или мяса и ушли. Чегат говорил,
что  никогда не  видел  таких  охотников.  Скорее,  они  были  воины:  одеты
одинаково, косичек нет, в руках винтовки...

     - Воины?.. Что ж, если хан Ойрот собирает воинство Шамбалы, то почему в
горах  не  появиться  воинам?  Ведь  русские  Алтай  так  просто  никому  не
отдадут!..

     - Где воины, - вздохнул Яшканчи, - там всегда война...

     - Война нас не касается! - отмахнулся Чет. - Алтайцев даже русский царь
не берет на войну!..* Да и не умеют алтайцы воевать!


     *  Впервые алтайцев, как и представителей других малых народов  России,
призывать в армию начали в 1916 году и только на тыловые работы, хотя вопрос
об этом поднимался накануне русско-японской я первой мировой войн.

     -  Умеют... Дед  деда  Адучи  говорил, что  были времена,  когда Чеча с
монголом Чадаком воевал, потом с китайцами зайсан Менко воевал... Много было
войн в наших горах, Чет!

     Они долго еще сидели на  камне, выкуривая каждый  свою трубку и набивая
свежим  табаком,  но так  и  не  могли  наговориться.  Прощаясь, Чет  сказал
задумчиво:

     - Кто бы ни был этот хан Ойрот, которого привел наш древний бог Бурхан,
но хорошо, что он пришел! Может, в головах кое у кого рассветать начнет...

     Хан  Эрлик силен и грозен только для простых людей. Для богатырей  он -
ничтожество. Они всегда  проникали  к нему под землю,  выламывали  двери его
чугунной  юрты,  выволакивали  сильнейшего  из  князей  тьмы  вместе  с  его
шулмусами-оборотнями на  солнечный  свет  и ставили  им  всем  на  лбы  свои
раскаленные на огне клейма. Но никогда не решались убить - людям нужны силы,
которых  бы  они  боялись,   страх  перед  которыми  держал  бы  их  в  узде
повиновения...

     У богатырей все не так, как  у людей! Стало им  темно- хватают молнию с
неба и  зажимают ее между скал; надо им куда-то  срочно съездить  -  садятся
верхом не на аргымака, а на птицу Каан-Кэрэдэ3; пришла нужда одному богатырю
с  другим поговорить -  вырывает  из  хвоста коня  длинный волос  и по  нему
передает свои  слова и мысли...  Богатырям - хорошо!  Они все  могут  и  все
умеют! А как жить простым людям?

     Чегат вздохнул и, сложив кнут, вынырнул из аила.

     Вовсю полосовал дождь, гром раскалывал горы, молнии разрывали небеса...
То не было дождей все лето,  а то  зачастили вдруг, чуть ли не  каждый день!
Теперь до первого снега не дождешься сухих солнечных дней!

     Как  все-таки  слаб  человек...  Ни  горы  местами  поменять,  ни  тучи
разогнать, ни реки в  нужные  русла  направить. Потому и придумали люди себе
богатырей-заступников, что сами бессильны не только перед Эрликом, но даже и
перед этим вот дождем...

     Сквозь  густую сетку  воды, льющуюся с неба, замаячила фигура всадника.
Кто бы это в такую погоду? Кому приспела нужда?

     Чегат сложил ладони, подставил их ко рту, крикнул:

     - Левее бери! На солонце скользко, можешь коня уронить!

     Всадник послушно свернул в сторону, а когда подъехал ближе, Чегат узнал
Чета. Гость был желанным, хотя и неожиданным.

     - Что-то случилось, Чет? - встревожился Чегат.

     - Ничего не случилось. Подумать приехал, поговорить.

     - Подумать? - переспросил Чегат недоуменно. - Проходи.

     Ветвистыми  рогами  переплетаются  друг  с  другом узоры на  сармыге  -
глазами  ведешь  по  ним, а хочется провести  пальцем!  Так и  сейчас Чегату
захотелось  провести  пальцем   по  морщинистому  лбу  Чета,  чтобы  стереть
непривычные  борозды,  разгладить  их.  Раньше  Чалпан  чаще  улыбался,  чем
хмурился, а  за последние две недели совсем переменился  и стал чем-то похож
на своего мрачного  друга  Яшканчи...  Что за  тайна связала  их?  Что Оинчы
поручил Яшканчи передать Чету?

     Жена Чегата - Кюдейим - подала гостю араку, но Чет отказался и попросил
горячего чая. Потом, сняв халат, протянул его хозяйке:

     -  Повесь  куда-нибудь,  чтобы  подсох немного-Синяя сатиновая  рубаха,
которую  Чет  не  снимал с себя  с весны,  выцвела  и  побурела под мышками,
засалилась  до  черноты у  ворота.  Значит, оттуда,  сверху,  и расползаться
начнет... А  рубаха -  хорошая,  новая,  мог бы и поберечь! Но он  ничего не
бережет и не ценит, кроме собственной совести.

     - Ты доволен своей жизнью, Чегат? - спросил он глухо.

     -  Сейчас доволен, - ответил Чегат с  достоинством. - Овцы сытые,  кони
бойкие, коровы дают молоко, козы - пух...

     Чет поморщился:

     - Я не об этом у тебя спросил!

     -  А  что еще?  Жена у меня  хорошая,  дети растут  умные,  аил новый и
теплый, зимняя одежда есть, ружье с патронами тоже...

     - И лучше жить не хочешь? Чегат развел руками:

     - Эйт! Что с тобой? Кто же из алтайцев лучше жить не хочет!

     Лицо Чета  замкнулось. Чегат не понял его главного вопроса  и  не скоро
еще поймет. А может, и вообще никогда не поймет...

     - А что бы ты еще хотел иметь, Чегат?

- Шелковую шубу. Как у зайсана Эрчима и других баев.

     Ответил не задумываясь. Значит, рано или поздно, но купит себе шелковую
шубу! А там и бляху к этой шубе заслужит!

     - Кончился дождь?

     Хозяин поднялся, открыл и снова закрыл дверь-эжик:

     -Нет еще.

     -  Все равно надо ехать!  Подай мой  халат, Кюдейим... От коня шел пар,
будто он не  стоял  с подветренной стороны аила, а варился в большом казане.
Значит, похолодало, и жди теперь раннего снега в горах...

     - Прости меня, Чегат, - подал руку Чет, - не то я спрашивал.

     - Спрашивал ты правильно, - отвел глаза Чегат. - Плохо я тебе отвечал.

     Чет улыбнулся: понял его вопрос  Чегат, не знал только что ответить, не
хотел перед женой дураком выглядеть... Что ж, пусть  подумает! Жить надо, не
только об одном брюхе думая... Да-да, не только о брюхе...


         ЧАСТЬ 3
     СКВОЗЬ СТРАХ - К НАДЕЖДЕ
     Если хочешь отомстить обидчику, не  поднимая  руки на него, нарисуй его
вниз головой. Так священная книга судеб изображает мертвых...
     Уйгурское сказание
Глава первая
      КЕЗЕР-ТАШ1
     Худой бородатый человек в длинной поношенной шинели, в  проголодавшихся
сапогах, подвязанных  бечевой,  в истерзанной шапке-монастырке и с увесистой
дубиной в руке шел по суглинку напрямик,  выдирая пласты бурой  грязи. Сизый
его нос  взялся испариной, глаза сощурились до щелей, а рот расползся вширь,
будто привязанный чем-то за оттопыренные синеватые морщинистые уши.

     По  всему  было  видно,  что человек отшагал  уже немало, но шагать  да
шагать ему еще, пока до места доберется! До лютых холодов успел бы дотянуть,
а то в горах они  падают рано и. прошивают землю морозом сразу на аршин.  Но
человек был спокоен - знал, что дойдет!

     Вот он  подставил  ладонь козырьком к глазам,  чертыхнулся  без  всякой
злости, с удивлением:

     - Эвон! Не то человек стоит, не то каменюка?

     И сам же себе ответил, присмотревшись:

     - Каменюка.

     Плюнул, утерся, дальше пошел.

     Остановился у  серого камня,  подравнялся с ним  ростом:  идол оказался
выше.  Человек  отошел назад, всмотрелся снова. Воин стоит  на  страже своих
владений -  в одной руке чашу держит,  вторую на пояс положил.  Меч  у пояса
пока недвижим. Лицо  хоть и  строгое,  но доброе.  Хороший ты гость  - иди в
Курайскую степь с  миром, испив из чаши дружбы, а если худой - меч для брани
припасен!

     - Ишь ты! - покачал  человек головой. - Каменюка, а будто живым  языком
разговаривает с тобой! - И неожиданно поклонившись идолу в пояс, снял шапку,
вздыбив редкие седоватые волосы. - С миром я! С добрым словом иду!

     И  снова человек  зашагал  солдатским строем, будто и не  лежали за его
плечами  сотни чужих  и недобрых  верст.  Но теперь  каждая верста  была его
собственной:  отпустили вольнонаемных со  строительства дороги  в  сибирской
глухомани для зимовки  дома. Пятеро их было в самом начале пути. Расползлись
по своим тропам - потом и кровью заработанные деньжонки по домам понесли, на
радость женам, матерям и детворе. Малую толику тех мятых бумажек нес домой и
Родион Коровин.

     Семьи у  него не было, а  избушонка, которую он срубил шесть лет назад,
за это время могла и завалиться и сгнить на корню при здешних осенних дождях
и  лютых  весенних паводках.  Можно было, конечно,  и не  топать такую  даль
несусветную - одинокому человеку у любого  куста осесть можно, но в том-то и
дело, что  Родион не просто шел в  свою деревню  зимовать, а шел  умирать  -
заработанного  до  весны не хватит, а никакого хозяйства и живности босяк не
имел и никогда не содержал.

     Хорошо нажать, с  пути не сбиться  - к  вечеру можно и дымок пустить из
трубы, жилой дух закудрявить! Вот и лес уголком степь срезал.  Его пройдет -
поляна будет, за поляной - снова лес, за ним - опять поляна до самого озера.
Где-то  в тех  местах сенокосы правят однодеревенцы, может, и ткнется в кого
глазами Родион? Да только - навряд ли! Отошел в горах сенокос... Да и дожди,
вон, вовсю захлестали раньше времени...

     Тяжело работали ту окаянную дорогу! Бои сплошные  с камнем да лесом.  А
речушек всякого рода, болот - не счесть. Через  большие - паромные переправы
ставили, на малых - броды да мостки ладили. Долго ли простоят?

     И  вспомнился Родиону бородатый каменный мужик с мечом  и чашей. Такого
сечь - не  пикнет! Суровый и  крепкий народ жил когда-то в этих краях, богом
забытых...

     Раздвинул последние кусты  Родион  -  и, на тебе, поляна! Давно  шел по
этим  местам, а из памяти ничего  не выпало и не  потерялось.  И  он зашагал
веселее, твердо зная, что в лоб ему  не дадут, если какие люди встретятся, а
варева какого чашку перед носом, поди, выставят...

     И точно - потянуло  дымком. Где-то  люди костер жгут - после дождей лес
сам по себе гореть не будет, сыро. Ага, вот и балаган чей-то видать...

     - А ну,  глянь! Эй,  Кузеван! Оглох, что  ли?  Чучел  какой-то к твоему
балагану навострился! Сграбит!

     Кузеван покосился в сторону шалаша, ухмыльнулся:

     - Мимо идет. Что ему мой балаган!

     Макар обтер литовку  пучком травы, хитро подморгнул Акулине, жене: как,
мол,  теперь  Кузеван-темноверец крутиться  будет, если  прохожий  человек и
впрямь в его  шалаш нырнет  да на голбец  его  с иконкой наткнется? Обмирщит
ведь ее, в грех смертный введет Кузевана!

     А тот уже и сам  обеспокоился - за  бороду  себя сгреб  всей  пятерней,
книзу дернул ее, чтобы рот пошире распахнуть, орануть мощно:

     -  Эй,  хожалый! Можа,  на покос  свернешь?  Родион  остановился,  ногу
поменял и прямиком - к косцам. Подошел, траву приминая и ухмыляясь:

     - Мир вам, люди добрые! С почином аль с кончином?

     -  Да откосились уже, -  буркнул Кузеван, не поднимая  глаз  на  гостя,
остановившегося рядом с ним. - Неудобицы одне остались... А ты куда эт?

     -  К домку моему  путь, -  осклабился ходок,  -  на  дымок  и  свернул,
водичкой вареной губы погреть.

     - ан уже и ссохлись? - охмурел Кузеван.
     Родион  вздохнул.  Ясней ясного -  и сырой  воды  не  даст,  не то  что
вареной! Не признал. Да и раньше-то не особо
     чествовал!

     - С каких мест дорогу-то топчешь?

     - Из  дальних,  Кузеван. Отсюда не видать!  Услышав  свое имя,  пристыл
Кузеван глазами на ближнем кусте, губами пожевал, думая. А вот у Макара глаз
острее  оказался  -  не по  кустам  елозил,  а  по  самому  гостю.  А  когда
всмотрелся, то и руками всплеснул:

     - Родион, никак? Эй, Кузеван! Сосед ведь твой!

     Отшатнулся  Кузеван, с лица  слинял: единоверца  срамотил  перед  ликом
господа! Что будет-то теперь? За грех зачтется аль по-другому как?

     - Как же ты, эт? Мы уж и отпели тебя.

     - Поторопились! - хохотнул Родион.

     Подобрел Кузеван, начал боком к Родиону лепиться, вину свою топтать. Но
опередил его Макар, облапив со спины  своими  длинными  ручищами, по  гулкой
спине кулаком долбанул:

     - Не сгиб, выходит, на царевой работе?

     - Сдюжил, вот...

     -  Оно и  видать, что  озолотился!  Как  же ты,  Кузеван,  одноверца-то
отпихнул? Греховно ведь! Надо было тебе его  языком с  земли слизнуть, ровно
ягоду: дармовой работник ведь  притопал! Со мной пойдешь, Родион, аль с этим
живорезом останешься?

     - С тобой, Макар. Чужой я стал для Кузевана.

     - Вот  и  ладно!  -  кивнул  Макар.  - Поможешь  толком  -  в миг покос
прикончим и чай пить домой! Не спешишь к своей избушке-то?

     - А что к ней спешить? Пустота на моем подворье была, она и осталась...
Лучше уж тут, на людях!

     - Вот и ладно, - снова кивнул Макар, - становись в рядок! - Он протянул
ему свою литовку. - Деньгу-то хоть какую зашиб на царевой службе?

     - Немного есть. На корову хватит, если у калмыков наших покупать, а  не
у брата по вере Кузевана.

     Нахмурился Макар, будто и не смеялся минутой раньше:

     - Да уж! У калмыков  конь  стоит дешевле, чем  овца у Кузевана! Потому,
видно, что у Кузевана они - христовой веры, а у калмыков - эрликовой!

     Поплевал  Родион на  руки, на Макара оглянулся. Тот  уже машет вовсю  -
направо и налево от себя пласты травы кладет. Ладно, чертяка, работает!  Ну,
Родион тоже не лыком шит - пошел следом за Макаром. Да и не с литовкой идет,
а будто в лодке плывет: зеленые валы травы так и плещут за ним, ложатся один
на другой...

     Залюбовался  на косьбу Родиона и  сам Кузеван: хороший работник  из-под
самого носа  ушел! Переманить, может? Но Макар уже  приметил  жадный  взгляд
соседа, отрезал, будто ножом по горлу хватил:

     - Отлепись, Кузеван! Довольно уж...

     Плюнул Кузеван с досады и так хватил литовкой  в первый  же  замах, что
новая рубаха затрещала.

     Окаянный  никонианский   раскол  и   гонения  слуг  царевых   раскидали
крестьянство по глухим углам России, где оно  по разумению пастырей и своему
собственному стало  хранить истинную  веру  с крепостью более отменной,  чем
дедами  и прадедами  было установлено, не только  другим, но и себе самим не
доверяя. С  того  и пошло  дробление  на  толки  и  кривотолки,  согласия  и
разногласия. К духовному неистовству  тому  прибавилась вскорости  и тяжесть
государевой десницы: и те, кто не успел сгнить  на родине в ямах или сгореть
самокрещением  в  деревянных  срубах,  попрятались,  гонимые  и  срамимые, в
таежной  глухомани,  в горных пещерах,  подняли свои монастыри-корабли среди
болот или вскарабкались на кручи недосягаемые, ближе к небу.

     На Алтае супротивники никонианства жили издавна, едва ли не с ермаковых
походов. Нищали и  скудели  душой  в замкнутости своей  вольной,  но  крепли
дворами и жирели телесами. Потом к ним своих духовных противоборцев добавили
новые  русские  цари,  беловодцы  и  синегорцы  густо  пошли. Эти  последние
изгнанцы и бегуны  были поумнее и пограмотнее тех, что давным-давно  пустили
корни  здесь. Повидались бывшие единоверцы и за головы  схватились: в каждом
доме - свой  бог, у каждого в душе - свой небесный заступник!  Он и Христос,
он и Спас, он и
     Отец Небесный!

     И хотя каждый  из  них поодиночке  и нес в душе чистый  огонь дедовской
веры, руки  их жадно  хватались за дармовую землю,  когда глаза  смотрели  в
небеса.  Тем паче, что земли  и  неба  пока  что в чужих далеких  краях всем
хватало. А вот двух рук, хотя ими и заправляла святая душа, никак хватить не
могло! Потребовались  вторые, третьи и десятые пары рук, а где их взять, как
не в  других толках и верах,  что  победнее и потому -  покладистее? И хотя,
само собой, святой душе - ущерб, хозяйству от того веротерпения - прибыль! И
чем больше  тот сладкий кус в руках, да явственнее сладкий звон в мошне, тем
отходчивее душа, хотя и невосполнимее святой ущерб, неотмолимее грех.

     Вода  камень  точит. И твердые в старой  вере начали  искать те толки и
согласия, где вера помягче, а мягкие - где ее вообще нет или она только так,
еле-еле  теплится..  Так и  докатились до нетовщины, которая отрицала  все и
вся, кроме Спаса.  А Спасу не надобно икон,  попов и обрядов - дырку в стене
проделал на  ту  сторону, где солнце всходит, и -  молись! Не крещен ежели -
сам себя крести, а то и повивальной бабке доверь младенца для свершения того
обряда, что и таинством-то назвать срамно, язык не поворачивается! И  ничего
больше не надо для веры:  ни  символов,  ни  постов,  ни перемаха прямым или
косым  крестом двумя перстами  или  щепотью... С такой-то верой  не  то  что
богатеть, но и грабить  на узких дорогах можно! И грабили. Сначала - чужаков
по  вере, а потом и  до  своих  единоверцев  добрались, с  которых семь шкур
содрать не успели...

     Макар, Акулина и Родион к вечеру  свершили свою косьбу,  отстоговались,
начали по домам собираться. Тут-то, улучив  момент,  и  подкрался к  Родиону
Кузеван:

     - Чего тебе с дырниками-то пустой чай глотать? Ко мне клонись головой и
сердцем, надежнее Макара буду!

     -  Работать и жить с ним веселее, - усмехнулся  Родион,  -  ас  тобой -
тоска. Вот если прогонит меня от себя Макар...

     За то слово и уцепился Кузеван. От Родиона отвернулся, к Макару подошел
с тайным шепотком:

     - Дай мне Родиона до конца лета,  еще покосить надо. А одному - где же?
Не родня ить он тебе, чего его жалеть?

     -  Родион  -  человек вольный,  -  отмахнулся Макар,-  как  сам с собой
порешит, так тому и быть! А мне он не помеха: помог - и спасибо на том...

     Снова запустил  пятерню в бороду Кузеван. Скреб в ней долго, но выскреб
одну-единственную мыслишку:

     - А коли я ему скотинку подешевше продам, а?

     -  Толковал  я  с  ним, Кузеван, и о  скотинке.  Не  будет Родион своим
хозяйством становиться! Страну Беловодию искать уходит.

     -  Борони, господь! - перепугался  Кузеван. - Да рази ж ее сыскать тута
где? Она ж в самом Опоньском царстве!

     Посуровел Макар, брови напустил на глаза:

     - Потому и сюда пришли, что  за ней шли! И не за морями-окиянами страну
Беловодию искать надо  б... Родион сказывал,  что рядом  она,  в пять недель
пешком дойти можно. А Родион - ходок! Вон с какой дали притопал! Дойдет.

     А  Родион  в это  время уже  под стожком сидел, носом клевал, в  яви ту
сказочную страну видел...

     Лежит она на юг отсюда, за великими озерами, за высокими  горами. Царят
там полная справедливость, высшее знание и  стариковская мудрость. И зовется
она по-разному разными людьми...  Воды там  текут белые, потому - Беловодия!
Горы там стоят синие  - Синегория, значит!.. А  идти в ту страну  надо между
Иртышом  и  Аргунью к  горьким  и соленым озерам, через болотистые  и другие
коварные места,  гать самому строить  в трясинах, чтобы  в  гиблых и  зыбких
местах  тех  совсем не пропасть...  Потом  надо идти  через  горы страшенной
высоты,  по самым облакам и тучам дорога пробита там в одну ногу. За ними-то
и откроется та долина!.. Но, и войдя в нее, не радуйся и не ликуй душой- там
не всякого человека оставить могут, а заслужить право на жительство в  ней -
ой как  не легко! Но даже и  изгнанный из той  страны  ничего не  теряет,  а
обретает мудрость,  силу  и выносливость,  чтобы,  вернувшись домой,  хорошо
знать, что на родной и трижды грешной земле делать надо!

     Чихнул  Родион,  в  себя  пришел  -  и сон отлетел, с явью смешанный. И
тотчас полез в уши призывный голос Макара:

     - Каша стынет, Родион! Отоспимся теперь - вся ночь наша!

     Поднялся Родион, зевнул так, что едва скулы  не своротил: далась Макару
эта каша, так и не досмотрел свою Беловодию-страну, как старик-попутчик, что
с ним  до реки Абакан  шел, ее  расписывал. Туману было  много в  его словах
напущено  -  и про  Бухтарму с  тайными городищами, и  про  чудские  копи  в
неприступных местах... Может, и балагурил дед Матвей от скуки!

     Кашу ели молча. Только нет-нет да и взглянет в  сторону Родиона Макар -
не то спросить  чего собирался, не  то  какую-то  свою  кудель прял. Облизал
Родион ложку,  в пустую  чашку у