Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
ой вперед мимо попа, тяжело ударился спиной о косяк,
свалился у железного шкафа, с хрустом раздавив топшур - подарок Чочуша.
Поднимаясь, Доможак отер кровь с лица, с еще большим изумлением посмотрел на
Матвеева. Но сказать ничего не успел - Рыбин схватил его за ворот шубы,
рывком поставил на ноги, ударил коленом в пах. В глазах Доможака все
помутилось от неистовой боли, и он рухнул теперь уже под ноги попу, который
торопливо подобрал рясу и отодвинул под стул свои добротные хромовые сапоги
Матвеев укоризненно покачал головой
- Плохо, Рыбин Мне надо, чтобы он говорил, а ты уложил его замертво!
Силу побереги, Рыбин. Пригодится.
- Оне, ваше скабродье, живучие! - ухмыльнулся рыжеусый детина. - Как,
доложу, кошки. Очухается! Вздохнул, будто ветром прошелестел гость-урядник.
- Ничего мы от него не узнаем, только время потеряем Закон
гостеприимства - святой закон для азиатов!
"Господи! - с запоздалым раскаянием подумал отец Севастьян - И дернула
же меня нелегкая в мирские дела впутаться! Не знаю и не ведаю - вот каков
ответ надо было дать сычу... А как откажешься, ежли сам во грехе? И упечет в
Соловки, и бородой пол мести заставит! Да и держит сейчас меня при себе
зачем? Али какой другой камушек потяжелее за пазухой припас? О, господи! Не
тянул бы хотя".
Матвеев повернулся к отцу Севастьяну
- Куда мог уехать его гость, как полагаете?
- Кто ж его знает? У их везде своя родня понатыкана!
Матвеев стоял над поверженным Доможаком и раскачивался с носка на
пятку. Конечно, если Рыбин как следует поработает над ним, то кое-что
выколотит.. Но Рыбин усерден не в меру и просто-напросто сделает из него ни
на что уже негодного инвалида Да и время будет упущено - молва, что Доможака
арестовал сам Рыбин, с быстротой молнии обежит степь, и этого Чочуша так
спрячут, что его и через десять лет не найдешь!
- Убери эту падаль, Рыбин.
- Слушаюсь!
- Да, - вздохнул урядник снова, - ваша метода дает тот же результат,
что и наша! Может, проще послать погоню?
- Куда? - рассердился пристав - К черту на рога? Отсюда у беглеца, если
он не дурак, сто дорог! А сколько их у нас?.. Видно, придется вашему баю
оставить деньги при себе.
Поднялся поп:
- Более надобности во мне нету?
- Да-да, святой отец, - кивнул Матвеев, - ступайте. Впрочем, я с вами
хотел еще поговорить о кизирских старателях, где вы были недавно с
передвижным алтарем и исповедывали их... Потом уж, вечером!
- Господь с вами! - испугался отец Севастьян. - Я токмо грехи отпускал
оным червям земным!
- Не только, святой отец. Не только!
Священник переменился в лице и втянул голову в плечи: вот он, тот
камень, которого так ждал и боялся! Кто же настукал ему про краденое
золотишко, какая бестия посмела?
Глава третья
НЕОЖИДАННОЕ ПОРУЧЕНИЕ
Темный от грязи палец монаха был строго воткнут в небеса, а значит,
голос его должен звучать громогласно. Но он пискляв и слышен только в двух
шагах.
Раздвинув зевак, Бабый подошел поближе, встал в первом ряду. Его
красная шапка внушала почтение, хотя одежды и не блистали роскошью, а
веревка, которой он подпоясал халат, когда покидал дацан для странствий, не
только потерлась, но и засалилась.
- Владыка Майтрейя сидит сейчас на небесном троне, - говорил монах, все
время срывая голос, - ив духовном беспокойстве за грехи мира не сложил ноги,
а опустил их вниз и попирает землю! Это ли не знак скорого прихода Владыки
Мира? Глядите сами, кто не ослеп, кто умеет читать знаки грядущего, кто идет
в него с опаской, но без страха за грехи вольные или невольные в этой жизни
своей!..
Монах жестом фокусника сдернул синее покрывало, и все молча уставились
на плохо написанную танку1 с усатым бодисатвой, угадать Майтрейю в котором
можно было только по каноническим цветам и магической фигуре мандалы2,
вписанной зачем-то в правый угол. Но монах сделал вид, что его божественная
картина - шедевр мастеров Гандхары.
Бабый смутился, увидев, что монах не только нахально любовался этой
дикой мазней, но и, сняв с головы лодку грязно-желтого колпака, отправился
собирать мзду за представление. Может, он - жулик, а не монах? Мало ли
сейчас всяких подозрительных людей гонят голод и нужда по дорогам?
Грязно-желтая лодка медленно плыла по кругу и наконец остановилась
возле Бабыя. На самом дне тускло поблескивало несколько медных и бронзовых
монет. Не дороже простой милостыни оценили спектакль монаха люди!
- Откуда ты? - спросил Бабый строго. - Из какого
дацана?
- Из земли, где будет рожден новый Будда - из Бенареса. Это далеко,
лама. Это очень далеко!
- Знаю. Зачем тебе деньги? Тебе не хватает милостыни?
- Я хочу построить монастырь, посвященный новому
владыке.
- На эти деньги ты ничего не построишь.
- Всякое подаяние свято, лама. И я знаю дацаны, которые были построены
на подаяния...
Уверовав в свою победу в споре, монах поднял глаза и поспешно убрал
руку с шапкой-лодкой: приверженцы гелукпы3 недолюбливали монахов и
отшельников, а те побаивались их не меньше, чем черношапочников Бонпо4 -
тот, кто носил красную шапку, всегда был мудрец или книгочей! А каждому ли
по силам тягаться с мудрецом?
- Какой геше-ларива осмелился писать такую танку? - угрожающе спросил
Бабый. - Разве тебя не учили, что искажение святыни является
надругательством над ней, святотатством?!
- Я сам тот геше-ларива, лама! - застонал монах. - Мои краски искренни
и прочны, составлены, как подобает, наложены на холст тайно и с молитвой, но
я - бездарен!- Он обескураженно развел руками. - А настоящий геше-ларива
берет за каждую танку золотом! Великий живописец Дзанабазар умер давно, а
его ученики и не подумают помочь мне... Да и сами посудите, лама, какой
убыток Майтрейе и другим богам, если на моих танках они выходят немного
кривобоки и разноглазы? Разве от такого пустяка их величие и слава потерпят
ущерб? Ущерб понесет только моя карма!
А он - плут! - весело подумал Бабый. - Чем он еще торгует, что из
святынь еще упрятано в его грязный мешок? Поддельные сутры, ложные дэвтэры,
святой помет грифонов и символы дхармы на самых неподобающих предметах? У
такого все может быть!
- Тебя спасает от кары только твоя святая цель. Когда обойдешь всех,
возвратишься ко мне. Надо поговорить...
- О, добрый лама! Если вы дадите мне нарсанг...
- У меня нет этой монеты.
Монах поклонился и протянул свою лодку соседу Бабыя. Тот подумал, вынул
горсть медных монет, долго перебирал их. Сначала хотел бросить полновесный
шо, но нашел монету покрупнее, а достоинством всего в четверть шо. Бабый
нахмурился: не верят люди этому плуту, собирающему деньги на новый
монастырь!
Кто-то из толпящихся вокруг Бабыя захотел-таки купить танку монаха -
дешево и свято. Тот приосанился, начал торговаться, шепча еще тише, чем
когда расхваливал свою плохую работу, - восторг и важность душили его...
Наконец сторговался. Новый владелец танки-лохматый и самодовольный
караванщик - закутал ее в белую холстину, презрительно и даже брезгливо
бросив под ноги монаху его выцветшую синюю тряпку. Но тот сиял: у него в
запасе таких танок было, вероятно, десятка три...
Толпа постепенно разошлась, и монах-торговец оказался с Бабыем наедине.
- Ну, что у тебя есть еще?
- Бусы дзи, лама.
- Покажи.
Бабый был уверен, что плутоватый монах непременно подсунет ему
китайскую подделку: из окаменевшего помета птиц или черного камня с грубо
процарапанными знаками великой тайны. Но торговец протянул ему подлинные
бусы из роговика с внутренними знаками, вчеканенными секретным способом
тысячи и тысячи лун тому назад мастерамы Такагмы.
- Как тебя зовут?
- Чампа.
- Ты - тибетец?
- Нет, монгол.
- А почему у тебя тибетское имя? Ты был накорпой в Лхасе?
- Я не дошел до Лхасы, - смутился монах. - Меня остановили стражники, и
их доньер приказал мне убираться из Тибета.
- Тебе повезло. Тот, кто обманывает, живым из священной и
благословенной страны не возвращается!
- Я был настоящий накорпа, лама! Я хотел видеть Большого Будду и
Поталу! Но я был нищ, и стражникам нечем было у меня поживиться...
Бабый кивнул: Чампа не врал - нищему паломнику нечего делать в Лхасе.
Он перебирал камни бус и ощущал пальцами их мягкое тепло. Они как бы
светились изнутри и в их магических знаках была заключена не меньшая сила,
чем в чудесном перстне владыки Шамбалы. Но ведь и монах знает об этом!
- Сколько ты хочешь получить за эти дзи?
- Сто индийских серебряных рупий.
Бабый вздохнул и протянул драгоценные бусы обратно:
у него не было и десятой части этой суммы.
- Может, купите ладанку, лама?
- Нет, Чампа. Ладанка мне не нужна. У меня нет талисмана.
Какая-то смутная догадка озарила лицо монаха:
- Вы пришли к сада Мунко, лама?
- Как ты догадался? - изумился Бабый.
- Больше здесь не к кому приходить ученому ламе.
- Да, я прибыл в его дуган5. Я ищу Ганджур.
- Возможно, лама, вы уже у цели.
Чампа подозрительно долго возился со своими узлами, ему явно не
хотелось так просто и глупо расставаться со строгим ламой в красной шапке,
который ищет Ганджур. Но он знал старика Мунко из дугана, коли шел к нему на
поклон, и это многое меняло.
- Я бы продал вам дзи и дешевле, лама...
- У меня мало денег, и мой путь еще не завершен. Я должен найти
Ганджур, чтобы прочесть его! Мы оба - нищие, Чампа. Но у тебя - своя цель, у
меня - своя...
- Да, лама, это так... - Он поднял потное лицо, на котором робкая живая
улыбка доброты мучительно боролась с мертвой маской жадности и тревоги.
Потом он достал из-за пазухи драгоценные бусы и протянул их Бабыю.
Тот принял их недоверчиво:
- Ты согласен продать мне дзи за два нарсанга?
- Нет, лама. Я отдаю их даром. Я хочу, чтобы сада Мунко, к которому вы
идете, снова видел буквы...
Добравшись до дугана, Бабый кивком поблагодарил караван-бажи, поднялся
на пыльное крыльцо, постучал в тяжелую дверь. Ни звука. Еще не поздно
окликнуть Ту-манжаргала, который только рад будет, что в длинном и опасном
караванном пути его сопровождает не кто-нибудь из нищих паломников, а ученый
лама. Но Бабыю уже надоела его дотошность: жуликоватый начальник каравана
так заботился о спасении своей грешной души, что готов был купить себе
хорошее перерождение даже за золото. Знать, крепко подпортил свою карму,
если боялся сансары! Да и слышал, наверное, что там, в Тибете, его вообще
могут лишить грядущих перерождений: отрубить и засушить голову, чтобы
Туманжаргал навсегда рухнул в ад черных линий, где его постоянно будут
распиливать по частям, сращивать и снова пилить... Да, в Тибете все умеют и
все
могут!
Неожиданно дверь дугана заскрипела на несмазанных петлях и отворилась,
явив старого ламу в изодранном красном халате. В одной руке он держал четки,
а другой уцепился за медный крюк, позеленевший от времени и сырости.
Заметив, что он излишне пристально разглядывает стоящего неподалеку
караван-бажи, Бабый подумал с неприязнью: уж не собирается ли этот дряхлый
святоша отправить в Тибет мешок пересчитанных четок, в которых каждый камень
- доброе дело?
Будто прочитав мысли гостя, старый лама отвел слезящиеся глаза от
караван-бажи, повернулся к Бабыю:
- Входи с молитвой. Ты ведь пришел помолиться перед трудной дорогой в
благословенную Лхасу?
- Нет, я пришел поговорить с тобой, сада Мунко.
- Ты знаешь мое имя? - не то удивился, не то обрадовался тот.
- Я много слышал о тебе и твоей учености. Мотнув головой
разочарованному Туманжаргалу, Бабый шагнул в дуган, едва не задев головой
чучело леопарда, подвешенное к потолку на веревках. Мунко закрыл дверь, и
гостя окутала вязкая темнота, в которой едва различимыми пятнами
покачивались язычки огня в плошках, освещая позеленевших и посеревших
бурханов.
- Я тебя слушаю.
- Мое имя - Бабый. Я - доромба. Мне сказали в Иволгинском дацане, что
ты - лучший в этих краях срич-жанге - толкователь книг и священных текстов.
- Да, я им был, доромба. Давно.
В дугане не было окон, и Бабый не видел, где укрылся лама и что делает
в полумраке: его голос слышался то слева, то справа, то впереди...
- Ты больше не читаешь священных книг? - удивился Бабый, переступая с
ноги на ногу и не решаясь двинуться.
- Я почти слеп и не вижу священных знаков. Видно, скоро придет время
зашивать и мои веки... Ты не буянчи-похоронщик?
Глаза Бабыя освоились и теперь он различал шкафы, на полках которых,
как подушки, лежали толстенные тома священных книг, укутанные в разноцветные
шелковые покрывала. Книг было много, но вряд ли здесь могли находиться тома
Ганджура! Такая драгоценность должна храниться в богатом и знаменитом
монастыре или храме... Что-то напутали эти жулики Чампа и Туманжаргал!
- Сада Мунко! Мне надо поговорить о Ганджуре, который исчез. А может,
его и не было?
- У меня есть юрта, доромба. Там я привожу в порядок бурханов, которых
губит плесень Но ты - гость, я найду для тебя постель и еду.
- Ты не ответил на мой вопрос. Мне нужны только
книги!
Старик стоял у самого священного места и не имел права ни спрашивать,
ни отвечать. Переставив чашечки с жертвоприношениями, он подошел к гостю,
нащупал его руку, вложил несколько твердых крупинок в ладонь
Бабыя:
- Это - святыня дугана. Обломки ногтя самого таши-ламы6. Зашей их в
свою ладанку, и они помогут тебе стать
лхрамбой7.
Он сбросил крюк и распахнул двери Ослепительный свет ударил по глазам,
и они заслезились. Бабый смахнул ладонью влагу с ресниц, глянул на круто
загнутые края карниза крыши, но небесная синева ослепила его еще больше.
Старик Мунко за спиной Бабыя постукивал ключом, запирая двери, и не видел
состояния гостя. Бабый прищурил глаза, и они немного успокоились.
- В Кайлас тебе надо идти, доромба. Там в неприступных горах скрыты
священные школы-ашрамы махатм - подлинных учителей и носителей высшего
знания и высшей мощи Ты - молод, ты еще можешь достичь вершин... Я уже
опоздал. Книги съели меня, как звери.
- Дело не только в возрасте, сада Мунко, - усмехнулся Бабый. - Ты же не
стал богдо-гэгэном8, хотя и учился вместе с далай-ламой в тибетском
монастыре Сера*!
* Монастырь Сера (Шиповник) был начальной школой святости далай-ламы
Тубданя Джямцо Этот монастырь готовил лам только высших рангов
Старик не ответил. Он заговорил уже далеко от дугана, будто там, под
навесом, у дверей, боялся, что его подслушают заплесневелые бурханы:
- Я всю жизнь торопился, но так и не достиг вершин знаний, не понял
сути вещей, не услышал зова священной страны, имени которой вслух не
произносят Но я был близок к этому, когда в одной из старых книг нашел, что
под символическими знаками и именами во всех пророчествах названы
передвижения далай-ламы и таши-ламы уже исполнившиеся. А будущие знаки и
символы надо разгадать и понять их значения Тогда узнаешь и увидишь те
особые приметы правителей, которые отдадут свой народ на утеху обезьян. Но -
не надолго! Мир скоро оправится, и люди в самом своем правителе увидят
безобразную обезьяну... А вскоре явится тот, кто призван небом, чтобы
соединить силы, энергии и языки... Там еще были магические расчеты для
точного определения года, когда все это произойдет, но я так и не сумел их
понять, хотя некоторые из имен расшифровал...
- Ты не назовешь их? - напрягся Бабый.
- Нет, доромба. Судьба должна идти своим ходом. Горе тому, кто торопит
ее шаг! И ты не ходи этой тропой.
- Я не боюсь троп, сада! У тебя нет этой книги? Я бы попробовал
завершить то, что не успел или не смог ты.
- Я предал ее огню. У людей и без того много соблазнов... Но у меня
есть другая книга, лучшая... И даже не книга, а книги... Их священные знаки
вырезал сам Великий!
- Неужели... - Бабый похолодел. - Ганджур? Старик кивнул.
- Но этого не может быть! Из Тибета было вывезено всего четыре
комплекта Ганджура!
Сада Мунко тихо рассмеялся:
- Вывезено было пять комплектов, доромба. Пятый тайно печатали ховраки,
а караван-бажи Туманжаргал со страхом в душе доставил его из Тибета в тюках
с шерстью.
Бабый прикусил губу: так вот почему этот богохульник так опасался за
свою надтреснутую сансару!
Левая рука поддерживала чашу в правой руке. Неужели сада Мунко так
обессилел, что не может удержать сосуд одной рукой?
- Угощайся, доромба. Я знаю и помню обычаи. Да, старый лама знал
обычаи: пропустил гостя раньше, чем вошел сам, кивнул на белую кошму хоймора
для почетных гостей, угостил кумысом и сразу же захлопотал по хозяйству, не
забыв протянуть Бабыю хорошо раскуренную трубку и пообещав:
- Будет и чай, будет и мясо - бухилер. У соседа осталось, он мне
одолжит...
Все это Бабый пропустил мимо ушей - его волновала только тайна пятого
комплекта Ганджура.
Скоро сада Мунко куда-то ушел и долго не возвращался. За это время
Бабый успел искурить табак в трубке, осмотреть нищенское убранство юрты и
даже перебрать всех вычищенных и приведенных в полный порядок бур-ханов. Их
было больше десяти и все несли на себе клеймо Тибета, а не Агинского дацана.
Значит, цена их была неизмеримо большей, чем у бурятских поделок... Ай да
старик! Сидит на золоте, а за куском мяса идет к нищему соседу!
Ближе к вечеру вернулся сада Мунко и сообщил, что сосед согласен
поговорить с доромбой, хотя и не любит лам, от которых натерпелся, когда был
ховраком.
- Сосед не нужен мне, - не выдержал Бабый. - Я жду твоего рассказа о
книгах! Лишний человек - лишние слова, а у меня мало времени, сада...
- Я мало что знаю, доромба. А он знает всю историю - сам печатал тайный
комплект Ганджура.
Бабый покачал головой: видно, этот удивительный старик решил совсем
доконать его своими неожиданностями! В больших монастырях для Бабыя не было
тайн, а здесь- одна за другой, как кони в табуне!
- Я позову его?
Бабый поспешно согласился, не зная, куда девать вдруг ставшие лишними
руки. Старый лама вернулся с высоким и еще сравнительно молодым монголом,
одетым в серый стеганый дэли и подпоясанный пестрым терликом. Сняв
остроконечную шапку, он низко, но с достоинством поклонился, потом протянул
крепкую ладонь и назвал свое имя:
- Цэрэниш. Сада Мунко сказал, что вам, лама, можно верить.
Бабый смутился - и от протянутой руки и от непосредственности гостя:
такая откровенность и дружелюбие должны оплачиваться теми же монетами, а к
этому Бабый не привык. В дацане даже стен надо опасаться, а уж людей - тем
более...
- Разве тайна Ганджура, Цэрэниш, представляет для вас и для меня
какую-то опасность?
- Не для меня и не для вас, лама. Опасность грозит книгам. Их уже
хотели украсть или отнять силой. Мне самому приходилось прятать Ганджур от
жадных глаз лам Иволгинского дацана.
Баб