я трубка и покатилась, звеня и щелкая.
   Ева сползла с него и легла на пол, глядя в потолок. Ее трясло.
   - Ты не в моем вкусе, - пробормотал отстрельщик, когда смог говорить.
- Какого черта ты выделываешь?! Ты меня достала!
   - Заткнись, - пробормотала Ева, встала и оправила одежду.
   Она  прошлась  по  комнате,  тронула  ногой  трубку,  подняла  ее   и
осмотрела. Потом подошла к кровати.
   - Не подходи ко мне! - закричал Хрустов.
   Ева засунула руку под подушку и  нащупала  оружие,  но  доставать  не
стала. Она села рядом с ним, задумавшись, и вертела трубку.
   - Обхвати поудобней ладонью, - сказал Хрустов, - другим концом, потом
резко взмахни, как будто хочешь что-то вытряхнуть.
   Ева дернула рукой, и в линолеум пола, звеня, уткнулось длинное тонкое
лезвие.
   - А теперь убирайся. - Хрустов отворачивался.
   - Извини, - Ева надевала рюкзак, - сама не знаю, как это все...
   - Уберешься ты или нет?!
   Ева ушла, не зашнуровав кроссовки.
   Из шкафа вылез на четвереньках Пеликан. Он  прошел  в  ванную,  облил
лицо холодной водой и спросил, есть ли у Хрустова ножовка.
   Ножовки не было. Пеликан  помог  выдернуть  из  нижних  углублений  в
спинке две металлические стойки-трубки, Хрустов отцепился от  кровати  и
стал осматривать цепь.
   Она была,  конечно,  толстовата,  теперь-то  отстрельщик  отметил  ее
грубость. Две дужки, которые просунулись в  кольца  цепочки,  сомкнулись
замками. Минут десять они с Пеликаном  пытались  открыть  их  отверткой.
Потом отстрельщик ругнулся и надел джинсы. Придется идти в майке.
   Пеликан терся рядом с ним, боясь что-то  спрашивать.  Наконец,  когда
Хрустов взял деньги и ключи, он выдохнул, съежившись:
   - Вы идете на дело?..
   Хрустов  смотрел  несколько  секунд  в  перепуганное  молодое   лицо,
сдерживаясь изо всех сил. Потом он сглотнул  свое  раздражение,  покачал
головой и сказал медленно и тихо:
   - Я. Иду. В мастерскую. Металлоремонта. - Подумал немного и добавил:
   - Собери вещи, отключи все, что может загореться, и будь готов бежать
отсюда через полчаса. Я вернусь.
   - Металлоремонт, - пробормотал Пеликан, когда дверь  закрылась,  -  в
полдвенадцатого ночи?
   Но отстрельщик пришел  точно  через  полчаса.  Он  быстро  помылся  и
оделся,  не  говоря  ни  слова.  На  его   запястьях   висели   браслеты
металлической цепочки. Он попросил соседа из мастерской на первом  этаже
оставить так. На память. Сосед не удивился. Но  длинную  часть  цепочки,
соединяющую браслеты, попросил себе.
   - Очень хитро спаяно, - объяснил он. - А от замка  я  вообще  балдею,
это спецзаказ какой-то, вам его не открыть ни за  что.  Может,  распилим
один браслет? Я за день узнаю, как замок открывается.
   Хрустов сказал "нет".
   - Уберешься от меня сейчас? - спросил отстрельщик Пеликана  на  улице
возле машины.
   - А можно с вами? - Пеликан смотрел в землю.
   Хрустов промолчал, но, заведя мотор, открыл ему переднюю дверцу.

***

   Ева открывала дверь, замок не поддавался,  она  стала  нервничать,  а
дверь распахнулась, - оказывается, это Илия с той стороны  открывал  ее,
услышав возню с замком.
   Она прятала глаза, стараясь не смотреть на него, но  успела  заметить
улыбку на совсем не; детском лице.
   Ева раздувала ноздри, вдыхая запах дома,  где  есть  маленькие  дети,
хорошая еда и выстиранные пеленки. Она заперлась в ванной,  не  разрешая
себе думать о том, что  произошло,  но  как  только  закрывала  глаза!..
Пришлось таращиться в рисунки цапель и лягушек на бледно-желтом  кафеле.
Она высунула руки из пены и держала их на весу. Руки тряслись. Это очень
ее разозлило.
   - Чуть не убила, идиотка,  -  пробормотала  Ева,  вставая  в  пене  и
заматываясь в простыню.
   Она обошла квартиру, не зажигая света, и обнаружила, что Кеша и  Илия
устроились в одной комнате, возле детской кроватки разложена постель,  а
Муся и Далила разговаривают, лежа вместе на тахте. Близнецы  дышали  так
тихо и легко, что Ева ничего не услышала, сколько ни старалась. Они были
одеты в комбинезончики и лежали далеко друг от друга головами  в  разные
стороны. Ева стала думать, как бы она себя чувствовала, если  бы  всегда
видела перед собой свою копию, живое отражение.
   - Я бы все время боялась потеряться, - сказала она шепотом сама себе.
   Она открыла дверь в комнату, где разговаривали Далила и Муся, а легла
рядом с близнецами на пол.
   Сначала Ева  не  вслушивалась  в  то,  что  говорила  Муся,  ей  даже
показалось, что она читает, - так размеренно  и  без  всякого  выражения
рассказывала та свою историю. Потом Ева вдруг поняла,  что  история  эта
страшная, и пошла к ним.
   - Муся, - попросила Далила, - расскажи с начала, а то  она  потом  не
поверит мне.
   Это жу-уткая история, но интересная, - сказала Муся. - Да  ты  ложись
вон туда, на кровать, я все расскажу.

ЖУТКАЯ ИСТОРИЯ МАРУСИ ЛЕБЕДА ПРО ПАРОВОЗ

   Маруся жила на маленьком полустанке, далеко  от  большого  города,  в
лесу. Мужское население полустанка - все, кто мог работать,  -  работало
на железной дороге. Но населения этого было  так  мало,  что  на  работу
охотно принимали и женщин:  они  редко  впадали  в  запой,  поддерживали
здоровый дух соперничества в мужском коллективе и  кормили  мужиков  как
могли.
   Однажды Муся несла домой шпалу. Шпала, просмоленная и тяжелая, давила
на плечо, Муся уже пожалела было, что поволокла ее,  но  остановиться  и
бросить такую тяжесть можно было один раз - потом взять
   Ее и тащить дальше тело ни за что не уговоришь. Муся  старалась  идти
быстро, сзади нее по железке проехал, громыхая, товарняк, и  в  страшном
грохоте, заглушившем все другие звуки, она услышала,  как  кто-то  рядом
сказал совершенно ясно: "Брось шпалу".
   - Щас! - ответила Муся. - Размечтался... - И скосила глаза,  стараясь
разглядеть чьи-нибудь ноги рядом.
   "Брось шпалу, дура!" - сказали ей  уже  грубо,  Муся  рассердилась  и
бросила шпалу на землю.
   Она повернулась,  но  никого  рядом  не  было.  Товарняк  отгрохотал,
обнаружив после себя тишину и покой; Муся стояла совсем одна на неровной
дороге, ветер шевелил деревья, далеко на поляне паслись козы.
   Так Муся и ушла домой без шпалы. И даже не  сердитая  совсем,  потому
что пожалела себя. А вечером она сменила дежурную на переезде.
   Ночь прошла спокойно - три скорых и один порожняк в  полпятого  утра,
все как обычно. С утра один за другим пошли южные поезда, Муся стояла  с
флажком, читая надписи, которые знала  уже  наизусть.  Больше  всего  ей
нравилась "Пивдэнный Буг". У кого ни спрашивала, никто не знал, что  это
за место такое.
   В обед Муся разогрела на маленькой электроплитке  свою  жидкую  кашу,
достала закопченный  кусок  свининки,  луковицу  и  четвертинку  черного
хлеба. Как всегда при виде еды, настроение у Муса поднялось, она запела,
сидя  возле  станционного  домика  на  лавочке,  а  проезжающие  тяжелые
грузовики, притормаживая возле переезда, определялись в  открытых  окнах
мужскими особями и предлагали ей бог знает что.
   Муся сходила в лес по нужде,  сорвала  по  дороге  несколько  крепких
белых. Она развесила их сушиться на солнечной стороне, прибрала в домике
и услышала, как зазвенел сигнал, предупреждающий, что  сейчас  опустится
шлагбаум. Муся удивленно уставилась  на  часы  с  кукушкой.  Полшестого.
Время полного затишья. "Может,  симферопольский  спешит  на  Москву?"  -
удивилась Муся, потому что никаких поездов в это время быть  не  должно,
электричек тоже, а ремонтная коптилка только что пробухтела.
   Муся вышла на рельсы. Напрягая глаза, посмотрела в одну сторону  и  в
другую. Никого. Автоматика могла сломаться, но машин тоже на  дороге  не
было, торопить ее было  некому.  Далеко-далеко  вдали  показался  черный
дымок над плавающей в теплом воздухе светящейся полоской рельсов.
   "Коптилка возвращается, чего-то  забыл",  -  решила  Муся.  Коптилкой
назывался маленький  ремонтный  паровозик,  который  ездил  на  угле  по
срочному ремонту путей, возил железнодорожников на обед  и  в  ближайший
город на станцию, если туда привозили отруби или комбикорм.
   Она потянулась, вдыхая запах влажного леса с душком  отхожего  места:
вдоль  полотна  щедро  разбрызгивалось  содержимое  туалетов  скорых   и
пассажирских. И тут острый глаз Маруси заметил, что вдали - не коптилка.
Что-то большое и черное ехало, коптя небо дымом.  Муся  достала  флажок.
Потом подумала и пошла в домик позвонить. Она кричала и кричала:  "Алло,
седьмая!.." - но сильный треск в  трубке  и  обрывки  чужого  спокойного
разговора мешали, ей никто не отвечал.  Муся  звонила  и  звонила,  пока
совсем рядом, испугав ее, не  закричал  незнакомым  звуком  поезд.  Муся
выскочила из домика и, раскрыв рот, смотрела, как медленно  проезжает  в
сторону Москвы самый  настоящий  паровоз,  черный,  с  длинной  коптящей
трубой,  увешанный  флажками  и  фонариками.  Она   хорошо   рассмотрела
небольшие, отделанные  деревом  окна,  некоторые  были  открыты,  в  них
двигались от легкого, при неспешном ходе ветра, занавески, но людей  она
не видела. Муся оцепенела, разглядев огромные колеса, странные  вагонные
двери,  но  что  сразило  ее  наповал  -  круглая  тарелка  антенны   на
предпоследнем  вагоне,  такую  тарелку  часто   предлагали   купить   по
телевизору  и  обещали  весь  день  кино  без  перерыва  или  футбол   с
концертами, если ты не любишь кино.
   Поезд  ехал  медленно,  он  уже  уходил,  туманя   небо   над   собой
растворяющимся дымом из трубы. Зазвонила, поднимаясь, стрелка шлагбаума,
Муся очнулась от длинного гудка:  она  стояла  на  дороге,  ей  сигналил
грузовик. Муся подбежала, размахивая рукой; шофер высунулся из окна,  но
заглушать мотор не стал.
   - Мужик, слышь, мужик, ты видел? Ты  паровоз  видел?  С  антенной!  -
кричала Муся.
   Шофер покачал головой, усмехнулся и уехал.
   Она пошла в домик звонить и дозвонилась сразу, слышно было хорошо.
   - Поезд прошел у меня без расписания! - кричала Муся в  трубку.  -  С
паровозом и антенной, жуткий такой!
   - Ну и чего ты орешь? - поинтересовалась седьмая.
   - Сейчас у тебя будет,  -  притихла  Муся,  -  позвони  потом,  когда
проедет. Красивый...
   Но поезд мимо седьмой не проехал.
   Муся вдруг успокоилась, расслабленно наблюдала, как далеко за дорогой
солнце уходит в землю, а сменщице своей ничего не сказала.
   На другой день она была  выходная,  но  на  переезд  пришла.  Сидела,
грызла семечки с напарницей с  пяти  до  семи.  В  полшестого  зазвенел,
опускаясь, шлагбаум, Маруся застыла, боясь пошевелиться, когда  рядом  с
ними неспешно пропыхтел паровоз, а ее сменщица посетовала, что  придется
вызывать ремонтную: опять шлагбаум барахлит, опускается впустую.
   В  свое  дежурство  она  выходила  на  каждый  перезвон  автомата   у
шлагбаума, потом случилась авария на дороге, она занервничала  и  совсем
забыла про этот паровоз.
   И вдруг уже в сумерках, около десяти часов,  что-то  словно  толкнуло
ее. Муся вышла, кутаясь в платок от вечерней сырости,  посмотрела  в  ту
сторону, откуда приезжал поезд, и сразу зазвенело и шлагбаум опустился.
   С трудом разглядев в темнеющей дали черный дым,  Муся  опустилась  на
колени и приложила ухо к рельсу. Идет. Она вдруг, неожиданно  для  себя,
перекрестилась и встала поудобней, расставив ноги.
   Паровоз надвигался, горя фонариками,  и  гудел.  Муся  оцепенела:  он
двигался очень медленно,  и  казалось,  что  на  нее  плывет  светящаяся
громадина с чух-чухающим звуком. В последний момент  Муся  испугалась  и
отпрыгнула в сторону, вдохнув запах мазута и горящего угля.  Теперь  она
стояла сбоку, задрав голову, насчитала шесть вагонов и бросила в  шестой
свой флажок, размахнувшись изо всех сил.  Муся  чуть  отвернула  голову,
ожидая,  что  флажок  отскочит  в  нее,  но  крепкая  деревянная  ручка,
отшлифованная множеством женских  рук,  с  прикрепленной  к  ней  желтой
тряпкой прошла сквозь вагон. Муся следила за ней пристально, вагон будто
слегка растворился, и ей был виден флажок -  вращаясь,  он  упал  по  ту
сторону полотна.
   - Ага! - закричала Маруся. - Вот ты какой!
   Поезд уехал. Она,  сдерживая  дрожь,  спустилась  с  железнодорожного
полотна и шарила в  траве,  отыскивая  флажок.  Нашла,  ощупала  и  даже
понюхала его.
   Муся решила поймать паровоз.
   Изготовила ловушку -  два  тяжелых  металлических  креста,  связанных
веревкой. Веревку ей щедро обмочила святой водой баба  Шура  из  деревни
Рыжики, что рядом  со  станцией.  Дождавшись  в  другое  свое  дежурство
паровоз, Муся бросила перед ним на другую сторону рельсов один  крест  с
привязанной к нему веревкой,  сама  схватилась  за  другой  и  закричала
заговор: "...нечистая сила меня носила,  носила  устала,  чтоб  ей  было
мало! так мало - не видно, не видно - не слышно, нигде не найти!"
   Поезд проехал как ни в чем не бывало.
   Муся  смотала  веревку  с  крестами,  дождалась  другого   дежурства,
встретила поезд, проводила его, стоя у  домика  и  жадно  вглядываясь  в
окна. Ей показалось, что она видела женское смеющееся  лицо,  но  наутро
все потерялось как сон.
   Ее тянуло к поезду странной силой, казалось, что  все  тело  начинало
свербить, маяться и скучать. Муся гладила его руками, щипала за живот  и
ноги над коленками. Она жила одна, родители умерли. Прижилась, правда, к
ней чужая бабушка, которую выгнали дети из московской квартиры, два года
они хозяйничали вместе, но бабушка как-то тихо померла,  и  Муся  теперь
ела дома одна.
   Наконец Муся решилась. В тот день она не развеселилась,  как  всегда,
от еды; выскакивала каждые полчаса на рельсы, а к вечеру  вообще  словно
заболела: ей стало страшно и горько, что поезд не придет.
   Но вот поезд крикнул издалека, Маруся сразу узнала его. Она  вышла  в
темнеющий вечер, встала на рельсы и потрогала  отполированное  блестящее
железо. Железо было теплым и  вибрировало.  Звенел  опущенный  шлагбаум.
Быстро темнело, а поезд светился развешанными разноцветными  фонариками,
дышал громко и дымил вовсю.
   Было ветрено, Муся смотрела в приближающуюся огромную  черную  морду,
от напряжения ее  глаза  слезились,  и  два  огня  внизу  черной  махины
расплывались бесформенно золотом. Муся расставила  руки  в  стороны,  ее
платок раскрылся большими цветными  крыльями  бабочки,  и  она  вошла  в
наехавший поезд. Она слышала, как стучат на стыках  внутри  нее  колеса,
тело стало невесомым, потом содрогнулось,  словно  ему  подарили  что-то
редкое - то ли боль, то ли фантазию, -  стало  горячо  внизу  живота,  и
вдруг все кончилось. Тяжело дыша, она повернулась.  Поезд  уходил,  тело
болело, а на душе было стыдно, как будто она блудила ночь напролет.
   Маруся позвала свою подругу к  ней  на  дежурство  в  домик  вечерять
вместе, обещала бутылку и  закуску,  песни  под  гармошку,  а  утром  на
опохмелку  -  росу  до  колен.  Подружка  Вера  пела  так,  что   сердце
останавливалось, даже баба Шура из Рыжиков  сказала,  что  от  Веркиного
голоса ей становится не по себе, как будто ей в  это  самое  место  соли
насыпали.
   Сидят они, значит, под фонарем  у  домика,  вокруг  -  темень,  будто
фонарь вырезал у ночи только себе кусочек. Верка поет, Маруся  млеет,  а
тут шлагбаум опускается, звонок звенит, и Маруся  чувствует,  не  глядя,
что  сейчас  подъедет  поезд.  Встает  она  спокойно,  становится  между
рельсами и ждет, распахнув платок крыльями. Сначала еще  слышит  сильный
высокий голос Верки, а потом - помутнение, бешеная радость и стыд.
   Верка Марусю дождалась, гармонь отложила и сказала, что  пить  больше
не будет, потому как у нее начались видения. Ей  вроде  показалось,  что
сквозь Мусю поезд проехал. И не  поезд  даже,  а  какая-то  хренотень  -
буржуйка на колесах. Маруся тут обрадовалась, Верку целовала и к  врачу,
который лечит от помутнения рассудка, решила не идти.
   Так получилось, что к врачу ей идти пришлось через две недели, и врач
этот - совсем не стыдный мужик - сказал, что у Муси будет ребенок.
   Ребенок так ребенок, Муся и  рада,  а  на  вопросы  деревенских,  баб
отвечала весело и беспечно.  А  Верка  проговорилась.  И  вот  приходит,
значит, к Марусе одна жалейка - старая дева, значит, и говорит, что тоже
хочет к ней в гости, что бутылку и закуску принесет сама, петь не умеет,
но кофту шерстяную к сентябрю Мусе сработает, если все получится.
   Все случилось очень даже хорошо, с одного раза. Потом  приходили  еще
две бабы, сами, не в Марусино дежурство.
   Маруся ребеночка ждала, себя берегла и шпалы больше домой не таскала.
Даже когда крыльцо стало пошатываться. До трех месяцев, пока и живота-то
никакого не было, она поезд видела, считай, каждое дежурство, но  близко
не подходила. А с трех месяцев взяла справку и  перевели  ее  на  легкий
труд - стеречь ночью магазин. Мальчик родился  крепенький,  красивый,  а
там и у жалейки сорокапятилетней родился, тоже вполне ничего.
   Пришла как-то к Марусе женщина одна. Замужняя,  да  брошенная.  Пошли
они к вечеру на переезд, дождались поезда. Маруся стояла близко к  нему,
фонарики  светились,  труба  коптила,  чух-чухал  он  громко,   а   эта,
брошенная, не видела и не слышала ничего. Так и проехал паровоз впустую.
Маруся сказала, что ей тяжело сюда приходить,  сердце  ноет,  а  женщина
просит и просит, Маруся и пошла второй раз. К рельсам не подходила, села
на лавочку у домика, а женщина прохаживается туда-сюда по шпалам,  ждет.
"Ты, - говорит, - только упреди меня,  а  я  уж  встану  и  с  места  не
сдвинусь!"
   Зазвенел шлагбаум, опустился, а Марусе страшно стало.
   - Идет? - кричит женщина.
   - Уйди ты, Богом тебя молю! - кричит Маруся.
   - Почему я не вижу? - кричит женщина.
   А паровоз уже близко, Маруся видит свет от него, да  и  женщина  свет
видит, смотрит на загоревшиеся рельсы, оглядывается и  вдруг  схватилась
руками за голову, закрывая уши, будто услышала невидимую  махину  совсем
рядом.
   Маруся видела сквозь прозрачный поезд ее упавшее тело.
   Она побежала домой, заперлась, ребеночка к себе прижала и не спускала
с рук неделю. А он все одно помер.
   Женщину похоронили, уголовное дело завели, да только  поездов  в  это
время по расписанию никаких нет, а что другое могло ее  так  измолотить,
никто и не представлял.
   Маруся  же,  похоронив  ребеночка,  пришла  на   переезд,   осмотрела
внимательно проезжавший поезд, так, чтобы никогда не забыть, и поехала в
Москву узнавать, кто это пускает  такое  по  путям.  Там  она  сразу  же
встретила Илию - как сто лет  знала,  -  все  ему  рассказала,  а  грудь
болела, и заливалась молоком каждый день по два раза раковина в  туалете
Курского вокзала. Илия сказал, что со здоровьем он  ей  поможет,  а  про
поезд придется забыть. А как тут забудешь?

***

   - Вот и вся моя жуткая история. Пойду к ребяткам, я там себе на  полу
постелила, а вы уж тут ложитесь. Мне их кормить надо ранё-о-охонько.
   Муся ушла к детям, а Ева, клацая зубами, залезла к Далиле в  постель,
они обнялись, дрожа и подвывая от страха; сначала  толкались  коленками,
потом устроились уютно и накрылись одеялом с головой.

***

   - А вот  как  ты  мыслишь,  Родина  -  она  есть?  -  поинтересовался
Карпелов, почему-то погрозив при этом Январю указательным пальцем.
   - Есть! - кивнул Январь так сильно, что чуть  не  стукнулся  лбом  об
стол.
   - А вот, предположим... Нет, я ничего такого,  я  интересуюсь,  если,
предположим, тебя сейчас, немедля! На остров  с  пальмами  там  всякими,
бананами, мулатками - шарах!
   - Кто? - удивился Январь. Карпелов задумался:
   - Подожди, не путай меня. - Он старался проговаривать слова тщательно
и каждые две минуты хватал стол с  остатками  еды  и  большой  ор-ластой
бутылкой, чтобы тот не уплывал в  сторону.  -  Чуть  что  -  кто!  Потом
разберемся, кто... Хорошо тебе там будет, ну?
   - Не факт... - теперь Январь так сильно покачал головой из стороны  в
сторону, что стал падать со стула. - Скучно там будет, - пробормотал