к  проще. Я снял трубку, прорычал в нее
    какое-то слово, которое можно было трактовать как угодно.

    - Гиви, - сказал телефон голосом Давида. - Я тебя не разбудил?

    - Разбудил, - сказал я

    -  Я  так  и думал, - сказал Давид - Сейчас за тобой заедет наша машина.
    Шеф уже в институте.

    -  Очень  тронут, - сказал я. - А что делает мой дорогой шеф в институте
    в   двенадцать  часов  ночи?  Несовершеннолетние  преступники  разобрали
    установку на винтики для детского конструктора?

    -  Не паясничай, Гиви, - сказал Давид скучным голосом. Он всегда говорит
    скучным  голосом,  когда я паясничаю. - Серьезное дело. Машина заедет за
    Русико, это ведь недалеко?

    -  Рядом.  Я  вчера  провожал  ее  до  дому,  и ее отец целился в меня с
    балкона из ружья. А ведь охотничий сезон еще не открыт

    Давид  повесил  трубку,  чем  показал всю серьезность своих намерений. Я
    решил  никуда  не ехать, за меня вступится профсоюз, но на всякий случай
    начал  одеваться.  В  этом  вся  моя  непоследовательность. Наверно, она
    происходит  оттого,  что  я  рос  без  отца. Я принимаю решение и тут же
    начинаю действовать наоборот.

    Я  не  успел  накинуть пиджак, как под окном коротко тявкнула машина. По
    голосу  это  была  директорская  машина.  Разумеется,  я  должен куда-то
    ехать, а все за меня уже решено.

    Было  холодно,  как  в феврале высоко в горах. Русико была ненакрашена и
    полна   сознания   собственного   достоинства.   Не   каждый   день   за
    хирургической сестрой присылают черную "Волгу".

    -  Русико,  -  спросил  я,  усаживаясь с ней рядом, - что приключилось в
    институте?

    -  Не  знаю, - сказала Русико таким тоном, будто она-то знала, а вот еще
    неизвестно, допущен ли я к тайне. - Мне позвонили.

    - Оттуда? - спросил я, уперев палец в потолок машины.

    - Будет операция, - сказала Русико. - Наверно, из-за землетрясения.

    - Чего? Какое еще землетрясение?

    -Утром было землетрясение, - сказал шофер, - в горах.

    -  А мне не сообщили, - обиделся я. - Наверно, судачили, а когда я вылез
    из  лаборатории,  ни  слова.  А  я  обожаю  поговорить о землетрясениях.
    Скажите, сегодня в Тбилиси не было извержения вулкана?

    -  У нас здесь нет вулканов, - объяснила мне прекрасная Русико - Вулканы
    на Камчатке.

    Перед   институтом  было  вавилонское  столпотворение,  как  будто  дело
    происходило  в  конце  рабочего  дня.  Стояли  машины,  бегали  люди,  в
    половине окон горел свет.

    -  Землетрясение  продолжается,  - сказал я, вылезая из машины. Мной уже
    овладели всевозможные предчувствия.

    Давид и сам Лордкипанидзе стояли посреди холла.

    -  А  вот  и  Гиви,  -  сказал  Лорд и, обернувшись к Русико, приказал:-
    Сейчас же наверх, в операционную. Я скоро там буду.

    -  Простите,  -  сказал  я.  -  Где  здесь  справочное  бюро? Я желал бы
    получить информацию о своем ближайшем будущем.

    - Разъясните, - сказал Лорд и понес свое грузное тело на второй этаж.

    -  Только в двух словах, - предупредил меня Давид - Мне позвонил Пачулия
    из  "Скорой помощи". Ты его знаешь? Не знаешь? Ну, ладно. У них больной,
    шоковый,  неизвестно  еще,  вытянут  они  его  или  нет.  А там эпицентр
    землетрясения. Маленького землетрясения.

    Пальцы Давида показали, какие маленькие бывают землетрясения.

    - Не может быть! - поразился я. - Таких маленьких не бывает.

    - В Тбилиси в некоторых районах звенела посуда в шкафах.

    -  Это  от  городского  транспорта,  -  постарался  я утешить Давида - А
    все-таки    мы    при   чем?   Мы   -   не   "Скорая   помощь".   Мы   -
    научно-исследовательский институт, можно сказать, Институт мозга.

    -  Вот  именно Институт мозга. А Пачулия знал, над чем мы работаем. Он в
    феврале  был  на конференции в Киеве. Идея, конечно, малореальная, но от
    этого зависят жизни других людей.

    - Так что подумал Пачулия?

    Давид посмотрел на круглые электрические часы над лестницей.

    -  Я  начну  сначала,  - сказал он. - Два часа назад на дороге, в сорока
    километрах  от  города,  был  найден  некто  Бесо Гурамишвили. Его нашел
    шофер  грузовика  и  хотел  было  отвезти  в  больницу,  в район, но тут
    появилась машина спасателей. Они его искали.

    - А почему спасатели искали Бесо? Он альпинист?

    -   Нет,   он  спелеолог.  Ты,  конечно,  не  читал,  ты  ничего,  кроме
    развлекательной  литературы,  не  читаешь.  В  прошлом  году  спелеологи
    начали прохождение пещеры недалеко от Телави. Об этом писали.

    - Ну и что дальше? - спросил я. - Где мы появляемся на сцене?

    -  Сегодня днем там было землетрясение Вход в подземелье завалило, связь
    прервалась,  и  что  случилось  со  спелеологами,  никому  не  известно.
    Представляешь,  до  самой  ночи  они пытаются бурить завал, ищут, нет ли
    других  ходов в пещеру, и вдруг на дороге, в десяти километрах от входа,
    оказывается  Бесо  Гурамишвили.  Они  подозревают,  что  там  неподалеку
    другой вход, но пока не нашли.

    - А он ничего не может рассказать.

    -  Правильно.  Он ничего не может рассказать, и есть основания полагать,
    что   привести  в  сознание  его  сегодня  не  удастся...  И  тут  может
    потребоваться наша помощь.

    - Каким образом?

    - Установка.

    - А как с ее помощью добраться до спелеологов?

    -  Идем  наверх,  по пути ты будешь думать. Может, догадаешься. Я шел по
    лестнице.  Передо  мной  покачивалась  широкая, мягкая спина Давида, и я
    никак  не  мог  придумать,  как с помощью нашей установки можно откопать
    спелеологов.  Сразу  восемнадцать  человек, нет, семнадцать, один из них
    как-то выкарабкался...

    -  Понял,  -  сказал  я.  - Значит, Бесо знает, как к ним пробраться, не
    разбирая завала.

    -  Ты  почти гений, - сказал Давид серьезно. - Эта мысль пришла Пачулии,
    когда он вез Бесо в Тбилиси.

    Мы остановились в дверях кабинета Лорда. Давид спросил:

    - Будем готовить установку?

    - Я уже распорядился, - сказал Лорд. - Кто будет принимать?

    - Я, - сказал Давид.

    Лорд  посмотрел  на  него  в глубоком сомнении. Я понимал Лорда. Давид -
    мальчик  из  хорошей  семьи, которого много и вкусно кормили в детстве и
    не  заставляли  заниматься  спортом.  Давид  получился  мягкий,  теплый,
    округлый,  но,  на  удивление родственников, работящий. Он близорук, его
    возили  ко  всем  окулистам Союза, чуть ли не во Владивосток. .Другой на
    месте  Давида  возненавидел  бы медицину, а он, наоборот, полюбил ее. За
    муки, что ли?..

    - Если получится, - сказал Лорд, - то придется туда идти...

    И  он  обратил  свой  взор  ко мне, из-за чего я непроизвольно расправил
    плечи.  Я  рос  в  деревне,  много дрался, меня не возили по врачам и не
    учили музыке.

    - А ты, Гиви, как думаешь? - спросил Лорд.

    -  Я  думаю, что можно приступать, - сказал я. Давид замурлыкал что-то о
    своем опыте и готовности. Лорд уже шел к лаборатории.

    - Давид, - постарался я его утешить, - Каждому свое.

    Я  люблю  нашу  установку, наверно, потому, что за эту любовь мне платят
    зарплату  и  иногда  дают  премии.  И еще потому, что понимаю в ней куда
    меньше  Лорда  и  даже меньше Давида. Хотя никто не понимает ее целиком.
    Она  настоящая  женщина:  непредсказуема  и  капризна. Она может одарить
    тебя  потрясающими  данными,  а затем обидеться на что-то и отказаться с
    тобой  сотрудничать.  Она занимает половину второго этажа и подвал, куда
    уходят  инженеры, относящиеся к нам, медикам, как к людям второго сорта,
    годным  лишь  на  то,  чтобы  губить  их  изобретения.  Инженеры сделали
    установку,  мы  разработали  методику  ее  применения, и все друг другом
    взаимно  не удовлетворены. Хотя в этом есть определенная доля кокетства.
    Искренен  в  этой  компании  лишь  я. Потому что меня все равно никто не
    возит  на  конгрессы в Париж и у меня нет очков в красивой оправе, как у
    Лорда.  Я  лучше  их  всех  умею  работать руками, и, когда мы возимся с
    собаками,  эти  твари  предпочитают,  чтобы их резал я, потому что им не
    так  больно.  Я знаю это наверняка: несмотря на строжайший запрет Лорда,
    я   принимал   информацию   от  кобеля  по  кличке  Руслан  -  это  было
    переживание,  удивительное  по  бедности  чувств,  -  наверно, я не смог
    разобраться  в  эмоциях  пса.  Но  одно  я знаю наверняка: ко мне Руслан
    испытывал симпатию, а к Давиду - никакой. Он хотел Давида укусить.

    Я  заглянул  в  операционную  через  стеклянную  дверь.  Русико готовила
    инструменты.  В  желтом  халате она выглядит эффектно. Когда она подняла
    голову  и  улыбнулась мне, я изобразил на лице восхищение, но боюсь, что
    она  меня не поняла, потому что рассчитывает выйти замуж за Давида, а он
    опасается, что мама будет возражать.

    Я  пошел  бриться. Я уже смирился с тем, что раз в неделю мне приходится
    брить  голову,  и  утешаю  себя,  что  я  похож на Маяковского в трудный
    период  его  жизни.  Мои  знакомые  полагают,  что это - мое чудачество,
    способ  побороть  интеллектуальную  неполноценность. Нателла уговаривала
    меня  купить  парик.  Она  даже  нашла какого-то Саркиса, который привез
    парик  из Венеции и мог с ним расстаться из любви к ней, к Нателле. Я не
    принял  жертвы  влюбленного Саркиса, только пожалел венецианцев, которые
    ходят в париках.

    Я  брился  и  вспоминал,  как  мы в первый раз, два с лишним года назад,
    включили  установку. Руслан и рыжая собачка из цирка лежали, привязанные
    к  столам в этой самой операционной. Я ввел иглу в мозг Руслана, Нателла
    фиксировала  датчики.  Лорд волновался и потому был с нами резок и рычал
    на  Русико.  Давид  с инженерами суетились у пульта, и, хотя минут через
    десять  главный  инженер  сказал:  "Пошла  запись",-мы  ни в чем не были
    уверены.   Когда   собаки   проснулись,   мы   следили   за   ними,  как
    подозрительные  ревнивцы  за женами, а собаки лакали молоко, ели мясо, и
    Руслан  смотрел  на  дрессировщика пустыми глазами. А мы ведь специально
    выбрали  цирковую  собаку,  потому  что  она  многое  в жизни испытала и
    умела.  Дрессировщик  ворчал,  что  теряет  понапрасну  время,  хотя  мы
    платили  ему  по  высшей ставке. Он не верил, что можно передать память,
    записать  и  передать,  что Руслан должен знать теперь то, что знает его
    рыжая  собачка. Мы и сами сомневались. И это было самое паршивое, потому
    что  на  это  дело  было  ухлопано несколько лет и масса денег и все эти
    годы  самые  серьезные и образованные люди считали Лорда шарлатаном. А к
    вечеру   того   же   дня,   когда   усталый  и  скептически  настроенный
    дрессировщик  вновь  приступил  к  Руслану  со своими приставаниями, наш
    драгоценный   пес   изобразил   на  морде  профессиональное  отвращение,
    прошелся  на  задних  лапах,  сделал  сальто  и  неловко  прыгнул сквозь
    затянутое  папиросной  бумагой кольцо. Рыжая собачка смотрела на него во
    все  глаза  и подсказывала на собачьем языке, что делать дальше. Руслану
    было     противно     заниматься     делами,    недостойными    честного
    крупногабаритного  пса,  но  он  занимался,  потому что в его памяти уже
    лежали  рефлексы, полученные от рыжей собачки. Через два дня он обо всем
    забыл  и  вернулся к обычной, непритязательной жизни. Дрессировщик так и
    не  поверил,  что  собаку  можно  в  пять  минут  научить всему, что его
    подопечные  впитывали  в  себя  месяцами,  забрал свое рыжее сокровище с
    бритой головой, рассчитался в бухгалтерии и остался нами недоволен.

    Все  это  не  значит,  что  мы с тех пор катились к славе по рельсам. Мы
    плелись  к  ней,  проваливаясь  в  ямы,  блуждая  по горным тропинкам, и
    регулярно  возвращались  к  началу  пути, охваченные удручающей мыслью о
    том,  что  никогда из этого лабиринта не выберемся! Мы работали с самыми
    умными  собаками  Грузии,  а  они  почему-то передавали своим преемникам
    лишь  обрывки  глупых  воспоминаний  или  манеру кусаться исподтишка. Мы
    лелеяли   макак   и   мартышек,  которые  никак  не  могли  получить  от
    информантов  элементарные  навыки  кидать  кожурой  банана  в нелюбимого
    смотрителя.  Мы,  наконец,  жертвовали собой, и я два дня подряд мучился
    застарелым   раскаянием   Давида,  который,  оказывается,  в  семилетнем
    возрасте  украл  запонку  у  дедушки  Ираклия  и  в  ужасе от содеянного
    запустил ее в Куру.

    - Гиви, ты готов? - спросила Нателла. - Больного уже привезли.

    -  Я  как  пионер,  -  ответил  я.  - Всегда готов. Ты была когда-нибудь
    пионеркой?

    -  Гиви,  -  сказала Нателла с укором. Ей хотелось, чтобы я был такой же
    серьезный  и  талантливый, как Лорд, чтобы я был альтруистом, отзывчивее
    самого  Швейцера.  Она  с  женской  недальновидностью  не понимала, что,
    выполнив все ее условия, я потерял бы для нее привлекательность.

    -  Ты  была  самой  умненькой и передовой пионеркой в классе, - сказал я
    убежденно.

    - Я тебя подготовлю, - сказала Нателла.

    -  Не  надо. Меня будет готовить Давид. Не лишай его этого удовольствия.
    Если  же  ты  этим займешься, то я не смогу настроиться на прием. Я буду
    думать  только о тебе. Кстати, ты не хотела бы стать моим информантом? Я
    тебе достану парик.

    - Ни в коем случае, - сказала Нателла. - И не из-за волос.

    - Ты боишься, что я узнаю о твоем настоящем отношении ко мне.

    - Да, боюсь.

    Когда   я,   стерилизованный,   как  тампон,  воняя  йодом,  появился  в
    операционной,  там  уже  все  было готово. Я подошел к столу, на котором
    лежал  Бесо  Гурамишвили.  Наш  анестезиолог  проводил  военный  совет с
    седовласым  и  заслуженным  коллегой  из  института  хирургии.  Я  им не
    завидовал.  Даже  мне  было  ясно,  что они поддерживают в Бесо жизнь из
    последних  сил.  Бесо  мне  понравился.  Его  обрили, и он стал похож на
    меня. Или на Маяковского.

    -  Ты  готов, Гиви? - спросил Лорд отеческим голосом, как будто собрался
    пригласить меня в зоопарк или кафе-мороженое.

    Я  лежал  на  столе  и, если повернуть голову, мог увидеть острый темный
    профиль  Бесо.  Анестезиологи  пришли к какому-то решению, и молоденькая
    кардиологичка  из нашего института была допущена в их высокое совещание.
    Я  попытался  представить  себе, каково там в пещере, там очень темно и,
    наверно,  страшно.  Я  никогда  не  был  в  пещерах,  наверно,  я ощущаю
    духовную  близость  к  троглодитам  и  боюсь пещерных медведей и тигров.
    Давид  смотрел  на  меня  ласково,  как  мальчик  из  хорошей  семьи  на
    мальчишку  с  соседнего двора, с которым ему не велено играть, но играть
    очень хочется.

    -  Надеюсь,  Бесо  никогда не крал запонок у дедушки Ираклия, - сказал я
    Давиду,  и это были мои последние слова, потому что они дали мне наркоз,
    чего я также не выношу.

    Наверно,  во сне я думал о том, что анестезиологи меня надолго отключать
    не  будут,  потому что я пришел в себя именно с этой мыслью в голове. Но
    кто я такой и почему меня не надо надолго отключать, я догадался не сразу.

    Было  темно.  За стеклянной матовой дверью горел свет и по стеклу, как в
    театре  теней,  проплывали  человеческие  силуэты.  Страна  ждала  моего
    пробуждения.

    Как  всегда,  болела  голова.  Я  был разочарован в себе и виноват перед
    Лордом,   который   на  меня  так  рассчитывал.  Я  поднял  руку,  чтобы
    посмотреть  на  часы,  но,  конечно,  никаких  часов  на мне не было. За
    дверью  шелестели  голоса. Слух у меня был обостренный, и я различил чей
    то низкий голос, наверно. Лорда:

    -   По  нашим  данным,  обычно  проходит  несколько  часов,  прежде  чем
    начинается приживание информации.

    Дверь  открылась,  и  на  цыпочках вошла Нателла. Я закрыл глаза, мне не
    хотелось  с  ними  разговаривать.  Нателла  что-то  делала  на столике у
    койки, звякнул стакан. Она вышла. Сказала там, в коридоре:

    - Спит еще.

    - Я сделала кофе, - услышал я голос Русико.

    Я  был  благодарен  Русико,  которая  догадалась, как их всех отвлечь от
    двери.  Они, видно, тоже обрадовались возможности отвлечься, и мелькание
    теней на стекле прекратилось.

    Мне  надо  было  что-то  вспомнить.  Я  что-то  забыл.  Что-то важное. Я
    представил  себе  Бесо,  лежавшего на операционном столе, и подумал, что
    никогда  еще не видел себя со стороны. То есть не себя, а его. Я чего-то
    не  сделал,  что обязательно должен был сделать, хотя эта обязательность
    относилась  не ко мне, а к Бесо, и меня беспокоило, не потерял ли я Это.
    Где-то  в глубине сознания я оставался самим собой и понимал, что во мне
    просыпаются  мысли  Бесо, и рад был тому, что они существуют, но в то же
    время  не  только  для  Бесо, но уже и для меня важнее было вспомнить об
    Этом.  О пещере? Нет, не о пещере. Я понимал, что Это важнее сейчас, чем
    пещера,  и  я ничего не знаю о пещере. И не могу вспомнить о ней, потому
    что  никогда  в ней не был, близко не подходил. А Это должно было лежать
    в кармане джинсов.

    Тут  уж  пришлось думать мне самому, без помощи Бесо, мысли которого мне
    только  мешали,  тревожили  и  подгоняли.  Бесо  не знал, где могут быть
    джинсы.  Он  ничего  не знал об институте, о том, как он оказался здесь.
    Это знал только я.

    Когда  Бесо  привезли  в  институт,  его  раздели, а одежду отправили на
    первый  этаж,  в  кладовку. Вернее всего, в кладовку. Конечно, его могли
    раздеть в "Скорой помощи", пока везли сюда, но это маловероятно.

    Вот  теперь  Гиви  должен  был  взять  верх  над Бесо и нажать на кнопку
    звонка.  Прибежит  Нателла,  придет  Лорд, и я им расскажу о джинсах и о
    том,  что надо взять оттуда. Но почему-то я этого сделать не мог, должен
    был заняться этим сам.

    Через  дверь  выходить  опасно,  в любой момент может вернуться Нателла.
    Придется прыгать со второго этажа. Это неразумно.

    И  я  сел на кровати и с минуту старался унять тошноту и головокружение.
    Ах,    как   трогательно!   Родовое   привидение   увлекает   наследника
    шотландского  замка  в загадочные болота. Надо, Гиви, надо. Я обнаружил,
    что  мой  наряд ограничивается трусами. Друзья забыли меня облачить хотя
    бы в больничную пижаму.

    Я  подошел  к  окну  и  раскрыл  его. Как и положено, окно раскрылось со
    скрипом,   способным  разбудить  тени  предков  в  фамильном  склепе.  К
    счастью,  мои коллеги еще пили кофе и отдыхали. Черная клумба находилась
    далеко  внизу. Может, они ошиблись и положили меня не на втором этаже, а
    на  шестом?  В  окно  проникал  жгучий  холод.  Наверно, с луны, которая
    освещала вершины деревьев.

    И  вдруг  я пропал. Пропали мои слова, мои настроения и даже мое чувство
    юмора.  Мне  надо  было как можно скорее взять Это и сделать то, что мне
    положено  было сделать. В коридоре послышались шаги. Мне показалось, что
    Нателла,  почувствовав неладное, спешит к палате. Я перекинул ноги через
    подоконник  и  встал  на  карниз.  Потом оттолкнулся от стены и прыгнул.
    Земля  ударила  меня  по  ногам,  я не удержал равновесия, упал, ушибся,
    измарался  в земле, не ощутил боли - только раздражение. Бесо прыгнул бы
    лучше.

    Я  сидел  на  клумбе и прислушивался, не в мою ли палату вошли. Если это
    Нателла,  то сейчас поднимется паника и до кладовой мне не добраться. Но
    все  тихо.  Я  встал,  отряхнул  с  колен  землю  и  пошел вдоль стены к
    служеб