жал распахнутый "дипломат". В нем Егорка увидел две мужс-
кие сорочки, складной зонтик, темные очки, электробритву. Все было  нез-
накомым. В хрустящем целлофановом пакете он обнаружил  кружевные  распа-
шонки и поздравительную открытку, на которой было крупно написано:  "Лю-
баше и Ванечке! Поздравляю вас со встречей! Брат и дядюшка". Егорка  до-
гадался, что это писал отец. Где же он сам? Почему так таинственно попа-
дают в дом его вещи? Мальчика охватила непонятная тревога.
   Мать вышла из ванной с красивым подкрашенным лицом, так что у  Егорки
дух перехватило. Он смотрел на нее восторженно. Мать рассмеялась,  снова
поцеловала его и погнала одеваться. Через несколько минут сын и  мать  с
пакетом вышли из дома.
   Первым делом они зашли во второй подъезд, где  помещалось  Правление.
Дверь была приоткрыта. Они вошли в коридор, где висела газета "Воздухоп-
лаватель". За дверью с надписью "Штаб" слышались голоса. Из кухни выгля-
нула женщина в переднике, приветливо кивнула.
   - Подождите немного. Игорь Сергеевич сейчас освободится.
   Мать принялась читать газету на стене. Егорка втянул носом воздух: из
кухни аппетитно пахло пирогами.
   Наконец открылась дверь штаба, и оттуда вышел небольшого роста  чело-
век с длинным повисшим носом. Он был чем-то недоволен. Вслед за ним выг-
лянул майор милиции в голубоватой форменной рубашке с погонами.
   - Я вас предупредил, Валентин Борисович. Будем принимать меры, -стро-
го сказал майор вслед уходящему посетителю.
   - Не имеете права мешать моей научной деятельности! - парировал граж-
данин.
   - Но не в ущерб людям, - уточнил майор, и гражданин  покинул  Правле-
ние.
   - Вы ко мне? - обратился майор к матери.
   Она кивнула, и майор пригласил ее в штаб. Егорку мать оставила в  ко-
ридоре. Ему снова стало обидно: почему взрослые имеют столько  тайн?  Он
прислушался к тихому голосу матери, но опять ничего  не  разобрал.  Зато
ответ майора уловил четко. "Это вы мудро  решили,  Ирина  Михайловна.  Я
позвоню, а вы мне перезвоните в течение дня. Думаю, ответ будет  положи-
тельный, учитывая обстоятельства".
   Далее мать с сыном заехали на Торжковский рынок, где купили букет бе-
лых хризантем в виде трех шарообразных цветков на  длинных  ножках.  Еще
через полчаса они подходили к бабушкиному дому по тихой осенней улочке с
невысокими желтыми домиками странной архитектуры.
   Дверь открыла сама бабушка Анастасия в кухонном фартуке.  Увидев  не-
вестку, она поджала губы, но тут же взгляд ее упал на Егора, и  бабушка,
подобрев лицом, склонилась к нему с поцелуями.
   - Люба! Иди сюда, смотри, кто пришел!  -  позвала  она,  выпрямляясь,
после чего поцеловалась и с Ириной. - Господи, Боже  мой!  Как  Егорушка
вырос! Уже школьник, надо же!.. Совсем вы нас забыли... А где Женя?
   Егорка насторожился.
   - Он в командировке, - ответила мать спокойно.
   На крик выбежала Любаша с марлевой повязкой на  лице.  Она  торопливо
сдернула ее, бросаясь к Ирине целоваться. Они обнялись, смеясь и  плача,
и Егорка понял, что у матери камень упал с души.
   - Любашка, ты уж не обижайся, что мы так... Ты же знаешь... То  одно,
то другое... - говорила мать, утирая слезы.
   - Да ладно тебе! Кто старое помянет... Не до  обид  сейчас.  Из  меня
Ванька все соки высасывает. Уже четыре восемьсот! -засмеялась Любаша.  -
Пойдем, покажу. Тяжело рожать на старости-то лет!
   - Мыть руки! Вы что, к ребенку! - заволновалась бабушка Анастасия.
   Они вымыли руки и, притихнув, осторожно  ступая,  прошли  в  Любашину
комнату, где в деревянной кроватке лежал животиком вверх пухленький  бе-
локурый мальчик, болтая в воздухе ручками и ножками.  Мать  вытащила  из
пакета распашонки.
   - Вот тут... приданое... И поздравление от Жени.
   Бабушка Анастасия перехватила открытку, внимательно прочитала надпись
на ней.
   - С какой встречей поздравляет? Вечно  его  не  поймешь!  -недовольно
сказала она.
   - Ну, с нашей, мама! Мы же с Ванечкой  встретились,  правда,  мое  ты
солнышко?.. - обратилась Люба к малышу, склоняясь над кроваткой.
   - На отца похож... - со значением, поджав губы, проговорила бабушка и
зашептала сзади Ирине: - Звонит каждый день, подарков накупил, руки про-
сит... Так эта дура...
   - Мама, он младше меня на десять лет, - сказала Любаша.
   - Ну и что! Ну и что! Живут, сколько угодно! - рассердилась бабушка.
   Набежала в спальню интернациональная стайка Егоркиных братьев и  сес-
тер, сразу затискали Егорку. Бабушка Анастасия взяла  на  руки  Ванечку,
развернула личиком к публике.
   - Зюк-зюк-закардель! Зюк-зюк-закардель! - пропела она, покачивая  ма-
лыша на руках.
   Егорка смутно, с непонятной радостью вспомнил эту загадочную бабушки-
ну припевку, с которой она баюкала всех внуков.  Малыш  смешно  задергал
ручонками и улыбнулся беззубым ртом.
   Ребенок был вновь водворен в кроватку, и ватага детей вместе с  Егор-
кой убежала в детскую. Егор был тут же включен в работу: шили латиноаме-
риканский костюм Хуанчику и клеили ему сомбреро из бумаги для детсадовс-
кого праздника, посвященного освободительной борьбе народов. Егорке дос-
талось красить черной тушью широкие поля сомбреро, Ника строчила на  ма-
шинке, а Шандор, сопя, обметывал нитками края курточки, надетой на Хуан-
чика.
   Егорка заметил, что мать с Любашей, выйдя из  спальни,  уединились  в
дедовом кабинете и прикрыли за собою дверь. Бабушка Анастасия с  обеспо-
коенным лицом вошла в детскую.
   - Егорушка, пойдем, я тебя оладушками угощу, - сказала она.
   - И нам! - закричали Шандор с Хуаном.
   - Вы уже ели. Сидите! - бабушка увела Егорку на кухню.
   Там она усадила его за стол, придвинула оладьи  с  вареньем,  а  сама
уселась напротив, наблюдая, как Егорка ест.
   - Егорушка, ты мне скажи: где папа? - вдруг строго спросила она, гля-
дя на внука сквозь очки увеличенными глазами.
   - В командировке, - нехотя ответил Егорка.
   - Что это за командировка такая! Нет, я чувствую, что-то у вас нелад-
но... Как вы летом отдохнули?
   - Хорошо.
   - Бабушка как себя чувствует? - продолжала допрос Анастасия  Федоров-
на.
   - Какая? - удивился Егорка.
   - Бабушка Серафима, какая же! Вы же у нее отдыхали!
   - Не-е... - протянул Егорка. - Мы на даче были у Григория  Степанови-
ча.
   Бабушка Анастасия подобралась и вдруг, уперев  в  стол  руки,  громко
позвала:
   - Ирина! Люба! Идите сюда!
   На зов появились из кабинета мать с Любашей, слегка встревоженные ба-
бушкиным тоном.
   - Что случилось, мама? - спросила Любаша.
   - Идите сюда. Садитесь, - приказала бабушка. - Ириша, вы где отдыхали
летом? - обратилась она к матери.
   Егорка заволновался, он понял, что допустил какую-то ошибку. Но  мать
не почуяла опасности, она лишь взглянула на сына, как бы говоря: я  тебе
потом объясню! - сама же ответила:
   - У мамы были. Вам привет.
   - А почему Егорушка говорит, что вы были на даче? Кто такой этот Гри-
горий Степанович? Женя был с вами? - перешла в наступление Анастасия Фе-
доровна.
   Мать поняла, с досадой взглянула на Егорку.
   - Нашла кого слушать. Ребенка! - сказала Любаша.
   - Егор... - обратилась бабушка к внуку.
   Но мать, словно защищая, прервала ее.
   - Егор правду сказал. Не были мы в Севастополе. Женя с весны  с  нами
не живет.
   Егорка перестал жевать, глаза его наполнились слезами, но на него  не
обратили внимания, поскольку слезы и упреки бабушки Анастасии, сопровож-
даемые сердечным приступом, надолго отвлекли Любашу  и  мать  от  детей.
Напрасно мать уговаривала Анастасию Федоровну, что ничего  страшного  не
произошло, такое бывает в семьях, напрасно убеждала Любаша, что  старший
сын жив-здоров, звонил недавно, приходил навестить в роддом, а  что  про
отпуск врал, так это не хотел волновать... Все напрасно! Бабушка Анаста-
сия упрекала всех в невнимании и неблагодарности, а также в  том,  какой
дурной пример подают ее дети своим детям.
   - У одного Федечки все в порядке, а вы... Он что -совсем к вам не за-
ходит? - вдруг спросила она, переставая плакать.
   - Он боится. Его милиция ищет. Помнишь, участковый приходил? -  бряк-
нула Любаша.
   - Что?! - и снова начались жалобы и крики.
   Егорка притих. Непонятно и страшно все это было - исчезновение  отца,
его розыски, милиция... Мать показалась в детской со злым,  нервным  ли-
цом.
   - Пошли, Егор. Сейчас я только позвоню.
   Она быстро позвонила кому-то из дедовского кабинета, мигом собралась,
и они с Егоркой, покинули бабушкин дом, провожаемые успокаивающими  сло-
вами Любаши:
   - Ничего, пройдет. Я ей потом все объясню...
   Но домой мать с сыном не поехали, а направились на другой конец горо-
да. Ехали долго, с пересадками. Егорка старался представить себе - поче-
му милиция разыскивает отца. Неужели он хулиган или вор? Почему он боит-
ся вернуться домой?
   Наконец они добрались до двухэтажного кирпичного здания,  окруженного
участком с детскими качелями и горками. Участок был обнесен железным за-
бором. У ворот с надписью "Дом малютки" ожидала их Мария  Григорьевна  с
большим игрушечным грузовиком в руках, завернутым в пленку.
   - Спасибо вам, Ирина Михайловна... - начала она  жалким  голосом,  но
мать оборвала:
   - Перестаньте, Маша.
   Они вошли в вестибюль здания. Здесь на длинной  деревянной  скамье  у
детских шкафчиков сидела девушка в свитере и клетчатой юбке. Рядом с нею
находился рыженький конопатый мальчишка лет четырех,  одетый  в  скучный
серый костюмчик, но при галстуке.
   Увидев вошедших, девушка поднялась со скамьи  и  направилась  к  ним.
Мальчишка остался на месте, он лишь застыл, как испуганный зверек  перед
отчаянным прыжком, оборотив лицо к дверям. Казалось, что  его  рыженькие
патлы шевелятся от волнения.
   - Мария Григорьевна? - спросила девушка, подойдя и оглядывая женщин.
   - Это я, здравствуйте, - ответила Мария Григорьевна.
   - Меня зовут Шура. Директорша поручила мне познакомить вас  с  Митей,
она сейчас в райисполкоме. Игрушку зря принесли, не надо начинать с  по-
дарков... - Шура говорила ровным, чуть усталым голосом.
   - Простите, я не знала... - сказала Мария Григорьевна.
   Егорка смотрел на мальчика. Тот не решался двинуться с места.
   - Вас включили в список друзей Дома по ходатайству у-вэ-дэ, - продол-
жала Шура. - Это значит, что вам разрешается забирать ребенка  домой  на
выходные. Я против этой формы, детям нужен постоянный дом, но раз дирек-
торша сказала... Может быть, вы добьетесь усыновления? -  Шура  вдруг  с
мольбою посмотрела на Марию Григорьевну. - Мальчик хороший, очень  музы-
кальный. Ставьте ему пластинки, его надо  развивать.  Из  сластей  любит
вафли и соевые батончики. Не перекармливайте сладким, - Шура  вновь  пе-
решла на деловой тон. - Сейчас я его позову, - тихо закончила она.
   Шура обернулась к мальчику.
   - Митя! Иди сюда.
   Мальчик встрепенулся и вдруг припустился к ним бегом по каменному по-
лу вестибюля, звонко стуча металлическими подковками на ботинках.
   - Мама! - крикнул он, подбегая и распахивая объятия,  так  что  Мария
Григорьевна от растерянности заметалась, не зная - куда деть грузовик.
   Не успел Егорка опомниться от этого пронзительного  крика,  как  мать
присела и тоже распахнула руки навстречу мальчику. Она  схватила  его  в
объятия и подняла на руки. Мария Григорьевна  неумело  совала  мальчишке
грузовик.
   - Митенька, это тетя Маша. Ты будешь к ней ходить  в  гости,  хорошо?
-обратилась к нему Шура. - Возьмите его! - шепнула она Марии  Григорьев-
не.
   Та приняла мальчишку вместе с грузовиком на руки, и лицо у нее сдела-
лось некрасивым, счастливым и детским. Мальчишка тыкался носом ей в  во-
ротник, а Мария Григорьевна смотрела куда-то  далеко  широко  раскрытыми
глазами, в которых стояли слезы.
   Мать отвернулась. Шура гладила Митю по затылку.
   - Митенька, пойдем покажем машину детям. Теперь ты знаешь тетю  Машу.
В следующую субботу пойдешь к ней... - ласково говорила она.
   Шура приняла мальчика к себе на руки, поцеловала,  опустила  на  пол.
Мария Григорьевна поспешно наклонилась, тоже поцеловала Митю.
   - До свидания... - сказала Шура. - Идите! Идите! -  шепотом  добавила
она и повела Митю по коридору.
   Гулко цокали в вестибюле железные подковки ботинок.
   Всю долгую дорогу домой мать и Мария Григорьевна сидели молча.
   Вечером в доме опять повисла пустота печали. Мать лежала на диване  и
смотрела на экран выключенного телевизора.
   Егорка закрылся у себя в комнате. Он вырвал из тетради несколько лис-
тов бумаги в линеечку и разрезал  их  ножницами  на  двенадцать  прямоу-
гольных кусочков. На каждом он крупными и  неровными  печатными  буквами
написал одно и то же объявление: "Папа, не  бойся.  Приходи.  Не  бойся.
Егор".
   Эти листочки он вложил в букварь, а букварь засунул в ранец.
   Глава 40
   ИСПОВЕДЬ ЗАБЛУДШЕГО
   "...Наши достоинства и недостатки имеют определенный радиус действия.
Чтобы узнать человека, мы сходимся с ним и обнаруживаем, что  вблизи  он
лучше и милее нам. Мы делаем еще шаг и очаровываемся снова. Но сближение
это нельзя продолжать до бесконечности, иначе достоинства обернутся  не-
достатками. Нужно уметь остановиться в  сближении,  соблюсти  дистанцию,
тогда дружба не рискует превратиться во вражду, а любовь - в муку.  Дис-
танция эта различна у разных людей. Есть такие, которые могут  быть  нам
приятны или попросту сносны на значительном удалении, но есть и те, кого
нам хочется приближать к себе все больше и больше. И тут надо помнить об
оптимальном радиусе наших достоинств.
   Это же справедливо при сближении с самим  собою.  Человек  всю  жизнь
идет к себе, приближает к себе себя, испытывая этот переход  собственных
достоинств в собственные недостатки. Разница в том,  что  это  сближение
нельзя остановить. Надо слиться с собою, каким бы  мучительным  ни  было
это слияние.
   То вдруг мелькнет в руке Ювеналов бич в грозном приступе  самобичева-
ния, то проточится слеза жалости к себе, то возникнет ореол мученика,  а
за ним и терновый венец святого в спасительном порыве оправдания. Причи-
на же в том, что ищу виноватого, вместо того чтобы  озадачиться  простым
вопросом: как?
   Как случилось, что я - нестарый, здоровый, умный, небесталанный чело-
век - столь быстро и непоправимо превратился в изгоя? Почему  это  прои-
зошло?
   Кто бы ни прочел мои записи -  жена,  сын,  посторонний  читатель,  -
знайте, что здесь я старался быть максимально честным перед  собою.  Это
невыносимо трудно. Чтобы каждому убедиться в правоте моих  слов,  доста-
точно написать собственную исповедь.
   Я знаю немало людей, которые без стыда и совести напишут  в  качестве
исповеди характеристику, подобную той, что требуется для выезда за  гра-
ницу или получения жилплощади. Очень трудно жить среди  людей,  искренне
убежденных в том, что они - прекрасные и  достойные  люди.  Они  подобны
слепым, точнее - полуслепым, ибо их зрение обладает  весьма  ценным  ка-
чеством, подмененным одним человеком, который не  считал  себя  идеалом,
хотя имел на то больше оснований, чем все другие, вместе  взятые:  ,,Что
ты смотришь на сучок в глазе брата своего, а бревна  в  твоем  глазе  не
чувствуешь?..".
   Скопища фарисеев и лицемеров делают почти невозможной любую исповедь.
Покажи им всего себя, и они заметят лишь то, что безобразно. Им  неведо-
мо, что прекрасное в душе должно отталкиваться от своего же - не от  чу-
жого! - пошлого и гадкого. Не это ли есть то самое борение духа, о кото-
ром мы знаем по великим жизням? Но великим давно простили  их  слабости,
вперед же вытащили то прекрасное, что они создали в попытке отгородиться
от дурного в себе.
   ,,Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому  что  в  подлости
своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии  вся-
кой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете,
подлецы: он и мал, и мерзок - не так, как вы, -  иначе.  -  Писать  свои
Memoires заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так  не  зна-
ешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать -  можно;
быть искренним - невозможность физическая. Перо иногда остановится,  как
с разбега перед пропастью - на том, что посторонний прочел бы  равнодуш-
но. Презирать - braver - суд людей не трудно; презирать суд  собственный
невозможно."
   Может показаться, что мысль Пушкина выбивает почву у меня из-под ног,
ибо пороки великих - суть другие пороки, недоступные обывателю. Во  вся-
ком случае, ими нельзя оправдывать  собственные  несовершенства,  потому
как обывателю нечего положить на другую чашу весов. Но я о другом  гово-
рю. Да, мне нечем оплачивать собственные несовершенства, кроме  скитаний
духа, а значит, в глазах совершенных людей я всегда буду порочен.  Но  я
не верю в совершенных людей, более того, наличие в человеке крайних  по-
люсов добра и зла считаю необходимым условием его духовной жизни.
   Однако, что же делать с крайними полюсами  зла,  обнаружение  которых
чревато неприятностями для ближних? Как  прикажете  поступать  с  преда-
тельством, завистью, гордыней, сладострастием, властолюбием,  трусостью?
Как переносить эти качества у ближних и общаться с ними, не  презирая  и
не превращая жизнь в пытку?
   Есть один способ, найденный мною из опыта.
   Обнаружив в другом человеке порок, следует немедля отыскать его  и  в
себе. Если его мало у тебя (скорее всего, так кажется), нужно  преувели-
чить его, мысленно поставив себя в такие обстоятельства, при которых  он
мог бы проявиться во всей своей отталкивающей мерзости. Ежели и при  та-
ком рассмотрении результат окажется мизерным, следует обратиться к  дру-
гим своим порокам, которые ничуть не лучше. В ответ  на  хитрость  нужно
найти  в  себе  глупость,  обнаружив  зависть,  следует  докопаться   до
собственного тщеславия, почуяв корысть,  разыскать  властолюбие...  Нас-
колько легче тогда уживаться с недостатками ближнего, если,  конечно,  с
ними необходимо уживаться, то есть если у него есть достоинства,  делаю-
щие его человеком, а собственный порок вызывает в нем те же муки, что  у
тебя. Поиски бревна в собственном глазу помогают пережить сучок в  глазу
ближнего.
   К сожалению, мало кто пользуется этим методом. Наоборот, обнаружив  у
ближнего недостаток, коего мы лишены (или полагаем, что лишены), мы  об-
рушиваем на него всю мощь наших упреков. Но лицемерны  эти  упреки,  ибо
свидетельствуют лишь о нерадивости поисков в глубинах собственной  души.
Если же ты, перебрав все до последней соломинки, не  обнаружишь  в  себе
недостатков - тогда плохо дело! Нужно срочно повышать уровень правдивос-
ти.
   Описанный метод - надежный путь к братству.
   Три понятия определяют духовный мир человека. Это вера, надежда и лю-
бовь.
   Надо ли говорить, что вера в традиционном смысле не нашла себе  места
в душе юноши, вступившего в жизнь в середине нашего  века.  Несмотря  на
то, что я был крещен - скорее, по традиции, чем из идейных  соображений,
- мысль о Боге являлась мне лишь в качестве заблуждения, которым морочи-
ли головы людей на протяжении девятнадцати веков до моего рождения. Сла-
ва Богу, теперь с этой нелепостью было покончено, и я в гордом  сознании
своего превосходства перед предками ни разу не подумал,  что  среди  них
были практически все мыслители и художники прошлого, как бы потом их  ни
выгораживали перед историей.
   Самонадеянность нашего атеизма не поддается описанию.
   Думаю, что он должен воспитываться в душе гораздо более  трудолюбивым
и мучительным способом, чем тот, что был мне предложен. Мне было  просто
объявлено, что ,,Бога нет", и я поверил этому, как верил всему, что  го-
ворили взрослые: человек произошел от обезьяны,  Земля  вертится,  детей
приносят аисты. Со временем многие из таких утверждений были подкреплены
научно или опровергнуты, только не то, от которого зависел вопрос веры.
   Любое из утверждений - ,,Бог есть" или ,,Бога нет" - является ложным.
Истинны лишь поиски Бога, к