крутил головой, стараясь увидеть  девушку.
На высокий берег тянулась  деревянная  лестница.  Наверху  горели  огоньки
окраинных домов, по откосу росли кусты - но девушки нигде не  было.  Мирон
Иванович огорчился и чуть  не  дал  отвезти  себя  домой  на  директорской
машине.  Но наверху лестницы он вдруг заупрямился  и  заявил,  что  пойдет
домой пешком.
     - Ладно, - сказал директор, -  гуляй,  пока  молодой,  в  машине  еще
наездишься.
     Заместитель директора засмеялся этой шутке.
     Машина уехала,  Мирону  Ивановичу  не  хотелось  уходить,  надо  было
справиться с разочарованием. И тут он услышал голос:
     - Вы заставляете себя ждать.
     - Ой, - обрадовался Мирон Иванович. - Неужели вы  меня  дождались?  Я
этого даже не ожидал. Знаете, это как... как небо в алмазах.
     - Преувеличение, - сказала девушка, и  в  ее  голосе  Мирон  Иванович
уловил улыбку. - Вы меня проводите?
     - Если бы вы знали, - сказал Мирон Иванович  доверчиво,  -  как  было
трудно уйти.  Вы поймите меня правильно. Они такие милые  люди,  а  иногда
чувствуешь необходимость общения.
     - Милые? - сказала девушка, будто а сомнении.
     Она пошла по набережной, Мирон Иванович в два шага догнал ее  и  стал
размышлять, имеет ли он моральное право взять ее под руку  или  это  будет
нетактично.
     - Вы их не знаете? - сказал Мирон Иванович. - Вы местная?
     - Нет.
     - А как вас зовут? А то получается смешно, вы меня знаете,  а  я  вас
нет.
     - Меня зовут Таней, - сказала девушка.
     - Вы на каникулы приехали?
     - Простите, Мирон Иванович, - сказала девушка, - но  разговор  сейчас
не обо мне.
     - Конечно, - согласился Мирон Иванович и вдруг понял, что ему  нельзя
взять девушку под руку - что-то в ее голосе запретило ему это сделать.
     - О чем же? - спросил он.
     - Разговор пойдет о ваших ошибках, - сказала девушка.
     - Правильно, - согласился Мирон Иванович. - Грешен. Ошибался.
     - Вы еще можете исправиться, - сказала девушка.
     - Надеюсь, - сказал Мирон Иванович и взял девушку под руку.
     Та освободила руку, без враждебности,  но  очень  равнодушно,  словно
смахнула бабочку.
     - Я весь внимание, - сказал Мирон Иванович, совсем не обидевшись.
     - Сегодня вы наконец-то решились снести часовню.
     - Часовню? А, часовню? Это непринципиально.
     - Вам ее не жалко?
     - Жалко, - сказал Мирон Иванович. - Очень  жалко.  Она  такая  милая.
Чудесная часовня. Но мешает движению.
     - Так вот.  Мирон Иванович, -  сказала  девушка.  -  Часовню  мы  вам
сносить не дадим.
     - Ну и отлично, - согласился Мирон Иванович.  Ему совсем не  хотелось
ссориться с девушкой. - А у вас платье так нежно светится.  Как  вы  этого
добиваетесь?
     - Вы меня поняли?
     - Я вас понял. Пускай стоит.
     - Значит, вы ничего не поняли.  Вы отлично знаете, что в понедельник,
пользуясь вашим потворством, директор завода часовню снесет.  А вы  потом,
когда приедет  Елена  Сергеевна  или  когда  к  вам  прибегут  возмущенные
пенсионеры, разведете руками и будете отчаянно доказывать, что  часовни  и
не было, а если была, то никому не нужная.
     - Не было? А может, мальчика и не было? - Мирону Ивановичу эта  мысль
понравилась. Он даже засмеялся. Потом сказал:
     -  А  Елену  Сергеевну  вы  тоже  знаете?  Чудесная  женщина.   Такая
патриотка. На пенсию ей пора.
     - Елена Сергеевна вам мешает, - согласилась задумчиво  девушка.  -  И
очень хорошо делает.
     - Нехорошо, - сказал Мирон Иванович. - Она стоит на  пути  прогресса.
Безобразие какое-то. Такая чудесная, а стоит на пути прогресса.
     Они  вышли  на  замощенную  часть  набережной.  Одноэтажные   домики,
глядевшие на речку маленькими, светящимися  голубым  телевизионным  светом
глазками, кончились. Пошли дома каменные, двухэтажные. Пока они еще стояли
редко - потеснее они столпятся у центра,  за  гостиными  рядами.  С  речки
тянуло холодком, комары не  приставали,  набережная  была  совсем  пустой,
никто  не  гулял,  потому  что  по  телевизору  показывали  третью   серию
французского фильма о любовных связях Берлиоза.
     Они миновали церковь Святого духа, повернули на Гоголевскую улицу.  И
тогда Мирон Иванович понял, что они гуляют не без цели, а  приближаются  к
часовне.  Ему показалось, что приход сюда был его инициативой, и потому он
сказал:
     - Вот о ней мы и спорили.  Никакой  ценности,  а  углом  вылезает  на
улицу.
     Купол часовни давно исчез, она была крыта двухскатной железной крышей
и покрашена в желтый казенный цвет.  Над  дверью,  сохранившей  еще  следы
лепнины, была  прибита  вывеска:  <Мастерская  по  ремонту  обуви>.  А  по
сторонам двери, у  маленьких  окошек,  были  прикреплены  щиты,  где  были
изображены всякие виды обуви и  написано:  <Ремонт  срочный  и  в  течение
недели>.  Часовня вылезала углом на проезжую часть, потому  что  построили
ее, когда улица была куда уже.  За часовней начинался  забор,  за  которым
стоял кран, - там была  строительная  площадка  заводоуправления.  Фонарь,
горевший на вершине крана, казался звездочкой.
     - Я вам честно скажу, Таня, - произнес Мирон Иванович, - у меня  есть
тщеславие.  Вы думаете:  вот  архитектор,  наверное,  неудачник,  живет  в
городишке, черт знает где, - это неправильно. Я, как настоящий полководец,
- я ношу в сумке маршальский жезл.
     И Мирон Иванович похлопал себя по карману пиджака.
     - А зачем? - спросила девушка.
     Они стояли перед сапожной мастерской, порывы ветра дергали край плохо
прикрепленной вывески, и та мелко дрожала, а иногда била по штукатурке.
     - Другие мои сверстники, даже более талантливые, просиживают штаны  в
больших душных комнатах  столичных  мастерских,  воплощая  чужие  идеи.  В
тридцать, в сорок лет они остаются мальчиками на побегушках.  А ради чего?
Чтобы перейти  площадь  и  попасть  в  зал  Чайковского  на  симфонический
концерт? Нет, я хочу всегда быть первым. Сегодня в Великом Гусляре, завтра
в области. И я вернусь в Москву - победителем!
     - Я сделаю все, чтобы так не случилось, - сказала девушка.
     Мирон Иванович  не  понял,  надо  ли  улыбнуться  или  обидеться,  но
предпочел улыбнуться, хотя улыбка вышла неуверенной.
     - Если вы решили оставить меня здесь, потому что сами остаетесь, я не
возражаю, - сказал он и снова протянул руку, но Таня сделала маленький шаг
в сторону, будто ветер  отнес  ее  как  лепесток.  Рука  Мирона  Ивановича
повисла в воздухе, потом он указал ею на часовню и сказал:
     - Что ее стоило снести сто лет назад? Никто бы не  возмущался,  никто
бы не бил в барабаны общественности. Старое должно уступать дорогу.
     - Чему?
     - Новому.
     - Вот этому? - Таня показала на  забор,  за  которым  спал  подъемный
кран.
     - Именно. Хотите посмотреть? Там уже вышли на нулевую отметку.
     - Нет, не хочу, - сказала девушка. - Мне некогда.
     - А я думал, что мы гуляем.
     - Это вы гуляете.
     - Странно. Самое удивительное свидание, которое было в моей жизни.
     - Теперь послушайте меня, - сказала Таня. - А то вы все  говорите,  а
дело не двигается.
     - Пожалуйста, - согласился Мирон Иванович. - Пойдемте тогда в  сквер.
Там лавочки.
     - Что вы знаете об этой часовне? - спросила Таня, будто и не  слышала
приглашения.
     - Старая, - сказал Мирон Иванович серьезно, так как вопрос был  задан
серьезно. - Если что и было, то ничего не осталось. И очень нам мешает.
     - Эта часовня,  -  Таня  подошла  к  ней  поближе  и  дотронулась  до
обрамления узких окошек, - одно из первых каменных зданий такого  рода  на
севере России.  Построена  она  в  четырнадцатом  веке.  Уже  поэтому  она
уникальна. Это самое старое каменное здание в городе.
     - Вы архитектор или историк? - спросил Мирон Иванович.
     - Я генетик, - ответила Таня. - Часовню, конечно,  перестраивали,  но
внутренний план и стены, к счастью, полностью сохранились. Зайдите внутрь.
     - Нельзя, - сказал Мирон  Иванович.  -  Заперто.  Там  чужие  ботинки
лежат. - И он тихо засмеялся.
     - Нам с вами не нужны чужие ботинки, - строго возразила девушка.  Она
подошла к двери, что-то сделала с замком, и дужка его послушно отвалилась.
Таня вынула дужку из скобы и отворила дверь.  Дверь  тяжко  заскрипела,  и
Мирон Иванович вдруг захотел убежать, потому что никогда еще не  взламывал
дверей.
     - Таня! - прошептал он. - Не надо!
     - Заходите, - сказала Таня, войдя в сапожную  мастерскую  и  уверенно
зажигая свет, как зажигают вернувшись домой.
     Часовню пополам разделяла стойка, по эту сторону  стояли  стулья  для
тех заказчиков, которые в ожидании срочного ремонта сидят, поджав под себя
ноги или поставив носки на газеты, расстеленные на полу.  За стойкой  были
видны два станка, рабочие столы сапожников и во всю заднюю стену - полки с
ячейками. В ячейках, выставив носки наружу, стояли парами ботинки и туфли.
Мирону Ивановичу приходилось здесь бывать, но только днем,  когда  заходил
починить ботинки.  Тогда здесь было шумно, людно,  сильно  пахло  лаком  и
кожей. Сейчас почему-то даже запахи сапожной мастерской куда-то исчезли.
     - Таня, - сказал Мирон Иванович, - там на  стройке  есть  сторож.  Он
услышит, и будут неприятности.
     - Посмотрите на потолок. Видите эти своды? - сказала Таня;
     Мирон послушно посмотрел наверх и подумал,  что  потолок  давно  пора
покрасить.  Он в самом деле был сводчатым, и в  плавных  линиях  его  была
неправильность, будто его не выкладывали из кирпичей, а лепили из глины.
     - Таня, - сказал Мирон Иванович, - давайте там, в сквере, поговорим.
     При ярком свете  лампы  Таня  была  куда  менее  романтичной,  чем  в
ресторане или на улице.  И глаза у нее оказались меньше, чем десять  минут
назад. И в движениях девушки была какая-то сухость, точность, словно яркий
свет сорвал с нее вуаль и ограничил ее в пространстве жесткими линиями.  И
платье не светилось. Обычное голубое платье.
     - Под моими ногами, - сказала Таня, топнув по истертым,  крашенным  в
шоколадный цвет доскам пола, - на глубине  полуметра  находится  настоящий
пол часовни.  Он представляет  собой  мозаику.  Уникальную  мозаику  конца
четырнадцатого века. Это вам что-нибудь говорит?
     - Я ухожу, - сказал Мирон Иванович.
     - Сейчас пойдем, не волнуйтесь.  Сторож спит. А если  снять  все  эти
слои  белил  и  штукатурки  со  стен,  то  вы  увидите  чудесные   фрески,
повествующие о жизни Николая Мирликийского. А почему именно Николая?
     - Ума не приложу, - сказал Мирон Иванович, глядя  на  голубые  стены,
покрашенные масляной краской до уровня груди.
     -  Потому  что    Николай-угодник    -    покровитель    моряков    и
путешественников.  А эта часовня  была  знаменита  тем,  что  именно  сюда
приходили те отважные путешественники, что отправлялись в путь из Великого
Гусляра в Сибирь или на Камчатку.  Здесь  они  просили  покровительства  у
святого.  Здесь они проводили последние минуты. Неужели у вас не  дрогнуло
сердце?
     Мирон Иванович пошел к двери и, выйдя, вкусил свежий  ночной  воздух,
пропитанный ароматом цветущей липы, закурил, глядя на синее звездное небо.
Ему было грустно, потому что  лучше  бы  он  поехал  на  машине  вместе  с
директором завода, посидели бы у  него,  поговорили.  Любая  романтика  не
выдерживает яркого света, сказал он себе.  И это очень обидно. Не  хватало
еще  очередной  краеведши,  которая  решила  обольстить  архитектора  ради
никчемной часовни.
     Он услышал, как Таня запирает часовню.
     - Давайте я вас провожу домой, - сказал он скучным голосом.
     - Лучше я вас провожу, - ответила Таня так, что Мирон Иванович  сразу
подчинился и даже обрадовался такому предложению,  потому  что  ему  очень
хотелось домой, и он уже боялся, что не успеет выспаться перед  завтрашней
рыбалкой.
     Они пошли по улице, и Таня шла  уверенно,  словно  знала,  где  живет
Мирон Иванович.  Впрочем, он не удивился бы теперь и этому - в  Тане  была
очевидная, никак не связанная с романтикой цель, и эта цель была неприятна
Мирону  Ивановичу.  Он  шел  на  некотором  расстоянии  от  Тани,  как  бы
подчеркивая, что не испытывает к  ней  никакого  влечения,  а  если  ей  и
показалось что-то ранее, то это была ошибка.
     - У меня такое впечатление, - сказала Таня, - что я вас не убедила.
     - В чем?
     - В том, что часовню нельзя сносить.
     - Почему нельзя? Потому что вы придумали сказку о  мозаичном  поле  и
каких-то фресках? Я могу  такое  придумать  про  любую  развалину  в  этом
городишке.
     - Елена Сергеевна еще не все знает об этой часовне, но она уже  нашла
документы о ее освящении.
     - Елена Сергеевна найдет любые документы, - Мирон  Иванович  старался
не раздражаться, - потому что ее святая цель превратить Великий  Гусляр  в
мертвый музей, куда  бы  приезжали  оголтелые  туристы,  ахали  и  щелкали
аппаратами.
     - Почему же оголтелые?
     - Да потому что турист у себя дома живет в нормальном высотном  доме,
пользуется водопроводом и ездит по широким  улицам.  Ему  и  в  голову  не
приходит, что здесь тоже живут люди, не менее его склонные  к  комфорту  и
прогрессу.
     - Кто вам мешает строить дома не на месте старых, а в стороне?
     - А вам известно, Танечка (слово <Танечка> было лишено всякой  ласки,
оно было куда официальное нежного - <Таня>), что такое  коммуникации?  Вам
известно, сколько стоит городское строительство, вы слышали  что-нибудь  о
транспорте? Знаете что, - наконец-то Мирону  Ивановичу  удалось  распалить
себя справедливым негодованием, - занимайтесь своей генетикой и не мешайте
тем, кто строит вам дома.  Если каждый будет лезть в  чужие  дела,  мы  ни
черта не сделаем!
     - Это не чужое дело, - сказала Таня и чуть улыбнулась при этом. - Это
наше общее дело.
     - Если вы намерены читать  мне  лекцию,  можете  сэкономить  время  и
усилия.  Я все читал. Я все  знаю.  Я  не  меньше  вас  берегу  природу  и
культурное наследие.  Но нельзя же держаться за это  культурное  наследие,
как за соску. Мы выросли из колыбели!
     - Ах вот вы какой!  -  сказала  Таня  заинтересованно.  -  А  на  вид
кажетесь мягким, даже растяпой.
     - Спасибо.
     - Вы знаете, что будет на месте этой часовни?
     - Знаю.  Стоянка для автомобилей. К  тому  же  мы  наконец-то  сможем
спрямить улицу.
     - А палаты, которые стояли раньше за часовней, вы уже снесли.
     - Какие, к черту, палаты? Там стоял барак.
     - Не надо мне врать,  -  сказала  Таня  учительским  голосом.  -  Вам
удалось их снести, потому что вы вместе с вашими  новыми  друзьями  смогли
доказать, что реставрировать их обойдется дороже, чем построить заново.  И
вы победили Елену Сергеевну.
     - Вот видите! - сказал Мирон Иванович.
     Такая осведомленность девушки была безобразной, потому что решение  о
сносе каменных бараков, которые Елена Сергеевна упорно именовала палатами,
не было обнародовано.
     - Ну вот и ваш дом, - сказала Татьяна.
     Они дошли до трехэтажного типового дома, в котором у Мирона Ивановича
была небольшая квартира. А он и не заметил, как дошли.
     - Тогда спокойной ночи, - сказал Мирон Иванович.
     - Может, посидим на скамеечке? Или вам уже расхотелось?
     - Мне спать пора.
     - Чтобы завтра браконьерствовать?
     - Не надо громких слов. Завтра мы едем на рыбалку.
     - Знаю я эту рыбалку, - сказала Таня и села на скамеечку. - Садитесь.
     - Нет.
     - Я вам сказала - садитесь! Пока вы надеялись,  что  будете  со  мной
целоваться, вы никуда не спешили.
     - Пять минут, - сказал Мирон Иванович.
     Он сел.
     - Знаете что, - сказала  Таня,  -  если  вы  согласитесь  не  сносить
часовню, я вас поцелую. Честное слово.
     - Дешево цените мою принципиальность, - сказал Мирон Иванович.
     - Да поймите же, принципиальный архитектор. Я знаю куда больше вас. Я
знаю, что часовню вы не снесете, мы вам этого не позволим.  Я знаю, что вы
не поедете завтра на рыбалку, потому что в шесть утра  вам  позвонит  этот
толстяк - ну как его, заместитель директора, и все отменит.
     - Не думайте, что вы меня заинтриговали. -  Мирон  Иванович  в  самом
деле не был заинтригован. Он клял себя за слабость - надо было сразу резко
сказать ей - ухожу! - и уйти.
     - Я не интригую.  Неужели вы думаете, мы будем тратить время и  силы,
для того чтобы я сидела с вами на лавочке или гуляла под луной?
     - Тогда идите спать.
     - Последний раз обращаюсь к вашему разуму - спасите часовню.
     - Глупости.  Часовня нам мешает. Она никому  не  нужна.  Мы  возводим
города будущего, башни из стекла и сборного бетона.
     - Я вам  гарантирую,  что  эта  часовня  переживет  ваши  шедевры  из
сборного  бетона,  потому  что  они,  в  сущности,  времянки.  Стандартные
времянки, собранные за неимением лучшего.  Пройдет совсем немного времени,
и строительство снова станет созданием прекрасного.
     - У нас с вами разные вкусы.
     - Не сравнивайте, потому что у вас нет никакого  вкуса.  Откуда  быть
вкусу у человека, лишенного корней?
     - Все, - сказал Мирон Иванович. - Мне это надоело.
     - Если бы вы знали, как вы мне надоели, -  сказала  девушка.  -  Ведь
такие убогие люди, как вы, думающие только о сегодняшней  выгоде,  о  том,
чтобы посидеть в ресторане с заказчиком и выполнить план, - это они снесли
в этом городе шесть церквей, гостиные ряды  и  не  счесть  сколько  старых
домов, созданных людьми, которые знали, что такое красота.
     - Зачем же обвинять меня в  перегибах  тридцатых  годов?  -  удивился
Мирон Иванович. - Это нечестно.  Я сам выступал за реставрацию  крепостной
башни.
     - К счастью, ваше поколение - последние истребители русской культуры.
     - Вы надеетесь, что придут другие? Лучше?
     - Я убеждена.
     - Что ж, подождем, - сказал Мирон Иванович. - Спокойной ночи. - Он не
знал, надо ли прощаться за руку, потом решил, что не надо, кивнул и  пошел
к подъезду.
     Таня догнала его в дверях.
     - Погодите, - сказала  она.  -  Я  вам  только  покажу  один  снимок.
Надеюсь, это останется между нами.
     Она  протягивала  ему  цветную  фотографию  размером  в  открытку.  В
подъезде было светло, и Мирон  Иванович  явственно  разглядел  картинку  -
небольшую  приземистую  белую  церквушку,  с   куполом,    двумя    узкими
стрельчатыми, в глубоких нишах, окошками  и  низкой  дверью  под  тяжелым,
будто витым из ветвей порталом.
     - И что? - спросил он.
     - Это она, - сказала Таня. - Нравится?
     Мирон  Иванович  сразу  догадался,  что  если  иначе  сделать   окна,
восстановить портал да еще восстановить барабан и купол,  то  из  сапожной
мастерской получится памятник архитектуры.
     - Пришлось снять метр земли, - сказала Таня, - ведь  культурный  слой
здесь довольно толстый - зато сразу изменились пропорции, правда?
     Мирон Иванович заметил, что за часовней, там где  должен  возвышаться
корпус заводоуправления, видны только зеленые деревья.
     - Липа, - сказал он уверенно.
     - Почему?
     - Здания  нет.  Рисуете,  так  соблюдайте  историческую  правду.  Где
заводоуправление?
     - Снесли, пока совсем не развалилось.
     - Снесли? В прошедшем времени?
     Почему-то Мирон Иванович подумал о том, какие тонкие в доме стены,  и
соседи услышат, как он поздно  вечером  беседует  с  девушкой,  причем  на
странные темы. Поэтому конец вопроса он произнес шепотом.
     Девушка ничего не сказала, в руке у нее было еще две фотографии. Одна
изображала какой-то довольно грубый орнамент, вторая - белесую картинку  с
наивными волнами и кораблем, полным примитивных человечков.
     - Это мозаичный пол, - сказала девушка, - и фреска. Как видите, я вас
не обманывала.
     - Я не знаю, зачем вы все это  нарисовали,  -  сказал  шепотом  Мирон
Иванович, - но на мое решение эти фальшивки не окажут никакого влияния.
     Он чувствовал  себя  оскорбленным  судьбой  заводоуправления.  Совсем
неплохое получилось здание,  с