зе и улыбнулся ей. Я знал,
    что  отныне она - моя покорная рабыня. Больше мне ничего не надо было. Я
    тихонько  фыркнул,  чтобы  ее  успокоить,  и дал понять гримасой, что ей
    здесь  нечего бояться. Потом под вопли Формулы и угрожающие жесты ничего
    не  понявшего,  но  встревоженного  детины  прыгнул на ближайшее дерево,
    раскачался   на   нижнем   суку   и  перемахнул  наверх,  ощущая  спиной
    восторженный  взгляд  девушки.  Деревьями,  по  проторенной  дорожке,  я
    добрался до спален.

    Несколько   гомошимпов   отдыхали  на  койках,  кто-то  читал,  молодежь
    разглядывала  видеоленты.  Барри, прирожденный столяр, чинил табурет. Мы
    сколачивали табуреты в мастерской трудового воспитания.

    -  Что  случилось? - спросила Дзитта, старая умная гомошимпа, наделенная
    великолепной интуицией.

    -  Черт  бы  побрал  эту  Формулу,  -  сказал я. - Там привезли чудесную
    крошку. Формула позвала Джонни, а этот старый козел...

    -  Не  надо, все ясно, - прервал меня Барри и отложил молоток. - Знаешь,
    сегодня утром меня снова таскали на тесты.

    - И ты думал о бананах?

    - Об апельсинах тоже, - засмеялся Барри. - Они разочарованы.

    -  Ой,  трудно,  -  сказала Дзитта. - Особенно я боюсь за молодежь. Рано
    или поздно они нас обязательно поймают.

    -  А  какая  альтернатива?  -  спросил я. - Все признать? Стать объектом
    сенсации и остаться при том существами третьего сорта, говорящими макаками?

    - Только бы сегодня все обошлось, - сказал Барри.

    -  А  меня утром спрашивал о тебе доктор Вамп, - сказал молодой гомошимп
    Третий. - Он спрашивал, уважаю ли я тебя.

    - А ты что ответил?

    -  Ты  знаешь, я плохо говорю, такой тупой-тупой гомошимп, я сказал, что
    Лидер сильный.

    Я отобрал у Третьего банан - понял, что страшно проголодался.

    - А девушка красивая? - спросил Второй.

    - Не твое дело, - отрезал я. - В лесу отыщешь себе красивее.

    - Сейчас идет совещание, - сказал Барри. - Надо послушать.

    - Обсуждают, как разместить гостей и устроить банкет, - заметила Дзитта.

    - Может, все-таки сходить? - спросил Барри.

    -  Я  сам,  -  сказал  я  и  выбрался  через  окно.  По виноградной лозе
    взобрался  на  крышу  и  прополз  по ней до окон комнаты совещаний. Наши
    маршруты  проверены  поколениями  гомошимпов.  Мы  еще  уступаем людям в
    интеллекте,  но  не  разучились  лазить по деревьям, прыгать и, главное,
    скрывать  мысли  и  поступки:  законы  леса  в  нас  сильнее, чем законы
    города,  и  двухсот  лет  слишком  мало,  чтобы  кровь  и мышцы забыли о
    прошлом.  Я  не  знаю,  кто  первым  пробрался  скрытно  к окнам комнаты
    совещаний,  но  это  был  гениальный  гомошимп,  я не боюсь этого слова,
    который  понял,  что  разум  его  развит настолько, что пора утаивать от
    людей то, что проснулось в нас.

    Люди  окружили  нас приборами, которые вызывают страх и недоверие. Людям
    кажется,  что  любой  всплеск  мысли  и  движение  чувств  тут  же будут
    отражены  самописцами  и  биофонами. Они совершили ошибку - они пытались
    сделать  нас  по  своему образу и подобию. Но природа оказалась сильнее.
    Мы  это  поняли  тогда,  когда обнаружили, что, доверяясь приборам, люди
    судят  о нас ложно. Это великое открытие было сделано до моего появления
    на свет.

    И  с  тех  пор,  подчиняясь людским приборам и жестоким экспериментам, в
    которых  нас  заставляли  есть,  спать,  думать, трудиться, размножаться
    только  на глазах, под контролем, - все это время мы учились скрытности.
    Мы не второсортные люди, мы новая раса, гомошимпы!

    Невидимый  из  комнаты  совещаний,  я  наблюдал за людьми. Я, подопытный
    кролик, недочеловек и переобезьяна, затевал заговор против них.

    Разговор в комнате шел о моей персоне. Выступала Формула.

    -  Он  становится  невыносимым,  -  щебетала  она. - Он оказывает дурное
    влияние на других особей.

    Как тщательно они избегают слова "животное", подумал я.

    -  Конкретнее,  -  попросил  доктор  Вамп.  Доктор  ведает  лечебницей и
    выступает  против  излишне  жестоких  экспериментов - он лечит, и у него
    добрые руки.

    -  Сегодня  к  нам  поступила  новая самочка, - сказала Формула, и перед
    моими  глазами  возник  сладостный  образ  девушки.  - Я попросила Джона
    помочь мне отвести ее в изолятор.

    - Джон не вызывает у меня доверия, - сказал Батя, директор института.

    -  Он  очень  развитое  существо,  -  возразила  Формула.  - И часто нам
    помогает.  На  этот  раз  он помочь не смог. Обезьянка очень боялась. Мы
    все  равно  справились бы с ней, до тут из кустов выскакивает этот Лидер
    и бросается на обезьянку. По-моему, он хотел надругаться над ней.

    Формула  была близка к слезам. Черт побери, подумал я, за какое чудовище
    она меня принимает!

    Неожиданно Формула получила подкрепление от завхоза Скрыпника.

    -  Он  становится  диким  зверем,  -  сказал  толстый  Скрыпник. - Вчера
    забрался  на  склад  и распотрошил половину запасов. Не представляю, как
    устраивать банкет. Я послал в город за припасами.

    Операцию  на  складе  проводили  мы с Дзиттой и двумя молодыми ребятами.
    Первое  время  нам  будут нужны продукты - сгущенка, кое-какие консервы.
    Похищение  пришлось  замаскировать  под  бандитский  налет, иначе бы оно
    вызвало подозрение.

    -  Пора  его  отдавать в зоопарк, - сказала Формула. - Если он и мутант,
    то регрессивный. Опасный для Эксперимента.

    - А что вы скажете, доктор? - спросил директор.

    -  Воздержусь  от  выводов. По моим наблюдениям, Лидер пользуется в стае
    авторитетом.

    -  Вот  именно,  в  стае, а мы стремимся создать общество! - воскликнула
    Формула.

    -  А  что  вы  думаете? - обратился директор к заведующему лабораторией,
    моему  главному противнику, которого мы постоянно водили за нос, изгоняя
    из головы все мысли, кроме мыслей о еде.

    - Уровень интеллекта невысок...

    Заведующий   углубился   в   записки,  он  извлекал  их  из  карманов  и
    раскладывал  на столе, путал мои данные с данными других гомошимпов, и в
    результате  запутал  все  настолько,  что директор остановил его. Другие
    специалисты   были  единодушны:  я  -  опасный  зверь,  плохо  влияю  на
    молодежь, от меня надо избавиться.

    С  одной  стороны,  это  было  приятно  слушать:  я  их  провел и провел
    основательно.  С  другой  -  любому разумному существу обидно, когда его
    хотят отправить в зоопарк.

    -  Подытоживаю,  -  сказал  директор.  -  Лидера  готовить  к  отправке.
    Созвонитесь  с  зоопарком  в  Сухуми,  оттуда  есть запрос. Полагаю, что
    завтра можно перевезти.

    Теперь перейдем к другим заботам. Когда прилетает рейсовый с гостями?

    -  В  семнадцать  тридцать,  -  ответил  Скрыпник.  -  Мы его паркуем на
    запасном поле, машина большая.

    Об  этом  вертолете  я  знал.  Остальные  гости будут слетаться на малых
    машинах. Малые машины нам не нужны. Нам нужен этот вертолет.

    Ну  что  ж,  можно уходить. Я узнал две важные вещи. Во-первых, время не
    терпит.  Если  мы  сегодня  не  сделаем задуманного, завтра меня тайком,
    подло,  предательски  отправят в зоопарк. Во-вторых, нужная нам машина с
    половины  шестого  будет  стоять  на  запасном поле. Удивительная удача:
    запасное поле окружено лесом, подходы к машине скрыты зеленью.

    Я спустился в сад.

    С  некоторой  грустью  я  смотрел  на  пруд,  на спортивную площадку, на
    классные  комнаты. Никогда я уже не увижу этого мира, в котором я вырос,
    стал  настоящим  гомошимпом и осознал свой долг перед племенем. Всему на
    свете бывает конец, вспомнил я чьи-то слова.

    В спальне меня ждали.

    -  Все  в  порядке,  -  сказал  я.  -  Вертолет  прилетает  в семнадцать
    тридцать. Стоит на запасном поле.

    О  решении  отослать меня завтра в зоопарк я говорить не стал. Это могло
    несколько подорвать мои позиции. Подумают, что я спасаю собственную шкуру.

    Мы  наблюдали  сверху,  как  съезжались  гости.  Встреча  с  гомошимпами
    назначена   на   завтра.  Лишь  идиот  Джонни  бродил  между  приезжими,
    фотографировался  с ними, пожимал им руки и говорил банальности, которые
    поражали гостей своей глубиной.

    Еще  засветло  с  большими предосторожностями мы перетащили часть грузов
    из  лесных  тайников  поближе  к  вертолету.  В Большом лесу, на берегах
    Конго,  мы  не  намеревались  становиться  дикими  животными,  и поэтому
    забирали   с  собой  учебные  микрофильмы  для  детей  и  запас  кассет,
    кое-какие   приборы   и   инструменты.   В   общем,  начиналось  великое
    переселение маленького народа.

    Вечером  в саду зажгли иллюминацию. Подъезжали новые гости, под яблонями
    Скрыпник  поставил длинные столы с закусками. Перед сном к гостям вывели
    малышей, они хором спели про елочку. Гости умилялись.

    Я  тайком  проверил,  все  ли замки сломаны. Хорошо бы они не догадались
    оставить стражу у большого вертолета.

    Машина  мне понравилась. Она была в самом деле велика, я на такой еще не
    летал.  Но  мы  знали,  как  работает автоматика. Они хватятся, когда мы
    будем уже над Африкой.

    Луна  была  ущербной,  так  что мы двигались свободно, почти не прячась.
    Стражи у вертолета не было.

    Все  стихло.  Лишь  из  окон гостиницы доносились голоса и песни. Пускай
    веселятся.  Завтра их ждет большое разочарование. Некого будет смотреть.
    Разве что Джонни.

    - Слушай, - спросил я мудрую Дзитту, - мы берем Джонни?

    - А ты как думаешь?

    - Я бы оставил его людям в утешение.

    -  Согласна.  С  нами  он будет несчастлив. Он привык к комфорту. Третий
    привел детей. Они были сонные и капризничали.

    Мы быстро посадили детей в вертолет. Дзитта пересчитала гомошимпов.

    -   Шестьдесят  четыре  особи,  -  сказала  она  с  улыбкой.  Она  умела
    копировать Формулу.

    - Все на месте? - спросил Барри. Он будет у нас вторым пилотом.

    - Стой, - сказал я. - Мы же ее забыли.

    - Кого? - не поняла Дзитта.

    -  Девушку,  которую  привезли  сегодня.  Неужели  ты  хочешь, чтобы она
    досталась Джонни?

    -  В  лесу ты найдешь невесту получше, - сказал Третий. Я так зарычал на
    него,  что  он  шустро залез в машину и, надо полагать, будет молчать до
    Африки.

    - Не делай глупостей, - попросила Дзитта. - Ты переполошишь весь институт.

    - Нет, - сказал я твердо. - Я скоро вернусь.

    Большими прыжками я помчался к изолятору.

    Как назло дверь была заперта.

    Я  подошел  к  окну.  Окно было непробиваемым, ничем его не возьмешь. Из
    темноты  на  меня  смотрели  большие прекрасные глаза. Девушка понимала,
    что  я  пришел к ней, но не знала зачем. Она расплющила о стекло большие
    губы. Глупая, милая, неразумная тварь.

    В  два прыжка я оказался на крыше. Отвинтить вентиляционную решетку было
    делом  минуты. Я спешил. Без меня мог начаться бунт - ведь зачастую лишь
    моей железной волей удавалось удержать их в повиновении.

    Решетка летит в сторону. И в это время - шум шагов. Кто-то идет по дорожке.

    Я  почуял  запах  Джонни. Этого еще не хватало! Я чуть не расхохотался -
    романтическое  приключение,  соперник  во тьме... Этот недоумок стучал в
    стекло, вызывая девушку.

    Ревность обуяла меня. Но что делать? Мне в голову пришла неплохая идея.

    -   Кто  здесь  шляется?  -  спросил  я  басом,  подражая  Скрыпнику.  -
    Немедленно спать! А то отправлю в зоопарк.

    Джонни перетрусил и покинул поле боя. Его запах исчез.

    Теперь  следовало  спешить  втройне:  меня  могли  услышать.  Я проник в
    вентиляционный  люк.  Там  было  тесно. Я загудел, призывая девушку. Она
    поняла.

    Протянув вниз руку, я нащупал ее нежные длинные пальцы.

    Я  помог  ей  выбраться на крышу. Всем своим видом, каждым движением она
    говорила: "Ты мой избранник".

    "Ты у меня еще научишься говорить", - подумал я.

    На  борту  уже  начиналась  паника.  Я  исчез,  указаний нет. Дзитта еле
    удерживала  все мое воинство внутри. Барри накинулся на меня с упреками.
    Я передал ему барышню и быстро прошел к креслу пилота.

    -  Внимание! - сказал я. - Всем занять места. Матери, держите детей. Нас
    ждут леса Африки. Нас ждет свобода!

    Через  стекло  я кинул прощальный взгляд на институт. Некоторые окна еще
    светились.  Старинное  здание,  построенное  по  моде  двадцатого  века,
    темной громадой возвышалось над деревьями.

    Я  набрал  код  -  я  знал  как  это делать. Загорелась карта Восточного
    полушария. Я нашел на ней Конго. Дотронулся до нужной мне точки. Дал старт.

    Вертолет быстро пошел вверх.

    Огни  на Земле уменьшались и тускнели. Мы пронзили редкие облака. Машина
    поворачивалась, ложась на курс.

    Я  смотрел  на карту передо мной. Тонкая зеленая полоска - наш маршрут -
    стала изгибаться к югу.

    Неожиданно я почувствовал прикосновение.

    Я  обернулся. Моя возлюбленная стояла рядом. Я улыбнулся ей и повернулся
    к Барри, который сидел в соседнем кресле.

    - Мы в безопасности, - сказал я ему. - Они нас не догонят.

    - Они могут поднять машину с Сицилии.

    -  Вряд  ли, - ответил я. - До сих пор нас не хватились. И когда они еще
    догадаются, куда мы делись.

    В  этот  момент  зловеще  и неожиданно вспыхнул экран связи. Первым моим
    желанием было спрятаться, и я пригнулся. Ахнул рядом Барри.

    Но  потом  я  понял,  что  скрываться  нет смысла. Если нас вызывают, то
    лучше встретить опасность лицом к лицу.

    На экране был директор института. Батя был серьезен.

    - Лидер, - сказал он, - Я знаю, что ты здесь.

    -  Я  здесь, - ответил я, выпрямляясь. - Вы можете стрелять в нас, убить
    нас, но вы не сможете нас остановить.

    -   Лидер,  -  сказал  Батя.  -  Может  быть,  ты  хочешь  говорить  без
    свидетелей? Тогда попроси Барри уйти.

    - Я останусь, - попросил верный Барри. - Я не боюсь.

    - Директор прав, - сказал я. - Выйди. У тебя длинный обезьяний язык.

    Барри  обиделся. Он ворча вылез из кресла. Девушка оробела, она смотрела
    то  на  меня,  то  на директора, который ее не замечал. Он знал, что она
    ничего не поймет.

    - Чего вы хотите? - спросил я. - В чем ваш ультиматум?

    - Это не ультиматум, - сказал директор. - Только информация.

    -  Прошу.  -  Я отчаянно трусил. Против меня был весь мир. Против меня и
    шестидесяти уродцев.

    -  Лидер,  вот  уже  несколько лет, как мы осознали, что приборы не дают
    объективной   картины   вашего   состояния.  Мы  не  сразу  поняли,  что
    Эксперимент  удался.  Удался даже более, чем мы рассчитывали. И когда мы
    поняли, что загнали младших братьев в тупик, заставили вас таиться...

    - Вы давно это поняли?

    - Давно.

    - Почему вы тоже таились?

    -  Потому  что не могли прийти к общему мнению, потому что не знали, как
    продолжать  Эксперимент... Это так сложно. Когда-нибудь мы сядем с вами,
    Лидер, за стол и обсудим эту проблему за чашкой чая.

    Я понял, что впервые к шимпанзе обращаются на "вы".

    -  Простите,  Батя,  -  сказал я твердо, сжимая руку девушки, - но мы не
    вернемся. Опыты кончились!

    -  Я  и  не спорю, - ответил директор. - Хотя мне, честно говоря, жаль с
    вами расставаться. Ты был еще младенцем, когда я пришел в институт.

    - Я помню, - сказал я. - Но мы не вернемся.

    -  Летите,  вас никто не задерживает. Да, кстати, - в багажном отделении
    лежит  запас  продуктов.  Вы  взяли  с собой очень мало, пока вы еще там
    освоитесь...

    -  Значит, вы все знали! - Я понял, что это удар. По моему самолюбию, по
    моему тщеславию, по моей тайне.

    -  Не расстраивайтесь, - сказал директор. - Это не умаляет ваших заслуг.
    Вы сделали не меньше, чем весь институт.

    Он  не  притворялся.  У нас, гомошимпов, интуиция развита гораздо лучше,
    чем у людей. Мы можем многому научить людей.

    Директор как будто угадал мои мысли.

    -  Надеюсь,  что  вы  сможете нас многому научить. Но для этого нам надо
    вовремя расстаться. Вы нашли выход, которого мы не могли найти.

    - И заседание, на котором решили отправить меня в зоопарк...

    -  Было  частично  инсценировано.  Мы  давно знаем, что вы подслушиваете
    наши совещания.

    - И Формула? - Этого я не мог вынести.

    -  Доктор  Пименова  не в курсе дела, - с улыбкой сказал директор. - Она
    бы  ни за что не согласилась отпустить вас в лес, где вода некипяченая и
    летают москиты.

    - Переживет, - ответил я. - С ней остался малютка Джонни.

    Сзади  раздался  шорох.  Я  обернулся.  В  дверях  торчали встревоженные
    физиономии Дзитты и Барри.

    - Все в порядке, - сказал я. - Полет продолжается.

    Экран связи погас.

    - Это был директор? - спросила Дзитта. - Чего он хотел?

    - Он требовал, чтобы мы вернулись, но я ему отказал. Полет продолжается.

    На  морде  Барри  было  восхищение.  Я победил самого директора. Дзитта,
    правда, сощурилась. Сомневается. Но промолчит.

    Я  погладил девушку по голове. Не буду учить ее говорить, подумал я. Наш
    разговор  с  директором  следует  оставить  в  тайне.  Президент первого
    государства гомошимпов должен быть выше подозрений.

    "Химия и жизнь", 1985, ‘ 12.



    Кир Булычев
    Глаз

    Когда  Борис  Коткин заканчивал институт, все уже знали, что его оставят
    в  аспирантуре. Некоторые завидовали, а сам Коткин не мог решить, хорошо
    это  или  плохо.  Он  пять  лет  прожил  в общежитии, в спартанском уюте
    комнаты  45.  Сначала  с  ним  жили  Чувпилло  и Дементьев. Потом, когда
    Чувпилло  уехал,  его  место  занял  Котовский. Дементьев женился и стал
    снимать  комнату  в  Чертанове,  и  тогда  появился Горенков. С соседями
    Коткин  не  ссорился,  с Дементьевым одно время даже дружил, но устал от
    всегдашнего  присутствия других людей и часто, особенно в последний год,
    мечтал  о  том,  чтобы  гасить  свет,  когда  захочется.  Он даже сказал
    Саркисьянцу,  что  вернется  в  Путники,  будет  там преподавать в школе
    физику  и биологию, а Саркисьянц громко хохотал, заставляя оборачиваться
    всех, кто проходил по коридору.

    Коткин  не ходил в походы и не ездил в стройотряд. На факультете к этому
    привыкли  и не придирались: он был отличником, никогда не отказывался от
    работы,  собирал профсоюзные взносы и отвечал за Красный Крест. А на все
    лето  Коткин  непременно  ехал  в  Путники  - его мать ослепла, она жила
    одна, ей было трудно, и ему нужно было ей помочь.

    У  них  с  матерью  была  комната  в  двухэтажном  бараке, оставшемся от
    двадцатых  годов.  Барак стоял недалеко от товарной станции. Раньше мать
    преподавала  в  путинковской  школе,  потом  вышла на пенсию, и у нее не
    было больше родных, кроме Бориса.

    Как  и  в школьные времена, мать спала за занавесочкой, спала тихо, даже
    не  ворочалась,  словно  и  во  сне боялась обеспокоить Бориса. За окном
    перемигивались  станционные  огни  и гулкий голос диспетчера, искаженный
    динамиком, распоряжался сцепщиками и машинистами маневровых паровозов.

    Мать  вставала  рано,  когда Коткин еще спал, одевалась, брала палочку и
    уходила  на  рынок. Она полагала, что Боре полезнее пить молоко с рынка,
    чем  магазинное.  Боря  прибирал комнату, приносил от колонки воды и все
    время  старался представить себе, какова мера одиночества матери, зримый
    мир которой ограничивался воспоминаниями.

    А  мать  никогда не жаловалась. Возвращаяс