ли к нему. Он сидел в широком кресле,
    седая грива была встрепана.

    -  Знаю,  знаю,  -  сказал  он  сварливо.  -  Ты как камень, брошенный в
    спокойный пруд. Только наш пруд неспокоен.

    Сыновья его вошли в комнату вслед за нами.

    -  Дядя,  -  сказала  Нарини.  -  Ким  хочет,  чтобы  я  летела с ним. Я
    согласна. Вы будете жить спокойно.

    - Мне жаль, если ты улетишь, - ответил Син-рано. - Но я рад.

    - Спасибо, дядя,- сказала Нарини.

    -  Я  не  допущу  этого,  -  вмешался Минро. - Мой брат, - он показал на
    Рони, - пролил кровь. За кровь надо платить.

    - Я так не думаю, - сказал Рони и покраснел.

    -  Вчера  на  нас  напали  люди  Гобров. - Син-рано пристально глядел на
    Минро. - Кто их привел?

    - Я их не звал.

    -  Получается  гладко,  -  сказал  Син-рано.  - Они уводят Нарини, ты не
    виноват, а деньги твои.

    - Я оскорблен, - сказал Минро, брезгливо морщась.

    - И не пытайся помешать им улететь, - предупредил отец.

    - А мы? - спросил один из братьев Нарини. Его худое лицо посерело.

    - Вы будете жить в моем доме. Как прежде, - ответил Син-рано.

    В  тот  вечер  я  больше  не  говорил  с  Нарини.  Нам  было неловко под
    настороженными взглядами домочадцев.

    Утром  Син-рано  отвез  меня  в  Олимпийский  комитет. На заднем сидении
    машины  сидел Рони с автоматом. Син-рано был напряжен и молчалив - какой
    отец хочет сознаться в том, что опасается собственного сына?

    Опасения Син-рано оправдались.

    Нас  подстерегли у касс, куда мы заехали из Олимпийского комитета, чтобы
    взять   билеты   на  завтрашний  корабль.  Я  не  сразу  сообразил,  что
    произошло.  Мы  выходили  из  здания,  Рони ждал нас у машины. Он стоял,
    прислонившись  к  ней  спиной  так,  чтобы автомат не был виден, - он не
    хотел  нарушать  запрета на ношение оружия. Син-рано оглядел улицу в обе
    стороны и сказал:

    - Идем.

    Была середина дня, улица залита резким солнечным светом, прохожих не видно.

    Я  шагнул  к  машине,  и тут же Син-рано рванул меня за руку и уложил на
    асфальт.  Послышался  мелкий дробный звук - пули бились о машину и стену
    дома. Рони упал на тротуар рядом с нами и, падая, открыл стрельбу.

    Затем  Син-рано  втолкнул  меня  в  машину,  его  сын прыгнул за нами, и
    машина  сразу  взяла  с  места.  За  нами гнались, пули ударяли в заднюю
    бронированную стенку, но мы удрали.

    - Я не совсем еще сдал, - сказал Син-рано. - Как я тебя, а?

    -  И  вам  нравится  такая  жизнь?  -  спросил  я,  прикладывая платок к
    разбитому лбу.

    -  Может  быть, - вдруг рассмеялся Син-рано. Старшего сына дома не было.
    Он  не  вернулся до темноты. Дом жил, как осажденная крепость в ожидании
    штурма.  На  закате  подъехал  броневик,  в  нем  были  друзья Син-рано,
    четверо  могучих  мужчин. Они вели себя как мальчишки, которым позволили
    поиграть в войну.

    Нарини собрала небольшую сумку - мы не могли обременять себя багажом.

    - Ты не передумала? - спросил я.

    Она посмотрела на меня в упор.

    - А ты?

    - Тогда все в порядке, - сказал я.

    В  комнату  зашел  один из братьев Нарини. Он был расстроен, но старался
    держаться.

    - Броневик отходит ровно в час ночи, - предупредил он.

    - Если захочешь, - сказал я ему, - можешь прилететь к нам на Землю.

    - Видно будет, - ответил он и посмотрел на сестру.

    Штурм  дома  начался  с  темнотой. Это походило на приключенческое кино.
    Трассирующие  пули  вили  в  небе  разноцветную  сеть,  мины  рвались на
    лужайках  и  в  кустах,  коровы отчаянно мычали в хлеву. Полиция прибыла
    через  час  после  начала  боя,  когда  нашим  уже пришлось отступить на
    крышу.  Нападающих  было  много,  и  они  не хотели отступать даже перед
    полицией.

    Именно  тогда,  в  полной  неразберихе, Син-рано и осуществил свой план.
    Броневичок,  на  котором  нам предстояло удрать, был спрятан за сараями.
    Кроме  нас,  в  нем был только один из братьев Нарини. Остальные держали
    оборону.

    Син-рано похлопал меня по плечу и сказал:

    - Жду вестей.

    Броневичок был легкий, верткий. Он выскочил за ворота и пошел к городу.

    Враги  слишком  поздно  заметили  наше бегство. Нарини отстреливалась из
    пулемета  в  башне. Перед моими глазами были ее коленки в жестких боевых
    брюках,  она  отбивала  пяткой  какой-то  странный  ритм,  совпадающий с
    ритмом очередей. Я не мог отделаться от ощущения, что все это ненастоящее.

    Потом  мы  ехали  несколько минут в полной тишине. Нарини наклонилась ко
    мне и спросила:

    - Ты как себя чувствуешь?

    Это  были  ее  первые  слова,  которые в своей будничности устанавливали
    между  нами  особую  связь, возникающую между мужчиной и женщиной, когда
    они вдвоем.

    -  Спасибо, - сказал я и пожал протянутые ко мне пальцы. У космодрома мы
    попрощались   с   братом  Нарини.  Он  старался  не  плакать.  Все  было
    рассчитано  точно  -  уже  кончалась регистрация, и мы сразу оказались в
    корабле.  Когда он поднялся, я вдруг понял, что страшно голоден, и зашел
    к  Нарини - ее каюта была рядом с моей. Нарини сидела на койке, устремив
    взгляд перед собой.

    - Хочешь есть?

    -  Есть? - Она осознала вопрос, улыбнулась и сказала: - Конечно. Мы же с
    утра не ели.

    Я впервые увидел, как она улыбается.

    В  полете  мы  много  разговаривали.  Мы  привыкали  друг  к  другу  - в
    разговорах.  И,  расставаясь с ней на ночь, я сразу же начинал тосковать
    по ее голосу и взгляду.

    Потом  была  пересадка. Этот астероид так и зовется Пересадкой, никто не
    помнит  его  настоящего  названия. Тысячи людей ждали своих кораблей. Мы
    получили  космограмму  от  Син-рано.  Все  обошлось благополучно, только
    Рони  угодил  в  больницу,  его снова ранили. Старший сын вернулся домой
    утром. Теперь он будет жить отдельно.

    Я  представил себе его брезгливое лицо и платок, вытирающий указательный
    палец.

    Там  же  меня ждало послание от моих тетушек. Их у меня пять, и все меня
    обожают. Я показал телеграмму Нарини.

    - Пять тетушек?

    Она  не  могла  привыкнуть  к  зрелищу  многочисленных  женщин,  что так
    свободно  гуляли  по  залу  Пересадки.  Мысль о существовании нескольких
    женщин в одном доме была для нее невероятной.

    - А дяди у тебя есть?

    - С дядьями у меня туго, - сказал я.

    - Почему? Твои тетушки некрасивы?

    - Когда-то были красивы.

    - Они не любят мужчин?

    Я пожал плечами. Мои тетушки любили мужчин, но им не повезло в жизни.

    Я спрятал в карман еще четыре космограммы.

    - А это от кого? - спросила Нарини. - Тоже от тетушек?

    Женщина  очень  быстро  чувствует  ложь  даже не в словах, а в движениях
    мужчины.

    - Это от моих невест.

    - Ты шутишь?

    - Почти.

    - Ким, ты должен мне объяснить, что происходит.

    Ее глаза порой могут метать молнии.

    -  Понимаешь,  прогресс  повторяет некоторые свои причуды... Когда-то, в
    восьмидесятых  годах двадцатого века, у нас на Земле, в Японии, изобрели
    способ  по желанию определять пол будущего младенца. Ведь ты не думаешь,
    будто Дарни исключение?

    - Значит, у вас то же самое?

    -  То  же  самое  не  бывает,  -  сказал  я.  - Но когда родились первые
    "заказные"  дети,  когда  эта  процедура стала доступной, многие молодые
    семьи захотели, чтобы у них родился...

    - Мальчик, - сурово сказала Нарини.

    -  Началось  демографическое  бедствие.  За несколько десятилетий состав
    населения Земли резко изменился.

    - Не объясняй, знаю.

    -    Мужчины   стали   значительным   большинством   населения.   Падала
    рождаемость.  Произошли  неприятные социальные и психологические сдвиги.
    Однако  мы спохватились раньше, чем вы. Было запрещено пользоваться этим
    методом. На всей Земле. С тех пор мы живем... естественно.

    - Но почему тетушки, невесты... ты не договариваешь.

    -  Понимаешь,  природа  не  терпит  насилия.  Она  защищается.  И  когда
    "заказные"  дети  были запрещены, обнаружилось, что естественным путем у
    нас  рождаются  девочки. На каждого мальчика три-четыре девочки. Сегодня
    на Земле женщин вдвое больше, чем мужчин.

    - И что же происходит? Мужчин продают? Отвоевывают?

    -  Нет,  зачем  же.  Сейчас  новорожденных  мальчиков  лишь  на двадцать
    процентов  меньше,  чем  девочек.  Полагают, что лет через десять баланс
    восстановится. Но пока...

    -  Пока  мы  летим,  чтобы меня убили твои невесты, - без улыбки сказала
    Нарини.

    - Никто тебя не убьет.

    Нарини  молчала.  Я  молчал  тоже,  потому  что  вдруг  понял,  что  я -
    обманщик. Почему я не сказал об этом раньше?

    - Я не лечу на Землю, - сказала наконец Нарини.

    - Куда же нам деваться?

    - На любую планету, где всех поровну.

    Мы  пробыли  на Пересадке лишних два дня, все это время я ходил вслед за
    Нарини и уговаривал ее рискнуть. В конце концов она согласилась.

    С тех пор мы живем с ней в Москве. Мы счастливы.

    У нас есть сын и дочь.

    Мои  тетушки приняли Нарини, они в ней души не чают. Раньше они никак не
    могли  сойтись  во  мнении,  какая  невеста  мне  более подходит. Нарини
    разрешила их споры.

    Нарини   очень   занята.   Она   председатель  межпланетной  организации
    "Равновесие".  Когда  я называю эту организацию брачной конторой, Нарини
    обижается.

    "Химия и жизнь", 1987, ‘ 2.



    Кир БУЛЫЧЕВ
    Юбилей "200"

    Славная   дата  -  двести  лет  Эксперименту.  В  истории  Земли  ничего
    подобного  не  было.  Сама длительность подавляет воображение. Создатели
    Эксперимента кажутся небожителями.

    На самом деле они существуют - в виде портретов в актовом зале.

    Дарвин. Мендель. Павлов. Соснора. Джекобсон. Сато.

    Первые  три  скончались, не подозревая об Эксперименте. Три последних не
    дожили до результатов.

    Мне надоела предпраздничная суета. Я пошел в библиотеку.

    Маруся  уговаривала  пылесос  -  драгоценнейший  прибор  в  институте  -
    заняться  книжными  полками. Я представил себе, сколько поднимется пыли,
    если  пылесос  согласится.  К счастью, пылесос не соглашался. Он пытался
    втолковать  Марусе,  что  его  услуги  нужнее в институтском музее, куда
    скоро придут гости.

    Маруся увидела меня и спросила:

    - Мне, что ли, лезть туда?

    Наверное,  она  ожидала,  что  ради  ее прекрасных глаз я буду лазить по
    стремянкам.

    Я ушел вместе с пылесосом.

    В  саду  тоже  не спрячешься. По странному приказу завхоза Скрьшника там
    перекапывали  клумбы,  на  которых  только  что  отцвели тюльпаны, чтобы
    сотворить одну клумбу в виде цифры 200.

    Я  пошел  на  детскую  площадку.  Детей  не было - ставили новую ограду.
    Силовую,  невидимую,  современную. Представьте себе, какие комплексы она
    будет  вырабатывать  в  малышах,  которые  неизбежно будут натыкаться на
    несуществующую  стену.  Начнутся  неврозы,  истерики,  все  будут искать
    причину  душевных  травм у молодых гомошимпов, пока какой-нибудь шустрый
    аспирант не догадается, что виной всему - невидимость ограждения.

    Малыши  резвились  на  берегу  пруда. Землечерпалка уже перестала мутить
    воду,  бортики  были  покрашены. Я уселся в тени под явором, который, по
    преданию,   посадил  сам  академик  Соснора,  и  принялся  наблюдать  за
    детенышами.  Они с визгом носились по берегу, а воспитательницы семенили
    за  ними: им казалось, что кто-нибудь обязательно упадет в холодную воду
    и схватит воспаление легких.

    По облику малышей я без труда угадывал генетические линии.

    Живший  больше  века  назад  самец  Старк,  со светлой короткой шерстью,
    гомозиготный   по  этой  доминантной  аллели,  утвердил  себя  на  много
    поколений   вперед.   Помните   скошенные   подбородки  и  висячие  носы
    Габсбургов?  Это  видно  по  портретам,  как бы ни старались приукрасить
    художники.

    Мы покоряем природу, а природа находит пути, чтобы не покоряться.

    Эксперимент  был  внешне  скромен, но полон человеческого тщеславия: мы,
    всесильные,  берем  стадо  шимпанзе,  мобилизуем  механизм  направленных
    мутаций,  выводим  эволюционный процесс из тупика, ускоряем его в тысячи
    раз и глядим - дозволено ли нам природой создать себе братьев по разуму.

    Те,  кто  планировал  Эксперимент  и  пробивал  его  в  академических  и
    финансовых  органах, понимали, что сами до результатов не доживут. Хотя,
    наверное,  каждому из них казалось, что произойдет чудо и через тридцать
    лет народится мутант, который выучит таблицу умножения.

    Я  как-то  отыскал  в  библиотеке  журнал  двухвековой давности с бойкой
    статьей  о  том,  как разыскивали по зоопаркам и институтам самых умных,
    сообразительных,  продвинутых  шимпанзе  и  как свозили в выделенный уже
    для   них   комплекс,   нечто   среднее  между  зоопарком,  генетическим
    институтом  и  общежитием  для  умственно  отсталых. Нехватку кредитов и
    оборудования  на  первых порах компенсировали энтузиазмом. Далеко не все
    понимали,  что  Эксперимент  должен  иметь  предпочтение  перед  прочими
    занятиями  человечества.  Но  во  главе института стоял Соснора, который
    додумался  испытывать  свои  генетические методы на коровах и увеличивал
    их  лактацию  до  фантастических  пределов.  С  помощью  этих безмозглых
    тварей,  которые  по  традиции  и  теперь  пасутся за прудом, он доказал
    рентабельность предприятия.

    Последующие  директора  постепенно  расширяли хозяйство, пополняли стадо
    шимпанзе  одаренными  экземплярами.  Несмотря  на  кризисы  и конфликты,
    институт  так и не закрыли. В самом принципе его деятельности было нечто
    ирреальное. Это была наука с претензией на божественность.

    Директора  приходили  и  уходили,  научные сотрудники получали зарплату,
    защищали  диссертации,  уходили  на пенсию - в общем, делали примерно то
    же,  что  их  коллеги  в других институтах. Иногда менялись генетические
    концепции,  возникали  новые  теории  или  возрождались  забытые.  Вдруг
    возвышался  неоламаркизм,  затем  торжествовал  постдарвинизм,  а  после
    временного господства джекобсонизма верх брал супердарвинизм.

    И  каждый  из  поворотов  теории  отражался  на отношении к шимпанзиному
    стаду.  Наиболее  перспективные  особи  вдруг  попадали в немилость и их
    списывали    в    зоопарки   или   медицинские   институты;   достижения
    оборачивались  поражениями,  чтобы  несколько  лет спустя превратиться в
    громкие  открытия  -  и  больнее всего эти перемены били по шимпанзе. Не
    так  давно  был  случай,  когда  списали  в  зоопарк  Сиену-4,  самку  с
    удивительными  математическими  способностями.  И по простой причине: ее
    шеф   -  человек  милый,  талантливый,  но  беспутный,  -  разругался  с
    заведующим  отделом  и  ушел  из  Эксперимента.  А  кроме  него никто не
    пользовался доверием Сиены-4...

    Вот  почему  я,  участник  Эксперимента,  остаюсь  в глубокой внутренней
    оппозиции  к  тому, что у нас делается. Двести лет направленных мутаций,
    изменений  среды обитания, медикаментозных опытов и трудового обучения -
    а  стабильных  результатов так и не добились. Более того, пропасть между
    гомошимпами  и экспериментаторами все углубляется. Как ни странно, люди,
    придумавшие  Эксперимент,  ухлопавшие  в него двести лет и кучу средств,
    внутренне   не   готовы   к   тому,   чтобы  отказаться  от  собственной
    исключительности.  Гомошимп остается для них не более как шимпом. Объект
    для исследований, но не партнер по разуму...

    Эти   мои,   довольно   печальные   мысли,   были   прерваны   бездарной
    бихейвиористкой по прозвищу Формула.

    - Джон! - кричала она, несясь по коридору. - Где ты?

    Увидев меня, она спросила:

    -  Джона  не  видел?  -  Но  ответа не стала дожидаться, махнула рукой и
    помчалась дальше. Меня она не выносила.

    Джон  -  старый  гомошимп,  ублюдок  с анатомической точки зрения, почти
    безволосый,  лобастый  и  в меру коварный, пользуется доверием некоторых
    сотрудников   Эксперимента.   Тот   небольшой  набор  слов,  которым  он
    оперирует,  кажется  им вершиной собственных достижений. Когда приезжают
    важные  гости,  Джона  выводят  к ним и он изображает из себя пародию на
    человека:  натягивает  трусики  и  красную  рубашку,  делает  вид, будто
    поддерживает  беседу,  оставаясь  не  более  как  попугаем  в  окружении
    любопытствующих обезьян.

    Зачем  Формуле  в  такой  сумасшедший день понадобился Джон? Я подошел к
    окну  и  увидел,  как она крутится возле бывшей клумбы, повторяя: "Джон,
    где ты? Джонни, ты мне нужен!"

    Джон,  который  дремал  где-то  поблизости,  лениво  вышел из кустов. Он
    поскребывал могучий живот, отращенный на подачках.

    -  Джонни! - возрадовалась Формула. - Прими новенькую. Ты лучше всех это
    умеешь делать. Умоляю!

    - Что дашь? - спросил Джон, существо корыстное и развращенное.

    - Джонни, я никогда тебя не обижала.

    -  Столкуемся,  -  сказал  Джонни  и  пошел  за  Формулой, сгибаясь чуть
    больше,  чем  нужно,  и касаясь земли пальцами рук. На этот раз он был в
    синих  трусах  и  в белой кепочке, сдвинутой на затылок так, чтобы любой
    мог полюбоваться его лобными долями.

    Я пошел вслед за ними.

    Они  вышли  к  стоянке.  Возле  транспортного  вертолета  маялся могучий
    детина  из  службы  заповедников.  Он  держал  на  цепочке молодую самку
    шимпанзе, которая была насмерть перепугана полетом и необычной обстановкой.

    При  виде  хорошенькой  самки  гордость генетической науки превратился в
    самца  шимпанзе.  Девушка  ему  очень  понравилась.  В  мозгу Джонни уже
    шевелились  надежды  на  то,  что  он  получит  молодую  наложницу. И он
    принялся  изображать  перед  ней  обезьяну  -  вытягивал  трубкой  губы,
    подпрыгивал,  бил  себя кулаками в грудь, словно горилла. Разумеется, он
    еще больше напугал самочку.

    А  девушка  была  в  самом  деле  сказочно  хороша.  Мозг  ее пока спит;
    впрочем,  никто  и  не  намерен вдувать в него разум. Она нужна лишь для
    продолжения рода, для свежей струи генов.

    -  Джонни,  не  пугай  ее,  -  взмолилась Формула. - Объясни ей, что она
    будет жить в хороших условиях. Пускай она успокоится.

    Удивительная  наивность,  свойственная  некоторым  научным  сотрудникам.
    Создав  расу  гомошимпов,  они  полагают,  что  и  обыкновенные шимпанзе
    владеют  какой-то  примитивной  речью  и могут объясняться с такими, как
    Джонни.  А  он, никогда не знавший языка диких сородичей, языка жестов и
    дыхания,  языка  примитивного,  но всеобъемлющего, должен был поддержать
    свое  реноме. Ничего у него не получилось. Девушка скалилась и старалась
    спрятаться   за   ноги  детины  из  службы  заповедников,  полагая,  что
    обыкновенный человек все же лучше, чем неизвестный зверь в белой кепочке.

    Я  понял,  что  создалась  тупиковая  ситуация,  и направился к девушке,
    уверенный,  что  мне  удастся  успокоить  это несчастное создание. И все
    кончилось бы благополучно, если бы не эта проклятая Формула.

    -  Стой! - завопила она. - Джон, удержи этого хулигана! Ну где же шланг?
    Джон  нахмурился,  изображая из себя защитника человечества, хотя в душе
    он  трепетал  передо  мной  и  знал, что я с ним сделаю, если он посмеет
    хоть пальцем меня тронуть.

    Я  встретил  доверчивый  взгляд самочки шимпан