нь ружья с
плеча. - Это ты его убил?

     - Его убило небо. А я только выполнил волю бур-ханов!

     Техтиек   спешился,  подошел,   положил  руку   на  винтовку  Дельмека,
нахмурился:

     - Ты хочешь застрелить меня?

     - Нет, я не убийца. Я - охотник. Я шел  по следу, который меня привел к
нему... Он не выполнил какой-то твой приказ?

     - Он только нарушил мой приказ. Еще летом.

     - Почему же ты убил его сейчас?

     - Нарушение приказа привело к смерти людей на
     прииске.

     Дельмек кивнул.  Он уже слышал,  что на прииске Бобровском были убиты в
перестрелке какие-то алтайцы. К
     тому же с оружием...

     -  Вот  так,  Дельмек...  Тебе  что-нибудь   нужно  от  меня?   Дельмек
отрицательно покачал головой.

     - Тогда я тебе дам совет. Хороший совет! - Техтиек кивнул на убитого. -
Не повтори его ошибки.

     - Тебя  ищет Богомол,  Техтиек. Он  допрашивал  меня. Говорил, что меня
знает какой-то Бабинас...

     - Бабинас?  - Техтиек покачал головой. - Я не знаю никакого Бабинаса...
А Богомолов ищет меня уже семь лет.
     Прощай.

     Солнце  скатывалось на  вторую  половину неба. Оттуда оно начнет падать
быстрее, торопясь на покой. Солнцу тоже легче идти с горы, чем в гору...

     Дельмек вышел на опушку леса, увидел старый след и невесело усмехнулся.
Анчи  сумел лыжней  завязать свой  узелок  жизни. Но этот его  узелок  будет
помнить  теперь  всю  жизнь другой человек, пока и  его голову за какой-либо
промах не снесет меч Техтиека.

         Глава восьмая
      НОВООБРАЩЕНЕЦ
     Торкош   не   стал   утруждать   себя   поисками   жилья.   По   совету
работников-алтайцев,  живущих у Лапердина, он  занял пустующее уже  три зимы
кое-как  сложенное  неуклюжее  строение  пастуха  Сабалдая,  на  самом  краю
Бересты. Осмотрев  его, Торкош  повеселел: если немного подправить, то  зиму
будет  легко и  просто  обмануть,  не кланяясь в  пояс  хитроумному  старику
Игнату.

     Одолжив  за два рубля телегу  у кержака Лариона,  Торкош съездил в лес,
наломал сушняка, набрал несколько мешков сухих шишек, надрал березовой коры,
надергал охапку  соломы из прошлогоднего стога  и в один вечер соорудил себе
очаг и постель. Потом,  переночевав на  голодное брюхо, отправился  поутру в
лавку. Но там лавочник Яшка сразу же огорошил его отказом:

     - Будешь  у отца или брата  в работниках,  тогда будет тебе и кредит на
харч! А так - катись колесом!

     - Какой кредит? - удивился Торкош. - Каким колесом? У меня деньги есть!

     Десятку Яшканчи Торкош уже почти всю истратил, пришлось с дрожью в душе
начать трату денег Техтиека. Увидев  красненькую, Яшка недоверчиво посмотрел
ее на свет, покрутил головой:

     -  Жирно живешь! Я уж  и не помню, когда в  чужих  руках  такую крепкую
деньгу видел!

     У себя дома Торкош все расставил по своим местам:
     бутылки  в один угол, еду  - в другой, табак и кисет засунул в карманы,
сдачу вместе с остальными деньгами - в специально выкопанный тайник. С этого
дня он зажил припеваючи -  куда  лучше, чем там, в лесном своем, жилище, где
его кормили и поили пастухи.

     Целыми днями  он теперь  только  и делал, что ел, пил,  курил трубку  у
костра;  спал, когда  тот  гас, а  утром все начинал заново -  срывал зубами
пробку с бутылки, вливал в себя хмельное, крякал со смаком, мотая головой...
Так  он обживался дней  пять, не  думая  ни о  чем. Его никто не беспокоил -
друзьями Торкош еще не обзавелся, в работники к Лапердиным не нанялся... Как
только  кончилась  выпивка  и  съестные  припасы,  Торкош  прихватил  пустые
корзины,  направился в  знакомый  уже  переулок.  Но  лавочник Яшка,  забрав
корзины, покрутил  головой,  не  взглянув на десятку Торкоша и на серебряный
полтинник, которым тот щелканул о прилавок:

     - Отец и за деньги не велел тебе отпускать харч!

     - Как не отпускать? - удивился Торкош. - Почему?

     - Иди к отцу, он скажет.

     И  на  этот  раз  Игнат  принял  Торкоша хорошо: поздоровался за  руку,
пригласил в горницу, усадил за чай. Потом, когда насытились, спросил:

     - Ну, что надумал, Толька?

     - Отдыхать буду.  Араковать. Трубку курить. Игнат рассмеялся, достал из
нагрудного кармана две десятки, положил их на стол, разгладил пальцами:

     - Вот твои деньги. Были у тебя в кармане, теперь у меня.

     - Как у тебя? - поразился Торкош.  - Одну  я  пастухам  давал, другую в
лавку Яшке!

     - А лавка  чья? Моя. Пастухи тоже мои. Значит, все твои деньги, сколько
бы их не было, скоро станут мои... Понял?

     Торкош дрогнул ресницами, растерянно развел руками:

     - Понял! Все в деревне - твое. Так?

     Игнат наклонил голову:

     - Угадано.

     - А я не твой! - торжественно сказал Торкош и поднялся от  табуретки. -
И за мои деньги Яшка должен давать мне все!

     Игнат устало махнул рукой:

     - Бог  с тобой,  Толька. Иди в лавку,  скажи  Яшке, чтобы потом ко  мне
пришел...

     Возвращался Торкош ликующий - размахивал  руками, покрикивая о том, что
он -  сам по  себе  и никто в  деревне ему  не  хозяин, и на  Яшку посмотрел
снисходительно, как на что-то мелкое, еле видное:

     -  Давай  кабак-араку, мясо  давай,  табак! Вот! А  потом к Игнату иди.
Велел.

     Яшка, растянув рот  до ушей,  выставил на  прилавок все, что потребовал
Торкош, взял десятку, бросил в ящик, протянул руку:

     - Еще одну красненькую давай!

     -  Эйт! - удивился Торкош. - Прошлый раз одной хватило,  ты мне еще сам
деньги дал. Вот!  - Он выложил полтинник, мятый рубль,  медь. - Зачем сейчас
много берешь?

     - Зима на дворе, - притворно зевнул  Яшка,-цены выросли... Подвоз хуже,
дорога хуже... Не хочешь, бери деньги обратно, а я беру товар!

     -  Эй, не надо! - Торкош поспешно  схватил корзины и выскочил из лавки,
провожаемый откровенным хохотом лавочника.

     А ночью  Торкош проснулся от пинка в  зад. Вскочил,  заорал  что-то, но
сразу же примолк, как только при мерцающем свете раскаленных углей потухшего
очага разглядел грозную фигуру Техтиека. Упал навзничь, задрыгал ногами:

     - Ой,  живот болит!  Ой, спина болит! Техтиек присел на корточки,  взял
двумя пальцами Торкоша за нос, притянул к себе, выдохнул:

     - Заткнись!.. Куда дел мои деньги? Трясущимися руками Торкош выдрал  из
тайника тряпицу, развернул ее на коленях, протянул гостю:

     - Вот... В лавке все дорого! Техтиек выпрямился:

     - Тебя  просто обманывают, а  ты глазами  хлопаешь. Почему не  пошел  в
работники к Лапердину?

     - Ждал, - развел Торкош руками. - Присматривался.

     - Ты пил, а не ждал и не присматривался! Завтра
     у тебя лавочник заберет последнюю десятку и - все...  Мне  сам Лапердин
обошелся бы дешевле! Где его кони?

     Торкош хотел ответить, что  не знает, но горло  перехватила сухость, он
закашлялся. Потом  начал  шарить  в  соломе,  нащупывая  недопитую  бутылку.
Поднести ее ко рту Торкош не успел - Техтиек выдернул  бутылку у него из рук
и выбросил через распахнутую настежь дверь.

     - Зачем? - удивился Торкош. - Там еще была кабак-арака!

     - Больше араковать ты не будешь.

     Торкош вздохнул, погладил рукой ушибленный пинком
     Техтиека зад, спросил хрипло:

     - Работать идти к Игнату?

     - Иначе ты сопьешься, и с тебя вообще не будет никакого толка!  Я купил
твою смерть и вместе с нею тебя... Вот тебе еще деньги! - Техтиек  отстегнул
уже знакомый Тор-кошу брелок на  куртке, достал  пачку таких  же  десяток. -
Неделю у себя пролежишь, а потом пойдешь к Игнату и скажешь, что хочешь быть
гуртовщиком. Если он не согласится, сам уедешь к пастухам! Где у него  скот,
отары,
     табуны?

     -  Винтяй хотел послать меня гуртовщиком в  Ширгайта,  потом передумал.
Сказал, что я - ненадежный человек, могу  проболтаться... Кому проболтаться?
Игнату?

     - Урочище  Ширгайта, говоришь? -  Техтиек похлопал Торкоша  по плечу. -
Служи Игнату! Хорошо служи!

     Весть о краже коней ошеломила Игната. И не  дрянь увели ведь из урочища
Ширгайта,  а  чистокровок!  Знали  что   брать!  Случайно  никак  не   могли
наткнуться, да и среди конюхов не  было случайных  людей:  почти всех  нашли
зарубленными...

     Первой мыслью мелькнуло: Винтяя окаянного работа!
     Старший сын только что вернулся с ярмарки,  пригнав  две больших  отары
овец и целый табун  лошадей, груженных тюками с тряпьем, кожами и шерстью...
Кто  поручится,  что  он  не  продал  и  племенной  табун?   Это  подозрение
укрепилось, когда Игнат узнал,  что  сын непривычно большой оборот получил с
той тысячи рублей и стада быков, что были
     ему выделены...

     Но как докажешь? Чем?

     Потом вспомнился Игнату бийский полицмейстер, гостивший три дня назад и
вылакавший  вина больше, чем этот пьяница Торкош за  неделю. Приезд  его был
как снег на голову, а новость,  которую  тот привез, Игнат воспринял чуть ли
не  как обвал в горах...  Техтиек! Этот зазря  в гости никуда не заявляется!
Может, кони - его работа? Да нет, Техтиек только купеческие караваны грабит,
да по приискам гуляет уже второй месяц... Зачем ему целый табун лошадей? Где
его держать и кому за ним смотреть?

     -  Не-ет,  -  мотнул  Игнат тяжелой головой, - тута  работал  свой вор!
Надобно с  Винтяем поговорить...  Твой, мол, табун был! При  разделе  - тебе
плановал... Взовьется стрижом, когда поймет, что сам себя обокрал!..

     В контору к отцу заглянул лавочник Яшка.

     - Ну? Чего тебе-то опять приспичило?

     - Этот алтаец был...

     - Ну и сколько же ты содрал с него в этот раз?

     - По красненькой за бутылку...

     - Что? -  Игнат  гулко захохотал. - А из  тебя второй  Техтиек  выйдет,
Яшка, лет этак через пяток! Ах  ты,  щенок!.. Ну а завтра сколько  возьмешь,
ежли сызнова явится?

     - Две  красненьких... Вот  если бы, батяня,  в мой  капитал  те  дурные
деньги...

     - Что?! - привстал Игнат. - И ты следом за Винтяем, сукин сын?! - Игнат
поднял счеты. - Пришибу! Яшка пулей вылетел из конторы.

     - Отрицаеши ли ся сатаны и всех дел его? - строго спросил отец Капитон,
повернувшись к Торкошу.

     - От-ри-ца-юсь! - выдавил тот трудное слово.

     - Сочетаваеши ли ся Христу?

     -  Со-че-та... Ва-и-юсь!  -  в два  шага одолел Торкош  второе  трудное
слово.

     Отец Капитон, следом за новообращенцем, облегченно перевел дух. На этой
формуле  крещения все  язычники спотыкаются, как слепой  конь  на каменистой
дороге!

     -  Поздравляю тебя,  возлюбленный во  Христе  брат,  с принятием святых
таинств, крещения и причащения тела и крови христовой! Великое дело совершил
ты, отрекнувшись от дикой и кровавой эрликовой веры и приняв богооткровенную
религию Христа,  святой православной церкви, матери  нашей!  Держись  крепко
всех  данных тобою обетов;  если же  нарушишь  их и не покаешься  -  горе  и
страшные муки ждут тебя на этом и на том свете!

     Начались поздравления, грошевые подарки, всякие слова, но не мелькали в
руках ожидаемые Торкошем медь и серебро, не шуршали бумажные рубли...

     Давным-давно  кончились деньги,  оставленные  ему Техтиеком,  а  хозяин
Игнат дозволял теперь брать в лавке только крупы, соль и муку. Кабак-араку и
табак  лавочник Яшка мог  продать лишь за  деньги.  Раза два  или три  Игнат
вкладывал  в руку своему конюху серебряные  кружочки, а  потом  отказал  и в
этом:

     -  Будет с тебя,  Толька!  Этак-то ты  и меня  в свою  бутылку окаянную
загонишь! Нет  мне  выгоды  поить  тебя - и  накладно,  и работаешь хмельной
плохо!

     Вообще-то старик Лапердин  относился  к  Торкошу хорошо - лишний раз не
ругал, работать  много тоже  не заставлял, но круто  переменился, как только
тот отказался принять крещение в проруби.

     - Не могу, - сказал тогда ему Торкош, - воды боюсь! Помру.

     Холодной воды он боялся, но еще больше он боялся Техтиека, который хоть
и разрешил ему  креститься, но  сказал об этом так, что и не поймешь  сразу.
Где  была  пуговица его слов?..1 Потом кто-то из русских  работников  шепнул
Торкошу  по  секрету,  что  поп  Капитон  деньги  дает  тем  алтайцам,  кто,
окрестившись у него тайно, других работников Игната к купели тащит.

     - Подставь косичку попу, -  говорили ему, посмеиваясь,  - и  на штоф он
тебе мигом отвалит! Торкош поверил и пришел к попу:

     - Не хочу молиться Эрлику, хочу молиться Христу!

     - Благое дело, - потер руки отец Капитон, - зело борзо!

     И вот он - христианин, православный...

     Все разошлись, удалился и  отец Капитон переоблачаться,  а Торкош ждал,
не  веря  простоте и  обыденности  случившегося.  Уже  проплелся, позванивая
ключами,   ктитор  Василий,  гася  свечи  специальным  колпачком  на  палке.
Наткнулся на Торкоша, спросил удивленно и подозрительно:

     - А ты чего тут ждешь?

     - Деньги жду.

     - Деньги? Какие деньги?

     -  Поп  крестил, косичку  резал, должен  деньги дать!  Василий визгливо
рассмеялся:

     - Голова, два уха! Да где же ты видел, чтобы из церкви деньги выносили?
Их сюды несут!

     - Поп должен дать! - упрямо повторил Торкош. - Зачем тогда башкой в таз
кунал? Зачем крестом махал и Эрлика ругал?

     - Ну, брат! Скажи спасибо,  что и за эту требу он с тебя самого не взял
деньги,  а даром окрестил! Поп-то призван овечек мирских стричь, а не овечки
стригут попа... Ох-хо! Дикий ты, ишшо ломать тебя, тесать да остругивать!

     Вышел из ризницы отец Капитон, Торкош кинулся
     к нему:

     - Деньги давай!

     - А-а... Отпраздновать хочешь? Похвально!

     Он  отвернул полу шубы, пошарил  в  карманах мирских полосатых  штанов,
достал несколько мятых бумажек, втолкнул Торкошу в подставленный кулак:

     - Три  рубля.  В  долг  даю!  Возвернешь  с  лихвой  и  вскорости!  Сам
подаяниями верующих живу.

     Торкош ухмыльнулся и, нахлобучив шапку прямо в церкви, весело зашагал к
выходу.

     Игнат  не  стал  делить имущество,  а вывел только Винтяя, откинув  ему
вместо десятой части больше  четверти -  только  бы  отвязался.  Но  и  этой
львиной долей старший сын остался недоволен:

     - Ежли по-божьи, то любая половина - моя! Все вы  - лежач камень! А под
лежач камень-от и половодная
     вода не канет...

     Три средних  сына,  не уступавшие Винтяю  в  силе, кинулись  на  него с
кулаками, но грозный притоп отца остановил их:

     - Сукины дети! Всех лишу наследства моего!
     И хотя семейная  буря на этом улеглась, Игнат лучше других понимал, что
ему теперь уже не  удастся удержать  в слабом  кулаке  былой власти  - вывел
Винтяя, придется выводить и остальных, оставляя себе голый кукиш...
     Денег старшему сыну Игнат не дал:  довольно с  него  и тех, что украл и
награбил! Свой  крестовый дом в два этажа тоже  делить не стал -  зануждался
Винтяй в вольготности, пусть свои хоромы рубит! К лавке подбирался сын, но и
тут  получил от ворот поворот: наживи теперь сам  и  хозяйствуй, за сестрами
тоже кое-что надо дать в приданое...

     - Петуха запущу под стреху! - пригрозил Винтяй.

     - На каторгу упеку! - ответствовал отец.

     С тем и разминулись.

     А  вскоре  слух прошел  -  оженился  Винтяй.  И  не  к  отцу пришел  за
обкруткой, как ожидалось  всеми, а у попа Капитона сначала крещение, а потом
и  венец принял.  Все мог простить  Игнат сыну, но поругание дедовской  веры
простить не мог: проклял на первом же молении,  вогнав в страх жену, сыновей
и дочерей...

     Наступило временное  затишье, и вот выкинул номер кучер самого Игната -
принял  православие. Да  если бы Игнат знал,  что эту погань  тот учинил  за
какие-то мятых  три рубля! Да окунись Торкош в Иордань, Игнат бы  ему  ведро
водки выставил и живого барана подарил! Пей да закусывай, отмечай всей душой
новую святость свою! Неси старинный осьмиконечный крест в мир!..

     - Может, обратно перекрестишься? - спросил его Игнат без всякой надежды
на успех. - Моя вера любую
     перешибет!

     - Нет, теперь совсем не могу. И Эрлика боюсь и
     Христа!

     Да, промашку дал  Игнат Лапердин! а  ведь нежданным крещение Торкоша не
было. В  полный  голос  о  том  кучер говорил,  даже  про  поповские  деньги
поминал... Пропустил мимо ушей Игнат, закрученный своими делами  и думами! А
теперь вот и покаянную душу упустил, радостную для  господа! Верно молвится:
пришла беда - отворяй ворота!..

     Дня три новокрещенец глаз не  показывал. Потом пришел, встал на пороге,
долго  тискал  свою облезлую  шапку в руках,  глядя  на  Игната  виновато  и
обиженно.

     - Ты чего? - поднял от бумаг голову Игнат.

     - Уходить решил. Совсем.

     - Ну и иди, кто держит?

     - Расчет давай!

     - Расчет у меня с тобой не хитрый, - хохотнул Игнат, придвигая счеты. -
С чем пришел ко мне, с  тем и уходи... Что наработал через пень-колоду, то и
проел.  Деньги  свои пропил... Куда пойдешь-то среди зимы? Оставайся уж... Я
на тебя шибко-то и не сержусь, Толька, сам в вине перед
     господом...

     Торкош удивленно захлопал глазами: говорит в вине,
     а сам совсем трезвый!

     - Техтиека буду искать.

     -  Да, ловок ты! - Игнат отодвинул  бумаги,  засмотрелся в окно, стирая
ладонью и не в  силах  стереть ехидную  усмешку. - Не примет тебя Техтиек  в
свою банду,  Толька! Ему нужны молодые,  крепкие  и безбожные мужики, а ты -
кто? Гриб трухлявый...

     -  Тогда попа просить буду, чтобы  в монастырь на Чулышмане меня отдал!
Там буду жить  и новому  богу  молиться... Пить брошу, бороду  заведу, как у
тебя...

     -  Храбер  бобер! - крутнул Игнат головой. - То в бандиты, то в монахи!
Эх, голова... Так и будешь всю жизнь чужие куски подбирать?

     Торкош не отозвался. Ему и без горьких слов Игната было обидно  до боли
-  пришел  сюда  с  конем  и деньгами, а  уходить  надо  пешком и с  пустыми
карманами... Он  сел на лавку, опустил между коленей  руки с шапкой, понурил
голову. До весны далеко, дороги длинные, ночи холодные... Совсем пропадет!

     - Тогда помирать буду. Игнат сердито отодвинул счеты:

     - Ладно! Вот тебе записка  -  иди в лавку к Яшке. А  утром - ко  мне на
двор! Сам тебя ограбил, сам и на ноги ставить буду! Господь зачтет...

     Игнат Лапердин любил играть  со своими  людишками в кошки-мышки  и умел
это делать. Упрямство Торкоша смутило только в первый день, а потом он легко
раскусил его  и теперь  решил пустить  в дело, которое  вызрело само по себе
после  того,  как Винтяй,  добившись раздела,  вышел  из домашнего  корабля.
Вернуть обычным  порядком сына он уже  не мог, а  вот  сыграть  с  ним злую,
оскорбительную  шутку,  разорить в пух и прах  было еще в  его силах. И  тут
простодушный пьяница Торкош вполне мог пригодиться.

     Трудное  лето  и  тяжелая  осень  сменились жестокой  зимой. Трещали  и
рассыпались  вокруг  не  только  бедняцкие хозяйства,  что  уже  и  не  было
особенным дивом, но и крепкие  дворы пошатывались. Сено стало дороже хлеба и
мяса,  скот  обесценился  и,  чтобы спасти его от гибели,  некоторые горячие
головы  начали  выгонять  отары  и  стада на  тебеневку,  по примеру местных
жителей, которые  почти никогда не  запасались  кормами  на  всю зиму.  Но у
русских не было  опыта зимней  пастьбы  скота, да и сами овцы,  избалованные
вольготными кормами  в теплых кошарах и скотных дворах, рассеянно бродили по
мелкому крупитчатому снегу, жалобно взывая о помощи.

     Пастухи и чабаны-алтайцы вдруг стали  нарасхват. Их нанимали сначала за
десятую часть поголовья, потом за пятую, а скоро начнут нанимать и за треть!
Такой возможности неожиданно  и стремительно  разбогатеть еще больше,  Игнат
никак  не мог упустить! И потому все  его работники, имевшие когда-либо дело
со скотом, снова были переведены на свои должности. По первому же требованию
соседей, Лапердин отправлял их пасти чужой скот и получал оплату натурой, не
выделяя своим люд

     Сначала  все шло