нный там чернилами адрес  и  имя.  Во  дворе  его  ждали
автомобиль, Хамид и восхитительная брюнетка с серыми глазами,  маленькая
и юркая, как сурок. Федя в спешке выгреб из карманов  деньги,  поцеловал
тетку, суетливо крестившую его, и ворвался в автомобиле со своим  другом
и девушкой в огромный летний мир яркого солнца и исполнения желаний.
   Адрес и имя ничего Феде не говорили, но открывший  дверь  сгорбленный
старик был чем-то неуловимо знаком и близок. Федя  протянул  фотографию,
старик сгреб его в охапку и затащил в маленькую квартирку в Клайпеде.
   Федя,  краснея  и  сглатывая,  рассказал  по-быстрому,  как  запустил
графином в председателя райсовета, как провел полгода в  интернате,  как
бежал.
   - Где ж ты  был  пять  лет?  -  удивленно  спросил  старик  с  легким
акцентом.
   - Хамид, мой друг по интернату, уговорил нас троих поехать к  нему  в
Таджикистан. Отец у него клевый. Принял как родных!
   Отец Хамида при встрече спросил только: "Досрочно?"
   Хамид покачал головой, опустив глаза.
   - Значит, ты вроде как теперь определился?
   Федя, Макс Черепаха и Хамид стояли перед ним  грязные  и  оборванные,
обессилевшие от голода.
   - Отец, - сказал тихо Хамид, - я многое понял, а пока спаси нас.
   - Добро пожаловать, сынок, твои гости - мои гости.
   Они прожили свои самые спокойные годы  до  шестнадцатилетия,  работая
физически как проклятые. Резкий  запах  животных  под  горячим  солнцем,
смешанный с запахом испеченных лепешек и таявшегом на них жиром каймака,
- лучшие запахи на свете. Раскрытые  головки  хлопка  снились  Феде  еще
несколько лет.
   Отец Хамида пришел к  начальнику  паспортного  стола  милиции,  когда
Хамиду и Феде исполнилось  шестнадцать,  а  Макс  о  своем  возрасте  не
помнил. Он уже легко проговаривал сложные предложения,  веселил  гостей,
разбивая головой кирпичи и поднимая тяжести.  Однажды  свалил  небольшое
дерево, долбя его своим лбом. С зарезанных  овец  снимал  шкурку  чулком
легким и ласковым движением, за Федей ходил покорной собакой. У Макса  к
тому времени было только два недостатка:  он  любил  засовывать  руку  в
животных и с наслаждением ковыряться во внутренностях, пока они умирали,
и еще он стал острить.
   - А что там было у твоего сына с этим  исправительным  интернатом?  -
поинтересовался начальник-таджик.
   - Да сбежал он оттуда. Еще два года тому.
   - Молодец, мужчиной растет!
   Три краснокожих паспорта стоили не так уж дорого, Макс стал  Максимом
Черепаховым.
   - Так что, - подытожил Федя, вывалив  сбивчиво  и  нетерпеливо  перед
другом отца свои воспоминания, - начинаю новую жизнь, а деньги небольшие
у меня уже есть, там земля хорошая, да и  Афган  рядом.  -  Он  не  стал
вдаваться в подробности.
   - У тебя, Федя, есть большие деньги. Я обещал  твоему  отцу.  С  чего
начнешь?
   Главное, - сказал Федя, улыбаясь,  -  полезные  ископаемые.  Потом  -
люди.

***

   Никитка дочитал свой роман, он немного охрип, на  затылке  выросла  и
ныла небольшая шишка. Ева несколько  раз  во  время  чтения  вставала  и
пользовалась эмалированным горшком - на желтом его боку храбро шли  друг
за дружкой бравые синие утята, утята  напоминали  холодные  подмосковные
рассветы и запах мокрой травы из  окна  дачи.  Никитке  журчание  ее  не
мешало,  он  старался  не  поднимать  на  Еву  глаз.  Дочитав,   Никитка
обнаружил, что Ева лежит,  закрыв  глаза,  дыхания  ее  он  не  услышал,
осторожно расшнуровал ботинки, снял их и в  носках  сделал  два  шага  к
кровати. Ева, не раскрывая глаз, показала Никитке два пальца.  Секретарь
вздохнул и подошел к окну.
   - Слабоват романчик. -  Ева  вздохнула  и  потянулась,  насколько  ей
позволяли наручники. -  Главное,  социальный  аспект  плохо  раскрыт.  С
черепахой все понятно, дружба выросла, так  сказать,  на  крови,  а  вот
откуда у Феди деньги,  в  принципе,  чтобы  покупать  лидеров?  Ну  что,
папочка клад оставил или храбрые  мальчики  после  побега  из  интерната
грабанули  кого-нибудь?  Еще,  как  мне   кажется,   явно   не   хватает
противоположной стороны. - Никитка обернулся и  посмотрел  удивленно.  -
Ну, к примеру, бойца с преступностью, который в это время тоже растет  в
том же интернате, а когда вырастает,  вопреки  логике  системы  начинает
бороться со злом.
   - Ты что, интернатовская? - спросил Никитка, усмехнувшись.
   - Упаси Боже, я девочка домашняя, любимая и благополучная.
   - Чего ж ты мне предлагаешь мента из интерната?
   - Только ради литературного контраста, только из любви к искусству. -
Ева села поудобней. - Но я могу подробно  проконсультировать  тебя,  как
именно думает и действует борец с преступностью.
   - Не успеешь, - усмехнулся Никитка, - твоя одежда почти готова.
   - Мы можем заключить договор. - Ева говорила теперь очень серьезно.
   - Слушай, девочка, - Никитка смотрел с жалостью, - не  обольщайся,  я
сразу могу тебе сказать, с  какой  стороны  ты  представляешь  ценность,
собственно, не ты, а отдельные функции твоего организма.
   Ева  задумчиво  грызла  зубами  прядку  черных  волос,   рассматривая
красивого секретаря на фоне окна с голубым вечерним небом.
   - Ты хочешь сказать?.. - Она  растерянно  посмотрела  в  серые  глаза
пепельного, неприятного оттенка.
   - Да, я хочу сказать, что повременил  бы  с  твоей  казнью,  пока  не
выяснится, не будет ли у Феди Самосвала наследника, хорошенького  такого
мальчика.
   Еве стало холодно, на руках приподнялись легкие волоски.
   -  Но  навряд  ли  Хамид  захочет  нарушать  свой  раз   и   навсегда
установленный порядок. - Никитка опять посмотрел на Еву с жалостью.
   Ну, секретарь, ты меня просто убил наповал. Ладно, два - два!

***

   Дэвид Капа пришел к старому ювелиру.  Невзрачная  лавка  с  крошечной
витриной Капу не обманула, ювелира он знал давно. В лавке было сумрачно,
пахло благовониями, кто-то в глубине  помещения  перебирал  меланхолично
струны гитары. Ювелир  был  еврей  -  старый,  косматый,  с  чудовищными
бородавками на коричневом лице и затасканной ермолкой на круглой плеши.
   Адвокат долго устраивался  в  продавленном  низком  кресле,  покрытом
цветным пледом, пришлось хорошенько примериться и так расставить  острые
коленки, чтобы видеть собеседника. Ювелир прилег на диванчике, перебирая
в бороде толстыми пальцами с огромными перстнями.
   Они смотрели друг на друга в тишине. В маленьком окошке угасал теплый
безветренный день, растекаясь кроваво-оранжевыми полосами по небу.
   - У меня большой заказ, - сказал ювелир  глухо,  -  не  знаю,  как  и
управлюсь. Адвокат молчал.
   - Опять же вопрос с камнями... Одних бриллиантов сто сорок пять штук!
Небольших, но все же. А из золота надо справить кольчугу. Небольшую,  но
все же. А потом, знаешь, еще наручники и головной убор, и все из золота!
Вот иродово племя, показали бы хоть эту лярву, которая такое заказала.
   Адвокат молчал.
   - А ведь это семь с половиной  килограммов!  Без  диадемы!  В  лучшем
случае. Если удастся сделать кольчугу из золотой проволоки.  Что  это  с
женщинами делается, Дэвид?
   Адвокат встал.
   - Когда закончишь заказ? - спросил он.
   - Трудный вопрос, Дэвид. Ты еще молодой, да и по профессии не  знаешь
вдохновения. - Адвокат вздохнул. - Может, завтра к вечеру мои мальчики и
смастерят, что ж...
   - Я тебе обязан, - поблагодарил адвокат и вышел из ювелирной лавки  в
крутую улочку, постукивая изящной тростью.

***

   На  рассвете  другого  дня  мулла  кричал  с   тонкого   минарета   в
пространство начинающегося дня, в легкий  туман,  закрывающий  старые  и
новые дома Стамбула, купола храмов, в растворенное в воде солнце.
   Ева Курганова, по-прежнему прикованная наручниками к кровати, плакала
под эти крики. Слезы щекотно сбегали по щекам, глаза  ее  были  закрыты,
тело неподвижно, дышала Ева спокойно и ровно. Может быть, она плакала во
сне?
   Мальчик Илия в легкой набедренной  повязке  и  с  медальоном  на  шее
показывал охраннику у дверей в комнату Евы длинную и  тонкую  изумрудную
змею с золотой головкой.  Охранник  улыбался,  змея  скользила  по  руке
мальчика, угрожая иногда мгновенными выбросами  крошечного  языка.  Илия
протянул змею охраннику, охранник, как во сне, выставил  руку  и  ощутил
необъяснимое блаженство от холодного прикосновения. Змея спиралью оплела
его руку, перебираясь все выше и выше к плечу, потом по  шее  на  другую
руку  и  опять  движениями  спирали  вниз  по  руке.   Охраннику   вдруг
показалось, что он слышит шорох упругих чешуек, видит прямо перед  собой
увеличенный во много раз желтый глаз змеи с длинным зрачком-лезвием.  Он
не почувствовал, как Илия снимает у него с пояса ключи.
   Илия открыл дверь и подошел к плачущей Еве, Ева  приподняла  веки,  и
Илия в который раз поразился странному сине-фиолетовому цвету  ее  глаз.
Он наклонился очень низко над ее лицом, они почти  прикоснулись  носами.
Ева слабо улыбнулась. Илия высунул изо рта  длинную  булавку,  держа  ее
крепко зубами. Ева взяла булавку в рот, прикусила  зубами  и  втянула  в
себя, запрятав быстро под язык.
   Илия выпрямился, отвернулся и вышел. Ева закинула свободную руку  под
голову и весело посмотрела в круглый глаз видеокамеры.
   Мальчик прошел мимо охранника не останавливаясь, бросив ключи на пол,
захватывая пальцами голых  ступней  толстый  ворс  ковра.  Один  раз  он
невзначай повернулся и плавным движением руки забрал себе змею. Охранник
еще несколько секунд испуганно соображал, как он  ухитрился  заснуть  на
посту.

***

   Далила варила кофе на крошечной газовой плите. Почерневшая от времени
и страданий турка с длинной серебряной ручкой подловила ее и  выплеснула
убежавшую черную пену на огонь. Запахло горелым,  закашляли  старики  за
тонкой занавеской. Далила  нарезала  теплый  хлеб,  разорвала  картонную
коробочку с жареной рыбой, поставила на стол разномастные чашки и  почти
пустую бутылку коньяка.
   Она отдернула занавеску. Казимир, щурясь, посмотрел на  нее,  страшно
изумившись. По его лицу было видно, что  ночь  подарила  Казимиру  почти
реальную иллюзию на грани воспоминаний, а теперь он  с  ужасом  понимал,
что все это совсем не сон, а даже наоборот.
   На драном матрасе, брошенном на пол, свернулся горбун, спрятав руки и
крепко прижав согнутые ноги.
   - Детка, - сказал Казимир, стесняясь своего  вида  спросонья,  -  там
коньяк остался? Далила подошла и помогла Казимиру сесть.
   - Что-то у меня рука, - Казимир  потирал  левую  руку,  -  немеет  по
утрам. Я стал путать сон и явь.
   - Так в детстве бывает, - сказала  Далила  и  помогла  ему  пройти  к
столу.
   -  В  детстве  он  путал  быль  и  фантазии!  -  заявил  проснувшийся
Зигизмунд. - Все сочинял, сочинял - досочинялся! Покупает бинокли, яхты,
спасает  красивых  проституток  от  смерти,   вот   что   значит   много
придумывать, влип в свои фантазии по уши! И коньяк весь не выпей, оставь
чуток! А вот спроси у него... - Горбун с  трудом  встал  и  сморкался  у
раковины. - Спроси, чем живет, где семья? Нету!
   - Заткнись! - Казимир говорил грустно и беззлобно. -  Ты  у  нас  был
самый реалист!
   Может, у тебя жизнь получилась? Молчишь? Вот и сходи за  коньяком,  а
этот я сам выпью, мне нехорошо. Детка,  -  это  Далиле,  -  достань  мое
портмоне, хватит там этому реалисту на бутылку,  да  еще  немного  денег
надо на еду. Купим, вдруг плавать придется дня два. В  дверь  постучали.
Старики молчали, тяжело дыша, явно ожидая неприятностей. Далила  встала.
В  комнату  вошел  красивый  смуглый  молодой  мужчина.   Он   удивленно
разглядывал Далилу, неуверенно улыбаясь. Что-то сказал по-турецки.
   - Это матрос с яхты. - Зика сел за стол и  запихивал  в  рот  жареную
рыбу. - Спрашивает, какой причал нам нужен.
   - Я не знаю, какой причал. Черт его знает,  хотя...  Нужно  же  и  за
домом этим следить.
   Казимир успел  схватить  крошечную  серебряную  рюмочку  с  коньяком,
Далила ждала с перевернутой бутылкой, пока выльется все,  потом  слизала
быстрым  розовым  языком  каплю  с  горлышка.  Зика  вздохнул,  провожая
взглядом рюмочку, матрос завороженно смотрел в  лицо  красивой  женщине,
ослепленный солнцем в ее волосах.
   В это странное мгновение мир вокруг них словно  застыл.  Необъяснимая
болезненная реальность была так возмутительно нереальна, что все они - и
старики, и молодая пара - потерялись во времени и  не  совсем  понимали,
где именно существуют в пространстве. Легко и горячо  дрожал  прозрачный
день между  ними,  снизу  во  дворе  кричала  визгливо  жена  булочника,
прогоняя грязных детишек, таскающих у нее булки, еще  дальше,  следующим
фоном, пытался завестись мотор машины, чихал и раздражал своего  хозяина
до ругани, еле слышной -  далеко,  а  над  этим  пространством  тяжелого
старческого дыхания и легкого молодого, над безумным  сказочным  городом
непристойно орали чайки.
   И вдруг в ужившихся друг  с  другом  звуках  появился  посторонний  -
шаркающие шаги и стук палки о тротуар.
   Горбун, очнувшись от всеобщего  оцепенения,  закричал  громко  и  зло
матросу, матрос чуть поклонился  и  выскочил  за  дверь,  Казимир  выпил
быстрым движением свой коньяк, а Далила  подошла  к  окну  и  посмотрела
вниз.
   Адвокат Дэвид Капа поднял  голову  и  увидел  в  окне  второго  этажа
ожившую молодую фламандку со старого полотна с растрепанными волосами.
   - Там дистрофик с тросточкой и в шляпе, -  сказала  Далила  Казимиру,
убирая остатки завтрака.
   - Проси, - просто сказал Казимир.
   Далила высунулась в окно, адвокат  все  стоял  в  оцепенении,  задрав
голову.  Она  оперлась  о  подоконник,  постаралась  закрутить  мешавшие
волосы.
   - Вы подниметесь? - Волосы вырвались и закрыли ей лицо.
   - Благодарю вас, у меня только сообщение. Это  касается  сегодняшнего
вечера. - Он приподнял шляпу, с сожалением оторвал взгляд от  женщины  в
окне и ушел  по  узкой  улице,  сердито  протыкая  тростью  выбивавшуюся
кое-где между камней траву.
   Далила пожала плечами.
   - Значит, сегодня, - покорно сказал Казимир.

***

   Хамиду принесли платье для приговоренной женщины.  Платье  лежало  на
подносе, свешиваясь вниз, звенело и больше напоминало изящную  кольчугу.
Поверх платья лежала небольшая корона и наручники.  Хамид  долго  гладил
пальцами наряд, Лиза стояла рядом и улыбалась.
   - Ты всегда улыбаешься, как ящерица. - Хамид  даже  не  посмотрел  на
Лизу, он все равно знал о ее улыбке.
   - Я всегда заранее могу предположить,  что  произойдет  потом.  Почти
всегда угадываю. Вот ваш друг недавно чаек кормил, я  подумала,  что  он
умрет скоро. Это странно, такое чувство, и все. Когда  я  угадала,  -  а
угадываю я почти всегда, - я благодарю судьбу и улыбаюсь.
   - Тьфу, дура ты полная, и  все!  -  Хамид  разозлился.  -  Что  толку
улыбаться, когда ты ничем не помогла?!
   - Судьбу не изменить, - со злорадной настойчивостью изрекла Лиза, - а
вы к тому же не спрашивали.
   - Да уж!.. Что толку?
   - Вот, например, сейчас. - Лиза многозначительно замолчала.
   - Ну! - заорал Хамид.
   - Вот я вам сейчас могу сказать. Вы только не  нервничайте,  я  точно
знаю, что она не умрет.
   Хамид смотрел в сухое лицо, сжав зубы.
   - Вот это видишь? - Он взял с подноса и показал Лизе толстые  золотые
наручники. - Я никогда моих девочек не топил в наручниках, плохо там,  -
он показал пальцем вверх, - им будет в наручниках, а эту не пожалею!
   - Наручники можно открыть.  Шпилькой,  например.  -  Лиза  больше  не
улыбалась, она смотрела в  пол.  Обиделась  за  крик.  -  Или  скрепкой!
Заранее спрятать во рту.
   Хамид молчал, тяжело дыша.  Он  вспомнил  булавку,  большую,  с  чуть
заржавевшей на конце иголкой, вспомнил, как снимает ее девушка Наталья с
черного форменного фартучка и протягивает Феде. Они бежали из  интерната
через хозяйственную пристройку. В коридоре от кухни до кладовки,  словно
исполняя нестерпимые желания Феди и Хамида, им попалась  Наталья.  Синие
распахнутые глаза в желтых ресницах,  легкая  усмешка  и  стакан  чая  -
толстый ребристый стакан в красивом подстаканнике. Она несла чай отцу  в
медпункт.
   Несколько секунд полнейшего счастья, когда можно  смотреть  в  глаза,
стоя так  близко.  Наталья  оглядела  внимательно  сначала  Федю,  потом
Хамида, от горячего коричневого чая поднимался прозрачный  парок.  Хамид
потерял способность передвигаться, а практичный Федя просто сказал,  что
они  приедут  за  ней,  когда  разбогатеют.  Наталья  смеялась.  Подняла
школьный фартук, одной рукой нащупала булавку и  отстегнула  ее.  Почему
она решила, что именно булавки им не  хватает?  Протягивая  расстегнутую
булавку Феде, загипнотизированно уставилась на сопящего  Макса.  Булавка
потерялась  где-то  в  трудных  годах,  пока  они  богатели.  Разбогатев
настолько, чтобы купить по золотой брошке, приехали к  ней  вдвоем.  Она
взяла брошку у Феди.

***

   Побег  начался  с  учителя   физкультуры.   Уроков   по   физическому
совершенствованию тела малолетних  нарушителей  закона  не  было  давно:
эпидемия.  Справившись   со   смертями   и   переполненным   изолятором,
руководство интерната решило учебный процесс не нарушать. Бритый налысо,
немного рыхлый мужчина пугал  неподвижным  взглядом  мутноватых  глаз  и
всегда потными ладонями. Хамид и Федя ничего не знали о его  пристрастии
- они были новенькие. Поэтому, когда учитель сказал,  что  Хамид  должен
быть наказан за плохое выполнение прыжков с места и разговоры  в  строю,
большинство  интернатовских   злорадно   улыбнулись   и   переглянулись,
остальные сцепили зубы и опустили глаза, но никто не посмел предупредить
Хамида. Болт и Севрюга не простили бы, лиши их,  удовольствия  отомстить
Феде с  Хамидом.  Последние  несколько  дней  под  ногами  еще  болтался
огромный дебил, не отходя от двоих, друзей ни на шаг и ужасающим образом
воняя.
   Хамид вернулся из кабинета учителя  физкультуры  через  полчаса,  его
трясло, еле шевеля посиневшими губами, он попросил Федю снять  одеяло  с
кровати и лег на бок, потом на живот. Федя стоял в раздумье. Макс  вдруг
принюхался и положил ладонь на подрагивающие ягодицы Хамида, как раз  на
темное расплывающееся пятно. Он потер пальцы, принюхался и  даже  лизнул
их, потом показал Феде розовую застывающую сукровицу.  Федя  бросился  в
изолятор за врачом.
   Хамида оставили в изоляторе, сухонький врач прятал глаза, когда  Федя
уж очень конкретизировал свои вопросы.
   Ночью в комнате громкий мат прерывался веселыми предложениями  встать
в очередь желающим на нового петушка. Федя лежал, сцепив зубы, плача  от
бессилия. Хамида распределяли на несколько ночей вперед Севрюга и  Болт.
Совершенно неожиданно Макс Черепаха  стащил  со  своей  койки  матрас  и
бросил на пол возле кровати Феди. Он лег на спину, ласково прикрыл рукой
бугорок  на  груди  и  заснул,  громко  и   спокойно   дыша.   Разговоры
прекратились. Федя,  сдерживая  тошноту,  рассмотрел,  свесившись  вниз,
спокойное  лицо  с  открытым  ртом  и  пухлые  пальцы  огромной  ладони,
вздохнул, разрешил себе расслабиться и даже неожиданно улыбнулся,  пряча
нос в одеяло.
   Через пять дней Хамида выписали из изолятора. Он выглядел  потерянным
и почти не разговаривал. Присутствие Макса возле своей кровати воспринял
равнодушно, хотя в первую ночь  не  успел  добежать  до  туалета  и  его
вырвало посередине комнаты.
   Федя  решил  вплотную  заняться  воспитанием  Макса.   Он   неутомимо
доказывал Хамиду, что Макс не полный идиот.
   Теплым майским днем нарушители расслабленно  грелись  на  вытоптанном
дворе. Хамид сидел, запрятав голову в колени. Федя внимательно следил за
Максом, тот гонял сухой травинкой заблудившегося муравья.
   - Он просто должен понять  связь  между  словами  и  предметами!  Как
только он это определит, он начнет  развиваться!  У  него  все  предметы
существуют отдельно от признаков, но это же очень просто! - Федя всерьез
увлекся.
   Хамид молча вздохнул.
   - Ну учат же как-то маленьких детей, - не  сда