слесарями по поводу неисправностей вагона.
   - В этой книге, - Николай Иванович указал на том в моих руках, - Петр
Лаврович говорит, что человечество платит огромную цену в виде жизненных
тягот и лишений за то, чтобы отдельные редкие  его  представители  могли
стать цивилизованными людьми, то есть овладеть наукой  и  культурой.  За
что же такая цена заплачена? Только ли за то, чтобы избранные могли нас-
лаждаться духовными богатствами? Нет, дорогой мой, на этих  людях  лежит
ответственность за прогресс общества. И на вас, в частности, тоже  лежит
эта ответственность...
   Николай Иванович раскрыл том Лаврова.
   - Послушайте. "Если личность, сознающая условия прогресса, ждет, сло-
жа руки, чтобы он осуществился сам собой, без всяких усилий с ее  сторо-
ны, то она есть худший враг прогресса, самое гадкое препятствие на  пути
к нему. Всем жалобщикам о разврате времени, о ничтожности людей, о  зас-
тое и ретроградном движении следует поставить вопрос: а вы сами,  зрячие
среди слепых, здоровые среди больных, что вы сделали,  чтобы  содейство-
вать прогрессу?" Что скажете на это?
   - Но что я могу сделать один?
   - Почему вы считаете, что вы один? У вас самомнение, Евгений Викторо-
вич...
   - Скажите честно, Николай Иванович, на вас ведь как на  белую  ворону
смотрят в вашем парке? - спросил я.
   - Хуже. Как на красную ворону, - рассмеялся он.
   Я вернулся к себе почему-то расстроенный. Клеить  игрушечный  дом  не
хотелось, казалось пустой забавой. Я  расстелил  простыню  и  улегся  на
раскладушку с "Историческими письмами".
   Где-то за стеною нестройно затянули "Не уезжай ты,  мой  голубчик..."
визгливыми женскими голосами, к которым  невпопад  примешивались  пьяные
мужские. Звякали бутылки. Донеслась ругань.
   Я читал "Исторические письма" Петра Лавровича, чувствуя, как  во  мне
накапливается раздражение - на этот дом, на голоса за стенкой, на  жест-
кую раскладушку, на Петра Лавровича, наконец, который занудно толковал о
"критически мыслящих и энергически желающих"  личностях.  Где  они,  эти
личности? Где прогресс? Бессильное чувство, похожее на то, что я испытал
когда-то весною перед разверстой ямой, на месте которой еще утром  стоял
мой дом, завладело мною под  аккомпанемент  пьяного  хора.  Вспоминались
слова Николая Ивановича об интеллигентах, отдавших себя  революции...  А
мы устранились, видите ли... Но позвольте, Николай Иванович, сто лет на-
зад интеллигенты, дворяне, разночинцы видели вокруг  себя  действительно
обездоленную и забитую народную массу. А что видим мы? За кого и за  что
можно бороться нам, если обездоленными остались мы  сами  -  в  духовном
смысле?
   За стеной грянули "По Дону гуляет..."
   Я погасил лампу.
   Кирпичная стена за окном, подсвеченная снизу далеким  светом,  бугри-
лась тенями и щербинами, приближалась к стеклу,  наваливалась  на  меня,
грозя раздавить, а рядом на столике нежным хрупким сиянием светился спи-
чечный Дворец Коммунизма.
   Глава 43
   РЕФЕРЕНДУМ
   За час до заседания Правления в расширенном составе  Игорь  Сергеевич
Рыскаль зашел к Завадовским. Повод был мелкий - напомнить Кларе Семенов-
не о заседании и попросить ее  вести  протокол.  Причина  же  коренилась
глубже. Рыскаль хотел своими глазами поглядеть, что происходит в кварти-
ре Завадовских по вечерам, ибо поток заявлений от  соседей  не  иссякал.
Соседи дружно утверждали, что Завадовский продолжает свои  противозакон-
ные опыты с телекинезом, результатом чего являются шумы, колебания  стен
и потолков, а также поломка мебели в квартирах соседей. Подходя к  квар-
тире 1 34, Рыскаль ощутил под ногами вибрацию, будто где-то рядом  рабо-
тал мощный трансформатор. Майор глянул под ноги и увидел, что  резиновый
коврик перед дверями Завадовских парит в воздухе сантиметрах в десяти от
пола, подобно маленькому ковру-самолету. Майору это не  понравилось.  Он
наступил на коврик ногой, и тот со шлепком упал на каменный  пол.  Игорь
Сергеевич нажал кнопку звонка.
   Открыла Клара. При виде Рыскаля лицо  ее  сделалось  испуганным,  она
инстинктивно попыталась прикрыть дверь, но тут же взяла себя  в  руки  и
растянула рот в улыбке.
   - Проходите, Игорь Сергеевич...
   Майор зашел в прихожую. Дверь в спальню Завадовских была  притворена,
оттуда исходил явственный низкий гул. Пальто и плащи, висевшие на вешал-
ке в прихожей, топорщились, будто были заряжены электричеством.
   - Клара Семеновна, вы не забыли, что у нас заседание? -  спросил  ма-
йор, косясь на задранные полы плащей.
   - Ну как можно, Игорь Сергеевич! Обязательно приду.
   - И захватите бумагу и авторучку. Я попрошу вас вести протокол.
   - Да-да, конечно! Конечно! - торопливо отвечала Клара.
   - А Валентин Борисович дома? - спросил Рыскаль.
   - Да... То есть нет. Он занят... - смешалась Клара.
   - Простите, мне необходимо с ним поговорить, - решительно сказал  ма-
йор и шагнул к двери, ведущей в спальню.
   Клара дернулась, пытаясь загородить дорогу, но сразу же обмякла, отс-
тупила.
   - Он там... Я к этому не причастна, Игорь Сергеевич, поймите  меня...
-жалобно прошептала она.
   Майор распахнул дверь.
   В центре комнаты, на ковре, поджав под себя по-турецки ноги и положив
ладони на колени, сидели трое - Валентин Борисович Завадовский, баснопи-
сец Бурлыко и Инесса Ауриня. Они сидели лицом друг к  другу,  причем  их
фигуры обозначали вершины  равностороннего  треугольника.  Мужчины  были
раздеты до пояса, на Инессе была легкая свободная накидка,  волосы  сво-
бодно падали на плечи. Все трое сидели с прикрытыми глазами,  совершенно
неподвижно.
   Все мелкие и крупные предметы, что находились в комнате, - трельяж  с
пуфиком, шкаф-стенка с телевизором, два кресла, журнальный столик и  ог-
ромная двуспальная кровать - висели под  потолком,  упираясь  в  него  и
слегка вибрируя. Майор поневоле отшатнулся. Слишком нелеп был  вид  этой
комнаты с тремя неподвижными фигурами на пустом полу и колыхающимися над
ними предметами спального гарнитура.
   - Валентин Борисович! - решившись, позвал Рыскаль.
   Кооператор и бровью не повел, зато Инесса вздрогнула и покосилась  на
Рыскаля, открыв глаза. И сразу же  угол  двуспальной  кровати  угрожающе
накренился, и она стала медленно, но неотвратимо сползать  вниз,  словно
катилась по наклонной горке.
   - Держать! Держать! - прошипел Завадовский, не размыкая век.
   Инесса зажмурилась и, собрав волю  в  кулак,  восстановила  положение
кровати.
   - Опускаем! Осторожнее! - скомандовал Завадовский.
   Мебель медленно поехала вниз, однако присутствие майора  явно  мешало
экспериментаторам, поэтому вещи приземлились вразнобой, с  перекосами  и
грохотом. На журнальный столик не хватило внимания, и он буквально  упал
на пол, сломав тонкую ножку.
   Клара в ужасе прикрыла лицо руками.
   Завадовский наконец открыл глаза, расслабился.
   - В чем дело, Игорь Сергеевич? - тихо и недовольно спросил он с видом
крайней усталости.
   - Нет, я ничего... - смутился майор. - Но народ жалуется.
   - Ах, народ? - покачал головой Завадовский. - А  вы  его  полномочный
представитель?
   Он не спеша поднялся на ноги и облачился в халат. Его ассистенты сме-
нили позы и занялись дыхательными упражнениями.
   - Знаете, Валентин Борисович, - Рыскаль старался говорить  доброжела-
тельно, - по мне вы тут хоть  на  голове  ходите.  Но  людей  беспокоить
нельзя. У них тарелки в шкафах летают.
   - Побочные эффекты, - пожал плечами Завадовский.
   - Зачем это вам? Не понимаю я такого хобби.
   - Это не хобби, Игорь Сергеевич. Если хотите, это общественный  долг,
- несколько напыщенно произнес Завадовский.
   - Не понял... - насторожился майор.
   - У вас свои методы, а у нас - свои. Мы тоже хотим помочь  кооперати-
ву. И поможем, будьте покойны! К Новому году наш  дом  будет  на  старом
месте, - сказал кооператор.
   - Да вы что, рехнулись! - вскричал Рыскаль. -  Мы  тут  такую  работу
провели! И опять все рвать? Мы вам запретим!
   - Не имеете права, - подала реплику Инесса.
   - А вот это мы посмотрим - имеем право или нет, - обозлился  Рыскаль.
- Я вас предупредил, товарищи.
   - О'кей, - сказал Бурлыко, явно издеваясь.
   Рыскаль покинул квартиру с тяжелым сердцем. А ну как  опять  придется
перелетать? Что скажут в Управлении?.. Впрочем, что ему теперь  Управле-
ние? Душа болит, это гораздо важнее.
   Вот уже неделя прошла, как Игорь Сергеевич Рыскаль  подал  рапорт,  в
котором просил начальство освободить его от обязанностей коменданта коо-
перативного дома на Безымянной улице и уволить из органов милиции в свя-
зи с достижением им пенсионного возраста. Рапорт был  подписан,  хотя  и
без удовольствия. В разговоре с начальством Рыскаль  выразил  убеждение,
что такая мера, как назначение Управлением особого коменданта на  данный
объект, более не является необходимой. В кооперативе существует  крепкое
Правление, организован  семейно-подростковый  клуб,  начала  действовать
добровольная народная дружина, работает литературное объединение. Доводы
веские, что и говорить, поэтому начальство решило: быть по  сему.  Игорю
Сергеевичу задали лишь один вопрос личного свойства:
   - Вы сами собираетесь переезжать из дома, Игорь Сергеевич?
   - Нет, - ответил Рыскаль.
   В этом его ответе и крылась разгадка внезапного и, как многим показа-
лось в Управлении, поспешного решения Игоря Сергеевича. Связывали рапорт
с обидой, усталостью, бессилием, неудобствами жилья - только не  с  тем,
что руководило Рыскалем на самом деле. А руководило им искреннее и хоро-
шо обдуманное желание дать кооперативу гражданское  правление,  избавить
от опеки со стороны органов милиции.  После  длительных  раздумий  Игорь
Сергеевич пришел к выводу, что этот шаг на пути преобразования вверенно-
го ему объекта в дом коммунистического быта является совершенно  необхо-
димым.
   Рыскаль понял, что кооперативу надо  предоставить  самоуправление  на
демократической основе, тогда, может статься, исчезнут те зловещие явле-
ния злоупотреблений, пассивности и прямого хулиганства, что обнаружились
в нем за последние полтора месяца. И он решил пожертвовать  своей  долж-
ностью и окладом, постановив, однако, что останется члено