й сестрицы и Артема -  оцепенение.  Они  бы  рады
просиживать друг перед дружкой целыми сутками, пожирая партнера пламенными
взорами. Но повторяю: это мое личное мнение, и я его никому не  навязываю.
Но я убежден, что Руслан разделяет эту точку зрения.
   В общем весь день я находился под ощущением великого  перелома  в  моей
жизни и не обращал внимания на обыденные мелочи. Даже удивительно,  что  я
заметил ту парочку - плотного мужчину в очках  и  незаметного  человека  с
черным саквояжем.
   В кружке я провел около часа.  Все  равно  надо  было  убить  время.  Я
пообщался с братьями Симонами, которые как раз разбирали очередную  модель
вечного двигателя,  убедившись  в  его  нецелесообразности,  и  собирались
использовать некоторые его части для новой, такой же бессмысленной модели.
Я знал, что ничего им не докажу и поэтому  не  доказывал.  Все  это  время
думал. Ведь мне нужно было доказать Сорокалету,  что  я  как  изобретатель
чего-то стою. Я мысленно повторял обоснования некоторых моих работ и  даже
придумывал за Сорокалета возражения.
   Все кружковцы  знали,  что  мне  сегодня  идти  к  Сорокалету  и  очень
сочувствовали. Я пришел в мой уголок, где на стенах висели рисунки,  схемы
и две грамоты, которые я получил в этом году. Вообще-то грамот я не  храню
- не в грамотах дело.
   Из моего уголка, от  рабочего  стола,  видна  дверь,  которая  ведет  в
коридор. Это маленький коридор к мастерской. Мастерская у  нас  двенадцать
квадратных метров, но в ней умещается токарный станок  и  верстак.  В  тот
день в мастерской никого не было.
   Коридор был слабо освещен, одной лампочкой. Под лампочкой  стоял  стул.
На стуле сидел незаметный человек с черным саквояжем. Он держал саквояж на
коленях и возился с его застежкой.
   И вдруг я испугался.  Даже  не  знаю,  почему.  Вообще-то  я  не  очень
трусливый, но очень уж странным мне показалось это совпадение. К тому же в
коридор можно было пройти только  через  нашу  комнату,  а  через  нее  за
последний час никто не проходил.
   Наконец незаметный человек справился с застежками, саквояж распахнулся.
Внутри что-то блестело. Потом послышалось тихое жужжание, которое странным
образом отразилось в моей голове. У каждого человека есть свой невыносимый
звук. Я, например, не выношу, когда ладонью сметают крошки со скатерти,  а
Настасья буквально умирает, если кто-то скребет вилкой по тарелке. Так вот
это жужжание было невыносимым.
   Я  боролся  с  желанием  убежать,  потому  что  надо  было  подойти   к
незаметному человеку и спросить, что он здесь делает.
   Я даже поднялся из-за стола, но потом застыл.
   Человек совершенно не обращал на меня внимания. Он что-то подкручивал в
своем саквояже и руки его, утопленные в пасти саквояжа, шевелились,  будто
он чистил там апельсин.
   Наконец, я решился. Я сделал шаг к двери, и тут  услышал  голос  Женьки
Симона:
   - Что вам здесь нужно? - Оказывается Симон тоже заметил этого человека,
но так как раньше он его не встречал, то он не испугался.
   - Одну минутку, - ответил человек, не отводя взгляда от саквояжа.
   - В самом деле! - услышал я собственный голос. - Что вам тут нужно?
   -  Все,  -  сказал  человек  и  захлопнул  саквояж.  -  Я  кончил,   не
беспокойтесь, все в порядке.
   Он говорил как зубной врач, который уже поставил пломбу и обещает,  что
больше больно не будет.
   Человек поднялся и пошел от нас к двери в мастерскую.
   - А я все-таки спрашиваю, что вы здесь делаете? - вспылил Симон. - Туда
нельзя!
   Но человек уже открыл дверь в мастерскую.
   Потом дверь закрылась. Мы были так удивлены,  что  потеряли,  наверное,
целую минуту, прежде чем побежали за ним.
   Мастерская была пуста. Все там стояло на  своих  местах,  но  ни  одной
живой души.
   Окно было открыто. Оно выходило  во  двор.  Первый  этаж,  но  довольно
высокий.
   Я выглянул в окно. Внизу какие-то малыши возились в песочнице.
   - Ребята! - крикнул я. - Из нашего окна кто-нибудь прыгал?
   - Куда прыгал? - спросил один из малышей.
   - Вниз.
   Но я уже понял, что от них никакого толку не добьешься.
   Женька Симон возился за моей спиной.
   - Ты чего? - спросил я, обернувшись.
   - Проверяю, чего он похитил.
   Разумеется, ничего тот человек не похитил. Он приходил за другим. Но  в
тот момент я еще не понимал, зачем он приходил.



2

   Я бы глубже задумался о том, что же делал незаметный  человек  в  нашем
доме пионеров, но в тот момент я очень спешил  -  Сорокалет  наверное  уже
ждал меня.
   Я поспешил к автобусу.
   У меня было странное, какое-то опустошенное состояние. Вроде бы  все  в
порядке, я еду к самому Сорокалету, сбывается моя мечта. Но почему-то  мне
было куда приятнее думать о том, что установилась хорошая погода, и облака
текут по небу как льдины по реке весной, что скоро я поеду  в  Сызрань,  к
тетке, на каникулы, что Артем собирается жениться на Настасье, как  только
им исполнится по восемнадцать лет, а я не  знаю,  хочу  ли  я,  чтобы  моя
сестра выходила замуж, или нет.  И  вот  от  этих  мыслей  моя  встреча  с
Сорокалетом уже не казалась мне такой важной, и даже приятнее было  думать
о том, как я буду рыбачить, чем...
   Тут автобус остановился, и я оказался перед пятиэтажным скучным зданием
института, в котором работал Сорокалет.
   В вестибюле сидел за столиком вахтер, который сразу углядел меня  среди
прочих людей. Ни у кого этот вахтер не спрашивал пропуска, я  даже  думаю,
что и не нужен пропуск в этот мирный институт, но на меня он сразу  сделал
стойку. Сейчас закричит: "Мальчик,  ты  куда!"  И  чтобы  не  подвергаться
унижениям, я сам к нему подошел деловым шагом и сказал почти сурово:
   - Мне к товарищу Сорокалету.
   Вахтер, конечно, не  ожидал  такого  тонкого  хода  с  моей  стороны  и
послушно принялся водить пальцем по списку  телефонов,  соображая,  видно,
кто такой Сорокалет, хотя ему следовало бы знать наизусть это великое имя.
Потому что знаменитый изобретатель сделал бы честь любому институту...
   Вахтер не успел мне ничего ответить, потому  что  мое  внимание  отвлек
человек, спускавшийся по лестнице. Он был склонен  к  полноте,  сутулился,
маленькие толстые очки сползли на  кончик  носа.  Человек  был  невероятно
печален, можно сказать, убит горем. Это был тот самый мужчина, которого  я
видел в подземном переходе, когда он преследовал  незаметного  человека  с
саквояжем.
   Тогда, под землей, я был ни при чем и не вмешивался в  чужие  дела.  Но
тот, с саквояжем, побывал в нашем кружке, и теперь  я  имел  полное  право
спросить плотного человека, что за тайна связана с черным саквояжем.
   И в этот момент вахтер,  завершив  мыслительную  работу,  вдруг  громко
сказал:
   - Сорокалета  спрашивал?  Павла  Никитича?  Так  вот  идет  собственной
персоной.
   И показал на плотного человека в маленьких толстых очках.
   Вот это совпадение было выше моего понимания. Я буквально остолбенел.
   Полагаю, что на моем месте вы бы тоже остолбенели.
   Сорокалет прошел мимо меня, ничего не замечая, и вышел на улицу.
   - Переживает, - сказал вахтер сочувственно. - Как не  переживать,  если
на Ученом совете, при всем народе, солидный человек, а провалился.
   Мне бы, конечно, спросить, почему  такой  великий  человек,  как  Павел
Никитич Сорокалет,  гений  изобретательства,  мог  провалиться  на  Ученом
совете,  но  вахтер  перестал  для  меня  существовать.  Я  уже  несся  за
Сорокалетом.
   Я догнал Сорокалета в сквере. Он остановился как человек,  не  знающий,
куда идти дальше, потом направился к скамеечке. Я глядел, как  он  постоял
возле скамейки, потом почему-то нагнулся, смахнул с  нее  пыль,  осторожно
сел и  уставился  перед  собой  пустым  взором.  К  такому  человеку  даже
подходить неловко. Но я все же подошел. Ведь он сам назначил мне встречу.
   - Павел Никитич, - сказал я, - моя фамилия Бабкин.
   Сорокалет очень удивился.
   - А почему Бабкин? - спросил он серьезно. - Рано еще.
   - Что рано?
   - Бабкин. Ты пока Деткин. Или даже Внучкин.
   Если бы так пошутил кто-то другой, я бы возмутился и ушел. Но  я  знал,
что у Сорокалета несчастье. И притом я даже догадывался, кто причина этого
несчастья. Поэтому я  ответил:  "  -  Простите,  Павел  Никитич.  Вы  меня
пригласили, чтобы поговорить о моих изобретениях. Но  я  понимаю,  что  вы
находитесь в подавленном состоянии. Поэтому я могу уйти.
   Я, конечно, никуда не ушел.
   Мои слова не сразу дошли до Сорокалета.
   - О чем говорить? - спросил он после паузы.
   - О моих изобретениях. Я из Дома пионеров.  Занимаюсь  изобретениями  в
области практической экологии.
   Я назвал свою фамилию. Она у меня редкая.
   И тогда Сорокалет засмеялся.
   - Я же говорил, что ты Деткин!
   Я понял, что слишком волнуюсь. Перепутать собственную фамилию!  Я  даже
забыл на минутку о человеке с саквояжем.  Мне  так  не  хотелось  казаться
растерянным ребенком.
   - Я - изобретатель! - воскликнул я. - Уже третий год я отдаю  все  силы
этому делу. Я не хочу хвастаться, но все говорят, что у меня есть  талант.
И он не зависит от того, Деткин я или Бабкин!
   Нечаянно я раскричался и люди, проходившие через  садик,  с  удивлением
смотрели на мальчика,  который  машет  руками,  подпрыгивает  перед  самим
Сорокалетом.
   - Прости, - сказал Сорокалет. - Я расстроен. Но если  ты  изобретатель,
расскажи мне, что ты изобрел... Хотя я тебе ничем не смогу помочь.
   - Как же так, - сказал я. - Я ждал встречи  с  вами  давно.  Моя  мечта
работать в вашем семинаре.
   - Так что же о изобретениях?
   - Я хотел познакомить вас с тремя из моих работ, - начал я. Этот  текст
был подготовлен  мной  заранее.  -  Первая  моя  работа  касается  очистки
водоемов от загрязнения и построена на таком принципе...
   И тут вдруг я понял, что не имею представления о том, на каком принципе
строится моя работа.
   Сорокалет ждал. Он смотрел мимо меня, вдаль, глаза его были задумчивы и
печальны. А я в этот момент увидел птицу на ветке, может быть  воробья,  я
еще не занимался всерьез орнитологией, и я стал смотреть на птицу и ждать,
когда она улетит. А птица не улетала. И больше ни одной мысли в голове  не
было.
   - Ну что же? - спросил Сорокалет. Я не знаю, сколько он ждал.
   - Я забыл, - признался я.
   - Забыл, расскажи о втором изобретении.
   Это была великолепная мысль.  Конечно  же,  мне  надо  было  догадаться
самому. Я с облегчением вздохнул и сказал:
   - Второе мое изобретение...
   Птица как назло не улетала с ветки. Ну что, привязали ее, что ли? Я  не
сомневался в том, что я что-то изобрел. Наверняка изобрел, но в том  месте
мозга, где должно было лежать изобретение, была громадная гулкая  пустота.
И неожиданно для себя самого я спросил:
   - А этот человек, который с черным саквояжем, он что у вас отнял?
   Я спросил это, потому что хотел отвлечь Сорокалета от  моих  несчастных
изобретений, которых на самом деле не было.
   Сорокалет сразу ожил.
   Он даже вскочил со скамейки. Словно его включили в сеть.
   - Ты что об этом знаешь? Говори!
   - Я видел вас днем. Вы шли за ним и о чем-то просили.
   - Поздно, - сказал Сорокалет. - Я его упустил.  Я  думал,  что  ты  еще
что-нибудь знаешь... Впрочем, откуда тебе знать?
   - Я его видел потом, - сказал я. - Он приходил к нам  в  Дом  пионеров.
Сидел...
   - И что делал? Что он еще делал?
   - Сидел и ничего не делал. Открыл свой саквояж, копался в нем, а потом,
когда мы его спросили, что он делает, повернулся и ушел. Через мастерскую,
через окно.
   - Открывал? А близко он был от тебя?
   - Ну как вы.
   - Стой, Деткин, повтори: ты зачем хотел меня видеть?
   - Моя фамилия Бабкин, - сказал я. - Мне сказали, что вы можете со  мной
поговорить, потому что мои изобретения представляют интерес для науки.
   - И ты можешь мне изложить суть изобретений?
   - Я же говорил... - и тут меня снова застопорило. И я стал  глядеть  на
птицу.
   Сорокалет очень мною заинтересовался. Он приблизил свои  очки  ко  мне,
наклонился и понизил голос, задавая следующий вопрос:
   - А сегодня утром, даже днем, ты знал, что изобрел?
   - Я и сейчас знаю... нет, не знаю.
   И вдруг я понял, что в самом деле забыл, полностью. Начисто забыл,  что
же изобрел.
   - Я забыл? Этого не может быть!
   Я  боялся,  что  Сорокалет  сейчас  рассмеется,  в  самом  деле   можно
рассмеяться  -  приходит  к  тебе  мальчик,  фактически  ребенок,  который
говорит, что хочет заниматься в твоем  семинаре,  а  ничего  не  знает.  И
изобретений у него никаких нет.
   Сорокалет не смеялся. Он смотрел на меня серьезно,  с  сочувствием,  но
мне все равно хотелось ему доказать, оправдаться.
   - Если вы не верите, - сказал я, - то можно позвонить к нам  в  кружок.
Там вам любой скажет, что я получил премию. Про меня заметка была в  "Юном
технике"...
   - Я тебе верю, - сказал он. - Больше того, я  верю,  что  у  тебя  были
очень хорошие изобретения, настолько хорошие, что их надо было украсть.
   - Кому надо было украсть?
   - Тому человеку, с черным саквояжем.
   - Как можно украсть? Я же их не патентовал. Я только думал о них.
   - Я тоже думал, - сказал Сорокалет. - И когда это случилось, я не сразу
сообразил. Но потом все же додумался. Правда,  какие-то  сомнения  у  меня
оставались  до  сих  пор.  И  ты  их  рассеял.  Теперь  все  ясно  -  надо
действовать.
   - Пал Никитич! - взмолился я. - Расскажите мне, пожалуйста, в чем дело.
Я же ничего не понимаю.
   - Садись. - Он сел на скамейку и я понял,  насколько  он  изменился  за
последние минуты. Глазки за толстыми стеклами очков буквально пылали, щеки
покраснели и уголки губ приподнялись, отчего его лицо потеряло обиженное и
растерянное выражение. Стало обыкновенным и добрым, и даже очень  приятным
лицом.
   Я послушно сел рядом с ним.
   - Это случилось сегодня днем, - сказал Сорокалет. - Я как раз собирался
обедать, когда он пришел. Он сказал, что должен мне  передать  привет"  от
моего знакомого, но никакого знакомого в городе  Брянске  у  меня  нет.  В
общем, ему было все равно, верю я ему или нет.  Ему  нужно  было  потянуть
время. Он сел, раскрыл свой саквояж и сделал вид, что  ищет  письмо.  А  я
как-то не обратил на него должного внимания. Я собирался обедать, а он мне
очень мешал. Я сказал ему, что,  пока  он  будет  искать  письмо,  я  буду
собираться. И он был рад. Он возился в своем саквояже. Потом закрыл его  и
сказал, что письмо он забыл в гостинице. Мы вышли с ним вместе, он молчал.
Он мне показался странным. Ты знаешь, что такое интуиция?
   - Знаю, - сказал я.
   - Так вот, интуитивно я ощутил в нем что-то чужое. Словно рядом со мной
идет не человек, а какой-то... какое-то существо.  И,  может  быть,  я  бы
ничего не понял, если  бы  вдруг,  еще  на  лестнице,  не  решил  мысленно
повторить ход моих аргументов. Мне сегодня надо было выступать  на  Ученом
совете и защищать одну идею... впрочем я  тебе  не  смогу  сказать,  какую
идею, потому что ее не помню. Я спускался по лестнице,  почти  не  замечая
этого человека, и старался восстановить  ход  моих  аргументов.  И  тут  я
понял, что не имею никакого представления о моем собственном  изобретении.
Я очень удивился и чтобы проверить,  нет  ли  у  меня  провала  в  памяти,
переключился на другую мою идею, о которой думал ночью. И оказалось, что и
этой идеи во мне нет. Я не знаю, что меня  заставило  поглядеть  на  этого
человека с саквояжем. Он к тому времени обогнал  меня  и  уже  выходил  на
улицу. У меня не было никаких доказательств, что он имеет отношение к моей
забывчивости. Я  только  поглядел  ему  вслед.  И  вдруг  он  обернулся  и
улыбнулся мне. Как улыбаются механические  куклы.  И  похлопал  ладонью  в
черной перчатке по саквояжу. И  тогда  меня  озарило:  мои  мысли  в  этом
саквояже. Я ему крикнул "постойте!" Он прибавил шагу. Я побежал за ним.  Я
уже не сомневался, что меня обокрали. Если бы я остановился и задумался, я
бы понял, что такого быть не  может.  Нельзя  украсть  у  человека  мысли,
причем не все, а только некоторые мысли. До этого земная наука  не  дошла,
это я гарантирую. Но я об этом не думал. Я бежал  за  ним,  я  просил  его
вернуть мне мысли, я умолял, я грозил... А он только улыбался.
   - Тогда я вас и увидел, - сказал я.
   - Вот именно. В подземном переходе?  Не  помню,  может  это  было  и  в
подземном переходе. А потом он исчез... сбежал. А я решил, что мне все это
померещилось. Я начал рассуждать. Я уговорил себя,  что  такого  не  может
быть. Я провел целый час над моими записками и оказалось, что я ничего  не
понимаю в чертежах. Как будто они написаны каким-то  другим  человеком.  Я
торжественно провалился на Ученом совете. Я  стоял  как  столб.  От  моего
выступления зависела судьба не  только  моего  изобретения,  но  и  многих
людей, которые должны были  его  воплощать  в  жизнь  и  пользоваться  его
плодами. Я сказался больным... Бедный мальчик!
   Последние его слова относились ко мне.
   Но я не был так расстроен, как должен был быть расстроен.
   Сейчас объясню, почему.
   Еще несколько  минут  назад  я  был  совершенно  одинок  в  этом  мире.
Ограбленный, ничтожный человек. Никто меня не  мог  бы  понять.  В  лучшем
случае бы отмахнулись от моих жалоб, в худшем - отвезли бы  в  сумасшедший
дом. Особенно, если бы я стал рассказывать о человеке с саквояжем.
   И вдруг оказывается, что я не один. Что у меня  есть  союзник.  Да  еще
какой! И не только он мне нужен, но и я ему необходим. И мы должны  вдвоем
разрешить неразрешимую загадку.
   - А может он шпион? - спросил я.
   - Не похоже, - серьезно ответил Сорокалет. - То, что он делает,  у  нас
еще никто делать не умеет. И не  к  чему.  Наши  с  тобой  изобретения  не
представляют никакого секрета. Через несколько месяцев или лет о них можно
будет прочитать в любом журнале или увидеть их на практике. У меня  другая
версия...
   - Инопланетяне! - сказал я. - Летающая тарелочка.
   - Упрощенно говоря, так.
   - А я еще вчера с ребятами спорил, - сказал я. - Потому что я противник
летающих тарелочек. Я думаю, что это миф двадцатого века.
   - Для меня это сейчас не миф, а рабочая гипотеза, - сказал Сорокалет. -
Я основываю ее на том, что если нигде на Земле люди не могут красть мысли,
то значит это делают люди, которые живут не на Земле.
   - Тогда пошли, - сказал я.
   - Куда?
   - В милицию. Поднимем милицию  на  ноги.  Опасный  пришелец  в  Москве!
Ворует мысли.
   - И знаешь, что они тебе ответят, Бабкин?
   Я немного подумал и как здравомыслящий человек вынужден был признать:
   - Они вызовут врача. Но если я буду не один...
   - Тогда они вызовут двух врачей.
   Я задумался. Сорокалет был прав. Я бы на месте милиции не поверил бы  и
десяти свидетелям, если они говорят, что у них украли мысли. Может  мыслей
и не было? Я даже попытался еще раз вспомнить, что  же  такое  я  изобрел.
Оказалось, ничего не изобрел. Птичка наконец улетела.
   - Выход один, - сказал Сорокалет. - Найти его и упросить...
   - Упросить - из этого ничего не получится, - сказал он. - С ворами  так
не разговаривают. Он у нас украл. Мы у него - отнимем!
   - Что ты! - Сорокалет смутился. - Это же опасно.
   - А вы подумали, что он сейчас ходит по Москве и продолжает свое черное
дело? Каждая минута опасна. Если так будет продолжаться, то  через  неделю
мы все останемся без мыслей. А вдруг он не один?
   - Но как мы отнимем?
   - Еще не знаю. - Я понял, что практически я куда лучше  приспособлен  к
жизни, чем  великий  изобретатель  Сорокалет.  Он  наверное  и  не  дрался
никогда.
   - Сначала его надо отыскать. А потом будем действовать.
   Сорокалет печально вздохнул.
   - Ты представляешь себе масштабы Москвы? И один человек... всего  один.
Ничем не выделяется.
   - Ничего подобного. Выделяется, - сказал я. - У  него  черный  саквояж.
Давайте рассуждать.
   - О чем?
   - Мы же с вами изобретатели. Мыслители.
   - Бывшие.
   - Отнимем саквояж, отнимем и мысли. Чудес не бывает.