- Лиза подошла, как  всегда,  неслышно,  Хамид
дернулся от неожиданности.
   - На всякую женщину есть свой ценитель, - раздраженно сказал он.
   - Но она опасна, она принесет одни неприятности. Она слишком горда  и
не понимает наслаждения.
   - Это вопрос времени и воспитания. - Хамид упрямился  и  раздражался,
потому что Лиза была права.
   - Илия не смог ее усыпить. Хамид удивленно посмотрел на  Лизу.  Вошел
слуга и зашептал на ухо Хамиду. Потом поклонился и ушел.
   Хамид поманил Лизу и прошел в противоположное крыло дома. Они  встали
у окна и услышали слабую красивую мелодию.  Недалеко  от  ворот  грязный
горбун играл на губной гармошке. Ему аккомпанировала скрипка, натужно  и
тоскливо. На скрипке играла  статная  желтоволосая  женщина,  молодая  и
сильная. В черный пластиковый пакет на земле  прохожие  бросали  деньги.
Вдруг скрипка набрала силу и закричала неуместно и пронзительно знакомую
старую мелодию.  Лиза  скривилась,  Хамид  тоже  подумал,  что  это  уже
чересчур.
   -  Что  это  она  играет  такое  знакомое,  не   уловить?   -   Хамид
профессиональным взглядом  осмотрел  длинные  крепкие  ноги  в  джинсах,
богатые волосы с вплетенными бусинами, красивые крупные руки, -  А  ведь
хороша. Пусть спросят горбуна, сколько он хочет за скандинавку.

***

   Ева дернулась, как от  грубого  прикосновения,  услышав,  как  где-то
далеко скрипка противно наигрывала "Подмосковные вечера".
   - Кто это играет? - Ева схватила одну из  девушек  за  руку,  девушка
бестолково улыбалась. - Позовите вашу главную, ну! - Ева уже  кричала  и
топала ногами.
   Лиза тронула ее за плечо. Ева дернулась к ней всем телом.
   - Это играют "Подмосковные вечера", я хочу это слушать, покажите мне,
кто это играет!
   - Действительно. "Не слышны в саду даже шорохи". Я сразу не узнала. -
Лиза задумчиво смотрела в возбужденное  лицо  Евы.  -  Что  это  ты  так
разволновалась, не дергайся, это на улице попрошайки  играют.  Горбун  и
деваха, кровь с молоком, не иначе из Рязани.
   Ева выпрямилась.
   - Можно посмотреть?
   - Нельзя.
   - Из Рязани - это когда волосы желтые, а  лицо  в  веснушках?  -  Ева
почувствовала, как  тело  ее  ожило  и  привычно  напряглось,  словно  в
предчувствии знакомой трудной работы.
   - Вроде того. И еще три года музыкальной школы.
   - Я буду завтра танцевать. Я  провожу  этого...  Федю.  Только  можно
самой выбрать одежду?
   - Ну-ну, - озадаченно сказала Лиза.
   - Как зовут этого мальчика? С медальоном.
   - Илия. Хочешь его?
   - Да, - сказала Ева.

***

   Далила устало смахнула волосы с лица. Она села на траву, рассматривая
огромный белый дом, стараясь  хотя  бы  немного  объяснить  себе  логику
архитектора. Дом был совершенно асимметричен и нелеп.  Может  быть,  его
надо рассматривать с вертолета?
   Зигизмунд разговаривал с двумя женщинами-полицейскими. Пышнотелые,  с
кривыми ногами, турецкие женщины лениво жевали резинку, кивали головами,
смотрели по очереди бумажку горбуна - вид на жительство, а потом  честно
поделили небольшие деньги.  Горбун  жестами  показал  Далиле,  что  надо
уходить. Далила посмотрела  на  ворота.  К  ним,  кланяясь  и  улыбаясь,
подходил смешной толстяк в длинном халате. Он поговорил  с  Зигизмундом,
поклонился еще несколько раз и профессионально раздел  взглядом  Далилу.
Далила показала язык.
   Они пошли  по  узкой  улице,  прижимаясь  к  шершавым  стенам,  когда
проезжали потные велосипедисты или кто-то тащил тележку.
   - Тебя хотят купить, - сказал Зигизмунд, остановившись передохнуть  и
утирая пот. - Ветер поднимается. Скоро зима, а у меня нет пальто.
   - Мама, мама, ну что мы будем делать, когда настанут злые холода?!  -
закричала вдруг песню Далила, запрокинув голову. - У  меня  нет  теплого
платочка, у тебя нет теплого пальта!
   На круглые камни упало несколько монет.
   - А я не папина, да и не мамина! - орала Далила,  веселясь.  -  Я  на
улице росла, меня курица снесла!  -  Она  разрезала  визгливой  скрипкой
застоявшийся воздух улицы.
   Сквозь пыльные окна на них смотрели плохо различимые люди. Мужчина  в
майке и семейных  трусах  вышел  на  крошечный  балкон.  Далила  играла,
притопывая ногой, Зика тянул ее, испуганно схватив  сзади  за  джинсовую
безрукавку.
   - И кому надо так орать? - крикнули ей с балкона, обрадовав  одесским
выговором. - Хочешь есть, поднимайся, только без урода!

***

   Далила влетела в комнату над пекарней  злая  и  потная.  Она  бросила
скрипку на кровать и стала раздеваться,  не  обращая  внимания  на  двух
стариков.
   Казимир стоял с биноклем у окна, Зика обессиленно сел на пол сразу  у
двери.
   Голая Далила  пустила  холодную  воду  в  крохотной  душевой  кабине,
задвинула грязный полиэтилен занавесок.
   - Сколько мы будем изображать бременских музыкантов?! Нет ее  там!  -
крикнула она сквозь шум воды.
   Горбун расслабленно вытянул ноги.
   - Устал я, Казя. Староват для таких авантюр. Все сижу  и  думаю,  что
сейчас пальнут или схватят эту брандахлыстку. И я больше не могу слышать
эту скрипку. Это невозможно. Она еще  и  поет!  Откуда  столько  силы  у
женщины, прости меня Господи?
   Казимир молчал, затаив дыхание. Он увидел на балконе Еву.
   - Детка, - позвал он, - иди глянь, что-то у меня с глазами плохо. Как
в тумане.
   Далила подошла мокрая, тяжело дыша.  Она  взяла  бинокль,  и  Казимир
вздрогнул от прикосновения холодной ладони.
   Зигизмунд с блаженным спокойствием на лице рассматривал голую женскую
грудь с
   Розовыми, приподнимающимися в такт дыханию сосками.
   Казимир опустил глаза и видел хорошо только красивый сильный живот  и
капли воды, стекающие у пупка.
   Далила, задержав  дыхание,  нашла  биноклем  балкон  и  две  грустные
фигурки на нем. Ева сидела на коврике с мальчиком-подростком, и ее  лицо
можно было рассмотреть, только когда  они  переставали  разговаривать  и
поднимали головы  или  когда  Ева  поправляла  волосы,  проводя  тыльной
стороной ладони от щеки вверх.

***

   Ева держала руки мальчика в своих  руках  и  смотрела  в  безучастные
глаза цвета густого шоколада.
   Илия сказал, что он  говорит  с  Хамидом  по-русски  и  по-таджикски,
потому что жил в Таджикистане, Хамид привез его оттуда.
   - Когда ты жил там? - Они сидели  на  балконе  на  маленьких  цветных
подушках. - Где твои родители?
   - Я жил там очень давно, когда был маленький. Родители  продали  меня
Хамиду, я был не против, потому что Хамид пообещал мне вечную жизнь.
   - Бред, - сказала Ева, нахмурившись.
   - Нет, это правда, я всегда буду такой, как сейчас, я сам выбрал себе
этот возраст, я дорос до него и больше не буду расти.
   - Сколько же тебе лет?
   - Не знаю, какая разница, однажды мы  с  Хамидом  были  в  Египте,  я
видел, как строили пирамиды.
   - Ты действительно в это веришь?
   - Я могу попасть в любое место и в любое время! И привести туда  кого
угодно.
   - Ты что, можешь усыпить кого угодно? - Ева взяла Илию за  подбородок
и постаралась поймать его зрачки.
   - Это не сон, это исполнение желаний.  Я  умею  это  делать  с  любым
человеком. Но у тебя болит бок и не дает тебе увидеть мечту.
   - Когда Хамид тебя покупал, он знал, что ты умеешь это делать?
   - Не знаю. Наверное, он понял. Он хотел  мне  сделать  больно..,  как
это.., он хотел войти в меня, тогда я нашел его глаза и сделал все,  что
он хотел, но не наяву. Я показал ему в нем самом все, что он хотел.
   - Откуда ты можешь знать, чего хочет взрослый мужчина?
   - Да я не знаю этого! Я просто нахожу в нем  самом  то  самое  место,
которое это знает, и усиливаю его! Я - король наслаждений!
   - Слушай, король. Если ты такой старый  и  такой  умный,  какое  твое
любимое наслаждение?
   - Делать все это! Ты веришь тому, что я говорю?
   - Да. - Ева осмотрела спокойное море и другой берег залива.
   - Мне никто не верит, и я еще ни разу не был с женщиной. Мне  это  не
интересно, как только я чего-то хочу с женщиной, мне все время  кажется,
что она впадает в транс и делает не то,  что  хочет  сама.  Как  бы  это
объяснить?..
   - Да,  я  понимаю,  тебе  не  нужна  женщина,  ты  делаешь  сам  себе
удовольствие собственными внутренностями. И тебе начинает казаться,  что
женщина просто повторяет то, что ты ей приказываешь.
   - Да. Ничего нового. Не интересно. Я  и  про  тебя  все  знаю,  хотя,
наверное, из-за боли ты не подчиняешься мне. Это очень привлекательно.
   - Что ты про меня знаешь?
   - Зачем это говорить? Я знаю даже то, что ты сама не знаешь,  ты  мне
не поверишь.
   - Я же верю тебе, ты должен чувствовать, когда тебе  верят,  а  когда
нет!
   Илия задумчиво посмотрел вниз на воду сквозь столбики балкона.
   - Ты испытываешь Бога, - сказал он наконец тихо, - и  еще  ты  любишь
женщину.
   - О нет, только не это! - Ева схватила свои волосы и закрыла глаза. -
Один раз я пришла к гадалке,  это  было  ужасно,  она  сказала!..  Такая
странная тетка, она сказала, что я закончу свою жизнь в публичном  доме,
меня посадят в железный ящик и бросят в море. Как тебе это  объяснить?..
Я работала в полиции, ловила преступников, - Москва, разные проблемы.  И
тут эта гадалка с  таким  идиотским  предсказанием.  Теперь  я  здесь!..
Ладно, не будем об этом! Что делать,  если  ты  чувствуешь,  что  кто-то
совсем  рядом  пишет  твою  жизнь,  а  последние   страницы   тебе   уже
рассказали?
   - Это просто. Нужно исполнить чье-то  неисполнимое  желание.  Вот  я,
например, никогда не видел снега. То есть я его видел, снег лежал высоко
в горах, в ясный день он светился и блестел, но я его не пробовал.  И  я
почему-то думаю, что никогда не потрогаю. Пообещай мне  снег,  и  все  в
порядке.
   - Что в порядке?
   - То предсказание, которое тебя испугало, не сбудется.
   - Как я могу это обещать? Ладно, обещаю.
   - Нет, не так. Смотри на мой медальон и захоти!
   - Илия, перестань, ты меня не загипнотизируешь, и это не потому,  что
мне больно. Я сильней тебя!
   - Смотри на медальон и думай про снег!
   - Ладно. Твой медальон меня раздражает, я закрою глаза, хорошо? Вот я
на даче.., я маленькая.., выпал снег и меня одевают.
   - Мне не нужны твои воспоминания. Можешь  открыть  глаза.  Мне  нужны
только твои желания.
   - Илия, - тихо сказала Ева, - посиди у меня  на  коленях,  ладно?  Ну
пожалуйста!
   - Я не ребенок! - Щеки мальчика полыхнули, он вскочил.
   - Тогда не получится снега, - вздохнула Ева. - Ты просто  посиди,  ну
что тебе стоит!
   Она потянула Илию за руку и усадила  к  себе.  Он  сидел  напряженно,
выставив острые коленки. Обхватив его руками, Ева вдохнула запах теплого
тела, закрыла глаза и прислонилась к голой спине мальчика  лицом,  чтобы
он не заметил ее слез.
   Она думала о большой и противной твари,  которая  украла  мальчика  и
сделала его коро  лем  наслаждений.  Она  стала  тихонько  покачиваться,
баюкая  и  усыпляя  спокойными  нежными  прикосновениями  мечты  Илии  о
женщине, которая будет неожиданной.
   - Я вижу! - сказал Илия шепотом. - Я вижу снег!
   - Ну, тогда я королева наслаждений! - сказала Ева.

***

   В обед Федя пил водку, а Хамид  -  французское  вино.  После  мяса  и
горячих лепешек, жирного плова с молодым барашком и черносливом,  гороха
с  улитками,  помидоров,  фаршированных  петушиными  гребешками,   Хамид
уговаривал Федю пить кофе с халвой, а Федя мычал, качая головой.  Он  не
ел сладкого после водки.
   Порешили перейти  на  другой  ковер  и  за  фруктами  вспоминать  все
хорошее, что было. Но, как это обычно водится, разговор тут  же  перешел
на воспоминания о  похоронах  общих  знакомых.  Интернатовских  осталось
очень мало.
   - Хамид, - сказал Федя, загрустив, - она убила Макса Черепаху. Я бы в
жизни не поверил, что баба  может  убить  Макса.  Она  сейчас  мне  сама
сказала. Она сказала, что я тоже тварь! Говорю тебе,  это  она!  А  ведь
Макс был такой... Нет, ты только подумай - свернуть Максу шею!
   - Я никогда не любил Макса. - Хамид тоже загрустил. -  Но  благодарен
ему за все.
   - Я тут вспомнил, - Федя не стал уточнять, где именно он вспомнил,  -
про наши договоры. Помнишь, мы писали в интернате?
   Хамид замер.
   - Ладно, не вспоминай. Я знаю, тебе тяжело.
   - Мне не тяжело. Я после этого все в  жизни  перепробовал,  Федя.  Ты
знаешь, каких я мальчиков имел. Какие имели меня! Но  я,  наверное,  так
далеко  забрался,  чтобы  никогда  не  услышать  этих  слов  -   учитель
физкультуры.
   - Брось, Хамид, ты, если что, сразу вспоминай, как Макс тогда  первый
раз в жизни поел от души!
   - Родись заново счастливым, Макс, и пусть всегда тебя хранит Аллах! -
Хамид поднял бокал вверх. - Да, он поужинал тогда на славу.
   - Больше всего, - задумчиво вспомнил Федя, - ему понравилась печенка.
   - Сырая печенка учителя физкультуры, - уточнил Хамид.
   - А помнишь, как его привезли в интернат? Дебил дебилом...
   - Стреляют наших...  Какие  времена,  Федя!  -  Хамид  утирал  рот  и
облизывал пальцы. - Что смотришь? Думаешь, плохо  воспитан?  Нет,  Федя.
Здесь полагается  после  плова  все  пальцы  облизать,  а  напоследок  -
большой, им и показать хозяину, как ты сыт и доволен.
   Я иногда думаю про себя как не про себя. Будто не я это. Вдруг - раз!
- ловлю себя на том, что пальцы облизываю. Или вот вчера: высморкался  в
халат. Это ужасно, Федя. Как будто я живу чужую жизнь. Если это  -  мое,
тогда почему я это замечаю? И ты, Федя, скажу я тебе,  другой  ты  стал.
Разве ты когда раньше так делал с женщиной?
   - Это ты про Евку, что ли?  Сам  удивился,  но  меня  всегда  природа
выручала, выручила и сейчас, не дала в рабство к бабе попасть и в  ногах
у нее валяться. Я как проснулся! А ведь мог столько глупостей  наделать!
Ты пойми, если бы я с ней ласково,  присох  бы.  А  так  мне  самому  не
понравилось, но опорожнился хорошо. Здоров! А вот спорим,  она  от  меня
тащится!
   - Есть такие женщины, - согласился Хамид, подумав, - полюбит,  только
когда ее побьешь. Любит хорошую тяжелую руку, ее это возбуждает. Но  это
не тот вариант.
   - Тот, не тот. Она меня никогда не забудет. А  я,  поверишь,  даже  и
видеть ее не очень хочу. Давай на спор!
   - Про что?
   - Придет прощаться! - Федя загнул палец и сыто отрыгнул.  -  Смотреть
будет, как  мартовская  кошка.  -  Он  загнул  следующий.  -  И  захочет
прикоснуться! К ноге, к руке, но захочет!
   - Да, я уже почти проиграл, -  сказал  Хамид,  восторженно  глядя  на
Федю. - Она уже попросила танцевать тебе вечером, сейчас тренируется.  А
на что хочешь?
   - На мальчика твоего, Илию.
   - Федя, как ты можешь?! Ты же знаешь, что я не могу отказать гостю ни
в чем, ну почему ты попросил его?! Злой ты, Федя, все-таки.
   - Я не злой, я победитель! Проси что хочешь!
   - Нет такой вещи, - сказал грустно Хамид, - которую  можно  попросить
взамен Илии. Хотя... - Он задумчиво рассматривал рисунок на ковре.
   - Ну?!
   - Если ты  проспоришь,  если  ты  вдруг  проспоришь,  я  возьму  себе
Наталью.
   - Как? - не понял Федя,  потом  откинулся  на  подушки  и  рассмеялся
большим и глубоким ртом. - Да ты видел ее, знаешь, какая она стала?
   - Она все равно от тебя ушла, я чувствую, что ты недоброе  ей  хочешь
сделать.
   - Нет,  ты  серьезно  думаешь,  что  это  все  та  же  девочка  сорок
четвертого размера, с косой,  ласточка  поднебесная?  Она  двинулась  на
русском стиле, распухла, как сдохшая корова, а  ко  всему  еще  и  стала
извращенкой! - Федя совершенно искренне в этот момент ненавидел Наталью.
- Если тебе все рассказать! Я велел привезти ко  мне  одного  киношника,
так,  ничего  особенного,  соплей  перешибешь,   а   ей,   видишь,   его
интеллигентность понравилась. Он в  рот  ни  капли  не  брал  спиртного,
снимал препоганейшие фильмы, из  этих,  умных  страдальцев,  на  которых
понос от свободы напал! Она ему  водку  с  поцелуями  вливала,  нет,  ты
пойми, ну имела бы она его, черт с ним, так нет! То она лошадь с ним  по
первому снегу ищет, то в бане ему клизму делает! Я ее выпорол,  потом  в
зоопарке павлина купил, ехал мириться, а она сбежала.
   - У тебя всегда было плохо с воображением, - рассердился Хамид. -  Ты
поэтому и русскую эту так изнасиловал, что не  можешь  представить,  что
еще можно делать с красивой женщиной. Да, представь себе, да! Она все та
же девочка с косой, та же ласточка!
   - Принято! - сказал Федя одеревеневшими губами. - Но  я  обиделся  на
тебя, Хамид.
   Извини меня, дурака. - Хамид сложил руки и поклонился. -  Но  я  тоже
почему-то подумал, что мы видимся в последний раз.

***

   В интернат новеньких привозили редко.  Милицейская  машина  тормозила
сначала на пропускнике,  потом  въезжала  во  двор  и  почему-то  всегда
останавливалась посередине.  Правонарушитель  конвоировался  до  старых,
разбитых  дверей  приемника,  где  проходило  оформление,   оттуда   его
проводили уже по внутренним коридорам.
   Почти  всегда  интернатовские,  умолкнув  и  словно  впав  в   транс,
внимательно  следили  за  этой   процедурой   из   окон   с   решетками.
Отслеживалось   все   до   последнего   момента,    когда    "милицейка"
разворачивалась и уезжала, увозя конвой, после этого  наступал  всеобщий
тягучий вздох,  несколько  минут  еще  выветривалось  странное  ощущение
проехавшей только что мимо свободы, а потом приходил черед любопытству.
   Когда из "милицейки" вышел новый интернатовец, сначала все замерли от
изумления, а потом раздался уважительный свист. Приехавший был ростом  с
милиционеров, но раза в два тяжелее. Огромная лысая  голова  врастала  в
плечи,  руки  висели  почти  до  колен,  потому  что   новенький   стоял
сгорбившись. Он словно  что-то  пристально  рассматривал  на  утоптанном
дворе.
   Приехавшего звали Максим, фамилию свою он не знал, как,  впрочем,  не
знал вообще ничего из  реальной  жизни:  из-под  узкого  скошенного  лба
иногда быстро взглядывали и прятались маленькие глазки дебила. Он  почти
всегда подтекал слюной, дышал открытым ртом и говорил только одно слово.
   - Ну, ты здоров!  -  уважительно  сказал  старший  в  комнате,  юркий
Севрюга.
   - Черепаха, - спокойно ответил Макс.
   - А я-Болт, деньги есть? - подошел  высокий  и  худой  Болт,  потирая
пальцы.
   - Черепаха, - сказал Макс.
   - Братцы, да он дебил! - радостно сообщил  Севрюга,  вывалил  язык  и
скосил глаза к переносице.
   Макс его не видел,  смотрел  мимо.  Тогда  Севрюга  весь  вывернулся,
продолжая мычать и высовывать язык, стараясь поймать взгляд  новенького.
Макс сделал легкое движение рукой,  словно  убирая  мешающую  занавеску.
Севрюга отлетел далеко и заскулил.
   - Черепаха! - сказал Макс на этот  раз  с  вызовом  и  вдруг  ласково
прикрыл рукой что-то у себя на груди.
   До вечера никто не пытался с ним  заговорить.  Улегшись  на  кровать,
Макс не смог вытянуть ноги: они не помещались. Он встал, осмотрел спинку
кровати и легко  разогнул  металлические  стержни.  Лег  еще  раз,  ноги
высунулись наружу.
   - Мама родная! -  прокомментировал  Севрюга,  ощупав  свою  спинку  у
кровати. - А и воняет от него, братцы!
   Запах действительно почувствовали все. И пахло не человеком.
   Ночью Хамида опять преследовал теплый  запах  крови,  он  просыпался,
сглатывал подступившую тошноту.
   Севрюга и Болт тоже не спали. Они шептались.

***

   Наталья сидела в  маленьком  итальянском  дворике.  Крошечный  фонтан
осторожно заливал умело выложенные камушки, в  горшках  покачивались  от
слабого ветра цветы. Во  дворике  стояло  несколько  летних  столиков  и
плетеных стульев.  По  вечерам  на  столики  приносили  большие  пузатые
бокалы, в которые ставили свечки. Вчера вечером Наталья как раз отгоняла
ночных бабочек от  этого  обманного  света,  она  пила  красное  вино  и
веселила  Стаса  анекдотами,  но  вечер  получился  грустный:  кончались
деньги.
   Муж Натальи Федя выпорол ее на дворе своего дома по первому снегу  на
глазах у немногих гостей и испугавшегося до столбняка Стаса Покрышкина -
своб