е до
вечера, выпив весь запас  араки и кумыса у Батнора и в собственных бурдюках,
притороченных к седлам,  пастухи разъехались по своим  стойбищам,  унося еще
одну  легенду  о  явлении   Ригдена-Джапо  и  о   диковинном  указе   самого
Гэссэр-хана, привезенном с неба посланцем  бога Амитабы... А он-то надеялся,
что  за ним двинется его личная конница, разрастаясь с  каждым  днем пути по
стране  Шамо в святое и победоносное воинство, идущее под знаменами Шамбалы!
Опять повторилось то, что случалось и раньше, -  он только удивил  и напугал
людей, но не смог их ни в чем убедить!

     Проводив  равнодушными  глазами  последнего  всадника,  исчезнувшего  в
облаках желтой пыли, дугпа Мунхийн повернулся к Батнору:

     -  Возьми моего  рысака-хулэга  и  дай  мне взамен двух  твоих лошадей!
Сегодня мы покидаем твое  урочище, дорога наша  не может ждать, как не может
ждать и небо!

     Батнор  послушно  склонил  голову,  а  Чочуш,  сообразив  в  чем  дело,
возмутился до глубины души: "Моим конем торгует, как своим! Даже не спросил,
согласен ли я на такой обмен!  А  может,  он уже  превратил  меня в козявку,
которую держит  в кулаке, а мне кажется, что я все  еще человек?"  Но мелкая
эта обида, смешавшись  с неосознанным  еще  до  конца страхом, проскользнула
как-то  стороной, мимоходом  -  ошарашенный  всем  увиденным, парень  вконец
обалдел и смотрел  на  дугпу круглыми, замороженными ужасом глазами,  каждое
мгновение ожидая от него нового чуда.

     Что делать, Чочуш еще был молод и глуп и не знал пока самого простого -
чудеса стоят дорого, и  если даже они  делаются для одного или двух человек,
то в этом есть необходимость. Черный колдун же предпочитал делать чудеса для
многих. Если  он и не достигал желаемой цели, то все равно создавал легенду,
миф, сказку, а они тоже для людей необходимы!

     В этом сомоне им  больше делать нечего,  пора уезжать, но дугпа Мунхийн
не торопился, убежденный в том, что хорошо начатое дело не доведено до конца
и  его  надо закрепить, сделать своим приверженцем хотя бы  одного из членов
семьи пастуха Батнора.

     Он многое знал и многое умел, сила его волевого воздействия на людей не
имела себе  равных  даже в родном монастыре, и,  отпуская  его в странствие,
Главный Хранитель Огня и Темный Владыка был убежден, что не пройдет и сорока
лун, как длинные уши степи и пустыни услышат, а длинные языки людей принесут
добрые вести о великих подвигах Куулара Сарыг-оола.

     Дугпа  Мунхийн  встал, холодно  и зло  посмотрел на  Чочуша и  вторично
приказал  ему  позвать  жену Батнора. Парень  повиновался.  Родна  долго  не
соглашалась, плакала от страха, повторяя:

     - Я боюсь его, хубун! Я - женщина, у меня - дети! Вмешался сам Батнор:

     -  Он  уже сделал нас  самыми знаменитыми людьми пустыни. Разве  одного
этого тебе мало, чтобы не бояться, а уважать этого святого?  Иди!  И не смей
ему перечить ни в чем!

     Родна повиновалась.  Когда  они пришли в гостевую  юрту, дугпа Мунхийн,
подобрев только глазами,  кивнул  им.  И хотя  его лицо оставалось  таким же
суровым,  каким оно  было  всегда,  голос стал тихим  и вкрадчивым  -  будто
большой и сытый кот замурлыкал на всю опустевшую степь:

     -  Слушай, женщина,  священные  слова самого Гэссэр-хана  и не  уставай
повторять их всем!  Мир погряз в пороках, и уже нет в степи  людей,  верящих
знакам неба. Люди довольствуются только тем, что ставят шесты с флажками, на
которых написаны  слова  молитв, - чадары -  возле  своих юрт.  Этого  мало!
Оскудела  ваша щедрость, и ламы  влачат жалкое существование, а  ведь каждый
кусок лепешки вернется  к вам мешками ячменной муки, каждый глоток кумыса  -
бурдюками его,  каждая  кость,  которую вам  жалко  бросить  даже собаке,  -
стадами овец!

     - Да, багша! - прошептала женщина, не в силах унять дрожь.

     - Над священными субурганами  уже встает  таинственный неземной свет, и
кому  суждено его видеть,  тот видит! Уже открыты тайные двери гор, и из них
выходят светлые люди, и щедрость их не имеет себе равных! Уже метит небесный
огонь нечестивцев, и те корчатся в судорогах на земле, не успев попасть ни в
горячий, ни в холодный ад!4

     - Да, багша! - всхлипнула жена Батнора.

     -  Встает воинство Гэссэр-хана! И я - его  первый посланник и  вестник,
говорю  вам:  трепещите, если  нарушили пять  мирских  правил  жизни! Колесо
закона вертится!  Стрелы оттягивают колчан! Каждый восставший против Шамбалы
будет поражен во всех делах своих! Не тучи, но молнии будет он видеть в свою
последнюю ночь! И другой вестник - не я - встанет в столбах света!

     - Да,  багша! - зарыдала  Родна.  - Что же нам всем делать теперь, если
судьба наша так страшно предопределена небом?

     -  Исполнять  первых   пять  заповедей:  щадить  все  живое,  соблюдать
целомудрие, воздерживаться от лжи,  не воровать, не пить без меры  араку!  А
главное  -  быть  щедрыми для  монастырей и храмов, ждать  священных  примет
будущего! Из великого царства путь уже указан, и скоро воссияют на небе семь
звезд, которые откроют ворота Шамбалы и  сам по себе отвалится  камень Гума,
под которым лежат великие заветы!

     Родна вытерла слезы и робко прошептала:

     - Я запомнила все ваши слова, багша.

     - Повтори!

     И  на глазах Чочуша снова случилось чудо - Родна поднялась, окутанная в
алый  шелк,  и  ее  голос  зазвенел серебром,  слово  в  слово повторяя  все
сказанное дугпой Мунхийном. Черный колдун удовлетворенно кивнул:

     - Ты, женщина, носишь свое имя по праву! Родна смутилась и выскользнула
из юрты, снова  став такой, какой была,  в том  же  синем  дэли и  с платком
вместо пояса. Дугпа Мунхийн сурово сжал губы и резко повернулся к Чочушу:

     - Собирайся!
     Жарко. Душно.

     Куулар  Сарыг-оол отломил кусочек  аарула  и  положил  его  в  рот.  Но
кисловатое сушеное молоко не уменьшило  жажды.  А пить  -  нельзя. При такой
духоте  и  жаре  можно  пить только  кипящий  ключом  соленый  зеленый  чай,
снимающий жажду и придающий упругость мускулам. Но нет места, где можно было
бы  остановиться хоть  на  миг  -  пустыня. Та самая страна Шамо, о  которой
сложена так много легенд и поется так много грустных и героических песен.

     Камни. Песок.

     Появились барханы,  поросшие игольчатым алтын-харгалом, а до  синеватых
причудливых скал, где в узких и глубоких ущельях текли  ледяные  ручьи и все
лето стоял" приятная  прохлада,  благоухали  травы  и цвел шиповник,  -  еще
далеко.  В  таких ущельях паслись стада  и  жили  суровые люди  пустыни, про
которых  говорили  со  злостью и завистью: "Они сами, как камни, и мысли их,
как песок - жаркие и текучие!" И еще говорили: "Лучше быть ханганским быком,
чем  гобийским  человеком!"  Но  сами  жители  пустыни  на  свою  судьбу  не
жаловались  и, пожалуй, не променяли  бы  свои раскаленные  камни  на Гурван
Сайхан, где всегда хорошая охота и легкая жизнь

     Барханы исчезли, как и появились. И снова - камни:
     серые,  черные, белые,  рыжие. Но  царит один свет  и  цвет  повсюду  -
темно-коричневый  с оранжевыми бликами.  А ночью  эти камни  будут светиться
разноцветными огнями,  трескаться  со звуками ружейного выстрела, обнажая то
стеклянный  блеск слюды, то  расплавленную пленку солнца - золотую жилу. Эти
расколы рождают каменное крошево,  которое ветер и мороз, жара и снова ветер
перетирают в  пыль, в песок, который устилает землю и течет под ногами,  как
вода.

     Страшная и прекрасная страна Шамо!

     Чочуш совсем раскис и никак не мог взять  в толк, почему дугпа Мунхийн,
который может  все, не  выстроит  на этих камнях прохладный аил, не разольет
озеро с голубой водой, не насадит лес? И сам мучается, и его терзает...

     - Долго нам ехать, дугпа? - спросил он хрипло.

     - Всю ночь. До ущелья Елым-ам.

     - Я больше не могу. Я хочу пить.

     - Здесь пить нельзя. Терпи, сколько сможешь.

     - Я не могу больше...

     Куулар  сделал  несколько   пассов  руками  и   Чочуш  окаменел,  будто
приклеился  к седлу. Теперь  он может  пройти  всю страну Шамо, пока  черный
колдун снова не разбудит его.

     Здесь,  в пустыне, все и всегда  по-другому: горы без растительности  и
самых причудливых форм, ручьи ледяные и не пересыхающие даже на  раскаленных
камнях, в  узких ущельях, никогда не видевших жаркого солнца, лежит нетающий
снег, а вверху солнце  так  неистово, что можно изжарить яичницу на любом из
камней. А закаты - всегда  золотые,  озаряющие едва ли не все небо из края в
край, что и не поймешь,  где солнце садится и в какой стороне оно поднимется
завтра утром, слизывая ночной иней со скал...

     Куулар Сарыг-оол  любил страну Шамо и  хорошо  ее знал, добывав во всех
частях  -  Бордзогийне,  Дабусуне,  Шаргаине;  останавливался  у  скотоводов
Зуунгарына, называвшегося когда-то Джунгарской пустыней, в сомоне  Зуун даже
жил больше  недели.  Страна Шамо  полна загадок -  сотни древних  памятников
красноречивее любых слов говорили пытливому уму, что когда-то,  очень давно,
здесь ключом била настоящая жизнь и сама пустыня была  цветущей долиной. Что
с ней  случилось потом, никто не  знает.  Хотя, наверное, об  этом  могли бы
рассказать оленные  камни  и  петроглифы,  погребальные  курганы и  каменные
истуканы  с  чашами в руках.  Но для этого надо пристально  всмотреться в их
узоры, понять их символику, прочесть надписи на мертвых языках...

     Путники здесь - редкие гости. Но и  от  них хозяева страны Шамо берегут
свои  тайны, прячут в укромных местах обо - жилища  духов  каменной пустыни,
выставляя напоказ ложные обо -  индэры. Не сразу и разберешь, что настоящее,
а что - ложное!

     Куулар Сарыг-оол придержал коня, спешился,  подошел  к  куче  камней  с
воткнутыми в  нее прутиками, на которых подвязаны полуистлевшие  ленточки  и
клочки ткани.  Усмехнулся: индэр, а  кто-то из путников  принял его за обо -
поблескивают медные и серебряные  монеты,  видны окаменевшие остатки пищи...
Конечно, если поискать,  то можно найти и  обо! Но - зачем? Тайна скотоводов
страны Шамо пусть и останется навсегда только их тайной!

     Он  тронул коня и быстро  нагнал ушедшего  вперед Чочуша: хотя глаза  у
того были открыты, он  в своем полусне видел сейчас совсем другие картины, о
которых  может  рассказать,  когда проснется.  Но  Куулар  пока не будет его
будить  -- жажду и зной надо перетерпеть, чтобы они  мучили меньше, а парень
этого  не умеет. Да и что он  умеет? Особенно здесь, в стране  древних тайн,
где свои законы и порядки. Здесь не принято спрашивать о расстояниях, всегда
получишь один  ответ: рядом; не принято  спрашивать о названиях тех или иных
мест, многие  из которых  нельзя произносить вслух,  чтобы не обидеть  и  не
рассердить духов пустыни; здесь не принято спрашивать о могилах, кто и когда
похоронен  в  них,  потому,  что  о могилах  надо  не  спрашивать,  а имена,
высеченные на камнях, читать и чтить... Многому придется учиться еще глупому
парню!
     Только к полуночи они добрались до  ущелья, где их встретил с поднятыми
по обычаю руками старик пастух Шагдор, задавший один вопрос:

     - Какие новости в пустыне, путники?

     -  Много  новостей, -  отозвался  дугпа  Мунхийн и дотронулся до одежды
Чочуша, который расслабился и удивленно захлопал глазами, увидев черное небо
с крупными звездами. - Займись конями!

     За поздним  чаем говорили о житейских делах,  и  старик все  прибавлял:
"Если так будет угодно случаю  и погоде".  Услышав  эту присказку в  десятый
раз, дугпа Мунхийн не выдержал:

     -  Случай и погоду посылает небо,  старик!  И не пора  ли тебе обратить
свой гаснущий взор к нему?

     - Зачем? - удивился Шагдор. - Сколько  я живу в этом  каньоне,  небо ни
разу  не послало  мне  своей благодати! Все делаю сам и поступаю по  заветам
предков:
     "Если тебе в рот попал кусок жира, не выталкивай его языком!"

     - Значит, ты - безбожник?

     - Нет, лам я чту. Но они так редко бывают  в наших местах! За последние
три зимы ты - первый. Да и то, как вижу, не настоящий лама, не монгол.

     Дугпа Мунхийн сразу же сменил гнев на милость:

     - Ты один здесь живешь, старик?

     - Есть люди, - уклончиво ответил Шагдор. - В беде есть кому выручить, а
при болезни подать кружку воды
     и кусок лепешки.

     - Ты можешь собрать всех людей каньона для большого разговора?

     Старик ответил не сразу. Долго курил свою трубку, потом начал прочищать
мундштук, снова набил трубку табаком, улыбнулся:

     - Большой разговор -  праздник. Какой праздник ты хочешь устроить  нам,
чьи имена знают только пустыня
     и ветер?

     -  Ваши имена  знает и небо! - снова вспылил  дугпа Мунхийн,  - и  твои
слова могут ему не понравиться! Старик Шагдор нахмурился:

     - Я  могу  собрать людей, но они спросят: зачем мы нужны твоим  гостям?
Что я им отвечу?

     -  Ответишь, что обо  всем они  узнают от меня! Шагдор снова задумался,
потом нехотя кивнул:

     -  Я знаю обычаи.  Я  соберу  людей,  если  ты  принес в  пустыню много
новостей. Отчего  бы их  и  не собрать, если так угодно гостям и случаю?  Но
сейчас - уже ночь.

     - Утром! Пригласи не только мужчин, но и женщин.

     - Женщинам нечего делать на суглане мужчин.
     Кто ты?

     - Я - шакья Мунхийн. И я послан ко всем людям
     страны Шамо.

     - Послан? - удивился старик. - Неужели кто-то
     о нас еще знает и помнит?

     - О вас знает и помнит небо!

     - Значит, ты послан небом? - рассмеялся старик.

     -  Да,  я  послан самим  Гэссэр-ханом!  Я его  гонец!  Шагдор  перестал
смеяться и ехидно прищурился:

     -  Семьдесят зим живу, а впервые слышу, чтобы мертвые  посылали к живым
людям своих гонцов! Я не хочу смешить людей, гость.

     Впервые Куулар встретил  отпор  и  ничего не мог ему  противопоставить,
кроме грозного окрика:

     - Я прокляну тебя! И ты попадешь в горячий ад!

     - Я живу в таком аду, - ответил старик с достоинством. - Не  думаю, что
в настоящем аду мне будет хуже, чем здесь!
     Лишь  разгоралась  заря  восхода,  когда  Куулар  рывком поднял себя  с
постели. Прошел к ближайшему леднику, лежащему на дне ущелья, по требованиям
раджа-йоги5  сделал  ряд  сложных физических  упражнений не  только  руками,
ногами  и  головой, но и  внутренними  органами, обтерся крупитчатым колючим
снегом, вернулся  в юрту. Хозяина  уже не было.  Проснувшийся Чочуш продирал
сонные глаза, выцарапывая из них гной и размазывая его по щекам.

     - Умойся, - сказал дугпа брезгливо. - Ручей течет у входа.

     - Я не люблю воды.

     -  Ты  боишься  воды! -  голос  дугпы стал злым  и  жестким.  - Но тебе
придется отвыкать от твоих диких обычаев! Я не хочу, чтобы ты издох в стране
Шамо! Ты мне нужен и, значит, нужен небу! Иди.

     Чочуш  прошел к ручью и с  отвращением  опустил свои  черные  от  грязи
ладони в его ледяные воды...

     Вернулся хозяин юрты,  неся в руках  два бурдюка, протянул их  Куулару,
стоящему  у порога и  мрачно взирающему  в раскаленную  до белизны  туманную
даль, - там  была дорога в глубину страны  Шамо, самый  тяжелый  участок  до
сомона Хан-Богдо. Две ночевки на голых камнях!

     -  Хоть  мы  и  повздорили  с  тобой  ночью,  гость,  -  сказал  старик
миролюбиво, - но я знаю обычаи пустыни. Возьми! Здесь - кумыс, а здесь - еда
на три дня. Ты идешь к Орхону?

     - Я иду в Тибет, в Лхасу!

     - Поклонись  Потале от всех нас. Да  пусть будет  легок  ваш тяжелый  и
длинный путь! - Старик Шагдор  с достоинством поклонился, прижав правую руку
к сердцу. - Я не держу на тебя обиды за насмешку над стариком...

     Глава восьмая

     Благословение богов

     В  деле  надо проявлять выдержку,  в счастье  -  бдительность. И Деол и
счастье теперь были  у  Пунцага.  Выдержки  тоже  пока хватало,  вот  только
бдительностью он  еще не обзавелся  и  едва  не  поплатился за это на  сорок
восьмой  день пути, когда на их караван напал отряд голаков.  Только теперь,
когда засвистели пули и караван лег, бывший ховрак пожалел, что отказался от
оружия,  хотя хорошую русскую  трехлинейку предлагал ему  ширетуй еще там, в
Бурятии, когда на халат ламы он накинул грязную тибетскую шубу.

     Пунцаг видел,  как  сверкнули  вороненые стволы винтовок ховраков,  как
достал из-под теплого  халата свой наган Жамц, выложил продолговатые  бомбы,
похожие    на   бутылки,    личный   ховрак-охранитель   ширетуя   Цулунбат,
прислуживавший  ранее самому  Тундупу. А потом, когда голаки  пошли в атаку,
обнажив клинки,  он  оказался на их пути со  своим ослом, и только  случайно
нащупанная им урга - палка с ременной петлей - спасла молодому баньди жизнь:
Пунцаг ловко  накинул ее на  шею  одному из  всадников  и  свалил  на землю,
остальные  попали под ураганный огонь и  взрывы бомб, рассыпались  по степи.
Этот караван оказался им не по зубам, и они ушли, чтобы не искушать судьбу.

     Пленный  голак  был допрошен Жамцем,  разоружен  и  отпущен,  а  Пунцаг
обзавелся не только  конем,  трофейным  оружием, но  и мешочком  с серебром.
Деньги  он сразу же отдал ширетую,  а  шапку  нацепил  на  себя,  заткнул за
опояску шубы два нагана и повесил  на шею тяжелую длинную винтовку с плоским
и широким штыком. Сыромятный  ремень давил  на  шею, приклад  лупил по боку,
штык постоянно за все цеплялся,  но Пунцаг и вида не подавал, что не  только
Не рад неожиданному подарку судьбы, но и готов освободиться от него в  любой
подходящий  момент. Но все ховраки восторгались храбростью  молодого ламы, и
даже завистник Цулунбат сказал искренне:

     - А ты, Пунц, не такой уж и слюнтяй!

     Потом дорога стала хуже,  а скоро  - совсем плохой. А ведь еще недавно,
проходя  через земли  Амдо, мимо  священного Кукунора с  его  голубой водой,
Пунцаг  думал,  что  такие  же благословенные места  будут вести их до самой
Лхасы. Но  пошли сухие степи, полные  разбойных  шаек,  за ними  - солонцы и
сыпучие пески, кочковатые болота... А опытные ховраки, ходившие с караванами
в Лхасу уже не раз и не два, пугали еще большими бедами и  трудностями пути:
страной Цайдам  с  ее  болотами,  в которых гибнут и  тонут  целые караваны;
перевалом  Танг-Ла, одно  упоминание о котором  заставляло  их  закрывать от
страха глаза и совсем не дурашливо хвататься за сердце.

     Чем  ближе караван подходил к Цайдаму, тем больше непонятного творилось
вокруг. Уже  с  вечера начались туманы, ломающие не только дальний горизонт,
но  искажающие  до неузнаваемости  близкие предметы. А  к полуночи заплясали
звезды  на  небе,  следом за  ними закачалась, а потом стала падать  и снова
взмывать кверху  стареющая  луна. Пламя  костра, за  которым  сидел Пунцаг с
ховраками, ни  с того  ни с  сего  все  время  меняло  окраску от  белого до
темно-красного, а виски начинала стискивать тяжесть,  от которой  невозможно
было избавиться никакими воздействиями  на чувствительные точки ушей и  шеи,
показанные  ему в свое время Жавьяном...  До  утра Пунцаг не  мог  уснуть, а
когда взошедшее солнце неожиданно раздвоилось,  а потом вытянулось блестящим
белым столбом, молодой лама не выдержал, прошел в голову каравана, склонился
перед ширетуем.

     -  Что тебе,  баньди?  -  спросил тот  равнодушно,  прижимая  кончиками
пальцев подрагивающие синие жилки на висках.

     Пунцаг молча показал на солнечный столб.

     - Это бывает часто при подходе к Цайдаму. Не пугайся.

     - У меня болит голова.

     -  У меня  она  болит  тоже. И у всех,  кто в  караване...  Цайдам есть
Цайдам... Завтра увидишь его.

     Белоснежное искрящееся плоскогорье. Но то, чем оно выстлано, совсем  не
снег. Это - соль. Безжалостная  и въедливая. Только плотная повязка на  лице
может  на  какое-то  время  выручить.   Но  через  эту  повязку   уже  через
минуту-другую невозможно  дышать,  а когда снимешь  ее  и сожмешь в руке, из
ткани потечет  горько-соленая