ь с рынка или из магазина, она
    на  секунду  замирала  в дверях и неуверенно улыбалась, стараясь уловить
    дыхание  Бориса,  убедиться,  что  он  здесь.  Она иногда говорила тихим
    учительским  голосом,  что ему надо пореже приезжать в Путники, он здесь
    зря  теряет  время,  мог  бы  отдыхать  с  товарищами  или  заниматься в
    библиотеке.   Если   ты   на  хорошем  счету,  не  стоит  разочаровывать
    преподавателей.  Они  ведь  тоже люди и разочарование переносят тяжелее,
    чем  молодежь. Матери часто приходилось разочаровываться в людях, но она
    предпочитала  относить  это  за  счет  своей  слепоты: "Мне надо увидеть
    выражение  глаз  человека,  -  говорила  она  -  Голосом  человек  может
    обмануть... Даже не желая того."

    Ей   нравилось,   что  Коткин  увлечен  своей  биофизикой,  она  помнила
    когда-то,  давно  еще,  сказанную им фразу: "Я буду хоть сто лет биться,
    но  верну  тебе  зрение".  Она  считала, что до этого дня не доживет, но
    радовалась  за других, за тех, кому ее сын возвратит зрение. "А помнишь,
    - говорила она, - когда ты еще в седьмом классе обещал мне..."

    В  феврале,  когда  Коткии  был  на пятом курсе, мать неожиданно умерла.
    Коткину поздно сообщили об этом, и он не успел на похороны.

    Аспирантура   означала   еще   три  года  общежития.  Замдекана,  бывший
    факультетский   гений   Миша   Чельцов,  которого  слишком  рано  начали
    выпускать   на  международные  конференции,  сочувственно  мигал  сквозь
    иностранные очки и обещал устроить отдельную комнату.

    - Сделаем все возможное, - говорил он - Все от нас зависящее.

    Но пока свободных отдельных комнат в общежитии не было.

    Весной,  в  конце  марта,  Коткин  был  на  факультетском капустнике. Он
    устроился  в  заднем  углу,  поближе  к  двери,  чтобы уйти, если станет
    скучно.  Рядом сидела Зина Пархомова с четвертого курса. Ей было весело,
    и  она  с  готовностью  смеялась, если это требовалось по ходу действия.
    Потом  оборачивалась  к  Коткину  и  удивлялась,  почему  он не смеется.
    Коткин  улыбался  и кивал головой, чтобы показать, что он с ней согласен
    очень  смешно.  Осенью они работали вместе на субботнике на овощной базе
    -  там  были  горы  капустных кочанов, их надо было грузить на конвейер,
    который  увозил  кочаны к шинковальной машине. Коткин запомнил, как Зина
    все  время  хрустела  кочерыжками  и  говорила,  что  в них ужасно много
    витамина  "це".  У  нее  было овальное, геометрически совершенное лицо и
    белая  кожа.  Она, единственная на факультете, не расставалась с косой и
    закручивала  ее  вокруг головы венцом. В тот вечер коса лежала на груди,
    и это было красиво.

    -  Вы  помните,  как  мы  капусту  разбирали? - спросила Зина в перерыве
    между номерами.

    - Помню, - сказал Коткин.

    - А сейчас встретились на капустнике, - сказала Зина, - смешно?

    Коткин  не  сразу  понял,  что  в этом смешного, он вообще плохо понимал
    каламбуры.  Зина  смотрела  на  него  заинтересованно, как на зверюшку в
    зоопарке.  Хуже  нет, чем увидеть себя отраженным в чужих глазах - как в
    зеркале,  когда  невзначай  пройдешь мимо, взглянешь, неподготовленный к
    встрече  с  ним, и удивишься, до чего же ты некрасив. Растерянный взгляд
    серых  глазок  под  рыжими  бровями.  Тонкий,  будто  просвечивающий,  и
    красный  на  конце  нос.  А  рот  и  подбородок  от  другого, совсем уже
    маленького человека.

    Коткин  отвернулся  и  стал  смотреть  на  сцену,  где  двигали  стулья.
    Какой-то широкий парень обернулся из переднего ряда и сказал:

    - Зина, гарантирую билет на "Комеди Франсез".

    - Спасибо, Гарик, - ответила Зина. - Мне достанут. А как же Светлана?

    И они вместе засмеялись, потому что у них были общие тайны.

    - Простите, - сказал Борис. - Разрешите. Я выйду.

    - Куда вы? - спросила Зина. - Сейчас оркестр будет. Они такие лапочки.

    Коткин   поднялся   и   ждал,  пока  Зина  пропустит  его,  стараясь  не
    встретиться  с  ней  глазами.  Потом  он курил в коридоре, у лестницы, и
    никак  не мог уйти домой. В общежитие возвращаться не хотелось, а ничего
    иного придумать он не мог. Он глядел на ботинки.

    Ботинки за день запылились, и правый треснул у самого ранта.

    Коткин,  у меня создалось впечатление, что я вас прогневила. Так ли это?
    - Рядом стояла Зина.

    - Что вы, что вы, - сказал Коткин - Мне пора идти.

    Два  года  назад  в  него  влюбилась  одна  первокурсница,  умненькая  и
    старательная.  Она даже стала собирать, как и Коткин, марки с животными,
    показывая  этим родство их душ. Но первокурсница была некрасива и робка,
    и  его  мучило,  что  это  подчеркивает  его собственную неприглядность.
    Коткин  был  с  ней  вежлив, но прятался от нее. Скоро об этом узнали на
    курсе  и  над  ним  смеялись.  Коткин хотел бы влюбиться в значительную,
    яркую  девушку,  такую,  как Пархомова. Но он понимал крамольность такой
    мечты и красивых девушек избегал.

    -  Над  чем вы сейчас работаете? - спросила Зина. Она спросила это, чуть
    понизив  голос,  словно  это  была  тайна,  сродни тайнам той среды, где
    достают билеты на "Комеди Франсез".

    -  Разве  вам  интересно?  - спросил Коткин. Он не хотел обидеть ее этим
    вопросом, он просто удивился.

    -  Нет,  -  сказала Зина, глядя на Коткина в упор. - Разумеется, это мне
    недоступно. Куда уж мне, серой и глупой.

    Дня  через  два,  встретив  Бориса в коридоре, Зина Пархомова улыбнулась
    ему   как  хорошему  знакомому,  хотя  в  этот  момент  разговаривала  с
    подругами.  Подруги  захихикали,  и  потому  Коткин  отвернулся и быстро
    прошел мимо, чтобы не ставить Зину в неудобное положение.

    Избежав  встречи  с  Зиной,  Борис минуты три оставался в убеждении, что
    поступил  правильно.  Но  когда  эти минуты прошли, он понял, что должен
    отыскать Зину и попросить у нее прощения.

    Ночь  Коткин  провел  в  предоперационном  трепете.  К утру он настолько
    потерял  присутствие  духа,  что  взял  из  тумбочки  соседа градусник и
    держал  его  минут  двадцать,  надеясь, что заболел. Вышло 36,8. Днем на
    факультете  Коткин  несколько  раз  видел  Зину,  но  издали  и не одну,
    пришлось  ждать  ее  на улице, после лекций. Он не знал, в какую сторону
    Зина  идет  из  института,  и  спрятался  в  подъезде  напротив входа. В
    подъезд  входили  люди  и  смотрели на Коткина с подозрением, а он делал
    вид,  что  чем-то  занят  - завязывал шнурок на ботинке, листал записную
    книжку,  ему  казалось,  что  Зина  уже  прошла  мимо, и он прижимался к
    стеклу двери, глядя вдоль улицы.

    Зина  вышла  не  одна,  ее  провожал широкий парень, они пошли налево, и
    после  некоторого  колебания Коткин, проклиная себя, последовал за ними.
    Он  шел  шагах  в пятидесяти сзади и боялся, что Зииа обернется и решит,
    что  он  следил  за  ней.  Так  они  дошли до угла, пересекли площадь, и
    Коткин  дал  слово,  что,  если  они  не  расстанутся тут же, он уйдет и
    никогда  больше  не приблизится к Зине. Зина и ее знакомый не расстались
    на  углу,  а  пошли  дальше, Коткин за ними, отыскивая глазами следующий
    ориентир,  после  которого  он  повернет  назад.  Но  он  не успел этого
    сделать.  Неожиданно  Зина протянула широкому парню руку и направилась к
    Коткину

    - Здравствуй, - сказала она - Ты за мной следил. Я очень польщена.

    - Нет, - сказал Коткин - Я просто шел в эту сторону и даже не видел...

    - И что ты хотел мне сказать? - спросила Зина, улыбаясь.

    -  Ничего,  - сказал Коткин и попытался уйти. Зина положила ему на плечо
    красивую руку.

    - Борис, - сказала она, - ты не очень спешишь?

    -  Я  хотел  попросить  у вас прощения, - сказал Коткин - Но так неловко
    получилось .

    Они  были  в  кино,  потом  Коткин  проводил  Зину на Русаковскую и Зина
    показала ему окна своей квартиры.

    -  Я тут живу со стариками. Но отцу дают назначение в Среднюю Азию. Он у
    меня строитель. Так что я останусь совсем одна.

    Коткин сказал

    - А у меня только мать.

    - Она там? В твоих Путинках?

    - Да, - сказал Коткин, - там. Она в феврале умерла.

    На  следующей  неделе  Зина  пригласила Коткина на концерт аргентинского
    виолончелиста.  Коткин  не  понимал  музыки,  не  любил  ее,  он занял у
    Саркисьянца  двадцать рублей и купил себе новые ботинки. У консерватории
    люди  спрашивали  лишний  билет, и он понял, что занимает чужое место, -
    лучше  бы  уткнуться  сейчас  в  кляссер с марками, но он был благодарен
    Зине  за  внимание  к  себе,  незаслуженное  и  потому стеснительное. Он
    старался не глядеть на ее четкий профиль и думал о работе.

    В  апреле  Зина  еще несколько раз бывала с Коткиным в разных местах, он
    запутался  в долгах, но отказаться от встреч не мог. Иногда Зина просила
    Коткина  рассказать,  над  чем он работает, но ему казалось, что все это
    ей  не  совсем  интересно. И сам он, такой некрасивый и неостроумный, ее
    интересовать  не мог - в этом Коткин был уверен. Саркисьянц поймал его в
    коридоре и спросил:

    - Зачем кружишь голову такой девушке?

    - Я не кружу.

    - Она что ли за тобой ухаживает? Весь факультет поражен.

    - А что в этом удивительного? - озлился вдруг Коткин.

    Еще  больше  смутила  Коткина  черноглазая  Проскурина.  Она была лучшей
    подругой  Зины,  и  оттого  Коткин  готов  был  простить ей перманентную
    злость   ко   всему   человечеству,   вульгарные   наряды   и   громкий,
    пронзительный хохот. Проскурина ехала с Коткиным в метро. Она сказала:

    -  Конечно,  это не мое дело, но ты, Борис, не обольщайся. Как подруга я
    имею право на откровенность. Ты меня не выдашь?

    - Нет, - сказал Коткин.

    - Она тебя не любит, - сказала Проскурина - Никого она не любит. Понял?

    - Нет, не понял.

    -  Когда  поймешь,  будет  поздно.  Мое  дело  предупредить  муху, чтобы
    держалась  подальше  от  паутины, - сравнение Проскуриной понравилось, и
    она захохотала на весь вагон.

    -  У  нас  чисто  товарищеские  отношения,  -  сказал Коткин - Я отлично
    понимаю, что Зину окружают куда более интересные и яркие люди.

    -  Молчи  уж,  -  перебила  Проскурина - Яркие личности, а что ей с этих
    ярких личностей? Распределение будущей весной.

    Коткин  забыл  об  этом  разговоре. Ему было неприятно, что у Зины такая
    подруга.  Забыл он о разговоре еще и потому, что после него долго, почти
    месяц,  не  виделся  с  Зиной.  Здоровался  -  не  более. Зина увлеклась
    аспирантом с прикладной математики и сказала Коткину

    - Пойми меня, Боря, я не могу приказать сердцу.

    Так  все  и  кончилось. Коткин сдал госэкзамены и засел за реферат. Миша
    Чельцов,  замдекана  из  гениев,  убедил  его,  что  науке  нет  дела до
    настроении   Коткина.   Борис  расплачивался  с  долгами,  много  читал,
    работал, потому что любил свою работу.

    В  августе  Зина  вернулась  с юга. Проскурина сообщила Коткину, что она
    ездила  с тем аспирантом, но поссорилась. Зина увидела Коткина в пустой,
    раскаленной библиотеке и от двери громко сказала:

    - Борис, выйди на минутку.

    Коткин  не  сразу  понял, кто зовет его, а когда увидел Зину, испугался,
    что  она  уйдет,  не  дождавшись, и бросился к двери, задел книги, и они
    упали  на  пол.  Ему  пришлось  нагнуться  и собирать их, книги норовили
    снова  вырваться,  и он думал, что Зина все-таки ушла. Но она ждала его.
    Ее волосы выгорели и казались совсем белыми.

    - Как ты без меня существовал? - спросила она.

    - Спасибо, - ответил Коткин.

    -  А  я  жалею,  что  поехала.  Такая тоска, ты не представляешь. Ты что
    делаешь вечером?

    Коткин не ответил. Он смотрел на нее.

    -  Надо  поговорить.  А  то  ты,  наверное,  сплетен обо мне нахватался.
    Извини, что отвлекла тебя.

    Зина ушла, не договорившись, где и когда они встретятся.

    Коткин сдал книги и поспешил вниз.

    Искать  ее не пришлось Она сидела на скамье в вестибюле, вытянув длинные
    бронзовые  ноги,  а  возле  нес стояли два программиста из ВЦ, наперебой
    шутили  и  сами своим шуткам смеялись. Коткин остановился у лестницы, не
    зная что делать дальше; а Зина увидела его и крикнула:

    - Боренька, я тебя заждалась.

    Она  легко  вскочила  со  скамьи  и  поспешила  ему  навстречу,  забыв о
    программистах.  Они  сидели  на  веранде  кафе  в Сокольниках, вечер был
    душный  и  влажный,  словно  собиралась  гроза.  Гроза собиралась каждый
    вечер,  стояла  засуха.  Коткин  никогда бы не смог разыскать столика на
    переполненной  веранде,  но  Зина  нашла столик и даже два стула. Коткин
    принес пиво, и Зина спросила:

    - У тебя есть деньги, Боря?

    Они  пили  пиво,  Коткину  было  немного  грустно, потому что этот вечер
    никогда  уже больше не повторится. Зина рассказывала ему о том, как было
    скучно  в Коктебеле, хотя за ней ухаживал один известный поэт, и как она
    разочаровалась  в  прикладном математике, и Коткин со всем соглашался, и
    оттого  тоже было грустно, словно они жили в разных мирах, она на Земле,
    он  -  на Марсе, или словно он был крепостным, а она - принцессой. Потом
    Зина  предложила  уйти,  и  они  долго  ходили по темным аллеям и искали
    свободную  скамейку.  Зина  взяла  Коткина  за  руку, у нее были теплые,
    мягкие  пальцы,  она  была  одного  роста  с Коткиным, но казалась выше,
    потому что была статная и не горбилась.

    Они сидели на скамейке, и Зина сказала:

    - Боря, можно быть с тобой откровенной?

    Коткин  испугался,  что  она  станет  говорить  о  том  аспиранте  или о
    каком-нибудь  поклоннике,  за  которого  она  собралась  замуж,  и будет
    спрашивать совета.

    - Ты все еще живешь в общежитии?

    - Да.

    Понимаешь,  какое  дело...  Только ты надо мной не смейся, ты же знаешь,
    как  я  к  тебе  отношусь. Мои старики уехали на Нурек. Наверное, лет на
    пять.  Пока отец не построит там свою плотину, он ни за что не вернется.
    А может, он вообще там останется. Ты слушаешь?

    - Слушаю.

    Коткин смотрел на руку Зины и удивлялся совершенству ее пальцев.

    -   Я   осталась  одна  в  квартирке.  А  ты  живешь  в  общежитии.  Это
    несправедливо. Ты меня понимаешь?

    - Нет, - сказал Коткин.

    -  Я  так  и  думала.  В  общем  я  предлагаю, бери свои марки, рыжик, и
    переезжай ко мне.

    -  Есть  такое  старое  слово - благодеяние. Оно почему-то употребляется
    теперь  только в ироническом смысле. В тяжелый момент Зина пришла ко мне
    на помощь.

    За  девять с половиной лет Коткин почти не изменился. Он был так же сух,
    подвижен,  так  же  неухожен  и  плохо  одет. Миша знал, что задерживает
    Коткина  -  тот  спешил  в техникум, где преподавал на почасовых, потому
    что были нужны деньги.

    -  Неужели  ты  не отработал долг? Или это как у ростовщика - чем больше
    отдаешь, тем больше должен?

    Коткин украдкой взглянул на часы.

    -  Нет,  -  сказал  он.  - Я не мальчик и не придумываю себе кумиров. Со
    мной тоже нелегко. Кстати, кто поедет в Баку, ты решил?

    С  Коткиным  и  в самом деле бывало нелегко - Чельцов знал об этом лучше
    других.  Но  он знал также, что сухость, нелюдимость и раздражительность
    Коткина   происходили   от   двух,   тесно   переплетенных,  причин:  от
    болезненной  застенчивости  и  от  непонимания того, как можно не любить
    работу,  которую  он,  Коткин,  любит. У Коткина не было близких друзей,
    может,  он  не  нуждался  в  них,  и  он научился не замечать очевидного
    сострадания  институтских  дам  к  его неладной, хоть и лишь по догадкам
    известной  им  семейной  жизни,  которую  сам  он  считал  нормальной, а
    временами  счастливой.  Так  уж  повелось,  что  Коткиным  положено было
    гордиться,     но     гордиться     так,    как    гордятся    природной
    достопримечательностью, не ожидая ничего взамен.

    ...А  Зина  за  последние  годы  сменила несколько институтов, где ее не
    смогли  оценить  По  достоинству.  Потом  работала  в  главке и пережила
    неудачный  роман с директором одного из сибирских заводов, приезжавшим в
    командировки,  -  ему льстило внимание красивой москвички. Существование
    Зины   никак   не   отражалось   на  его  основной  жизни  -  семьянина,
    общественника  и, в первую очередь, солидною человека. Убедившись в том,
    что  намерения  директора по отношению к ней недостаточно серьезны, Зина
    с  горя  бросила  главк  и  устроилась в издательство, работой в котором
    тяготилась,  поскольку  полагала,  что  создана для жизни неспешной, для
    встреч  с  подругами,  прогулок  по  магазинам, поездок в Карловы Вары и
    борьбы  с  болезнями, которые все ближе подбирались к ее стройному телу.
    Но  и  уйти  с  работы  совсем она не могла, чему существовало несколько
    различных  объяснений.  Объяснение для Коткина заключалось в том, что он
    не  может  обеспечить  должным  образом  жену и она вынуждена трудиться,
    чтобы  дом  не  погряз  в пучине бедности. Объяснение для себя, будь оно
    сформулировано,  звучало  бы так: "Дома одна я со скуки помру. Три дня в
    неделю,  которые  я  должна  отсиживать в издательстве, - это живой мир,
    мир  разговоров,  встреч  с  авторами,  коридорного  шепота,  и  дни эти
    продолжаются  за полночь в сложных схемах телефонных перезвонов". Было и
    третье  объяснение - для знакомых мужчин, далеких от издательского мира.
    В  нем  на первое место выдвигалась ее незаменимость: "Нет, сегодня я не
    смогу  вас  увидеть.  Конец  квартала,  а  у  меня  еще  триста  страниц
    недовычитанного бреда одного академика...".

    Зина  отрезала  косу,  столь  обожаемую  сибирским  директором,  лицо ее
    потеряло  геометрическую  правильность и чуть обрюзгло, хотя она все еще
    была очень хороша.

    Когда  Коткин  вернулся  с готовым кофе, Проскурина подвинула ему полную
    окурков  пепельницу,  чтобы  он  ее  вытряхнул,  а новый муж Проскуриной
    протянул   ему  стопочку  виски  и-  обратился  с  вопросом,  в  котором
    смешивалась мужская солидарность и скрытая ирония:

    - Над чем сейчас трудитесь, Боря?

    -  Я? - Коткин удивился. Как-то получилось, что работа Коткина давно уже
    перестала   быть  предметом  обсуждения  дома,  тем  более  при  гостях.
    "Талантливый  человек,  -  сказала  как-то  в  сердцах  Зина,  - подобен
    молнии.   Его   отовсюду  видно.  И  всем  интересно,  как  это  у  него
    получается". Коткин не был подобен молнии.

    -   Ведь   вы,   -   улыбнулся   новый   муж  Проскуриной,  который  был
    журналистом-международником,  -  если  не ошибаюсь, инженер? Давайте я о
    вас напишу.

    - Он биофизик, - сказала Проскурина. - И собирает марки со зверями.

    - Чистые или гашеные? - спросил новый муж.

    - Гашеные, - сказал Коткин, разливая кофе. - Сейчас я торт принесу.

    - Сахар захвати, - сказала Зина, - биофизик!

    - Я забыл его купить.

    - Ну вот, ни о чем попросить нельзя.

    Зина  собиралась  утром выйти из дома и обещала сама купить сахар и чай.
    Но  она  скромно  пообедала  в  Доме  журналиста  с  Риммой,  владелицей
    объемистого  баула  с  надписью