,  которая  в  свете   забытого   ночника
отбрасывает на стену диковинную тень.
   Спят близнецы, повернувшись головами так, чтобы, засыпая, видеть друг
друга. Девочка устроила ладошки под пухлой щекой, а мальчик  зажал  свои
между коленками. Им снится один сон. Они бегут за радугой,  отталкиваясь
от земли голыми ступнями, и оттого Земля вертится все быстрей и быстрей.
   За ширмой на тахте спит Кеша, благоразумно запрятавший под подушку  и
еще под простыню "Декамерон" Боккаччо. Его что-то отвлекло, когда он был
в ванной, и теперь там на раковине  засыхает  полоска  зубной  пасты  на
щетке.
   Никто не спит в кровати Илии. Он беспокойно ворочается  на  неудобной
влажной постели в далеком сумрачном городе на воде. Ему снятся убегающие
к радуге близнецы.
   Никто не спит в кровати Евы.  После  спектакля  ее  вызвали  в  отдел
внутренних   расследований.   В   связи   с    внезапно    изменившимися
обстоятельствами.
   Через сорок  минут  бесполезных  переговоров  с  военными  Ева  стала
повышать голос, требуя доступ  к  информации  о  производстве  подложных
пленок, и к ней в срочном порядке вызвали офицера  Осокина.  Сейчас  она
устала ругаться и требовать, на пару секунд сложила руки  перед  экраном
монитора, а на них - уставшую голову, и сон похитил  ее  мгновенно,  как
когда-то сказочную принцессу, уколовшуюся веретеном.
   Раскручивая себя на полшага то влево, то вправо, рядом со спящей Евой
вертит кресло офицер Осокин. Он не спит или почти не  спит,  разглядывая
сквозь устало прикрытые веки уснувшую женщину. Вот женщина пошевелилась,
и с тонким звоном упала на пол шпилька. Медленной волной сползли на лицо
темные волосы, закрывая от взгляда  Осокина  длинные  ресницы  на  щеке,
небольшой,  чуть  вздернутый  нос,  выступающие   скулы   и   невозможно
притягательный рот - пухлые полуоткрытые  губы  без  намека  на  помаду.
Половина третьего ночи.
   Спит помреж Михаил Петрович, накачавшись  успокоительными.  Несколько
раз он просыпался от одного и того же кошмара - со страшным треском  под
певицей Барычевой, почему-то выбежавшей в балетной пачке и  на  пуантах,
проваливается сцена. Он садился в кровати, смотрел на часы, вставал, шел
сначала в коридор, потом - к двери другой  комнаты.  И  стоял  несколько
минут, прислушиваясь, а потом, зажав рукой то место под ребрами, где  не
помещалось сегодня сердце, на цыпочках шел обратно к  себе.  Наконец  он
забылся сном без кошмаров, лицо его  было  напряженно-сердитым,  а  руки
крепко сжимали одеяло.
   За той дверью, у которой он прислушивался, спит Надежда. Без снов.
   Провалившаяся в спасительную тишину, как в темноту сцены недавно. Она
устала вздрагивать от каждого шума в  своей  квартире,  подпирать  дверь
наклонным стулом (это от алкоголика в соседней комнате,  которому  часто
приспичивает занимать деньги часа в три-четыре  ночи)  и  выглядывать  в
окно (ей стало казаться, что за ней следят). И сейчас,  поверив  в  свою
неуязвимость, она спит крепче всех на чистейших белоснежных простынях, и
на  наволочке  под  ее  щекой  вышиты  бледно-розовым  крестиком  чьи-то
инициалы.
   Во дворе, в небольшом сером фургоне, спит один человек из  слежки  за
Надеждой. Второй - бодрствует, засунув  в  служебный  компьютер  диск  с
неприличным фильмом и напряженно уставившись в маленький экран.
   Больше всего суматохи в старой "хрущевке" на третьем этаже.
   Представители Службы из отдела внешней разведки спорят с  опередившей
их полицией, доказывая, что это дело семейное, касается только Службы, а
полиция в лице тучного лейтенанта  настаивает  на  протоколе  и  осмотре
места происшествия.
   Во всех комнатах горит свет. В  большой  -  это  оранжевый  абажур  с
бахромой над круглым столом с вышитой скатертью. Под его  теплым  светом
спят без дыхания и толчков сердца, качающего кровь, находящиеся в данный
момент под домашним арестом трое офицеров из разведки.  Их  беспробудный
сон и есть те самые "изменившиеся  обстоятельства",  из-за  которых  Еве
Кургановой  приказано   было   срочно   явиться   в   отдел   внутренних
расследований.  Двое  лежат  головами  на  столе,   и   худой   уцепился
напряженной рукой в мобильный телефон на поясе, и  рука  эта  сжалась  и
застыла в судороге смерти на аппарате. Еще двое мужчин в смерти упали на
пол, причем один - вместе со стулом, навзничь,  и  его  расставленные  в
стороны ноги на весу в домашних мягких тапочках мешают снующим в  тесной
комнате фактурщикам.
   - Покер, - кивает один из них на стол с рассыпанными картами.
   - Коньяк, - говорит другой, осторожно перемещая  початую  бутылку  со
стола в пластиковый пакет.


12. Балерина

   Помреж Михаил Петрович открыл глаза  в  без  пятнадцати  шесть  утра,
открыл он их, испугавшись чужого присутствия  рядом.  На  полу,  устроив
голову на краю его тахты,  сидела  Надежда  и  исследовательски  изучала
вблизи лицо мужчины "в полном расцвете сил".
   - Вы беспокойно спите, - сказала она, заметив его испуганный  взгляд.
- И морщины вот тут, - Надежда ткнула себя в лоб над переносицей,  -  не
разглаживаются.
   Михаил Петрович приподнял голову, оглядел совершенно одетую и даже  в
куртке Надежду, посмотрел на часы и пожал плечами:
   - Если бы я так сидел у твоей постели, когда ты просыпаешься, что  бы
ты мне сказала?
   - Я? Кофе, сказала бы, и побыстрей. Двойной, без сахара.
   - Кофе, - сказал помреж, - двойной, с сахаром. В синюю чашку.
   - Ладно, согласна, я попалась.
   Надежда скинула куртку и уныло побрела в кухню. Помреж  очень  быстро
встал и оделся.
   Бодрый и  порозовевший  после  холодного  душа,  он  с  удовольствием
вдохнул запах из синей чашки, устраиваясь за столом напротив Надежды.
   - Плохо спалось на новом месте? Почему так рано вскочила?
   Надежда пожала плечами. Она не стала говорить, что встала, как только
рассвело. Бесшумно оделась, сварила в пузатой турке кофе  на  кухне,  по
наитию безошибочно определив, где что в заставленных банками и баночками
кухонных шкафах. И в пять двадцать уже прикрывала за собой щелчком дверь
квартиры помрежа. Выбежав из  подъезда,  она  минуты  две  оглядывалась,
соображая, в какую сторону - к метро, и тут перед нею возник из молочной
мороси холодного сентября высокий мужчина с  бесстрастным  лицом,  ткнул
удостоверением в лицо и попросил пройти с ним в фургон.
   В фургоне был еще один представитель Федеральной службы безопасности.
   Они потребовали выложить все из карманов на  стол,  а  потом  провели
наружный обыск. Мужчины в раннее  утро  были  сурово  сосредоточенны,  а
Надежда решила, что и ее терпению должен  прийти  конец,  и  потребовала
бумагу и ручку, чтобы написать заявление. Мужчины  услужливо  подставили
раскладной стул,  достали  бумагу,  щелкнули  ручкой  и  заинтересованно
пристроились рядом, ожидая добровольного признания.  Прочитав  заявление
Надежды, они разочарованно  переглянулись  и  сказали,  что  предоставят
объяснительную немедленно.
   Этот листок сейчас лежал скомканный в  кармане  ее  джинсов.  Надежда
смотрела, как помреж пьет кофе, и думала: показывать - не показывать?
   - Вот, - решилась она, выбросив бумажку  на  стол.  Помреж  разгладил
листок и, ничего не понимая, прочел:
   "Объяснительная  гражданке  Булочкиной  Н.  Н.  Поскольку   гражданка
Булочкина Н. Н. косвенно или напрямую, по роду своей деятельности или  в
силу намеренного умысла оказалась причастна к  криминальным  событиям  в
Театре оперы и  балета  и  факт  ее  физического  присутствия  в  местах
совершения преступления ею не отрицается, она будет подвергаться обыскам
и досмотрам одежды в любой  момент,  как  только  это  покажется  вполне
оправданным обстоятельствами либо необходимым для расследования убийства
и исчезновения  в  театре  личностей,  находящихся  при  исполнении  ими
служебных обязанностей".
   - Ничего не понимаю, - уставился в  бумажку  помреж.  -  Где  ты  это
взяла?
   - Я хотела утром уйти пораньше, чтобы...  Чтобы  вас  не  беспокоить.
Вышла на улицу, а там у подъезда  -  фургон.  Обыскали,  как  всегда.  Я
написала прямо в фургоне заявление на имя начальника их службы.
   - Заявление?
   - Да. Я написала: "Прошу ограничить  количество  обысков  до  двух  в
неделю и объяснить их необходимость письменно".
   - Ну? - не выдержал наступившего молчания растерявшийся помреж.
   - Они и написали, - кивнула Надежда на бумажку.
   - Да ерунда все это, здесь и подписей никаких нет!
   - Михаил Петрович, а  что  вы  сделаете,  если  я...  если  я  сейчас
зареву?
   - Это пожалуйста, сколько хочешь! Конечно, поплачь, ведь такого  даже
самый фанатичный  оптимист  не  перенесет.  Ты  плачь,  а  я  тебе  буду
рассказывать что-нибудь  про  театр.  Вот,  возьмем,  к  примеру,  оперу
"Кармен". - Помреж встал и отошел к полкам, чтобы Надежде  удобнее  было
плакать перед пустым столом. Он сполоснул турку, насыпал  туда  кофе  от
души и стал разогревать порошок всухую над синим огоньком плиты.  -  Эта
постановка мне перестала нравиться после приезда к нам  шведа  со  своей
труппой. Швед показал свою "Кармен-сюиту", и  его  постановка,  скажу  я
тебе, все во мне перевернула. "Кармен" Матса Эка  -  вся  одна  животная
страсть!  Понимаешь...  -  Помреж  замолчал,  пока  наливал  в   шипящую
раскаленную турку кипяток и сыпал сахар. - ...Иногда надо  на  привычную
вещь посмотреть чужими глазами, а  глаза  этого  шведа,  скажу  я  тебе,
просто ранят!
   - Эт-то же не опера, - Надежда выдохнула слезы. - У него же балет...
   - Правильно. Но уже не имеет значения, голосом тебе передают  боль  и
радость или движением. Понимаешь, ощущение  ритма  и  судьбы  одинаково,
потому что музыка одна. Кстати, мне приснился кошмар.  Наша  Барычева  в
балетной пачке...
   - Да уж, это кошмар так кошмар,  -  неожиданно  для  себя  улыбнулась
сквозь слезы Надежда.
   - Нет, не в том  смысле,  что  она  -  в  пачке  и  это  кошмар.  Она
провалилась на сцене! Понимаешь, сцена рухнула под ней.
   - Я видела сцену снизу. Все крепления. Она не провалится, - испуганно
уставилась на помрежа Надежда.
   - А теперь попробуй мой кофе. Потому что твой, скажем  прямо,  полная
бурда.
   - Сладкий...
   - Кофе должен быть сладким. Любишь сцену?
   - Я люблю ее дерево. И простор.
   - И тем не менее наша старая сцена - анахронизм. Да-да, анахронизм.
   Будущее за линолеумом. Потому что на нем можно  ползать,  лежать,  по
нему можно тащить актрису без страха ее занозить, на нем можно танцевать
босиком и даже голым. Ты заметила, что в классике танцоры редко садятся,
а уж если ложатся, то с медлительной помпезностью. Потому что деревянный
пол всегда был проблемой. А ведь танец красив  и  своим  приближением  к
земле. Я сам видел, ты часто лежишь на сцене.
   - Так ведь я лежу щекой на дереве! Дерево имеет память, запах и звук,
оно теплое. Какой, к черту, линолеум! Вы прямо как  наш  мастер-обувщик!
Он тоже хвалит линолеум на новой сцене, потому что  там,  видите  ли,  у
балерин туфли не так снашиваются!
   - Ты тоже права. Дерево живое, линолеум искусствен, а туфли - ерунда.
   Если нужны деньги, они  лежат  в  тумбочке  в  прихожей.  Если  нужно
провести здесь время с кем-нибудь,  меня  сегодня,  не  будет  допоздна,
ключи я тебе дал...
   - Михал Петрович, вы что это? Приедем после "Лебединого" вместе.
   - Я думаю, - заметил со значением помреж, - что тебе не надо  сегодня
идти на "Лебединое". Отработаешь в костюмерной - и погуляй.
   - Мы же договорились, - укоризненно уставилась  на  него  Надежда.  -
Никакого насилия, никто не вмешивается в личную жизнь другого!
   - А я и не вмешиваюсь. Более того!  Я  хотел  тебе  сказать,  что  ты
можешь приводить к  себе  домой,  то  есть  в  эту  квартиру,  человека,
которого считаешь... который возлюбленный или возлюбленная...
   - К чему вы это? - напряглась Надежда. - Ну  вот,  все  испортили!  Я
никогда, понимаете - никогда! -  еще  ни  с  кем  утром  так  хорошо  не
разговаривала, как сегодня! А вы все испортили.
   - Да я просто к тому, что не стоит тебе оставаться сегодня вечером  в
театре. Не твоя смена убирать сцену! А если ты соглашаешься на  подобные
контакты из-за денег, то я могу взять тебя на полное содержание.
   - Михал Петрович!  -  зловеще  проговорила  Надежда,  открыв  входную
дверь.
   - Ну?
   - Да пошли вы!..


13. Учительница

   Офицер Осокин, подследив  дрожание  ресниц  и  изменившееся  дыхание,
смотреть на Еву Николаевну перестал и  очень  внимательно  стал  листать
документы на  столе.  Ева  потянулась,  улыбнулась  Осокину,  и  у  того
задержалось с ударом сердце.
   - Извини. Я отдохнула. Не хочешь прилечь?
   - Нет. Я в порядке. Сейчас должна подъехать ваша бригада фактурщиков.
   Вы так переживаете, почему не поехали сами посмотреть эту квартиру?
   - Я не оперативник. Я аналитик. Выезжаю на  осмотр  в  исключительных
случаях.
   - А мне говорили, что вы начинали  именно  на  оперативной  работе  в
полиции.
   - В милиции. Тогда была милиция. Я действительно  работала  некоторое
время в отделе убийств  и  считала  своим  долгом  лично  увидеть  место
преступления.
   Осокин, у тебя нет ощущения необходимости беречь время и эмоции?
   - Нет, - добросовестно прислушался к себе Осокин. Нахлынувшие на него
в данный момент эмоции он кое-как пока прятал, но беречь  не  собирался.
Наоборот, лихорадочно соображал, как бы потактичней  их  выразить.  А  о
времени вообще не думал.
   - Понятно. Старею, что ли... Сколько тебе лет?
   -  Двадцать...  шесть,  -  прокашлялся  Осокин.  -  Я   умею   делать
взбадривающий массаж по тайской методике.
   - Какое место надо массировать? - невинно поинтересовалась Ева.
   - Плечи, - совсем смешался Осокин, - и это... шею. Еще за ушами.
   - Поня-а-атно. Осокин, а почему ко мне приставили именно тебя?
   - У меня, это самое... Связи  налажены  с  военным  ведомством,  я  с
самого начала курировал это дело, как только к нам  обратился  профессор
Дедов. Я и сейчас настаиваю на совместной разработке с военными. Они  же
заинтересованы больше нашего.
   - Это точно. И смотри, что получается. Военные подготовили  подложные
пленки. Сколько?
   - Точно не скажу.
   - Ну а все-таки? Три? Четыре? Если учесть, что три пленки  пропали  -
две при передачах и одна исчезла вместе с агентом разведки Сабуровым...
   - Мы все-таки считаем причастной к этому работницу театра Булочкину.
   - Мы - это?..
   - Отдел внешней разведки и военная разведка.
   - Еще есть пленки?
   - Что?
   - Я спрашиваю, есть еще подложные пленки? Я хочу их видеть.
   - Минуточку, - задумался Осокин. - Я выясню, если  это  для  вас  так
важно.
   - Очень важно. Не "для вас", а для нас. Для разведки Службы,  военной
разведки и отдела внутренних расследований. Вперед, Осокин!
   - Сейчас? - удивился офицер.
   - А что мешает?
   -  Да  нет,  ничего.  -  Осокин,  неуверенно  потоптавшись,   сел   к
компьютеру.
   Теперь Ева сидела совсем рядом - плечо в плечо. -  Я  должен  набрать
код, - он покосился на Еву и покраснел.
   - Не переживай, код я могу набрать  сама,  я  его  знаю,  вот  только
общаться со мной военные отказываются. Пожалуйста. - Чуть подтолкнув его
плечом, Ева набрала код, и удивленный Осокин шепотом  повторил  знаки  и
буквы.
   Сделав запрос на информацию, Ева с удивлением посмотрела на  табличку
на экране.
   - Это еще что?
   - Они не будут общаться по связи.  Только  по  телефону,  -  объяснил
Осокин, доставая мобильный.
   - Как это понимать?
   - Дополнительная защита. Мой  голос  у  них  занесен  в  "бочку",  на
"бочке" стоит сигнализатор  и  расслаиватель  звука,  за  десять  секунд
аппарат определяет, что говорю именно я.
   - Ничего себе! И давно такая защита?
   - С самого начала, как только они приняли участие в  деле  профессора
Дедова.
   - То есть как только они принялись за изготовление подложных пленок?
   - Так точно. Звонить?
   - И побыстрей!
   Осокин минут пять ведет переговоры. Выключает телефон.
   - Последняя пленка уничтожена.
   - Когда? - Ева не удивлена.
   - Три часа назад. Когда узнали  о  пропаже  агента  внешней  разведки
Кабурова, посещения театра решено было прекратить до  полного  выяснения
обстоятельств.  Военные  решили,  что  пленка  уже  не  понадобится,   и
уничтожили ее.
   - Садись ближе, Осокин, я кое-что покажу. - Ева открывает  на  экране
документы. - Внимательно смотри. Вот наша сегодняшняя ночь.  В  двадцать
три часа пятьдесят восемь минут агент разведки  Кушель  нажал  на  своем
телефоне кнопку срочного вызова. В ноль пятьдесят две мне поступил вызов
уже  после  осмотра  тел  в   квартире   старшего   лейтенанта   Кушеля.
Предварительный диагноз - отравление.
   Вот это лейтенант  Кушель,  если  вы  не  знакомы.  -  Ева  открывает
следующую страницу. Худое тонкогубое  лицо,  длинный  нос,  внимательный
взгляд. - В квартире агента Кушеля четыре трупа. Он, его напарник, сосед
Кушеля и еще один напарник из "наружки". Вот оперативная  съемка,  так..
Стол, карты, коньяк. - Ева прибавляет  звук  в  колонках,  и  становится
слышно тяжелое дыхание пожилого фактурщика, его самого не видно,  только
рука в  перчатке  осторожно  берет  бутылку,  и  кто-то  рядом  говорит:
"Покер".
   - Приблизительное время смерти с ноля часов  до  ноля  пятнадцати,  -
читает на экране Осокин:
   - Это фактурщики передали, как только осмотрели тела.
   Что у вас завязано на времени?
   - Вот это. - Ева открывает следующую страницу. -  Это  звонки  агента
Кушеля за последние пять часов. Меня интересует  этот,  в  двадцать  три
ноль пять.
   Кушель  звонил  в  отдел  разработок  и  попросил  изъять  у  военных
последнюю подложную пленку для ее анализа. Поскольку  он  сам  находился
под домашним арестом в связи с расследованием исчезновения напарника, он
попросил пленку эту отдать в отдел внутренних расследований,  в  научную
лабораторию. Странно, да?
   - Я пока ничего не улавливаю, - сознался Осокин.
   - Ну как же, лейтенант? Кушель звонит в  двадцать  три  ноль  пять  с
просьбой изъять пленку. В двадцать три  пятьдесят  восемь  он  последней
предсмертной судорогой нажимает кнопку на телефоне. Вот его рука, обрати
внимание. Видишь?
   - Ему стало очень плохо, он хотел  вызвать  "Скорую",  -  предположил
Осокин.
   - Или срочно попросить помощи, поняв, что его отравили. Или  сказать,
почему отравили!
   - Ну, допустим, и что?
   -  А  военные,  получив  запрос  на  подложную  пленку,  тут  же   ее
уничтожили!
   Как это может быть?
   - Да как угодно. Нестыковка, не дошло  сообщение,  и  потом,  там  же
приказывают совсем другие люди.  Ева  Николаевна,  расскажите  мне  свою
версию, а то я не совсем врубаюсь. У вас такой вид, как будто вы  что-то
поняли.
   - Да, - кивнула Ева. - Две вещи. Первая - я связываю напрямую  запрос
агента Кушеля и его с напарником  смерть.  А  это  значит,  что  военные
начали свою игру.
   - Да они здесь никаким боком, - покачал головой Осокин. - Они  же  по
нашей просьбе стали делать пленки! А что вы еще поняли? Номер два?
   -  Три  офицера  внешней  разведки  попросили  защиты  и   подробного
расследования в отделе внутренних расследований. В живых не осталось  ни
одного.
   Не осталось также материалов, заготовленных для передачи  американцам
военной разведкой. Вывод? Бодрящий массаж мне ты не сделаешь!
   - Что? Почему? - опешил Осокин.
   - Потому что я не позволю тебе стать сзади и  положить  руки  мне  на
шею.
   Я тебе не доверяю.
   Осокин вскочил,  потом  вдруг  резко  наклонился,  поднял  шпильку  и
протянул ее не глядя.
   - Вы потеряли.
   - Спасибо.
   - Если я отойду от вас подальше, а вы не будете на меня смотреть...
   Извините, понимаете, у вас странный цвет глаз, он меня...
   - Я понимаю. Я отвернулась.
   - Спасибо. - Сделав несколько шагов по комнате, лейтенант  успокоился
и заговорил, глядя в стену:
   - Если это не просто отравление недоброкачественным спиртным, то ваше
предположение должно  п