ь точную копию. До атома.
Починишь марку, говорит, вернешь мне машинку. Понимаешь?
     -- И починил?-- спросил Ипполит Иванов.
     --   Точно  такую  сделал.  Без  обмана.  У  них  там,  в   космическом
пространстве, какой  только техники нет,  страшно подумать! Они ею буквально
кидаются.
     -- Лучше бы с нами поделились,-- сказал Иванов.-- Мы с такими машинками
замечательное бы производство наладили.
     -- Не хотят,-- сказал Ложкин.-- Невмешательство у них. Желают, чтобы мы
сами. А в самом деле скопидомничают.
     Коко обиделся.
     -- Какое он имеет моральное право судить...
     -- Погоди,-- перебил его Удалов.
     -- Значит, починил и вернул?-- спросил Иванов.
     -- Грех попутал,-- признался Ложкин.-- Я одну марку сделал. А потом еще
одну  захотел.  Так, на  случай  обмена.  Понимаешь,  у Гинзбурга  в  обмене
антивоенная серия лежит, ты ведь знаешь.
     -- Знаю,-- вздохнул Ипполит.
     --  Пойми  меня  правильно.  Сделаю,  решил  я,  еще  одну  марку,  для
Гинзбурга. И ему  приятно,  и мне польза. Марка  ведь  не поддельная.  Марка
настоящая, скопированная на уровне космических стандартов.
     -- Стыдно,-- сказал Иванов.
     -- Еще как стыдно. Но удержаться невозможно.
     -- А я вот под дождем пошел к вам марку возвращать.
     -- И  не  говори...  Ну ладно, сделал я  еще одну,  а  потом вспомнил о
Штормилле. Помнишь,  что  у  Штормиллы  в  обмене лежит? Забыл?  Беззубцовый
Дзержинский у него лежит!
     -- Помню,-- сказал Иванов.
     -- Ну, ради этого стоило еще одного Леваневского сделать?
     -- Погодите,-- сказал Иванов.-- Сколько же вы Леваневских отшлепали?
     -- Уже все, уже остановился,-- сказал Ложкин.-- Что, разве я не понимаю
всей глубины моего морального падения?
     -- Так завтра же Гинзбург своего Леваневского Штормилле покажет. И все,
и где ваша честь?
     -- Вот именно,-- сказал Коко.-- Где честь?
     -- Я  только Штормилле отнес,-- сказал Ложкин.-- А гинзбурговскую марку
я по дороге потерял. Тебе она на глаза и попалась.
     -- Ваше счастье, что попалась,-- сказал Иванов твердо.-- Все равно надо
было остановиться.
     -- Да я и остановился! Я же сегодня приборчик Коке возвращаю.
     -- И все?
     -- И все...
     -- Ну и возвращайте. Немедленно! А Леваневского мы разорвем!
     -- Вот молодец, нравится мне этот Иванов,-- сказал Корнелий.
     -- Погоди с выводами,-- ответил Коко.
     --  Верну.  А  Леваневского,  может, рвать не  будем?--  спросил Ложкин
заискивающим голосом.-- Беззубцового Дзержинского я уже в коллекцию положил.
Когда  еще  попадется! Да и  ты  себе оставь. Марка  хорошая,  настоящая. До
атома.
     -- Нет,-- сказал  Иванов уже не  так уверенно.--  Все  равно  я  обязан
проинформировать Штормиллу.
     -- И  расстроишь его смертельно. Он  же сейчас живет в наслаждении, что
выгодный обмен со мной совершил.  А как узнает,  что  ему делать? Оставаться
без Леваневского?
     -- Конечно, так...
     --  Постой-ка,--  сказал  Ложкнн.--  Может, ты  хочешь  на  эту машинку
взглянуть? Может,  тебе еще какая из  моих  марок нужна? Я  быстренько копию
сделаю. Задаром.  И  нет в том обмана и жульничества. Помню,  ты консульской
почтой интересовался. Интересовался, да?
     -- Нет, не буду я в этом участвовать,-- сказал Иванов.
     -- А ты  и  не будешь,-- ответил Ложкин.--  Только  подымемся  ко  мне,
поглядишь  на  машинку, чайку попьем.  Ладно, а? Я совсем промок.  Заработаю
из-за тебя воспаление легких, помру еще...
     -- Если так, то поднимемся,-- сказал Иванов.
     Хлопнула входная дверь.

7

     -- Нам бы тоже не мешало чайку вылить,-- сказал Коко Удалову.
     В мгновение ока галактическая ящерица перемахнула на стол.
     Удалов был задумчив. Он  несколько раз  подходил к окну, прислушивался,
не хлопнет ли дверь, а Коко откровенно над ним посмеивался.
     -- Не спеши,-- говорил он.-- Твой Иванов уже совращен.
     -- В каком смысле?
     -- Изготавливает марки честным способом.
     -- Он  не  такой человек,-- сказал  Удалов.-- Он под дождем чужую  вещь
хозяину понес.
     -- Это  была для него понятная  ситуация. Он знал,  что в  таком случае
положено  делать.  А  в  ситуации  сомнительной он  легко  поддался уговорам
Ложкина, который чувствует, что морально погиб, я сейчас идет на все, только
бы нейтрализовать свидетеля.
     -- Ты рассуждаешь будто про уголовников,-- обиделся Удалов.
     -- Да какие они уголовники! Обыкновенныелюди. Пока соблазн невелик, они
честные, а как  соблазн перейдет через допустимые пределы, они уже  начинают
шататься, как тростник на ветру.
     --  Грустно  мне, что ты  такого  низкого мнения о  землянах,--  сказал
Удалов.
     --  Почему низкого? Нормального мнения... Кстати, уже одиннадцатый час,
спать пора. Послушай, Корнелий, ты мне сделаешь личное одолжение?
     -- А что?
     Зайди к Ложкину, возьми копирку. Мне ее уничтожить надо. Сам понимаешь.
     -- Может, ты сам сходишь.
     -- Могу, конечно, ты не  думай, что я тебя принуждаю. Только вот что-то
спина побаливает, радикулит опять одолел...
     И  пришлось  Удалову  идти  к  соседу за машинкой, понимая при том, что
хитрец Коко  сделал это не случайно:  хочет  он, чтобы  Удалов  собственными
глазами убедился, насколько моральный облик отдельных жителей нашей  планеты
оставляет  желать лучшего... И Удалов пересек  лестничную  площадку, злой на
Коко, злой тем  более на Ложкина с Ивановым. И он, хоть и надеялся в глубине
души,  что коллекционеры мирно пьют  чай, сам себе не  верил и  потому,  как
только  Ложкин приоткрыл дверь, Корнелий отстранил его, метнулся в комнату и
увидел, как Иванов пытается  прикрыть  телом машинку, кляссеры,  марки,  все
орудия преступления.
     --  Не старайся,  Ипполит,-- сказал  Удалов голосом Командора,  который
застукал дон  Жуана, хотя  никакого морального  удовлетворения  от  этого не
получил.-- Я в курсе.
     --  Он  в курсе,--  сказал  за его  спиной  Ложкин.-- Этот  Коко у него
остановился.
     -- Сдавайте копирку,-- сказал Удалов.-- Нельзя вам доверять...
     --  Мы  только  испытывали,--  сказал  Ипполит,  красный,  как  свекла,
хватаясь за сердце.
     -- Солидно наиспытывали,-- сказал Удалов.-- Если вам машинку еще на час
оставить, вы за деньги возьметесь, или как?
     -- Деньги в  нее  не поместятся,--  сказал Ложкнн. И  Удалов понял, что
даже такая отвратительная мысль уже посещала его соседа. Человека,  которого
он знал много лет, не очень любил, но не сомневался в его порядочности...
     Удалов подобрал со стола машинку, хотел было порвать марки, но не знал,
какие из них настоящие, а какие  -- копии. И ему ли судить этих людей?.. Они
сами себя осудят.
     Удалов  без единого слова вышел на лестничную площадку, закрыл за собой
дверь.  И  остановился. Машинка,  плоская,  похожая  на портсигар, лежала на
ладони. Что хочешь можно сунуть в нее.  Ну хоть автобусный билет. Интересно,
а  что будет?  Удалов  достал  автобусный билет из  кармана.  На  лестничной
площадке  было  не  очень  светло --  одна лампочка в двадцать пять  свечей.
Удалов оглянулся  -- никто не наблюдает?  Никто  за ним не наблюдал.  Удалов
вложил автобусный билет в щель на торце портсигара.  Ага, нужна еще бумажка,
чтобы из нее сделать копию. Бумажку он вырвал из записной книжки. Сунул туда
же. Машинка тихо  зажужжала. Потом с другого конца выскочили две  одинаковые
бумажки. Две странички из  записной  книжки, совершенно  одинаковые.  Видно,
Удалов  в чем-то ошибся, и машинка  скопировала не  билет, а наоборот. И тут
Корнелий словно проснулся.
     Понятно, подумал  он мрачно, комкая в кулаке листочки. Все понятно. Как
же я сразу  не сообразил! Тоже мне, называется галактический друг! Как  же я
мимо  ушей  пропустил,   что  он  монографию  пишет  о  чести  и  честности?
Испытываешь? Старика Ложкина  испытал. Иванова  испытал. А потом меня, друга
своего,  послал  на  испытание.  И  почудилось  Удалову,  что  электрическая
лампочка в  двадцать пять вольт над головой подозрительно пощелкивает. Может
быть, снимает  его  действия  на пленку, чтобы  сделать  из  него,  Удалова,
иллюстрацию к тридцатитомному труду.
     Удалов распахнул дверь к себе в квартиру.
     Коко метнулся от двери, прыгнул на диван.
     -- Что тебя так долго не было?-- спросил он ласково.
     -- Возьми машинку,-- сказал Удалов.-- Провокатор паршивый.
     -- Ну что  ты, что ты...-- быстро заговорил Коко.-- На тебя эксперимент
не распространялся.
     --  Это  мне без разницы,-- сказал Удалов.-- Собирай свои вещи и вон из
моего  дома,  понял?  У  Иванова  сердце  плохое,  старик  Ложкин  наверняка
простудился...
     -- Корнелий, дорогой, будь разумен!
     -- Не буду. Мы тебе не морские свинки. Убирайся.
     -- А как же космическая дружба?-- спросил Коко.
     -- О ней ты и подумай на досуге.
     -- Но на улице дождь! Куда я денусь? В гостиницу меня не пустят...
     Удалов не  слушал. Он  подошел  к  окну и, прижавшись лбом  к холодному
стеклу, стоял, глядя в темный двор. Одинокий фонарь освещал полукруг земли у
подъезда. Дверь растворилась, из нее  вышел Ипполит Иванов и побрел куда-то,
не замечая  дождя. Потом дверь  приотворилась вновь, и  из дома выскользнула
изящная пернатая ящерица.
     Тогда Удалов пошел спать.



                               Кир Булычев

                           САПОЖНАЯ МАСТЕРСКАЯ



                                        Если ловить  рыбу,  осушив  поток,
                                   улов будет богатым, но на следующий год
                                   рыба исчезнет.  Если охотиться, выжигая
                                   леса,  добыча  будет  обильной,  но  на
                                   следующий год дичи не станет.

                                                        ВЕСНА И ОСЕНЬ ЛЮЯ.
                                                    Китай, III в. до н. э.


     Долгие годы в городе Великий Гусляр был только один  ресторан  -  при
гостинице.  Он пользовался сомнительной славой, потому что туда как бывает
в небольших провинциальных городах, никто  не  ходил  питаться,  а  ходили
гулять.  Правда,  порой  белыми  воронами  возникали  в  нем   гостиничные
постояльцы.  Они хотели кефира и яичницы  -  а  получали  бифштекс  и  сто
граммов коньяка.
     Два года  назад  положение  изменилось,  потому  что  открылся  новый
ресторан, ресторан-баржа, при общежитии для  туристов.  У  ресторана  было
игривое название <Гусь лапчатый>, и он был оформлен в  русском  стиле.  На
стенах трюма висели прялки, грабли и чеканенные по меди домашние животные.
Здесь туристов кормили комплексными обедами, в днище баржи стучала вода, и
если поднимался  ветер,  баржу  слегка  покачивало.  За  рекой  начинались
дремучие леса - место было  романтическое,  и  там  можно  было  проводить
время, а не только гулять.
     Сюда директор кожевенного  завода  пригласил  милого,  еще  молодого,
склонного к полноте и романтике Мирона Ивановича, городского  архитектора,
на обед.  Обед должен быть приятным, но деловым, а дело  было  деликатным.
Завод строил корпус заводоуправления,  рядом  положено  быть  проходной  и
стоянке для машин.
     На  месте  стоянки  и  проходной  торчала  и  всем   мешала    старая
развалюха-часовня, которую занимала сапожная мастерская. Часовню надо было
снести, но мешала общественность во главе с Еленой Сергеевной  директоршей
городского музея.  Сейчас директорша уехала в отпуск, и надо  было  снести
развалюху, пока она не вернулась.
     - Я же не против, - Мирон Иванович и  не  скрывал  своей  позиции.  -
Часовня вылезает на мостовую, мешает движению.
     - Не только мешает, а нарушает, - говорил директор  завода,  сводя  к
переносице схожие с черными мохнатыми гусеницами брови. -  Нарушает  общий
вид твоего проекта.  Ну представь себе,  ты  же  творческий  человек,  что
останется от вида, если она будет высовываться?  Ты  кушай  рыбку.  Мирон,
хорошая рыбка. Ничего, что я к тебе попросту?
     Завод был намерен построить  два  типовых  дома,  Мирон  Иванович  их
привязывал к местности и рассчитывал на квартиру в одном из них. Житейская
история.  И часовня была обречена, ничто ее  уже  не  могло  спасти.  Есть
маленький город, в нем относительно крупный завод, городу завод  нужен.  К
тому же эстетический момент тоже играл роль - городу хотелось иметь  новое
здание из стекла и сборного железобетона.
     - Спасибо, рыбка вкусная, - отвечал Мирон Иванович.  -  Архитектурной
ценности часовня не представляет. Я осматривал.
     - Видишь, даже осмотрел, - сказал заместитель директора,  при  первом
же взгляде на которого было ясно,  что  он  шалун  и  страстный  рыбак.  -
Значит, проявил ответственность. А что ты завтра делаешь, в субботу?
     - Не планировал, - ответил Мирон Иванович.
     - Завтра нас Степанцев на рыбалку зовет. Присоединишься?
     Мирону Ивановичу, человеку в городе сравнительно новому, было приятно
общаться с городской элитой.
     - Я, честно говоря, совсем не имею опыта, - сказал Мирон Иванович.
     - А мы рыбку с собой возьмем, - засмеялся директор густым голосом.  -
Степанцев свиными шашлыками обеспечит.
     Степанцев был заведующим свинофермой.
     Мирон Иванович глядел на своих собеседников, и ему было приятно. И от
несильного опьянения, и от забавных мыслей,  которые  неожиданно  посещали
его.  Например, мысль о том, что Степанцев, директор  свинофермы,  который
пригласил их на рыбалку, совсем не похож  на  заведующего  свинофермой.  А
похож на писателя Гоголя и даже пишет стихи.  А директора завода  зовут  в
область, на новый пост,  а  он  всем  говорит:  <Лучше  первым  парнем  на
деревне, понимаешь?>
     Они выпили еще, за прогресс.  Заместитель директора сказал, что, будь
он архитектор, он бы половину города снес.  Эти  подслеповатые  хибары,  в
которых жили купцы, только портят пейзаж. Директор не дал Мирону Ивановичу
возразить, он сам ответил.
     - Ты что же думаешь, Сергей, - сказал он. -  Туристы  едут  с  разных
концов нашей родины только чтобы твоим  заводом  полюбоваться?  Им  дорога
история.
     - Правильно, - поддержал директора Мирон Иванович. - Вы в самую точку
попали.  Я потому  и  согласился  поехать  в  Великий  Гусляр,  что  здесь
удивительное сочетание старины и новизны.  Мы должны  сохранять  память  о
культуре. Это живая нить.
     - Живая нить на живую нитку, - пошутил заместитель.
     Мирон Иванович заметил краем глаза, что за  соседним  столиком  сидит
девушка в голубом платье, одна, и прислушивается к его  словам.  Незаметно
для себя он повысил голос.
     - Отсюда уходили на восток  землепроходцы,  которые  несли  память  о
Великом Гусляре к берегам Камчатки и Ледовитого океана.
     Директор не смог более  терпеть  -  ему  тоже  хотелось  сказать.  Он
остановил  Мирона  Ивановича  мягким,  но  властным  движением  ладони   и
подытожил:
     - Туристы едут с разных сторон нашей родины, не  только  чтобы  нашим
заводом полюбоваться. Им дорога и история.
     Тут заместитель директора догадался, что можно уточнить. И он сказал,
тоже  подняв  ладонь,  мягко,  но  решительно,  чтобы  Мирон  Иванович  не
вмешался:
     - Но им дорог и наш завод.  Потому что это - завтрашний день Великого
Гусляра. Им будет чем любоваться.
     Мирон Иванович взглянул на девушку в голубом. Она смотрела на него.
     - С другой стороны! - решительно произнес он.
     Но тут директор снова остановил его движением ладони, которого  Мирон
Иванович не мог ослушаться, и добавил:
     - Но это не исключает.
     После этого Мирону Ивановичу нечего было добавить.
     В голове приятно шумело, и захотелось покурить.  Но  курить  в  трюме
баржи нельзя, а спутники его были некурящими, так что он извинился и пошел
наверх, на палубу, где  был  прибит  железный  лист  и  стояло  ведро  для
окурков.
     Мирон Иванович стал глядеть вниз по  реке.  Вечерело,  оттуда  тянуло
сырым еловым воздухом, и он представил себе, как  завтра  рано  утром  они
поплывут на катере к Веселому омуту.  Над рекой будет подниматься утренний
туман, а потом они будут есть шашлыки и весело беседовать.
     И тут он уловил движение у поручней.  Он быстро поглядел а ту сторону
и увидел, что девушка, та самая, взгляд которой он перехватил в ресторане,
стоит совсем близко.  И в этом не было ничего  удивительного,  потому  что
бывают счастливые вечера, когда все в жизни получается, когда судьба  идет
тебе навстречу, даря славных собеседников и неожиданную щемящую встречу.
     - Вы курите? - спросил Мирон Иванович, обычно крайне стеснительный  с
девушками.  Но сейчас в нем жило глубокое убеждение, что девушка вышла  на
палубу именно  из-за  него,  что  она  ждет,  когда  он  осмелится  к  ней
обратиться, и не возмутится такой прямоте.
     - Нет, спасибо, - сказала девушка, - я не курю.
     - Душно стало? - спросил Мирон Иванович, смело разглядывая девушку  и
удивляясь ее тонкости, изяществу, хрупкой и угловатой линии плечей и  рук,
светящейся  в  полутьме  голубизне  платья,  а    главное,    естественной
воздушности небрежно парящих над плечами русых волос.
     - Нет, - ответила девушка, поглядев на него в упор, и Мирон  Иванович
осознал ее глаза - они раскрылись навстречу ему, голубые, а может,  серые,
но впитавшие в себя  отблески  бесцветного  сумеречного  неба,  большие  и
доверчивые.
     - А почему? - вдруг защекотало в груди.
     Она должна сейчас ответить, и от этого ответа в его жизни  все  может
перемениться - то был момент сладкого страха, вызвавшего такую слабость  в
ногах, что Мирон Иванович быстро выкинул сигарету за  борт  и  вцепился  в
поручень.
     - Я вышла вслед за вами.
     - А, - сказал Мирон Иванович.
     Стеснение и щекотание в груди не прошло,  а  усилилось,  но  никакого
ответа он придумать не смог.
     - Мне надо с вами поговорить, - сказала девушка и чуть приблизилась к
нему, можно было протянуть руку и дотронуться до  ее  тонких  пальцев.  Но
конечно, Мирон Иванович не посмел этого сделать.
     Мирон Иванович молчал. Девушка заговорила тихо, как будто они были на
свидании, когда близко злые любопытствующие уши и нельзя им открыться.
     - О чем... поговорить?
     - О вас, Мирон Иванович.
     - А вы откуда знаете, как меня зовут?
     - Я вас увидела еще вчера, - сказала она, - и узнала ваше имя.
     Трап, ведущий на палубу, заскрипел, кто-то  поднимался.  Девушка  еще
тише, настойчивее, чем прежде, сказала:
     - Я вас буду ждать на берегу. Не спешите, я дождусь.
     На палубу поднялся заместитель директора.
     - Ты здесь, - сказал он, - а я уж решил, что утонул. - Он  подошел  к
Мирону Ивановичу, обнял его за плечо мягкой несильной рукой. - Пошли вниз.
Директор хочет тост сказать.
     Девушки на палубе не было.
     Мирон Иванович вырвался из дружеской компании  только  через  полтора
часа.  Мирон не мог сказать старшим  товарищам,  что  у  него  свидание  с
девушкой, имени которой он не знает.  Впрочем,  для  себя  он  не  называл
встречу с девушкой свиданием-это было не свидание, а нечто  высшее  -  как
юношеская мечта.
     Он извелся за последний час, потому  что  официантка  не  спешила  со
счетом, а  директор  желал,  чтобы  к  кофе  принесли  ликер,  которого  в
ресторане не было.
     После каждой досадной задержки Мирон Иванович представлял  себе,  как
девушка смотрит на часы и уходит, растворяется в синей тьме, навсегда. Она
же не местная! Мирон Иванович работает здесь второй год, но никогда ее  не
видел.  Может,  приехала  к  кому-нибудь  на  студенческие  каникулы?  Или
туристка?
     На выходе из трюма висело зеркало, и пока  его  спутники  получали  в
гардеробе шляпы, он украдкой поглядел на себя.  Обычно он не  переоценивал
своих мужских качеств и зеркал  не  замечал.  Но  сейчас  посмотрел,  даже
расправил плечи и убрал недавно приобретенный животик.  И тут же  пожалел,
что поддался слабости.
     На берегу Мирон Иванович по