компенсировать это спортивными занятиями, голос  его
был настолько снисходителен, что я сказал:
     - Дайте мне мяч.
     Сказал я это в пустоту, в пространство, но уже знал, что у меня  есть
здесь верные поклонники, союзники, друзья - девушки  на  две  головы  выше
меня, но ценящие талант, какую бы скромную оболочку он ни имел.
     Девушка кинула мне мяч, и я, поймав его, тут же забросил в корзину  с
половины площадки, крюком, небрежно, словно всю жизнь этим занимался.
     И самый высокий баскетболист был разочарован и подавлен.
     - Ну дает! - сказал он.
     - Еще раз, - попросил тренер.
     Девушка кинула мне мяч, и я умудрился его поймать. Забросить его было
несложно. Надо было лишь представить, как он полетит. И он летел. И в этом
не было ничего удивительного.
     Толстый тренер вынул из заднего кармана тренировочных брюк с большими
белыми лампасами блокнот, раскрыл его и записал что-то.
     - Я ему кину? - спросил высокий баскетболист, который меня невзлюбил.
     - Кинь, - согласился тренер, не поднимая глаз от блокнота.
     - Ну лови, чемпион,  -  сказал  баскетболист,  и  я  понял,  что  мне
несдобровать.
     Я представил, как мяч понесется ко мне,  словно  пушечное  ядро,  как
свалит меня с ног и как засмеются девушки.
     - Поймаешь, - сказал баскетболист, - сразу кидай в кольцо. Ясно?
     Он метнул мяч, и  тот  полетел  в  меня,  словно  ядро.  И  я  сделал
единственное, что мне оставалось: отскочил на шаг в сторону.
     - Ну чего же ты? - Баскетболист был разочарован.
     -  Правильно,  -  кивнул  тренер,  закрывая  блокнот  и   оттопыривая
свободной рукой задний карман, чтобы блокнот влез на место. - Паса он  еще
не отрабатывал. Играть будете?
     - Как? - спросил я.
     Тренер поманил меня пальцем, и я послушно подошел к нему, потому  что
он знал, как манить людей пальцем, чтобы они безропотно к нему подходили.
     - Фамилия? - спросил он, вновь доставая блокнот.
     - Коленкин, - сказал я.
     - Вы что, серьезно? - обиделся баскетболист,  нависавший  надо  мной,
как Пизанская башня.
     - Я всегда серьезно, - ответил тренер.
     Как раз в тот момент я хотел было сказать, что не собираюсь играть  в
баскетбол и ничто не заставит меня выйти на  площадку  снова.  Но  высокий
баскетболист опять сыграл роль демона-искусителя. Мне очень  хотелось  ему
досадить. Хотя бы потому, что он обнял одну из сочувствующих  мне  девушек
за плечи, словно так было положено.
     - Так вот,  Коленкин,  -  сказал  тренер  строго,  -  послезавтра  мы
выезжаем. Пока под Москву, на нашу базу. Потом, может, в Вильнюс. День  на
сборы хватит?
     - Молодец, Андрей Захарович! - воскликнула девушка,  освобождаясь  из
объятий баскетболиста. - Пришли, увидели, победили.
     - Таланты, - ответил ей тренер, не спуская  с  меня  гипнотизирующего
взора, - на земле не валяются. Талант  надо  найти,  воспитать,  обломать,
если нужно. За сколько стометровку пробегаете?
     - Я?
     - Нет, Иванов. Конечно, вы.
     - Не знаю.
     - Так я и думал.
     - За полчаса, - вмешался баскетболист.
     - Ой, молчал бы ты, Иванов! - возмутилась вторая девушка.  -  Язык  у
тебя длинный.
     - А бросок хромает, - уел его тренер.
     - У меня?
     - У тебя. Коленкин тебе пять из двух десятков форы даст.
     - Мне?
     - Ну что ты заладил? Пойди и попробуй. И ты. Коленкин,  иди.  Кидайте
по десять штрафных. И чтоб все положить. Ты слышишь, Коленкин?
     И тут я понял,  что  совершенно  не  способен  сопротивляться  Андрею
Захаровичу. И лишь мечтал, чтобы пришел Курлов и увел меня отсюда.  И  еще
чтобы тренер не заставил меня тут же бежать стометровку.
     Мы вышли на площадку. Иванов стал впереди меня. Он был  зол.  Зол  до
шнурков на кедах, до трусов, которые как раз  помещались  на  уровне  моих
глаз.
     И я понял, что мне очень хочется, крайне желательно забрасывать  мячи
в корзину лучше, чем это делает Иванов, который, очевидно, только  этим  и
занимается с душой. Остальное - между прочим. А  кстати,  что  я  делаю  с
душой? Прихожу на службу? Сажусь за свой  стол?  Нет,  выхожу  покурить  в
коридор. Захотелось закурить. Я полез в карман за сигаретой, но мяч  мешал
мне, и я прижат  его  локтем  к  боку.  И  тут  же  меня  остановил  окрик
всевидящего тренера. Моего тренера.
     - Коленкин! О никотине забудь!
     - Не путайся под ногами! - рявкнул Иванов и  больно  толкнул  меня  в
живот коленом.
     Я сдержал стон. Отошел на шаг.
     Иванов обхватил мяч длинными пальцами, так что он исчез  в  них,  как
арбуз в авоське. Присел,  выпрямился  и  кинул.  Мяч  ударился  о  кольцо,
подпрыгнул, но все-таки свалился в корзину.
     - Плохо, Иванов, очень плохо, - сказал тренер.
     Моя очередь. Мяч сразу стал тяжелым, и руки вспотели. Я хотел бросить
его небрежно, но забыл мысленно проследить его полет, и мяч  опустился  на
землю у щита.
     Девушки охнули.  Тренер  нахмурился.  Иванов  улыбнулся.  А  я  решил
бороться до последнего.
     Больше я не промахнулся ни разу. Из десяти бросков  ни  разу.  Иванов
промазал четыре.
     И когда мы вернулись к тренеру, тот сказал:
     - Вот так, Коленкин. Только чтоб без  обмана  и  увиливаний.  Паспорт
твой я скопировал.
     Почему-то мой пиджак висел на ветке дерева рядом с тренером.  Значит,
хитрый Курлов вернулся и отдал тренеру мой пиджак. Какое коварство!
     - Вот тебе, - продолжил  тренер,  -  временное  удостоверение  нашего
общества. Формальности я сегодня вечером закончу. Вот, держи, не  потеряй,
официальное письмо начальнику твоей конторы. Сборы двухнедельные. Я думаю,
что он отпустит, тем более что ему будет звонок. Твоя контора, к  счастью,
в нашем обществе.
     Я  понял,  что  тренер  делил  все  организации   нашей   страны   по
соответствующим спортивным обществам, а не наоборот.
     - Вот тебе список, чего с собой взять:  зубную  щетку  и  так  далее.
Труднее всего будет форму подогнать. Ну ничего, придумаем.  Разыгрывающего
из тебя не получится, малоподвижен. Будешь центровым.  -  И  на  прощанье,
подталкивая меня к выходу, он прошептал: - Запомни, Коленкин.  Ты  -  наше
тайное оружие. На тебе большая ответственность. Зароешь талант в  землю  -
не простим. Из-под земли достанем.
     - Ну зачем же так, - сказал я  виновато,  потому  что  знал,  что  он
достанет меня из-под земли.
     Вернувшись домой, я долго звонил в дверь Курлову.  Но  он  то  ли  не
хотел открывать, то ли не пришел еще. Я решил зайти к нему попозже. Но как
только добрался до дивана,  чтобы  перевести  дух,  сразу  заснул,  и  мне
снились почему-то грибы и ягоды, а совсем не баскетбол,  как  должно  было
быть.
     Утром я шел на  службу  и  улыбался.  Улыбался  тому,  какое  смешное
приключение случилось со мной вчера на стадионе. Думал,  как  расскажу  об
этом Сенаторову и Аннушке, как они  не  поверят.  Но  события  развивались
совсем не так, как я наивно предполагал.
     Во-первых, у входа  дежурил  сам  заведующий  кадрами.  Шла  кампания
борьбы за дисциплину. Я о ней, разумеется, забыл и опоздал  на  пятнадцать
минут.
     - Здравствуйте, Коленкин, - сказал мне заведующий кадрами. - Иного  я
от вас и не ждал. Хотя, кстати, как уходить со службы раньше  времени,  вы
первый.
     И  тут  же  он  согнал  с  лица  торжествующее  выражение   охотника,
выследившего оленя-изюбря по лицензии, и вымолвил почти скорбно:
     - Ну чем можно объяснить, что весьма уважаемый, казалось бы,  человек
так халатно относится к своим элементарным обязанностям?
     Скорбь заведующего кадрами была наигранной.  Иного  поведения  он  от
меня и не  ждал.  И  мне  захотелось  осадить  его,  согнать  с  его  лица
сочувствующую  улыбку,  распространившуюся  от  округлого  подбородка   до
лысины.
     - Переутомился, - поведал я, хотя, честное слово, говорить об этом не
намеревался. - На тренировке был.
     - Ага, - закивал кадровик. - Конечно. Так и запишем. И каким же видом
спорта, если не секрет, вы увлеклись, товарищ Коленкин?
     - Баскетболом, - сказал я просто.
     Кто-то из сослуживцев  хихикнул  у  меня  за  спиной,  оценив  тонкий
розыгрыш, который я позволил себе по отношению к кадровику.
     - Разумеется, - согласился кадровик. - Баскетболом, и ничем другим. -
Он посмотрел на меня сверху вниз. - И это запишем.
     - Записывайте, торопитесь, - разрешил я тогда. - Все равно завтра  на
сборы уезжаю. Кстати, я попозже к вам загляну, надо будет оформить  приказ
о двухнедельном отпуске.
     И я прошел мимо него так спокойно и независимо,  что  он  растерялся.
Разумеется, он не поверил ни единому слову. Но растерялся  потому,  что  я
вел себя не так, как положено по правилам игры.
     - Коленкин! - крикнула из  дальнего  конца  коридора  Вера  Яковлева,
секретарь директора. - Скорее к Главному. Ждет с утра. Три раза спрашивал.
     Я оглянулся, чтобы удостовериться, что кадровик слышал. Он  слышал  и
помахал головой,  словно  хотел  вылить  воду,  набравшуюся  в  ухо  после
неудачного прыжка с вышки.
     - Здравствуйте, - кивнул мне Главный, поднимаясь из-за стола при моем
появлении. Смотрел он на меня с некоторой опаской. - Вы знаете?
     - О чем?
     - О сборах.
     - Да, - подтвердил я.
     - Не могу поверить, - удивился Главный. - Почему же вы никогда никому
не говорили, что вы баскетболист?.. Это не ошибка? Может, шахматы?
     - Нет, - сообщил я, - это не ошибка. Приходите смотреть.
     - С удовольствием.
     Я был совершенно ни при чем. Меня несла могучая река  судьбы.  Каждое
мое слово, действие, движение вызывало к жизни следующее слово,  движение,
привязанное к нему невидимой для окружающих цепочкой необходимости.
     Из кабинета директора я прошел к себе в отдел.
     - На кадровика  нарвался?  -  спросил  Сенаторов.  -  Если  уж  решил
опаздывать, опаздывай на час. Пятнадцать минут - самый опасный период.
     - А  еще  лучше  не  приходить  тогда  вообще,  -  добавила  Аннушка,
поправляя золотые волосы и раскрывая "Литературку".
     - Я уезжаю, - сказал я. - На две недели.
     - В командировку? - спросила Аннушка. - В Симферополь? Возьми меня  с
собой, Герман.
     - Нет.  -  Я  почувствовал,  что  краснею.  -  Я  на  сборы  еду.  На
спортивные. Готовиться к соревнованиям.
     - Ах, - вздохнула Аннушка, - сегодня не первое апреля.
     - Глядите, - заявил я, не в силах оттягивать  самый  тяжелый  момент.
Ведь эти люди знали меня ровно одиннадцать лет.
     Я  передал  Сенаторову  официальное   письмо   о   вызове   меня   на
тренировочные сборы, завизированное директором.
     - Так, - пробормотал Сенаторов, прочтя письмо.
     За окном на ветвях  тополя  суетились  какие-то  пташки,  солнце  уже
залило мой стол, который я давно собирался отодвинуть от  окна,  чтобы  не
было так жарко, но  мысль  о  столь  очевидном  физическом  усилии  раньше
отпугивала меня. Я подошел к столу, поднатужился и отодвинул его в тень.
     - Так, - продолжал Сенаторов. - Если бы я что-нибудь понимал.
     - Дай сюда, - попросила Аннушка. - Куда его отправляют?
     - Тренироваться.
     Аннушка хмыкнула, проглядела бумагу и сказала с  не  свойственным  ей
уважением в голосе:
     - Хорошо устроился.
     - Но я не устраивался, -  возражал  я,  чувствуя,  как  неубедительно
звучит мой голос, -  они  сами  меня  обнаружили  и  настояли.  Даже  шефу
звонили.
     - Тогда, - Аннушка возвратила мне бумагу, - если не  секрет,  что  ты
умеешь делать в спорте? Толкать штангу? Боксировать? Может, ты занимаешься
самбо, но почему ты тогда не в дружине?
     Я вдруг понял, что помимо своей воли  подтягиваю  животик  и  пытаюсь
выпятить грудь. И Аннушка увидела это.
     - Ага, ты орел, -  съязвила  она.  -  Ты  собираешься  бежать  десять
километров. Почему бы тебе  не  признаться  товарищам,  что  у  тебя  есть
знакомая врачиха, которая таким хитрым образом устроила тебе  бюллетень  в
самый разгар отпускного сезона, когда нам,  простым  смертным,  приходится
потеть здесь над бумажками?
     И я понял, что отвечать мне нечего. Что бы  я  ни  ответил,  для  них
будет неубедительно. И они будут правы.
     - Ладно, - кивнул я. - Пока. Читайте газеты.
     И то, что я не стал спорить, ввергло Аннушку  в  глубокое  изумление.
Она была готова ко всему - к оправданиям, к улыбке, к признанию,  что  все
это шутка. А я просто попрощался, собрал со стола бумаги и ушел.  В  конце
концов я был перед ними виноват. Я был обманщиком. Я собирался  занять  не
принадлежащее мне место в колеснице истории. Но почему не принадлежащее? А
кому принадлежащее? Иванову?
     Рассуждая так,  я  выписал  себе  командировку  на  спортивные  сборы
(директор решил, что  так  более  к  лицу  нашему  солидному  учреждению),
пытаясь сохранять полное спокойствие и  никак  не  реагировать  на  колкие
замечания сослуживцев. Новость о  моем  отъезде  распространилась  уже  по
этажам, и на меня показывали пальцами.
     - Защищайте честь учреждения, - сказал кадровик, ставя печать.
     - Попробую, - пообещал я и ушел.
     Я уже не принадлежал себе.
     Я ехал на электричке в Богдановку, так и не застав  дома  Курлова,  и
пытался размышлять о превратностях судьбы.  В  общем,  я  уже  нашел  себе
оправдание в том, что еду заниматься бросанием мячей в корзину. Во-первых,
это никак не менее благородное и нужное народу занятие, чем  переписывание
бумаг. Во-вторых, я и в самом деле, очевидно, могу принести пользу команде
и спорту в целом. Я никак не большее отклонение от нормы, чем трехметровые
гиганты.  В-третьих,  мне  совсем   не   мешает   развеяться,   переменить
обстановку. И наконец, нельзя забывать, что я подопытный кролик. Я оставил
Курлову записку  со  своими  координатами,  и  он  мог  меня  разыскать  и
контролировать ход опыта. Правда, я вдруг понял, что совсем не хочу, чтобы
Курлов объявился  в  команде  и  объяснил  всем,  что  мои  способности  -
результат  достижения  биологии  по  части  упрочения  центров  управления
мышечными  движениями.  Тогда  меня  просто  выгонят  как  самозванца,   а
сыворотку  употребят  для   повышения   точности   бросков   у   настоящих
баскетболистов. Почему-то мне было приятнее, чтобы окружающие думали,  что
мой талант врожденный, а не внесенный в меня на острие  иглы.  Правда,  во
мне попискивал другой голос - скептический. Он повторял, что мне уже сорок
лет, что мне нелегко будет бегать, что вид мой на площадке будет  комичен,
что действие сыворотки может прекратиться в любой момент,  что  я  обманул
своего начальника... Но этот голос я подавил. Мне хотелось аплодисментов.
     Тренер стоял на платформе.
     - Третий поезд встречаю, - признался он. - Боялся,  честно  говорю  -
боялся  я,  Коленкин,  за  тебя.  У  меня  два  центровых  с  травмами   и
разыгрывающий вступительные экзамены сдает. А то бы я тебя,  может,  и  не
взял. Возни с тобой много. Но ты не обижайся, не обижайся. Я так  доволен,
что ты приехал! А ты тоже не пожалеешь. Коллектив у нас хороший,  дружный,
тебя уже ждут. Если что - обиды и так далее, - сразу мне жалуйся. Поднимем
вопрос на собрании.
     - Не надо на собрании, - попросил я.
     - Вот и я так думаю. Обойдется. Ты только держи нос морковкой.
     Дорога со станции была  пыльная.  Мы  заглянули  на  небольшой  рынок
неподалеку от станции, и тренер купил помидоров.
     - Я здесь с семьей, - сказал он. - Парнишку своего на  свежий  воздух
вывез. А то ведь, не поверишь, как моряк в дальнем плавании. Вот супруга и
попросила покупки сделать.
     На базе было пусто. Лишь в тени, у  веранды,  два  гиганта  в  майках
играли в шашки. Мы прошли мимо баскетбольной площадки. Я поглядел на нее с
легким замиранием сердца, как начинающий гладиатор  смотрит,  проходя,  на
арену.
     - Вот. - Тренер ввел меня  в  длинную  комнату,  в  которой  свободно
разместились три кровати: две удлиненные, одна обычная, для меня. -  Белье
тебе сейчас принесут, полотенце и так далее. С соседями сам познакомишься.
Обед через час. Так что действуй, а я к семье забегу.
     И он исчез. Лишь мелькнули в  дверях  широкая  спина  и  оттопыренный
блокнотом задний карман тренировочных брюк. Я уселся на обычную кровать  и
постарался  представить  себе,  что  думает,  оказавшись  здесь   впервые,
настоящий  баскетболист.  Тот,  что  годами  кидал  этот  проклятый   мяч,
поднимаясь от дворовой  команды  к  заводской,  потом  выше,  выше.  Потом
попадал сюда. Он, наверное, волнуется больше, чем я.
     Где-то за стенкой раздавались сухие удары. Я догадался -  там  играли
на бильярде. Я подумал, что вечером надо будет попробовать  свои  силы  на
бильярде. Ведь возникшие во мне связи вряд ли ограничиваются  баскетболом.
Это было бы нелогично. А как сейчас Аннушка и  Сенаторов?  Что  говорят  в
коридорах моего учреждения? Смеются? Ну тогда придется пригласить их...
     И тут в коридоре возникли громкие шаги, и я понял,  что  приближаются
мои соседи, товарищи по  команде.  И  я  вскочил  с  постели  и  попытался
оправить матрац, на котором сидел.
     Вошла грузная женщина гренадерских размеров. Она несла  на  вытянутых
руках пачку простынь, одеяло и подушку.
     - Где здесь новенький? - спросила она меня, справедливо полагая,  что
я им быть не могу.
     - Вы сюда кладите, - показал я на кровать. Я не осмелился сознаться.
     - Вы ему скажите, что тетя Нюра заходила, - сообщила грузная женщина.
- Тут полный комплект.
     Она развернулась, чтобы выйти из комнаты, и столкнулась  в  дверях  с
длинноногими девушками, моими старыми добрыми  знакомыми,  свидетельницами
моих первых успехов и поражений.
     - Здравствуй, Коленкин, - сказала Валя, та, что светлее.
     - Здравствуйте, заходите, - обрадовался я им. - Я и не знал,  что  вы
здесь.
     - Мы утром приехали, - объяснила Тамара, та, что потемнее. - А у тебя
здесь хорошо. Свободно. У нас теснее.
     - Это пока ребята не пришли, - добавила Валя.
     Она очень хорошо улыбалась. И я искренне пожалел, что я ниже  Иванова
ростом. Иначе бы я позвал ее в кино, например.
     - Сегодня вечером кино, - сказала Валя. - В столовой. Придете?
     - Приду, - пообещал я. - А вы мне место займете?
     - Мест сколько угодно. Еще не все приехали.
     - Валь, - окликнула ее Тамара, -  забыла,  зачем  мы  пришли?  -  Она
обернулась ко мне: - Мы по дороге Андрей Захарыча встретили.  Он  говорит,
что Коленкин приехал. Мы тогда к тебе. Позанимаешься с нами  после  обеда,
а? У Валентины, например, техника хромает.
     - Ну какая уж там техника, - застеснялся я. -  Конечно,  что  могу  -
обязательно.
     - Где тут наш недомерок остановился? - прогремело в коридоре.
     Валя даже поморщилась. Я сделал вид, что непочтительные слова меня не
касаются.
     Лохматая голова Иванова, украшенная длинными бакенбардами (как  же  я
не заметил этого в прошлый раз?), возникла у верхнего косяка двери.
     - Привет, Коленочкин, - поздоровался Иванов и протиснулся в  комнату.
- Устроился?
     И тут я понял, что Иванов совсем не хочет меня обижать. Что  он  тоже
рад моему приезду. Пока я был чужим, толстячком, встреченным случайно,  он
испытывал ко мне недоброжелательство, теперь же я стал своим, из своей  же
команды. А уж если я мал ростом и не произвожу  впечатления  баскетбольной
звезды, это мое личное дело. Главное - чтоб играл хорошо. Хотя при  том  я
понимал: с ним надо быть осторожным,  ибо  щадить  моет  самолюбия  он  не
намерен. Ему это и в голову не придет.
     - Ты бы, Иванов, мог потише? - спросила Тамара. - Человек  с  дороги,
устроиться не успел, а ты со своими глупыми заявлениями.
     - А чего  ему  устраиваться?  -  удивился  Иванов.  Потом  посмотрел,
склонив голову, на девушек и спросил: - А вы что здесь делаете? Человек  с
дороги, устал, устроиться не успел...
     Тут рассмеялись мы все и почему-то никак не могли  остановиться.  Так
что, когда мои соседи, еще мокрые после купания, с  махровыми  полотенцами
через плечо, похожие друг