неправы, - сказал Минц. - К этой проблеме надо  подойти  научно,
чего вы не сделали.
     - Но как?
     - Отыскать причинно-следственные связи,  -  пояснил  профессор.  -  К
примеру, если я собираюсь морить тараканов, я первым делом выявляю круг их
интересов, повадки, намерения.  И после этого бью их  по  самому  больному
месту.
     - Так то же тараканы! - сказал Удалов.
     - А тараканы, должен вам сказать, Корнелий Иванович, не менее живучи,
чем бюрократы.
     - Что же вы предлагаете? - спросил Белосельский.
     - Я предлагаю задуматься. В чем сила бюрократа?.. Ну? Ну?
     Друзья задумались.
     - В связях, - сказал наконец Белосельский.
     - В нежелании заниматься делом, - сказал Удалов.
     - Все это правильно, но не это главное.  Объективная сила  бюрократии
заключается в том, что она владеет бумагой.  А  бумага,  в  свою  очередь,
имеет в  нашем  обществе  магическую  силу.  Особенно  если  она  снабжена
подписью и печатью.  При взгляде на такую бумагу самые смелые люди  теряют
присутствие  духа,  цветы  засыхают,  заводы    останавливаются,    поезда
сталкиваются с самолетами,  писатели  вместо  хороших  книг  пишут  нужные
книги, художники  изображают  на  холстах  сцены  коллективного  восторга,
миллионы людей покорно  снимаются  с  насиженных  мест  и  отправляются  в
теплушках, куда велит бумага...
     - Понял, - перебил профессора Удалов. - Нужно запретить учить будущих
бюрократов читать и писать. Оставим их неграмотными!
     - Они уже грамотные, - сказал Белосельский.
     А Минц добавил:
     - К тому же бюрократами не рождаются.  Ими становятся. И опять же  по
велению бумаги. Потому я предлагаю лишить нашу бюрократию бумаги!
     - Как так лишить? - удивился Белосельский.
     - Физически.  Не давать им больше бумаги. А не будет бумаги, им не на
чем будет писать инструкции и запреты, а вам не на  чем  будет  составлять
для них отчетность.
     - Но как?
     -  Вы  не  можете  закрыть  все  учреждения,  вы  не  можете  выгнать
бюрократов на улицу.  Но в вашей власти отказать им в бумаге.  Вся  власть
Советам!
     Слова мудрого Льва Христофоровича запали  Белосельскому  в  душу.  Не
сразу, а собрав вокруг себя сторонников, обдумав процедуру, он издал указ,
радостно встреченный всем населением:
     <Отныне и навсегда ни одно учреждение города Великий Гусляр не  имеет
права  держать  в  своих  стенах  никакой  бумаги,  кроме   туалетной    и
предназначенной для написания заявления об уходе  (по  листку  на  каждого
чиновника)>.
     Мы не будем описывать здесь, как сложно было перекрыть доступ  бумаге
в учреждения и конторы, как хитрили  и  изворачивались  руководители  этих
контор, как пришлось ставить добровольцев  на  городских  заставах,  чтобы
пресечь контрабанду бумаги из области и даже  из  Москвы.  Но  если  народ
решил, то народ справится!
     Бумажный поток был перекрыт.  Город вздохнул свободно. Бравые патрули
перехватывали  врывающийся  в  город  поток  бумаг  и  тут  же  сдавали  в
макулатуру.  Уже через две недели на эту макулатуру каждый  житель  города
получил по книге Дюма и собранию сочинений писателя Пикуля.
     С каким наслаждением шел утром на работу Корнелий Удалов, а также все
его сограждане! Они были уверены, что  никто  не  будет  отвлекать  их  от
созидательного труда. И производительность этого труда резко возросла.
     Учреждения затаились.  В их недрах шли бесконечные совещания, но  так
как протоколы приходилось  вести  на  туалетной  бумаге,  они  оказывались
недолговечными  и  наутро  приходилось  совещание  повторять,   так    как
совещание, не оформленное протоколом, считается недействительным.
     Удалов с Белосельским со дня на день ждали  светлого  момента,  когда
откроются двери Горснаба, Горстата, Горотчета,  Горпромпроса,  Горплана  и
других контор, и оттуда выйдут сотрудники и сотрудницы, чтобы  сдаться  на
милость победителей и  перейти  к  станкам,  больничным  койкам,  классным
доскам и прочим местам, где так не хватает людей. Но двери не открывались.
     Прошла неделя. И вдруг Удалов, проходя по Пушкинской, увидел скромное
объявление.  Оно звучало так: <Горотчету на  постоянную  работу  требуются
каменщики, ткачи, вышивальщики, граверы и  чеканщики.  Оплата  по  ставкам
ведущих экономистов, тринадцатая зарплата гарантирована>.
     Сердце тревожно забилось.  И еще тревожней стало Удалову, когда он на
следующей улице увидел такое же объявление, вывешенное Горпромпланом.
     Худшие подозрения Удалова подтвердились в тот же  день.  Примерно  за
час до обеда к нему в контору вошли три дюжих молодца. Они волокли большую
гранитную плиту. На плите были тщательно выбиты буквы:


                                ИНСТРУКЦИЯ

               по учету использованной арматуры в пересчете
                на погонные метры и кубические сантиметры.

                                   Для служебного пользования.
                                   Срочно.
                                   Ответ предоставить в течение  24  часов
                                   под личную ответственность.


     Молодцы поставили плиту  к  стене.  Солнце,  заглянувшее  в  комнату,
осветило своими теплыми лучами глубоко выбитые строчки.
     - Распишитесь в получении, -  сказал  один  из  молодцов,  протягивая
Удалову медный лист и молоток с долотом. - Вот тут выбейте свою фамилию.
     До обеда Удалов выбивал по меди свою фамилию.  А из соседних  фабрик,
контор, магазинов  и  учебных  заведений  ответно  постукивали  молотки  -
руководители и директора расписывались в получении инструкций.
     Вместо обеда Удалов кинулся к Белосельскому.
     Тот был в трауре.  Стены его кабинета были заставлены разного размера
каменными плитами, медными и железными листами,  на  столе  лежали  грудой
шелковые и хлопчатобумажные свитки с вышитыми на них запросами,  жалобами,
анкетами и рекомендациями.
     Посреди кабинета стоял профессор Минц и сдержанно улыбался.
     - Ну что вы  улыбаетесь!  -  завопил  Удалов  с  порога.  -  Они  нас
победили! Лучше я буду расписываться на бумаге,  чем  как  египетский  раб
выбивать свою фамилию на твердых предметах.
     - Не падайте духом, Корнелий, - произнес Лев Христофорович. - И вы не
падайте, товарищ Белосельский.  Враг пошел  на  последние,  крайние  меры.
Значит, он слабеет.
     - Да вы посмотрите в окно, - сказал Николай. -  Отсюда  видно  -  они
беспрерывно куют и вышивают! Они все при деле! Они расширяют штаты.
     - А мы хитрее, - сказал Минц. - На прошлом заседании  вы  отказали  в
создании  кооператива  гранильщиков,  кооператива   вышивальщиц,    артели
чеканщиков?
     - Мы не отказали.  Мы перенесли вопрос на будущее, потому что не были
подготовлены нужные бумаги.
     - Вот именно! Бумаги! А теперь у нас нет бумаг!
     - А как же...
     - И ты туда же, Коля? - строго спросил Удалов.
     Лицо Белосельского озарила лукавая усмешка.
     - Верочка! - позвал  он  секретаршу.  -  Вы  можете  вызвать  ко  мне
председателей всех кооперативов? Сейчас. Спасибо.
     Через час, без единой бумаги, оперативно и решительно в  городе  были
организованы кооперативы чеканщиков, гранильщиков, каменщиков, вышивальщиц
и прочие добровольные организации, готовые внести свой  вклад  в  развитие
экономики и заработать при этом  больше,  чем  могли  заплатить  городские
учреждения, даже с учетом тринадцатой зарплаты.
     Бюрократия лишилась рабочих рук.
     Прошло еще пять дней. Жизнь в городе текла спокойно. Новых инструкций
не появлялось.
     Утром во вторник Удалов сказал жене Ксении:
     - Ксюша, наша титаническая борьба  с  бюрократией  кончилась  в  нашу
пользу. Бюрократия потерпела поражение!
     И тут из другой комнаты вышел сын Удалова, подросток Максимка.
     - Папа, - сказал он, - мы в поход не пойдем.
     - Почему же? - удивился Корнелий. - Ты же так готовился.
     - Вчера приходил к нам один дядя из Горпромплана и всем нам предложил
заработать.
     - Вам? На каникулах?
     - Папа, - сказал Максимка, - ты совершенно не следишь за  дискуссиями
о просвещении.  Пора наконец приблизить школу к  жизни.  Наше  образование
находится  в  критическом  положении.  Я  не  хочу  быть  недорослем!  Мой
сверстник в Соединенных Штатах зарабатывает  на  каникулах  сотни  и  даже
тысячи долларов, разнося молоко и газеты!
     - Остановись! - закричал  Удалов.  -  Все  стали  образованные!  Иди,
зарабатывай. Но честным трудом!
     - Я понял, папа, - сказал  Максимка,  -  если  мне  предложат  что-то
бесчестное,  я  откажусь,  даже  если  на  эти  деньги  я  мог  бы  купить
мотороллер.
     Вечером они встретились с сыном за ужином.
     - Ну и что, сынок? - спросил Удалов.
     - Очень интересная идея, - ответил Максимка. - Все мы будем  работать
курьерами.
     Удалов искренне рассмеялся.
     - Какими же вы будете курьерами, если бумаг нету?
     - А мы и будем бумагами, - ответил сын.  -  Каждый  из  нас  получает
номер.  Я, например, исходящий 18-24 от 14  июня.  Состою  из  шестидесяти
пунктов и завтра с утра направляюсь в область.
     - Не выйдет, -  ответил  Удалов,  все  еще  не  в  силах  поверить  в
дьявольскую выдумку Горпромплана. - Ты не запомнишь все пункты.
     - Запомню, - улыбнулся подросток.
     Он вытащил из кармана длинную тонкую  веревку,  от  которой  отходили
короткие веревочки с множеством узелков.
     -  Письмо  туземцев  майя,  -  пояснил  он  отцу.  -  Докладывая  мое
содержание, я пользуюсь этим письмом как подсказкой. Показать?
     - Ну... - неуверенно сказал Удалов.
     Максимка встал в позу, потянул пальцами  конец  веревки  и  монотонно
заговорил:
     -  Исходящий  18-24  от   14    июня.    В    областное    управление
Главпромпланстройкомплекта заместителю подзаведующего сектором  вторичного
учета товарищу Богаткину Гы Мы...
     - Хватит, - махнул рукой Удалов. - Сдаюсь.  Боюсь только, что они там
тебя заприходуют, пришьют к делу, положат на полку и забудут покормить.
     Сын только  отмахнулся.  Он  ходил  по  комнате,  перебирал  пальцами
веревочки и тихо бубнил.
     Наутро Удалов, проходя мимо открытых окон  Горучетинспекции,  услышал
доносящееся оттуда бормотание.  Он  остановился,  заглянул  внутрь.  Перед
начальственным столом стояла девчушка лет десяти и послушно  повторяла  за
начснабом Лапкиным, которого Удалов давно знал:  <Пункт  третий:  поручить
руководителям  нижних  управленческих  звеньев...  Не  упадочнических,   а
управленческих, девочка! Если не запомнишь до обеда, мы  с  тобой  лишимся
компота>.
     На автобусной остановке в ожидании  машины  в  область  томилось  два
десятка школьников с веревочками в руках...
     Трое юношей и первоклассник в очках ждали Удалова в конторе.
     Они были вежливы, но настойчивы. Удалову пришлось выслушать их тексты
и послания соответствующих организаций. Затем Удалов покорно спросил:
     - А где расписываться? В получении?
     - Если есть круглая печать, - ответил один из ходячих  документов,  -
ставьте мне на лоб.
     - На лоб?
     - Разумеется, чтобы видно было.
     Удалов улыбнулся. Он достал из стола круглую печать, густо намазал ее
чернилами и злорадно припечатал круглые лобики детей.
     - Пускай теперь вас папы с мамами отмывают! - сказал он.
     Но когда подошел к очкастому первокласснику, рука его не поднялась:
     - А еще куда можно? - спросил он.
     Мальчик протянул ему ладошку. И Удалов припечатал ладошку.
     Весь день по городу шастали входящие и исходящие. У некоторых детишек
на лобиках стояло уже по  три-четыре  печати.  А  на  щеках  были  подписи
фломастерами.
     Удалов перестал улыбаться.
     А когда вечером вернулся из  города  усталый  Максимка,  лоб  и  щеки
которого были густо разукрашены штампами и печатями,  он  собственноручно,
несмотря на громкие вопли мальчика, который  лишался  честно  заработанных
денег, отмыл его в ванной так, что разве что кожа не слезла.
     Впрочем, эта  же  сцена  повторилась  во  многих  домах,  что  сильно
обесценило детей в качестве документов.
     А на следующий день после короткого и бурного совещания в Гордоме все
дети города были отправлены в палаточный лесной городок, который мгновенно
выстроили родители.
     - Ну вот, вроде и все, - сказал Удалов еще через день.
     Ему только что позвонил Коля Белосельский,  который  сообщил,  что  к
нему прорвались курьеры из области.  Один принес инструкцию, вырезанную из
березовых листьев, второй прямо в кабинете снял майку  и  показал  письмо,
написанное на его животе. Следовательно, в других городах и даже в области
почин великогуслярцев был подхвачен.
     - Титаническая борьба подошла к концу, - сказал Удалов жене, уходя на
службу.
     - Ты мне это уже говорил, - ответила Ксения. -  Погоди,  они  еще  не
сдались.
     Удалов только отмахнулся от пророческих слов супруги.
     Светило солнце, пели птицы, впереди гудели автомобили.
     На центральной площади города, обширной и заасфальтированной,  что-то
происходило.
     Машины  и  автобусы,  которые  намеревались  было  пересечь  площадь,
вынуждены были остановиться.
     Туда, на площадь, чиновники из различных учреждений, здания которых и
окружали площадь, выносили свои столы. Сотни столов, тысячи столов...
     Руководители  учреждений  и  контор,    руководствуясь    планчиками,
нарисованными на клочках туалетной бумаги, указывали, где ставить столы.
     Удалов остановился на краю площади среди зевак, стараясь понять,  что
же замыслила гибнущая бюрократия.
     Постепенно  стал   вырисовываться    рисунок,    согласно    которому
устанавливались столы. В сумме они составили три громадные буквы:


                                  


     Затем по команде сотрудники уселись за столы и стали смотреть в небо.
     Удалов тоже посмотрел в небо. Небо было голубым и пустым.
     - Чего вы хотите? - спросил он у ближайшего чиновника.
     - Нам не объясняли, - ответил тот. - Сказали, чтобы сидеть  и  ждать.
Начальству виднее.
     Начальство с Удаловым разговаривать не стало.
     Удалов поднялся к Белосельскому.  Белосельский  был  встревожен.  Они
стояли у окна, и буквы  были отлично видны.
     Подошел Минц.
     - Глупо, - сказал он. - Если они надеются на область, то там идут  те
же процессы.
     - Знаю, - сказал Белосельский. - По всей стране идут процессы. Но все
равно на сердце тревожно.
     И в этот момент сверху послышался ровный нарастающий гул.
     Темные быстрые тени мелькнули над площадью.
     Одна за другой между буквами тревожного послания опускались  летающие
тарелочки.  На  них  были  опознавательные  знаки,  которые  были  Удалову
знакомы.
     - Эта с Альдебарана, - сказал он, глядя, как  открывается  люк  и  из
первой тарелочки выходят трехногие зеленые пришельцы с портфелями. - А это
с альфы Водолея.
     Из второй тарелочки выползли крабовидные существа в черных костюмах.
     Вот открываются люки в третьей, пятой, двадцатой тарелочках...
     Один из пришельцев, крупного размера, с  четырьмя  щупальцами,  вынул
из-за пазухи микрофон, и его голос раскатился над площадью:
     - Дорогие братья! Узнав о том, в каком катастрофическом положении  вы
находитесь, и увидев ваш сигнал бедствия, мы по зову  сердец  откликнулись
на  вашу  беду.  Мы,  представители  могучих  организаций  и    учреждений
Альдебарана,  Сириуса,  Паталипутры  и  многих  других  разумных    миров,
доставили нашу скромную помощь. Вы не одиноки, друзья и коллеги!
     Под аплодисменты гуслярских чиновников пришельцы  стали  выносить  из
тарелочек толстые стопки бумаги,  копирки,  ксероксы,  новенькие  печатные
машинки...
     Чиновники смирно и деловито выстраивались в очередь, и каждый из  них
получил достаточно бумаги, чтобы завалить Удалова с головой.
     - Да, - сказал Минц, - мы потерпели поражение.
     - Титаническое поражение, - сказал Удалов.
     Белосельский не выдержал. Он заплакал.
     - Коля, - сказал Удалов, кладя руку на плечо другу. - Не падай духом.
И на Альдебаране мы с тобой отыщем союзников.
     - А они... они... из соседней Галактики...
     - Мы и до соседней Галактики доберемся.



    Кир Булычев
    Письма разных лет

    18 января 1978 г Москва

    Дорогой Виктор Сергеевич!

    Я  давно  не  писала  Вам, не от лени, а потому что было некогда. Мы все
    трудимся  (меньше,  чем  хотелось  бы)  и суетимся (больше, чем надо). К
    тому  же  осень  у  меня выдалась неудачная. Мама на два месяца слегла с
    воспалением  легких,  потом  свалился  сын  с  жестоким  гриппом, лучшая
    подруга  разводилась с мужем и вела со мной многочисленные беседы о том,
    что  все  мужики  -  сволочи  (я  это  подозревала  и  раньше, но не так
    формулировала).  Так  что  из  лаборатории  я  неслась  по  магазинам  и
    аптекам,  затем  принималась  врачевать  моих  болезных.  И  когда  всех
    утешишь  и освободишься, возникает ощущение, что в глазах у тебя песок -
    мечтаешь,  как  бы  поспать  хотя  бы  часов  шесть. Но надо садиться за
    работу  -  в  основном, пустяковую, - накатать рецензию, прочесть чью-то
    диссертацию,  или  готовить  годовой  отчет... К тому же надо мной живет
    строгая  соседка.  Если  я  печатаю  на  машинке  после одиннадцати, она
    возникает  и халате и папильотках, грозит мне милицией и постановлениями
    горисполкома.  Я уж уносила машинку на кухню, ставила ее на две подушки,
    но...  У  меня  подозрение,  что  соседка специально холит по квартире и
    ждет,  когда  я начну нарушать. Иначе ей, одинокой женщине, жить скучно.
    Приходится  мне  вставать  на  рассвете  и накачиваться кофе - все равно
    раньше, чем привыкла, не заснешь.

    Не  думайте,  что  я  избрала  Вас  в  качестве пуховой жилетки и орошаю
    теперь  слезами.  В  конце  концов  каждый  из нас, как говорил какой-то
    вымерший   мудрец,   имеет   то   правительство,  которого  заслуживает.
    Очевидно,  во  мне  живет  некое мазохистское начало, иначе зачем бы мне
    соглашаться на эти рецензии и оппонирования?

    Меня  заставил "взяться за перо" странный феномен, который я наблюдала в
    последние дни. И тут я жду Вашего просвещенного мнения.

    Сначала  я  решила, что у меня начались галлюцинации. Нет, так Вы ничего
    не поймете. Следует изложить предысторию проблемы.

    Три  года  назад  мой  муж  был  в  Индии.  Там  он, движимый не столько
    прихотью,   сколько   желанием  не  отстать  от  товарищей,  приобрел  у
    охотников  и  провез контрабандой двух лемуров. (Наверно, в Москве живет
    немало  экзотических животных, по павших к нам подобными, большей частью
    нелегальными  путями.) Провез он их в черных мешочках, в карманах плаща.
    Лемуры  смирились  с  таким  унижением  и  на  таможне вели себя смирно.
    Поначалу  эти зверьки меня умилили. Очевидно, природа специально сделала
    их  такими, лишив прочих средств защиты от хищников. Я допускаю, что при
    виде  тонкого  лори (к этому виду относились наши жильцы) даже задубелое
    сердце  тигра  вздрагивает,  он потупляет свой кровожадный взор и уходит
    охотиться на буйвола.

    Представьте  себе существо размером с белку, без хвоста, покрытое густой
    короткой  серой  шерстью,  с тонкими, паучьими ручками и ножками (именно
    ручками  и ножками, потому что у лориков совершенно человеческие пальцы,
    с  ноготками  в  квадратный  миллиметр).  Значительную часть их курносых
    физиономии  занимают  громадные  карие  глаза,  полные  такой укоризны и
    покорного   страха,  что  гости,  поглядев  на  наших  жильцов,  тут  же
    понимают,  что  только  крайне  жестокий,  отвратительный  человек может
    содержать  этих  крошек  в неволе. Наши жалкие оправдания в том, что муж
    купил  лориков  у охотников, которые ловят их, чтобы снимать шкурки, что
    мы   их   кормим,   держим  в  тепле  и  так  далее,  тол