чагу.  Его примеру последовал Хертек,
но тут  же натянул поводья - в десяти шагах от  тропы чернело тело человека,
умирающего или уже умершего от жажды, обманутого озером, в котором нет воды.

     Всадники  спешились одновременно  и приблизились к несчастному. Человек
лежал лицом вниз на обломках своего собственного посоха, упираясь обнаженной
головой в магический герб Шамбалы, выцарапанный на белом песке.

     Самдан осторожно перевернул тело и отшатнулся, поспешно сдирая с головы
кошемную шляпу:

     - Куулар Сарыг-оол...

     - Белый Бурхан?!-поразился Хертек и тотчас замолчал.

     Но  у  Самдана  уже  изумленно  взметнулись  брови,  вырвался  какой-то
клокочущий  звук,  но  он прихлопнул  рот  ладонью и  натуженно  закашлялся,
искусственно выдавливая слезьг на глаза.

     Хертек   обыскал  труп,   но   в  одежде   мертвого  не   нашел  ничего
существенного,  кроме  револьвера, золотой крупной монеты и плоской  мужской
серьги с фиолетовым камнем и неясными письменами на ребре.

     -  Закопать бы надо беднягу!-подал голос Самдан, справившись  с кашлем,
но по-прежнему обескураженно мотая головой.

     Хертек крутнул барабан  нагана,  пересчитывая патроны. Шесть. Седьмой в
стволе.  Значит, наган покойному богу так и  не  понадобился?  Зачем  же  он
выпросил его у стража бурханов?

     - Закопать... Куда здесь закопаешь! Бросим в Мертвое  Озеро.  Он шел  и
пришел к нему. Значит, тут был конец его жизненного пути.

     Самдан не возражал.

     Самдан спешился первым, подвел коня к коновязи, бросил небрежно поводья
на  руки  какому-то  услужливо улыбающемуся  китайцу,  повернулся  к  своему
спутнику:

     - Здесь мы  передохнем,  Хертек.  Я  был  твоим гостем  у огня,  теперь
приглашаю тебя...

     Хертек кивнул, хотя этот крючок на Урумчи удлинял его дорогу и на день,
а то и на два отодвигал встречу с Савык.

     Комната была большой и  прохладной. Тот же китаец, что прислуживал им с
Самданом  у  коновязи,  внес небольшой  столик,  быстро накрыл его и,  низко
кланяясь, пошел спиной  к дверям, сложив ладошки маленьких рук и выставив их
вперед.

     - Надо бы умыться,-вздохнул Хертек. - Я не привык есть грязными руками!

     Самдан  сдержанно  рассмеялся,  кивнул  на  большую  фарфоровую  чашку,
наполненную розовой водой, стоящую посреди стола.

     - Кто вам мешает, Хертек?-Он первым зачерпнул пригоршню воды, бросил ее
в лицо. - Русских  умывальников в караван-сарае востока не бывает...  Только
кувшин или чаша!

     Потом  он наполнил  пиалу Хертека какой-то темной жидкостью, плеснул из
того же сосуда с узким горлом и в свою чашку:

     - Это нас освежит.

     Самдан еще  не решил, как ему  поступить со своим  попутчиком, который,
несомненно,  знал  жреца  Бонпо как Белого Бурхана и, возможно, участвовал в
его авантюре на Алтае. Арестовать и  отправить в Россию, чтобы  хоть в малой
степени оправдать свой невольный промах перед  генералом  Лопухиным? Но  что
конкретного он о нем знает? Одни догадки!..

     И даст ли  Хертек  себя арестовать?  Наган  Куулара  Сарыг-оола од взял
себе, у него боевая  винтовка приторочена  к седлу, не исключено, что есть и
другое  оружие... Да  и сам выглядит  крепким и физически сильным человеком,
который просто так не позволит защелкнуть на своих руках наручники!

     Хороший  в общем-то план захвата Белого  Бурхана стал трещать  по  всем
швам с самого начала: Амгалан наотрез отказался вести караван в Китай, и его
пришлось  упрятать  в тюрьму, используя  не только имеющиеся в  распоряжении
русской полиции документы о таинственных смертях мальчишек в школе тибетской
медицины, но  и  жалобу отца  того скверного  мальчишки,  наказанного в свое
время   Самданом   за   кражу   микроскопа.   Организация  самого   каравана
непростительно затянулась,  а его путь к Семипалатинску, а потом и к Зайсану
был  вообще  до  безобразия  медлительным.   Самдан   вынужден  был  группой
полицейских обогнать его, а потом, оставив отряд для захвата  Белого Бурхана
в Урумчи, самому добираться до  караванной тропы и ставить необходимые знаки
приказа.  Вдобавок  к  этим  мытарствам,  Самдан  при  возвращении  в Урумчи
умудрился заблудиться и уйти далеко в сторону другой тропой...

     Встреча  с  Хертеком  была  для  него,   по   сути   дела,   счастливой
случайностью,  тогда  как встреча с  мертвым Кууларом  Сарыг-оолом на берегу
Мару-Нура, катастрофой.

     - Ты был  в Туве?  - осторожно  спросил Самдан,  когда они насытились и
служка-китаец унес столик с грязной посудой. - У тебя там родственники?

     Но доверительный тон Хертек не принял.

     -  Нет, Самдан,-покачал он головой, -  я обходил  караванную тропу, где
разгуливают бандитские шайки Техтиека...

     Самдан коротко рассмеялся, пряча свою бестактность.

     - Насколько мне известно, Техтиек действует на Алтае, а не в Урянхае!

     -  У  меня были свои причины  опасаться его и на границах Танны-Тувы! К
тому  же,  Самдан,  я  ведь  не спрашиваю, почему  и вы  отстали  от  своего
каравана, который ушел в Урумчи, бросив вас на границе с пустыней...

     Самдан нахмурился: а этот Хертек  не так прост, как  показался ему там,
на перевале, где они вместе наблюдали лунное аатмение!

     -  Вы правы, Хертек. Мы с вами  встретились случайно, как чужие люди, и
так  же случайно должны разойтись по  своим дорогам!  - Он хлопнул в ладоши,
вызывая  служку   караван-сарая.  И  когда  тот   склонился   на  пороге   в
вопросительном поклоне, бросил небрежно: - Наш гость едет дальше, Лу! Скажи,
чтобы ему дали еды на дорогу. Я заплачу за все. Иди.

         Глава девятая

     КАЛАГИЯ

     Последние двадцать лет Панчен Ринпоче только  и делал, что возвеличивал
грядущего бога Майтрейю и проповедовал неизбежный  приход Всемирной Шамбалы.
И ему  удалось  многое, ему удалось  почти  все.  Он наводнил  изображениями
грядущего  Будды  монастыри, установил статуи  нового  бога на  неприступных
скалах, приказал всем геше-ларивам писать танки  с изображениями Майтрейи, у
которого ноги попирают землю, что  предвещало скорый приход Владыки Мира. На
все празднества и мистерии, посвященные Майтрейе, он приезжал лично с пышной
свитой.. Никто не сделал столько походов по  Тибету и  сопредельном странам,
сколько  сделал за эти годы  он!  Никто и никогда не был столь  исступленным
пропагандистом новой лучезарной эры, которая грядет, как он!

     Панчен  Ринпоче поднял  всю мудрость Востока из ее летаргического  сна,
собрал всех поэтов и художников в одной исполинской мастерской мысли и духа,
заставив всех хубилганов и бодисатв, самых непокорных  хамбо-лам и  хутухт с
уважением  относиться  к идее Шамбалы, все земное заставил почитать Шамбалу,
воспевать  Шамбалу,  писать пророчества  и  петь  гимны  Шамбале,  нести  ее
незримые знамена и  священные знаки, в том числе непокорных жрецов Бонпо,  в
монастырях которых тоже появились изображения Майтрейи, поставленные рядом с
черными святыми, имен которых никто не произносит, боясь нарушить запрет...

     Майтрейя,  Шамбала, Знак Идама!  Эти три понятия новой святости Тибета,
попранного  оружием  англичан,  стали  символами его  жизни  в  добровольном
изгнании из  Лхасы, где он не был с лета печального и стыдного  1904 года  -
года Дракона.

     И  все эти годы, заполненные борьбой с инакомыслящими  и кровавой бедой
войны, обрушившейся на Тибет, таши-лама ни разу не вспомнил о  своей миссии,
отправленной  на  северо-запад,  на  Алтай, потому,  наверное,  и  пропустил
коротенькое сообщение  в  газетах о явлении  Белого Бурхана и хана Ойрота  в
долине Теренг, о  разгроме нового религиозного  движения  христианством  и о
суде  над  единственным проповедником бурханизма,  попавшем  в  руки русских
властей. А вскоре заполыхали революции, гражданские войны, и  все это как бы
отодвинулось  в сторону,  хотя  и цвет знамен  новых мировых катаклизмов был
близок  к  одному  из  культовых  цветов  ламаизма - красному. Этим он  даже
пытался воспользоваться,  но  революции,  переполненные  своими собственными
идеями, совершенно не нуждались в идеях Шамбалы, пламенное  свечение которой
оказалось слабым светильником на фоне утренней зари  начинающего новый  день
человечества.

     О событиях на Алтае Панчен  Ринпоче узнал случайно от  лхрамбы Самдана,
ставшего ширетуем школы тибетской медицины в столице России, который  прибыл
с очередным караваном  за травами в Монголию и Китай. Изумление было велико,
но и удовлетворение оказалось немалым.

     Почти  все  в  рассказе  лхрамбы  Самдана   для  Панчена  Ринпоче  было
загадочным  и  неприятным.  И странная  смерть самого  Куулара  Сарыг-оола в
соляной  пустыне, и таинственные исчезновения высоких лам - Жамца и Бабыя  в
горах,  и  преображение  Пунцага  и  Чочуша в  национальных  героев,  и даже
чудесное  освобождение  пророка  Шамбалы Чета Чалпана от каторги,  благодаря
юридической защите на суде, организованной Клеменцем и Вознесенским.

     - Русские защитили Шамбалу на суде? - изумился таши-лама.

     - Нет, бодисатва! - Самдан усмехнулся  загадочно и иронично. - Адвокату
и  эксперту удалось  доказать,  что  никакого  влияния  Тибета  на  движение
бурханистов не было, что оно возникло случайно и было закономерным развитием
религиозных и этнографических особенностей одной из местных народностей!..

     - Случайная закономерность? Неужели русские...

     -  Русские увязывали бурханизм  с  буддизмом,  но не  с тибетским,  а с
японским, поскольку тогда шла война. Да и в  молениях ярлыкчи им послышались
отголоски каких-то гимнов синтоизма.

     Еще Самдан сказал, что он мог  бы вмешаться в тот судебный  процесс над
Четом  Чалпаном,1  но не  захотел.  Во-первых, другие  заботы  появились,  а
во-вторых, интерес высокопоставленных русских  к алтайским  событиям  вскоре
угас,  особенно  после убийства террористами  министра Плеве, который мог бы
дать иной ход этому процессу в Бийске. А вскоре и генерал Лопухин поплатился
головой за свой либерализм...*

     *  А.  А. Лопухин, действительно, вскоре после  гибели Плеве угодил  на
каторгу, выдав эсерам их провокатора

     Но Панчен Ринпоче был вполне удовлетворен. Какими бы ничтожными ни были
результаты  первой  попытки  практического  осуществления   идеи  Шамбалы  в
масштабах  целой  страны,  они  все-таки  были и  даже сумели  удержаться  в
сознании   целого  народа,  вытеснив  христианство,   насаждаемое   русскими
десятками лет!

     Лично для него эта встреча с лхрамбой  была важна г потому, что придала
Панчену  Ринпоче уверенности  в  его затянувшемся  споре с Тубданем  Джямцо,
далай-ламой Тибета, чей трон шатался уже второй десяток лет...

     И не одни  англичане были тому виной, тем более - китайцы или  русские!
Мрачные пророчества ползли со всех сторон. Первое из них появилось еще в год
первого побега далай-ламы в Монголию и Китай. Оно предрекало  гибель  Тибету
от  его  живых  богов, вступивших  в  сговор  с царем  обезьян  Хануманом  и
толкнувшим их на ложный путь.

     Далай-лама  Тринадцатый, как и  далай-лама  Пятый,  трудно шел к своему
трону, долго шел! Вначале никак не находился младенец  с родинками на щеке в
форме созвездия Большой Медведицы, а  когда  такой  находился,  то почему-то
умирал, не достигнув совершеннолетия...  Тубдань  Джямцо вытянул  счастливый
жребий,  но и по нему  уже готовы ударить  злые  языки:  недавно на  границе
Тибета  был  остановлен  человек,  идущий в Индию, с  приметами далай-ламы*!
Гадай теперь, кто из них настоящий, а кто носит его личину...

     * Упоминаемый здесь случай произошел с Н. К. Рерихом.

     Эти  пророчества не  обошли и его,  таши-ламу.  Последнее  из них прямо
говорит, что  недалеко то время, когда действие и мысль  разъединятся, новые
беды и несчастья рухнут на священную землю и потрясенный  таши-лама навсегда
покинет Тибет...

     Но  страшны  не  сами  пророчества  и  злые  слухи,  страшнее  их  сама
действительность!  На глазах  у живых богов  Тибета рушился  сам ламаистский
мир...  Баньди,  гэцулы  и  гэлуны  сбрасывают с себя  коричневые,  желтые и
красные халаты, надевают дэли простолюдинов и втыкают плуги в святую  землю!
А  ламы Бурятии все  охотнее  меняют  свои красные  шапки сакъянской секты и
петушиные гребни желтой гелукпы на  суконные шлемы  русских красноармейцев с
распластанными во весь лоб пятиугольными звездами...

     Таши-лама  шеи  к   далай-ламе  в  последний   раз...   Не   было  зова
необходимости, не было боли сострадания, не  было уверенности и надежды, что
им удастся договориться...

     Распахнулись последние  двери. Плотно  закрылись, как только  таши-лама
вошел в зал.  Теперь никто  не имеет  права входить  сюда,  пока два вдадыки
страны вместе!

     -  Я ждал тебя,  Панчен, - буркнул Тубдань Джямцо, поднимаясь с трона и
делая шаг ему навстречу, протягивая обе руки одновременно, - но ты почему-то
не торопился оставить Таши-Лумпо.

     - Я  был занят,  Тубдань,  -  сухо обронил  Панчен  Ринпоче,  осторожно
пожимая ледяные руки  далай-ламы. - К тому же,  ты не  звал меня.  Во всяком
случае, я не слышал твоего зова... Ты был нездоров?

     - Да, кто-то съел рыбу в запретный день*.

     *  В Тибете  существовало поверье,  что личная жизнь мирян  и  верующих
может  серьезно  влиять  на самочувствие и  здоровье владыки Поталы.  Стоило
только кому-нибудь пренебречь каким-либо обетом или же нарушить его, как это
немедленно отражалось  на далай-ламе: он  мог заболеть, лишиться сна и  даже
умереть.

     Таши-лама вяло  улыбнулся: круги под  глазами и ледяные руки могут быть
не только  признаками болезни,  они могут быть и признаками различного  рода
греховных излишеств, слухи о которых в последнее время слишком упорны.

     - Я пришел к тебе с миром, Тубдань,-таши-лама открыто и честно взглянул
в  глаза  далай-ламы, но они снова ускользнули  от  него юрко  и поспешно  -
только левая  изломанная бровь  поднялась  чуть выше, чем  обычно. -  Тибету
плохо, вера  хиреет, народ нищ,  а  мы  с тобой занимаемся своими делами, не
соединяя рук и мыслей...

     - Ты много путешествуешь,  у тебя есть развлечения... Я бы поменялся  с
тобой  местами, Панчен.  Ушел бы  в  Таши-Лумпо  накорпой, а тебя  оставил в
Потале...

     - С англичанами?

     - Ты знаешь, эти англичане деловиты,  но забавны, как  дети!  Ты с ними
поладишь.

     -  Тебе не надо  было пускать их  в Лхасу, Тубдань! Поднять весь народ,
закрыть все  храмы, сделав их неприступными...  А ты  сам удалился  в  Ургу,
бросив Поталу.

     Далай-лама насторожился: его собеседник начал подъем на запретную гору,
подкатив ему под ноги первый тяжелый камень. Он вздохнул и сразу же наполнил
свой сосуд, теперь уже до краев:

     - Тогда  они были сильны, а  мы  слабы. Против их пушек  не устояли  бы
стены храмов!.. Да и  разве Тибету  жилось лучше, когда мы не пускали в него
никого?  А тех,  кто  пробирался обманом, безжалостно  убивали... Разве  это
хорошо, Панчен?

     - Плохо, но святыни страны богов не были попраны!  И  оракул  молчал. А
сейчас  он говорит  и говорит слишком  много всякого вздора, хотя люди хотят
знать только правду из моих или твоих уст!..

     В маленьких глазах далай-ламы сверкнул злой огонек:

     - Правда для незрелых умов - тоже страшный яд! И ты  это знаешь не хуже
меня.

     Вот он первый удар! Враги теократии Тибета все рассчитали точно. Откуда
еще и могут исходить пророчества, как не из Таши-Лумпо? Ему,  таши-ламе тоже
не нравятся  пророчества о гибели  Тибета  и  о скорой власти Ханумана, хотя
страна  уже   сокрушена,  разорена  и  осквернена,   перестав  быть  святой!
Англичане, китайцы, опять англичане с китайцами...

     - Пророчества не мои, Тубдань. Они мне и самому неприятны.

     - Ты хочешь сказать, что их распространяют китайские ламы?

     - Не знаю, не думал. Знаю только -одно: миличасы должны уйти!

     - Они мне  не мешают и в  мои дела не вмешиваются!-Далай-лама  поставил
ладонь ребром. - Больше того, они охраняют Тибет от врагов более опасных. Да
и тебе они не мешают: твои махатмы и их ашрамы - недосягаемы для них!

     Кого  он  считает  более  опасными  врагами,  чем англичане и  китайцы?
Монголов,  русских? Им  сейчас  не  до Тибета...  Старая обида  не улеглась?
Тогда,   почти  двадцать  лет  назад,  богдо-гэгэн  не  только  не  встретил
далай-ламу в Урге, но и не дал ему убежища и тому пришлось прибегнуть к щиту
китайского императора.

     - Они  унижают и разоряют наш  народ! Вспомни  позор Сиккима.  Тубдань!
Вспомни Ургу и Дарджилин, двенадцать с половиной миллионов лан контрибуции и
отторжение долины Чумби, которая кормила всю страну...

     Таши-лама  не  стал  говорить,  что  в  Ургу Тубдань  Джямцо  бежал  от
англичан, а в Дарджилин - от китайцев. И Поталу он получил обратно не из рук
миличасов,  а  благодаря соглашению русских с англичанами и  китайцами!  Тех
самых русских, другом которых он так не захотел стать...

     - Мы с тобой  -  сердце и мозг страны, и каждый из нас занимается своим
делом!  Ты упрекаешь меня в плохой политике, но ведь  я не упрекаю тебя, что
ты портишь мне всю политику тем, что пытаешься внести знамя Шамбалы в другие
страны, не брезгуя даже услугами черных колдунов!

     Таши-лама встал. Разговор не получился, а ссориться с далай-ламой он не
хочет  и не  может. Потала  имеет  много  ушей и уже завтра весь Тибет будет
знать,  что  между  владыками  страны  нет  согласия  и  мрачное пророчество
сбывается до конца!

     Панчен  Ринпоче  собирался в  дальнюю дорогу и  думал, что  ему взять с
собой.  Золото?  Его  немного. Стихи  и молитвы,  прославляющие Шамбалу? Да,
пожалуй. Изображение Майтрейи? Непременно.

     Его  вызвались  сопровождать  два верных  человека  - Луузан  и  Чойир.
Третьим мог быть брат Геше Ринпоче, но он отказался.

     Ламы ждут. У них все готово - еда, оружие, транспорт, охрана.

     Сейчас он  выйдет к  ним, поклонится священному месту, бывшему для него
колыбелью, а теперь становящемуся гробницей его  прошлого,  его планов и его
надежд... Его никто не будет провожать из Таши-Лумпо и этот его приказ будет
выполнен  в точности: далай-лама должен узнать об уходе таши-ламы из Тибета,
когда он станет недосягаем для Поталы!2

     Он вышел. Раньше его встречали и  провожали по-другому: все ламы стояли
в  высоких  пурпурных тиарах на  крышах домов с гигантскими трубами в руках,
сверху  сыпался дождь из  красных  и  желтых  лепестков шиповника,  красивая
девушка шла навстречу и  несла на золотом подносе красный сосуд со священным
молоком  яка. Только  высокие ламы имели право пить это молоко, разбавив его
наполовину водой от тающего ледника - молоком мифической львицы...

     Теперь пусто на крышах, нет громового рева труб, не сыплется  священный
дождь   и   не   подоена  священная  львица.  Даже  культовые  цвета   одежд
лам-провожающих  и  лам-попутчиков  прикрыты  серыми  плащами  безымянности.
Легкий снежок кружится  в  воздухе. Он  только  упреждает людей, что  скоро,
через  месяц, наступит зима. Рано еще  кружиться  в  воздухе  этому  робкому
снежку!  Но  в горах и пустынях своя погода: среди  зимы лето и  среди  лета
зима...

     Панчен  Ринпоче  сел  в  возок,  кивнул. Один из лам легонько шевельнул
вожжами.  Хорошие  кони легко и  весело покатили возок Путь  таши-ламы -  на
север,  туда,  откуда   должна   была   прийти  заря  новой  эры  счастья  и
справедливости, но она  так и  не  занялась во все небо,  а только мелькнула
легко погашенным  огоньком...  Майтрейя  рано опустил  ноги на землю  на его
танках,   а   Ригден-Джапо   поторопился   взять   в   руки   карающий   меч
справедливости!..

     Теперь  уже  другой таши-лама назначит  срок и повторит  пророчество  о
Шамбале и Майтрейе, перестроив его  слова  в нужном ему порядке, но основной
смысл и текст останутся прежними: