ый хмыкнул и увел глаза в сторону: монгол был прав.

     Всего  четыре комплекта Ганджура продала Лхаса бурятам. Тибетская казна
не принимала русских золотых монет  нового чекана с царственным  орлом, и их
пришлось  переплавлять  в  слитки,  равные  по  весу  каждому тому. Так было
изготовлено четыреста тридцать  два слитка, на  которые ушло сто сорок пудов
золота, что сразу же сделало новые русские империалы редкостью.

     В Лхасе  на  русского орла никто  не посмотрел,  хотя  и  не все монеты
расплавились  полностью: ламы  страны  богов  остро нуждались  в  золоте,  и
торговля  святыми символами  не очень смущала  их.  И  хотя  дорога в  Тибет
по-прежнему  оставалась закрытой  для  миличасов-чужеземцев,  для  купцов ее
открыли по личному распоряжению одного из лам-правителей страны Ти-Ринпоче*.

     *  Ти-Ринпоче был заместителем далай-ламы по светским делам. И позднее,
когда англичане вошли в  Лхасу и Тубдань Джямцо был вынужден покинуть Тибет,
этот  высокий  лама подписал с  захватчиками  печально  знаменитый  Лхасский
договор - позорнейший акт начала XX века.

     Вот  так  и  случилось,  что  если раньше  в  Тибет  мог  войти  только
паломник-накорпа,  то  теперь  шли караваны,  охраняемые солдатами. Разбой в
пустынных  землях Гоби,  Амдо и Цайдама  стал  обыденным  делом, вооруженные
отряды голаков и тангутов плодились. Но Лхаса берегла свое  золото: охранные
войска были  утроены,  пограничные  посты  выдвинуты  к  караванным  тропам,
оседланы перевалы. Немытые  люди в  грязных вонючих шубах хватали и  грабили
всех,  кого должны были охранять. Но  золотые караваны не трогали -  за  них
наказание было  неотвратимым, скорым  и ужасным. Потому  и прошел невредимым
бурятский  золотой караван. Самым же поразительным во всей этой истории было
то, что отряды  разбойников и близко не подходили к золотому каравану,  хотя
пять до него и семь после него были разграблены начисто!

     Так  четыре  комплекта  Ганджура  попали  к  бурятам.  Но  эта  покупка
опустошила  кассы  дацанов,  и было  решено  два  комплекта драгоценных книг
перепродать калмыкам за еще большую цену.

     - И их продали? - спросил Бабый. Цэрэниш пожал плечами:

     - Я  точно не знаю, но слышал от надежных людей, что двести шестнадцать
книг  не попали ни в Иволгинский,  ни в Агинский дацаны.  Других же  крупных
монастырей у бурятов нет.

     - А пятый комплект, который здесь, в дугане?

     - Пятый нам достался даром. Он незаконный.

     - Подделка?

     -  Нет, он  отпечатан  с тех  же досок и в то  же  время, что  и первые
четыре.  Я  был  одним  из  трех ховраков,  которые его  печатали по ночам и
прятали  отдельными  листами  под  досками пола.  А  потом  так же, частями,
переправляли домой...  Здесь, в дугане, сада Мунко собрал все листы в тома и
переплел их  в  доски  и ткани.  Переплеты  разные, как  и  листы,  но это -
настоящий Ганджур!

     Вошла женщина, по-видимому жена Цэрэниша, принесла на деревянном  блюде
дымящийся  бухилер, вопросительно посмотрела на старика. Но тот отрицательно
покачал головой:

     -  Нет,  Должид. Наш  разговор не для женских ушей.  С  мясом покончили
быстро. Даже сада Мунко  не устоял перед ароматным куском, хотя зубов у него
не было и
     мясо приходилось подолгу мять деснами.

     - Кто же провел караваны с золотом и книгами?

     - Кто-то из Агинского дацана. Мне называли имя, но я его не запомнил. -
Цэрэниш сокрушенно развел руками - Не тем у меня голова забита, лама! Я ведь
вскоре после этой истории удрал из дацана и сменил имя...

     - Может, Туманжаргал провел караваны? - спросил Бабый.

     - Нет, он  вывозил незаконный Ганджур.  Да и нет у него таких связей  с
голаками и тангутами, с доньерами и стражниками

     - Караваны провел Баянбэлэг! - твердо  сказал сада Мунко.  - Он сам был
бандитом-голаком, и только ему могли поручить такое дело!  Потом его ширетуй
Жамц убрал с дороги..

     Утро для Бабыя было хорошо уже тем, что давало возможность взять в руки
первый из ста восьми томов Ганджура и развернуть его шелковые одежды...

     Есть  книги,  о  которых ходили и  ходят  легенды.  Взять.  к  примеру,
десятитомное  сочинение  Сайндужуд.  Все  листы  его  из  серебра,  а  буквы
вчеканены золотом. Над каждой пластиной мастер работал год.  На изготовление
всего комплекта было  истрачено три с половиной  пуда золота и тридцать семь
пудов серебра.

     Не менее дорогостоящей  книгой была Типитака, находящаяся в Мандалае, в
Бирме.  Ее  текст  вырезан  на  729  мраморных  плитах,  каждая  из  которых
поставлена  в  отдельном  храмике.  Эта  книга-городок  хранится  как  канон
буддизма в Котодо. И место это для всех священно.

     Но Ганджур стоит еще дороже! Он  -  не  курган  мудрости, а  целая гора
мудрости! Потому, что это  и не книга вовсе, а библиотека - собрание книг по
всевозможным вопросам. Легенды говорят, что  подлинный Ганджур был отпечатан
с деревянных досок-матриц на рисовой бумаге, закрыт досками из  драгоценного
дерева и обернут в китайские шелка.

     Ни светский  глаз,  ни глаз презренного ламы низшей ступени святости не
имеют права лицезреть его священные знаки, а отдельные листы некоторых томов
могут читать и понимать только хубилганы...

     А сада Мунко подходил к своему Ганджуру  буднично: открыл дуган, подвел
Бабыя к  первому шкафу, кивнул на горки книг, лежавших плашмя,  снял верхний
том, протянул гостю:

     - Вот он.

     - Я... Я могу взять его в руки?

     - Да, доромба. Он - книги и все. Книги, не освященные Лхасой!

     Бабый  почувствовал,  как его  руки, в которые лег драгоценный сверток,
сводит судорога. Заметив это, старый лама снисходительно усмехнулся:

     - Я читал  его и прочел почти все листы... Все  это,  до-ромба, слишком
далеко  от земных  забот!  Ганджур хоть и святыня для  нас,  но он  не  дает
ответов на вопросы. После чтения его листов, даже  отдельных фраз, возникают
новые вопросы. Более нужные человеку... И не всегда они - благочестивые!

     - Я не боюсь вопросов, сада Мунко!  Я  буду искать  ответы на каждый из
них!

     - В  Ганджуре, доромба, ты их не найдешь... Старик  отдал  ему ключи от
шкафов  с  книгами  и  дугана,  вздохнул,  хотел  еще  что-то  добавить,  но
передумал. Прошел к алтарю,  снял несколько испорченных  фигурок  и,  шаркая
ногами, ушел, аккуратно прикрыв за собою тяжелую дверь.

     Три дня  и  три  ночи не тревожил  Бабыя сада Мунко.  Не  появлялись на
крыльце  дугана и  не открывали  его  дверь Цэрэниш  с Должид. Но будто сами
собой появлялись перед доромбой еда и питье, а засыпал он тут же над листами
Ганджура, уронив отяжелевшую голову на его священные тексты. Видимо, его сон
был так крепок, что он ничего  не слышал. Да и сам дуган скрадывал не только
шаги, но и голоса...

     Не  намного  продвинулся вперед  за эти  дни  и  ночи Бабый! Витиеватые
тексты давались, трудно,  да и с тибетским языком у  него не  все ладилось -
слова молитв понимались легко,  но  запутанная и многозначительная символика
образов и понятий, намеков и ссылок на авторитеты, которыми пестрел Ганджур,
ничего не говорили Бабыю. Чтобы понять эти премудрости до конца, надо было к
его  ста восьми  томам  прибавить впятеро  больше  разъяснений и толкований!
Ганджур создавался слишком давно, чтобы быть понятным сейчас...

     Похоже, что старый  лама прав, и  Бабый теперь уверен, что он с большим
желанием пролистывал том за томом, чем читал!

     На четвертый день Бабый не выдержал и вышел из дугана.

     Был поздний вечер, но глаза,  привыкшие к полумраку,  долго  ничего  не
видели; грудь сотрясал едкий кашель - сырой и затхлый воздух дугана оказался
опасной отравой  для легких; голову сжимала обручами  тупость, которая скоро
сменилась болью... Шутил, видно, старик,  что его потаенный Ганджур - просто
книги! И  на них  стояло  клеймо небесного возмездия... Ведь пострадали все,
кто  к  нему  прикасался:  старик  Мунко  ослеп,  Цэрэниша  душила  чахотка,
Туманжаргала не раз и не два били стражники на перевалах...

     Бабый  прислонился спиной к двери  дугана, боясь отнять от лица ладони:
свет закатного  солнца был резким  и обжигал,  как  огонь. Не он  ли ослепил
старика, посягнувшего в безбрежной дерзости своей на священные тексты?

     Кто-то остановился у крыльца дугана, не решаясь  поставить  ногу на его
первую ступеньку.

     - Кто ты? - спросил Бабый глухо. - Зачем пришел?

     - Я пришел за тобой, лама.

     Слабый голос евнуха или сифилитика. Уж  не проходимец ли Чампа разыскал
его здесь? Передумал и пришел требовать деньги за свой подарок?

     Бабый резко отнял  ладони от  лица. В золотом  солнечном  тумане маячил
белый силуэт. Бабый снова закрыл глаза ладонями:

     - Говори. Я слушаю тебя.

     - Меня послал за тобой Цэрэниш. Он знает, что ты читаешь Ганджур и тебя
нельзя беспокоить. Но тебя хочет видеть старый сричжанге Мунко и  говорить с
тобой.

     Бабый откачнулся от стены:

     - Запри дуган  и веди меня к нему. Я тоже ослеп! Чампа долго  возился с
замком, два  раза ронял ключи на крыльцо,  вздыхая и бормоча что-то. Наконец
дотронулся до плеча Бабыя кончиками пальцев, будто боясь обжечься:

     - Я все сделал, лама. Вы можете идти сами?

     - Могу. Только я ничего не вижу.

     - Я поведу вас.

     На отдалении был высокомерен и говорил ты, вблизи стал вежлив и перешел
на почтительное вы... Не  знает, как себя держать?  Но ведь он сделал  такой
драгоценный подарок, как бусы дзи! За одно это можно позволить себе многое!

     Да,  слишком  долго  он смотрел на белые  листы  в полной темноте,  при
слабом  свете  кадящего светильника,  и  потому  сейчас, куда  ни  взглянет,
повсюду  видит  черные  прямоугольные   листы,   сквозь  которые   чуть-чуть
просматриваются белые силуэты людей, деревья, конус юрты...

     Их встретила Должид,  жена  Цэрэниша. Молча  отбросила кошемный  полог,
подвела к постели старика.

     - Выйди,  дочка, - попросил умирающий, - мне надо поговорить с доромбой
наедине. И ты, Чампа, выйди.

     Старик попытался привстать, но Бабый положил ему ладони на плечи:

     - Не надо, сада Мунко. У нас мало времени.

     - Ты  прав,  доромба.  Садись  сюда. От меня  нет заразы.  Я умираю  от
старости... Готовить меня к смерти не надо - я подготовился к ней сам. А вот
обряжать мое тело придется  тебе, доромба, другого  ламы нет поблизости... Я
хотел бы из пяти стихий успокоения выбрать огонь:
     сожги  меня вместе с этой юртой... Она никому не нужна... А вот бурханы
надо поставить на место, в дуган. Они мне не принадлежат.

     - Это сделает Чампа.

     - Это сделаешь ты, доромба. Чампа не смеет входить в дуган! Он  проклят
ламой  Жавьяном  двести лун назад. Потому и  ходил  накорпой в Лхасу,  чтобы
сменить имя... Ганджур можешь взять себе:  после  моей смерти его  все равно
выкрадут...

     Бабый отрицательно кивнул головой:

     - Мне негде хранить эти книги.

     - Ты много успел прочесть?

     - Закончил первый том.

     - Значит, осталось всего сто семь? - Старик вяло улыбнулся. - По неделе
на каждый - почти вся молодость

     - У  меня нет времени на это, сада Мунко! - Бабый отвел глаза. - Читать
Ганджур - гору ковырять ножом... Ни сил, ни времени не хватит!

     Сада Мунко вздохнул:

     - Мудрость всегда обходится дорого, доромба.  И богам,  и  тенгриям,  и
ассуриям9,  и  людям... Особенно - людям, небожители  получают  ее  прямо от
богов...

     Бабый  не  стал спорить -  старик  уже отходил,  мысли его путались. Но
через  мгновенье он  понял,  что ошибался -  старый мудрец  говорил  внятно,
связно и убедительно.  Но  мысли его были  непривычны и как-то не вязались с
представлениями доромбы.

     - Мысль всегда  имеет силу закона. Это -  мудрость  таши-ламы и лхрамб,
мысль-действие  принадлежит к  мудрости высоких лам. А вот мысль как правило
жизни - это уже, доромба, наша с тобой мудрость на всю жизнь!

     - Невелика ценность мысли, - буркнул Бабый, - если она бессильна! Какой
от нее прок людям?

     - Ты не прав,  доромба. С помощью нашей мудрости мы помогаем людям жить
и преодолевать трудности. Это не так мало!

     - Для меня - мало. Ничтожно мало!

     - Ты  - молод, доромба, и  потому  торопишься... Сними с меня  ладанку,
распори  ее ножом, там лежит монета со знаком огня... Мне  ее дал  Гонгор...
Хубилган Гонгор...

     Старик задыхался и уже не мог говорить. Бабый  сорвал ладанку, разодрал
ее зубами - искать нож было уже некогда. Монета сама упала  ему  на  ладонь:
серая, невзрачная, со  знаками  молний, вставленных друг  в  друга крестом и
загибающихся  в левую  сторону двумя  изломами.  Бабый  сразу  вспотел: знак
Идама!  Как попала  к  старику эта страшная монета?  Ах,  да...  Ему  ее дал
хубилган Гонгор! Зачем?

     -  Иди в дацан Эрдэнэ-дзу, - прошептал умирающий,  - там отдашь  монету
Гонгору и скажешь...  И скажешь,  что сада  Мунко не успел ничего сделать...
Еще скажешь, что таши-лама...

     Старик захрипел, выгнулся дугой и медленно обмяк.

     Бабый вытер потный лоб, шагнул к выходу:

     - Эй, кто там? Он умер.

         Глава четвертая
     ЧЕРНЫЙ КОЛДУН
     Донельзя оборванный человек, измученный  жаждой и голодом, вел в поводу
такого  же изможденного коня. Куулар  нахмурился: через  Хемчик  идут только
чужаки и те, у  кого есть причины не мозолить глаза людям. Как ему самому, к
примеру... Но у  него сейчас дорога прямая  и  хоженая  - на Убсу-Нур, через
Гоби, в Тибет. А этот куда и зачем идет?

     "Надо помочь ему выбраться к людям, - подумал Куулар, - а то пропадет в
этих глухих местах, сгинет, как трухлявый гриб под копытом..."

     - Эй, путник! - негромко окликнул его Куулар по-тувински. - Куда идешь,
зачем? - И, чтобы ободрить, а не испугать отчаявшегося человека, деланно, но
дружелюбно рассмеялся.

     Человек  вздрогнул  от  звука  его голоса  и  спрятался за  коня. Потом
выглянул   из-за   седла,   что-то  ответил   гортанно,   напомнив   Куулару
северо-западные земли, в которых недавно побывал, где люди больше  надеялись
на звериный рык в голосе, чем на его мягкое и бархатистое звучание.

     Куулар  умел оценивать людей  с первого взгляда,  но  тут  и он встал в
тупик:  что  с  этим  парнем,  почему  он  так напуган,  как попал  сюда,  в
Бай-Тайгу, от кого бежит? Куулар не любил слабых духом  и телом, относился к
ним с презрением  и  недоверием. Слабый человек  глуп  и  нерешителен  - это
основные  черты его характера. Но он же способен на дерзость и даже завидное
мужество  -  слабые люди всегда любят  только самих себя.  Но и на  измену и
предательство  он тоже способен - ничем  не  оправданную  измену, случайную,
ведущую к печальным последствиям...

     Этот  незнакомец с первого же взгляда поражал своей животной трусостью:
за несколько  дней,  что  он провел  в  тайге и  горах, так переродиться  из
человека в зверя  способны только  поэтические, мечтательные или  запуганные
насмерть натуры.

     - Не прячься, у меня нет оружия! - сказал Куулар  и показал голые руки.
-  Ты  идешь к  людям, почему же  боишься их? - Он  рассмеялся, на  этот раз
искренне. - Выходи, я тебя не съем!

     Парень   испуганно  дернулся,  робко   вышел  из-за   коня,  подрагивая
коленками, сделал несколько шагов навстречу Куулару,  остановился.  С минуту
так они и стояли, рассматривая и  оценивая друг друга, решая, как поступить.
Подозрения Куулара укрепились еще больше - незнакомец был растерян,  сбит  с
толку, сокрушен дорогой и вряд ли понимал, куда это он забрел.

     - Я хочу есть, - пролепетал бродяга на исковерканном тувинском языке. -
Я пять дней ничего не ел... Сегодня вечером я решил убить своего коня, чтобы
съесть его...

     - Не  ломай язык! - посоветовал Куулар по-теленгитски.  -  Ты телес или
теленгит?

     - Теленгит.

     -  Тогда слушай меня.  Конь  тебе  еще  пригодится.  Да и  маханина  из
заезженной клячи -  навоз. Я  накормлю и  напою тебя. Назови мне свое  имя и
сеок. Меня называй дугпой Мунхийном. Этого хватит для общения в пути. Дуг-па
- это учитель, наставник, махатма.

     Чочуш  смутился  и  медленно  опустился  на  колени, склонив голову.  О
Махатмах Азарами и Кутхумпами ему рассказывал еще Коткен. Ни одно имя, кроме
Эрлика-Номосуцесова,  не  звучало  в  его  устах столь почтительно,  как имя
махатмы - святого учителя небесной истины...

     Смутился и  Куулар. Он  не  ожидал,  что понятие "махатма" что-то может
сказать этому дикому парню из южных гор Алтая. Но  пусть лучше будет так: он
- дугпа Мунхийн, а  не жрец  Бонпо Куулар  Сарыг-оол, которого знали и знают
леса  и  горы Урянхая! Его  черная шапка  может  напугать не только простого
человека, но и настоящего махатму!

     - Закрой глаза и вытяни вперед руки. Я хочу вернуть тебе силы и волю.

     Чочуш повиновался.  Куулар  сделал  несколько пассов над  его  головой,
потом прижал какую-то жилку за ушами, крутнул палец, отпустил.

     - Вставай!

     Чочуш поднялся, удивленно ощупал себя:  необычная легкость была во всем
теле, голова  ясная, а  мускулы упругие и  жесткие.  Он  уставился  на дугпу
Мунхийна, с языка его был готов сорваться вопрос, но Куулар его опередил:

     - Приведи  коня  сюда.  Мы  пойдем другой тропой.  Еще не  поздно  было
расстаться с  этим  глупым  парнем.  Вывести  его на тропу, махнуть рукой  и
исчезнуть  у  него на глазах.  Но  уже через секунду черный жрец передумал -
спутник,  даже  такой, может  ему еще пригодиться. Подошел  Чочуш  с  конем,
вопросительно замер.

     - Иди  за  мной,  - сказал Куулар мрачно, -  и  постарайся не  задавать
никаких вопросов...

     Чочуш  кивнул и потянул коня  за  повод. И хотя неосознанная тревога не
покидала его, он был рад, что нашел себе столь мощного попутчика. Пусть даже
и на самую короткую дорогу.

     Куулар шел уверенно и спокойно, обходя обломки скал и  высокие деревья,
незримой  тропой  продвигаясь  к одному  ему  известной цели... Так в родных
горах умел ходить и Чочуш. Летом он определял дорогу  по  белкам, из которых
выкатывались  стремительные  ручьи  ледяной воды,  низвергаясь  водопадами в
пропасти  или  растекаясь  по   долинам  спокойными,  ласковыми  и  вкусными
потоками.  Зимой дорогу ему указывали козьи  тропы и козырьки снега  и льда,
нависшие над  поседевшими от холода скалами причудливыми  карнизами. Страшны
были  только  оплывины  в  горах,  на  которые  нередко  попадали  охотники,
преследующие зверя.

     Дугпа Мунхийн остановился,  ткнул посохом в  черную и  корявую  щель  в
скале:

     - Здесь отдохнем. Дальше будет трудный путь, а у твоего коня повреждены
бабки, да  и ты  сам набил мозоли на пятках и подошвах...  Какие  вы  теперь
ходоки!

     Чочуш  смутился.  Он  думал, что его попутчик  даже не  заметил  легкой
хромоты  коня и хозяина. Но тот,  похоже,  замечал все  и умел читать мысли:
именно о хорошем отдыхе и думал Чочуш.

     -  Там,  влево,  есть  поляна. Пусти коня пастись.  А  немного дальше -
сухостой, дрова для костра. Казан мы найдем тут.

     "Казан!  - вздохнул Чочуш. - Что  нам варить в том  казане? Еды-то ни у
него, ни у меня нету..."

     Ружье он бросил три  дня назад, расстреляв все патроны. Остался нож, но
этим оружием  ни птицу,  ни  зверя  не  достанешь.  Не оправдал  себя  совет
Доможака: беречь припас и стрелять наверняка. Чочуш был неплохой стрелок, но
голодное брюхо всегда торопит палец, лежащий на курке.

     Вот и поляна с травой по пояс, а  чуть дальше - сушняк, рядом со скалой
- родник чистой воды... Совсем, как дома!

     Сняв  уздечку  и  стреножив коня, Чочуш отпустил его  на выпас,  набрал
охапку  сухих сучьев  и коряжин, вернулся  к  пещере,  где хозяйничал дугпа,
разделывая  неизвестно  откуда  взявшуюся  тушу  марала.   Изумленно  поведя
глазами, Чочуш  заметил короткое копье с металлическим