ами, двинуться на Купчегень,  от него - на
Курай, оттуда до Кош-Агача совсем близко.

     Уже где-то  к вечеру нагнал их одинокий  верховой с ружьем  за плечами.
Русский. Еле-еле подбирая слова, табаку попросил. Кураган протянул  ему свою
дымящуюся трубку, но верховой только головой мотнул: тороплюсь, мол. Отсыпал
ему половину  кисета кайчи  в жестяную коробку, удивленно проследил, как тот
из  кусочка  бумаги  мастерил  себе трубку, похожую  на  коровий  рог, набил
табаком, прикурил от  спичек,  кивнул головой  в знак благодарности и поехал
дальше.

     -  Неужели  этот орус  каждый  раз себе новую трубку  делает? - спросил
Кураган у отца.

     - Пипиросами они их зовут! - похвастался своей осведомленностью тот.  -
А трубку мало кто из русских курит. Все - пипиросы!

     - Пи-пи... -  попробовал повторить  Кураган  и  запутался. -  Пипирусы?
Пипи-орусы?

     Сабалдай  снисходительно  усмехнулся   и  уехал  вперед.  Солнце  круто
скатывалось вправо,  торопливо падая за  Теректинский хребет. Где-то там, за
его   вершинами,  лежала   большая  долина,  по  которой   текла  Катунь   с
многочисленными реками и речушками, впадающими в нее. Куда-то в те места, по
слухам,  откочевал  Яшканчи.  Может, и  он  погонит  часть своего  скота  на
ярмарку? Помнится, молодняка  у него было много. Если не растерял в  зной...
Нет, Яшканчи не растеряет!

     Сабалдай  даже  сердцем пристыл от возможной скорой встречи со старым и
надежным  другом. Ведь столько лет кочевали вместе  по одним долинам, горе и
радость делили пополам! Горя, правда, было больше.

     Дошли до первого брода, остановились. Сабалдай мотнул головой Курагану:
проверь конем. Тот послушно кивнул и скоро вернулся:

     - Мелко, отец. Овцы пройдут.

     Только миновали  его, второй брод поперек дороги лег, под копыта и ноги
подставил  свои воды.  Здесь было уже глубже, но овцы опять прошли - вешками
было огорожено место, где камень на дно  речки подсыпан. Позаботилась чья-то
добрая  душа!  В  прошлом  году  через этот  брод овец на  конях  перевозить
приходилось: тонули. Не зря, видно, про эту новую дорогу все упорнее говорят
в горах, что большое облегчение она для людей!

     Последние два брода перед Купчегенем уже в сумерках проходили. Потом до
самой темноты искали  место для ночлега, пока костер разожгли да чай согрели
- луна круглым глазом на людей уставилась. Но Сабалдай все равно спал плохо.
На привалах все  бывает - и  овец  могут угнать, и  коней увести, и  тюки  с
шерстью попортить, и кожи украсть. Сама дорога здесь такая - купцами-чуйцами
испоганенная!  Кто  на  ней  жиреет,  как  баран  на свежей траве, а  кто  и
последнее может потерять вместе с головой...

     Кураган  спал, раскинув руки,  почмокивая губами. И  как ни  жалко было
Сабалдаю будить его,  а пришлось. Старику тоже надо отдохнуть перед нелегкой
дорогой.  Он  тронул  сына за плечо, но  тот  захрапел еще  громче. Пришлось
посадить, водой в лицо побрызгать.

     - Вставай, сын! Теперь твое время стеречь стоянку...

     Вот какая  она, Катунь!  Темная  масса ледяной воды, по  которой плывут
стволы деревьев,  пучки травы,  какие-то  бурые  лохмотья.  На левом  берегу
сбились всадники - проводники  и  погонщики  стад, кое-где  дымили костры. А
правый  берег  пока  пуст  -  кто  миновал реку  на  пароме или  на  лодках,
поторопились уйти от нее подальше - радости людям она несла мало, а  горя  и
беды - много. Постой с час у ее стремительных вод и увидишь следы катастроф:
смытые аилы со всеми пожитками, трупы людей, погибшего
     домашнего скота.

     Паромщики  -  люди  степенные,  бородатые,  загорелые до  черноты -  не
торопились разгружать один  берег и нагружать другой. То цена для них не та,
то разом всю отару или стадо перевезти нельзя, а делить их хозяева не хотят.
Спешить паромщикам некуда -  до той поры, когда  река  станет, можно неплохо
поживиться! Да  и зимой они  не останутся без дела: Катунь - река  коварная:
вымоины и наледи на ней дело  обычное. И провести  караван или  обоз по льду
могут только они и сделают это далеко не бесплатно!..

     Пристал паром к  берегу  и  сразу  двинулись  верховые. Кто  налегке  -
переправиться, кто со  скотом  - договориться. На глаза Сабалдаю снова попал
русский  с  ружьем,  о  чем-то  оживленно  разговаривавший с  двумя  другими
верховыми. Старый чабан подъехал к ним, поздоровался по-русски. Ему ответили
лениво  и  неохотно.  Потом  один  из  них  спросил  на  своеобразной  смеси
казахского,  русского и теленгитского,  что ему надо. Сабалдай  сказал,  что
знает  многих  людей в  горах и,  если  они  кого-то ищут, то мог  бы помочь
советом. Такой ответ устроил русского:

     - Бандита Техтиека ищем. Надежные люди сказали,
     что он здесь.

     - Зачем ему быть там, где собирается много людей? -
     удивился пастух. - Не такой уж он и дурак, чтобы самому лезть в беду! -
И убежденно добавил: - В горах он! Сейчас на тропах грабить выгоднее, чем на
этой шибко большой дороге!

     Русский  перевел  его  слова  остальным,  и  все  трое  с  любопытством
уставились на Сабалдая.

     - Откуда знаешь, старик, что он в горах, а не спешит
     на ярмарку?

     - Я знаю Техтиека. Он давно бы вас перестрелял! Даже слепому видно, кто
вы... К тому же, вас слишком мало,
     чтобы ловить Техтиека, да еще здесь!

     Русские стражники посоветовались между собой  и разъехались.  Но из  их
разговора Сабалдай понял,  что Техтиек успел побывать  со  своими парнями на
прииске Благодатном купца Самарина и на казенном прииске в Богородском...

     Кто-то еще подъехал к  Сабалдаю,  положил  ему руку  на  плечо.  Старик
обернулся  и обомлел: Яшканчи!  Друзья спешились  и крепко обнялись,  хлопая
друг друга ладонями по спинам.

     - Ловко ты  посмеялся над ними! - усмехнулся Яшканчи.  - А ведь Техтиек
может  и  на  самом деле по ярмарке прогуляться! Торока у купцов  проверить,
кошельки пощупать, с народом поговорить... А?

     - Нет,  Яшканчи, Техтиек  не  пойдет в Кош-Агач! В ловчую петлю  только
одна глупая овца лезет... Зря солдаты коням холки бьют!

     На этот раз паромщики взяли две отары  и несколько верховых, оставив на
берегу  Сабалдая и Яшканчи, какого-то русского с быками  и бедолагу-телеса с
кучкой пуховых коз. На середине реки плывущее большое дерево ударило паром в
борт, развернуло по течению. Трос гулко лопнул и Катунь стремительно  начала
сносить паром назад. Началась паника - крики, ругань, вопли...

     - Теперь мы  застряли надолго,  Сабалдай,  -  вздохнул Яшканчи и по его
лицу метнулась тень усталости, - надо устраиваться где-то здесь!

     К ним подъехал Кураган, вежливо поклонился Яшканчи.

     - Будем возвращаться в Купчегень?

     - Далеко...  Лучше  уж спуститься  в  долину  Яломана  и  попасти скот.
Сколько они теперь паром ловить будут! А потом еще и трос надо связывать...

     Предложение Яшканчи понравилось Сабалдаю. Погода налаживалась,  трава в
долине еще была. А с паромом, действительно, могут провозиться не один день.
За это время не только попортишь скот, но и лишишься коней. Люди, что спешат
на  ярмарку, ни перед чем  не остановятся, а  уж перед кражей - и подавно! И
хотя среди  алтайцев нет воров, но разве мало на  этом берегу всякого народа
перемешалось?

     Спустив отары вниз, Сабалдай и Яшканчи  отправились выбирать  место для
временного жилища.  Но  не проехали  и версты, как  увидели  посреди поляны,
заросшей  кипреем, деревянную избу с двухскатной крышей, над которой торчала
круглая  железная  труба  дымохода.  Когда-то,  похоже,  здесь  жил  крепкий
хозяин-кержак:  сохранились и другие  дворовые постройки,  погреба, огороды,
колодец с журавлем.  Не иначе, как строители дороги выжили его с насиженного
места и он ушел дальше в горы, все бросив на произвол судьбы.

     Едва подъехали  всадники,  как с  крыши  дома  сорвались и,  со свистом
проткнув  воздух  серпообразными  крыльями,  взмыли  в  бледно-голубое  небо
ласточки.  Яшканчи  восхищенно проводил  их  глазами: по старому  алтайскому
поверью, дом, где селятся и живут ласточки, счастливый дом.

     Осмотрев брошенную заимку, друзья  сошлись  во мнении, что им нет нужды
ставить на скорую руку аил, когда есть хороший  дом,  который только  и ждет
того, чтобы в нем зазвучали живые голоса.

     На  новом  месте обосновались  быстро.  И  хотя  Сабалдая и Яшканчи  не
оставляла мысль  о хозяине,  бросившем свое  обжитое гнездо,  говорили они с
тревогой о другом:
     о  слухах,  которые  все  упорнее;  о  встревоженных  русских,  которым
известно, пожалуй, больше, чем алтайцам; об  участившихся  рейдах  полиции и
горных стражников по всем дорогам...

     Потом  Яшканчи  ушел  к  паромщикам, а  Сабалдай с  Кураганом  занялись
скотом. Не успели выгнать овец на выпас к березам, как вернулся Яшканчи.

     - Много людей на дороге? - спросил Сабалдай.

     -  Много. Но паром  поймали, ведут лошадями  к переправе. Ночью обещали
поставить трос... Я тут купил кое-что у русских! - Яшканчи развернул узелок,
в  котором оказался круглый калач, несколько вареных яиц, два куска брынзы и
бутылка кабак-араки. - Чай теперь надо! Эй, Кураган! Займись огнем!

     Но у Курагана был встревоженный и даже испуганный вид:

     - Еще две отары спускаются в нашу долину, отец!

     - Долина не наша! - отмахнулся Сабалдай. - За ночь всю траву не съедят,
а утром нас уже здесь не будет!

     Но он ошибся. За первыми двумя отарами последовали стада быков и табуны
коней. Уже к полуночи долину забили скотом, людьми и кострами так тесно, что
думать о каком-либо отдыхе не имело смысла...

     Шесть костров горели в долине и от  них метались друг к другу тревожные
слухи: кто-то встретил пастуха, вернувшегося с ярмарки домой со своим скотом
- цены плохие; кто-то  доказывал, что цены поднимутся, как только на ярмарку
приедут настоящие купцы; кто-то пугал  русскими стражниками, которых послали
отбирать деньги и отправлять в тюрьму всех, кто будет торговать  с китайцами
или монголами...

     Яшканчи и Сабалдай приуныли: слухи, конечно, не всегда  вранье, часто в
них и много правды бывает.

     - Может, вернемся? - предложил Яшканчи.

     - Поздно,  - вздохнул Сабалдай, - больше половины дороги прошли... Да и
зачем я назад повезу шерсть и шкуры?

     К  их  костру подошел  рослый  тувинец. Обвел всех троих цепким тяжелым
взглядом, выбрал Яшканчи, спросил укоризненно;

     - Зачем ты веришь каждому проходимцу? Он - перекупщик! Своих овец и коз
он покупал  при мне прямо  на дороге... Двух косоротых нашел, третьего ищет!
Надо выгнать его.

     - Кто  ты? - нахмурился Сабалдай. - Почему я должен верить тебе, воину,
и не верить пастуху?

     - Меня  зовут  Хертек. И я  такой же пастух, как ты, а  не воин! Сейчас
этот перекупщик к вам подойдет. Я в сторону отойду, он меня знает в лицо...

     Хертек  сказал правду:  к  костру  подошел оборванный  и  убитый  горем
пастух, опустился на корточки, попросил  чашку чая.  Потом ткнулся глазами в
Сабалдая:

     -  Может,  уступишь  мне своих  овец, старик? Я  ведь  все равно  домой
возвращаюсь!

     - Твоя цена? - деловито осведомился Сабалдай.

     -  Какая моя цена?  Хорошая цена! Тугрик за две головы, два  тугрика за
быка, три тугрика...

     - Почему за тугрики покупаешь? - удивился Яшканчи. - Ты кто, монгол?

     - Из Урянхая я... Тугрики не хуже русских рублей! Сабалдай усмехнулся:

     - Как же не хуже, если мне недавно русский поп за овцу пять рублей дал?
В десять раз хуже получается!.. Серебро давай, настоящие деньги!

     Человек обескураженно развел руками:

     -  Откуда у  меня серебро? Только тугрики!  Из  мрака вышагнул  Хертек,
крепко ухватил перекупщика за ухо, приподнял его, развернул лицом к себе:

     - Ну, Бабинас, узнаешь меня? Что я тебе сказал утром?

     - Чтобы духу моего на дороге не было!

     - Ну и что теперь, делать? Ухо тебе отрезать, ноздри порвать? Пошел вон
отсюда!

     Хертек поддал перекупщику коленом под зад и выкинул его в темноту.

     Сидящие у костра сдержанно рассмеялись.

     - Садись, Хертек, гостем будешь! - пригласил тувинца Яшканчи и протянул
ему свою трубку. - Про тугрики он правду сказал?

     - Бабинас никогда не говорит правду!

     Поляна гудела голосами. Разоблачение  и изгнание перекупщика скота всех
взбудоражило, и люди теперь  говорили  только о том, что, пока они доберутся
до ярмарки, вся дорога будет  забита такими  вот грязными людьми без стыда и
совести, обирающими пастухов и скотоводов похлеще иных демичи.

     Хертек не засиделся  у костра новых  знакомых, ушел к своему крошечному
стаду, выпив  только половинку пиалы  кабак-араки из  бутылки Яшканчи и заев
хмельное половинкой куриного яйца.

     - Хороший человек, - сказал Сабалдай, - справедливый.

     Яшканчи вздохнул и посмотрел на Курагана:

     - Где твой топшур, кайчи? Принеси.

     Кураган ушел, а Яшканчи  уронил лицо в ладони, уставился в огонь, думая
о Сабалдае и его сыновьях.  Старик не одобрял Курагана за то, что тот кайчи,
и  обожал Орузака.  А тот  нехорошим  человеком  растет: жадным,  уцепистым,
упрямым, грубым. Как они  уживутся, два брата, когда  Сабалдай уйдет по зову
Эрлика? Хорошо, что Кураган - кайчи! Пусть у него будет трудная жизнь, но он
единственный из всех знакомых Яшканчи, способный на чудо...

     Кайчи в глазах людей всегда выше кама. Кам  мог подчинить  себе  только
духов  и  уговорить Эрлика, а песнь кайчи  усмиряет даже буйство  богатырей!
Кайчи может остановить луну, а  вместе  с  ней  и  само время, заставить его
пятиться назад  и устремляться вперед, навсегда отогнать печаль и болезни от
человека и всех людей!

     Вернулся  Кураган, сел  между отцом  и  его  другом, положил ладонь  на
струны  топшура.  Подумал,  перебрал  по  ним  пальцами,   и  струны  тотчас
отозвались - чутко, трепетно, точно  и они  были живые, как и хрипло гудящий
голос певца:

     Ребенок спит в своей колыбели,
     Прикрытый теплой шубой отца своего.
     Спят богатыри вечным сном камня,
     Прикрытые синим ласковым небом.
     Горы сторожат покой богатырей,
     Как мать сторожит сон своего ребенка.
     Но всех живых и опаленных горем людей
     Сторожит от еще больших бед
     Белый Бурхан!

     Яшканчи хмыкнул. Значит, и в долину Сабалдая пришла весть  о  появлении
Белого  Бурхана  и  его  друга хана Ойрота? Кто же  ее принес туда? Ведь сам
Оинчы  говорил,  что  это  -  тайна!  И его  брат  Ыныбас  это  подтвердил и
посоветовал никому,  кроме  Чета  Чалпана,  не  говорить  о  скором  приходе
древнего  бога с серебряными глазами и  отца всех  алтайцев!  А тайну  знает
кайчи! А если тайну знает один кайчи, то ее уже знают все горы!

     Он - горы, леса и долины,

     Белый Бурхан!

     Он - солнце, луна и звезды"

     Белый Бурхан!

     Он - совесть людей,

     Он - жизнь всех людей,

     Белый Бурхан!

     Кайчи  продолжал свою песню, которую так  удачно  начал. Он пел  о горе
простых людей, о их надеждах, о вере в лучшую долю, пора которой пришла. И в
конце своей песни-кая прямо обращался к посланцам самого неба:

     Пришли к нам хана Ойрота,
     Белый Бурхан!

     Заставь его оживить сердца,
     От вечной тоски оживить сердца,
     Белый Бурхан!

     Замолк  кайчи. И молчали люди, собравшиеся со всей поляны вокруг костра
Сабалдая  и Яшканчи. Певец своим каем сказал то, что каждый  из них  носил в
своем сердце. Шевельнулся Яшканчи, шепнул Сабалдаю:

     - Скажи Курагану, что эту песню нельзя петь при чужих людях!

     - Здесь нет чужих людей. Здесь все - пастухи и скотоводы.

     - Когда  в  одном месте собирается много  людей,  среди них обязательно
найдется человек, который побежит за русскими солдатами!

     -  Зачем Кураган русским  солдатам? - удивился  Сабалдай. - Разве он их
трогает? Русские не  понимают кая,  не знают наших  песен  и  легенд... Нет,
Яшканчи, Курагану среди алтайцев некого бояться!

     Старик был  искренен, и Яшканчи нечего  было ему возразить.  Но  к нему
пришел на помощь чей-то чужой голос,  послышавшийся  из темноты, из-за спины
Курагана:

     -  Ты  прав,  пастух. А  ты, старик,  нет. Я  тоже знал  одного  кайчи,
которого искали русские солдаты, и  ему пришлось бежать от них  в Урянхай...
Тогда, обозлившись, они  начали бить  меня, чтобы я указал его  дорогу. Я не
мог  этого сделать:  кайчи был мой гость.  И мне самому пришлось  от русских
солдат и русского попа бежать в ваши горы...
     Человек говорил по-алтайски совсем плохо, но его можно было понять.

     -  Назови  свое имя,  стойкий  человек! - попросил  Яшканчи. - Кто ты и
какого ты рода?

     - Я - минусинец, Доможак. Кайчи, что гостил у меня, был из ваших. Звали
его Чочуш. Если встретите его, скажите, что Доможак помнит о нем  и ни о чем
не сожалеет...

     Народу и  скота на дороге было, действительно, много. Но паром  работал
исправно и берег все более и более пустел. Скоро подошла очередь и Яшканчи с
Сабалдаем.

     Паром  полз  через  бурное  тело  реки  медленно  и  лениво,  будто  не
выспавшийся.  Кураган стоял  у  самого  края  и  пристально смотрел в темную
кипящую  воду.  Что  он там  видел,  о чем  думал столь напряженно?  Яшканчи
подошел к нему, положил руку на плечо, спросил тихо, хотя сквозь бешеный рев
воды его вряд ли кто мог услышать и в двух
     шагах:

     - Откуда ты узнал про Белого Бурхана и хана Ойрота?

     Кураган взглянул на друга отца изумленно:

     - О них сейчас горы говорят!

     Удивиться Яшканчи не успел: последовал мягкий толчок -  паром ткнулся в
берег,  истоптанный тысячами копыт и  превращенный в месиво грязи и  крошево
камня.

     Собрав скот, пастухи достали трубки. Отец Курагана был чем-то озабочен,
ерзал в седле, будто не на мягкой коже сидел, а на муравейнике.

     - Что-то случилось, Сабалдай?

     - Смотри сам! - старик кивнул на берег,  от которого их теперь отделяла
река.

     Там опять табунились русские солдаты и среди них мышью шмыгал вчерашний
перекупщик, которого  выгнали из долины. Он  размахивал руками, тыкал  тупым
подбородком в их сторону. Русские  стражники  посмеивались, гоняя его конем,
пока один  из них не вытянул перекупщика плетью вдоль спины. Тот подпрыгнул,
как укушенный змеей, и  быстро смешался с людьми,  ждущими,  когда  причалит
паром.

     "Не поверили, - подумал Яшканчи с облегчением. - А если  бы поверили?..
Нет-нет, Курагану нельзя больше петь таких песен!"

     Черные, тяжелые, низко  осевшие тучи  потянулись  с севера.  Скоро  они
настигли солнце,  надвинулись  на него,  сползли еще ниже, держась  на одних
вершинах  гор.  Но и у  них не хватило сил удержать такую тяжесть: порвались
тучи и повалил густой снег, закрывая пеленой дорогу.

         Глава четвертая
      СТРАШНАЯ ВЕСТЬ
     Весь вечер скрипел гвоздем по березовой коре Капсим, врезывая в  мякоть
белых  волокон трудно читаемые  буквы полуустава,  которым  выучился  из-под
розги  у   своего   деда   по  матери  Сильвестра.  Много  вечеров  трудился
обремененный  семейством нетовец  над  великим  сказанием  о  благословенной
стране Беловодии, собранном по слухам и догадкам со всех доступных ему  мест
и  со всех  уст, что  разверзлись для  речи.  Встречался  Капсим и  с самими
беловодцами, которые побывали в тех сказочных местах, а также и с теми,  кто
малую толику - верст сорок - до той страны обетованной не дошел,  сбившись с
пути или испугавшись гор,  уходящих в самое  небо. Занятно это было  все для
Капсима, хотя во многое и верилось с большим трудом и сомнением!  Но все это
надлежало вписать  в  березовые  листы, або  головой всего  и не упомнишь, и
переврешь  в  пересказе  словами...  Потом уж, когда  досуг  будет, можно  и
разобраться во всем не спеша, лишнее вымарав, а другое переписав заново.

     Догорела сальная  с