мы поплывем на отдельном  плоту.  Но  тебе
придется опять переодеться в мужское платье и,  очевидно,  расстаться  с
косой.
   - Ну, это не самая большая жертва! - улыбнулась Маша.
   А Митя прижался губами к ее уху и прошептал:
   - Но я всегда буду помнить о том, чем ты пожертвовала  в  ночь  нашей
свадьбы. Это была самая  восхитительная  из  всех  твоих  жертв,  и  мне
хотелось бы, чтобы ты приносила ее как можно чаще!
   - Нет, Митя,  все-таки  ты  -  поразительно  несерьезный  человек!  -
рассмеялась Маша. - Вместо того чтобы основательно задуматься  над  тем,
что нас ожидает, ты вынашиваешь греховные мысли, да еще и меня смущаешь.
   - Полностью с тобой согласен, дорогая, но я веду себя несолидно всего
лишь потому, что до сих нор не могу прийти в себя  от  счастья,  что  ты
любишь меня. Поверь, я сделаю все, чтобы  наше  путешествие  закончилось
благополучно. Я очень на это надеюсь, а  также  на  то,  что  все  самое
страшное уже позади и больше никогда не повторится!

42.

   С  каждым  днем  погода  портилась  все  чаще  и  чаще.  Хмурое  небо
опустилось и почти легло на плечи поросших  жидким  лесом  холмов.  Гека
становилась шире и  полноводнее,  оттесняя  правый  берег  к  горизонту.
Вскоре и скалы, и вся гряда гор казались уже  едва  различимой  на  фоне
неба синей полосой.
   - Надо идти к берегу, а то так нас, гляди, и в открытое море вынесет,
не заметим! - Митя стоял на носу лодки и всматривался в  дальний  берег,
где виднелся светлый квадрат гиляцкого стойбища. Он оглянулся на Машу  и
улыбнулся ей. - Чует мое сердце, сегодня мы увидим, куда впадает Амур, и
дай бог, чтобы Алексей не увел свой "Рюрик" из этих мест.
   - Опять ты раньше времени загадываешь, - упрекнула Маша мужа,  -  уже
начало сентября, а он говорил про август...
   - Что ж, посмотрим! - глубокомысленно заметил Митя,  убирая  парус  и
садясь на весла. - Алешка - человек упрямый и, я  уверен,  не  уйдет  из
устья, если, конечно, нашел его, до тех пор, пока погода будет позволять
проводить исследования. Поэтому я и говорю с такой уверенностью, что  мы
должны  непременно  встретиться,   если   какие-то   чрезвычайные   э...
обстоятельства ни нам, ни им не помешают.
   Прошло две  недели  с  того  дня,  как  они  распрощались  со  своими
попутчиками, ушедшими на лодках-плоскодонках вниз по Сунгари.  Староверы
были озабочены не только тем,  чтобы  выгодно  продать  меха,  запастись
порохом и солью на долгую зиму, но и тем, чтобы присмотреть новые  земли
для переселения. В  Забайкалье  староверам  становилось  с  каждым  днем
труднее: все  больше  поселков,  железоделательных  заводов  и  рудников
появлялось в округе.
   Савва, старшин среди староверов, плывший, по обыкновению,  на  нервом
из трех плотов, как-то рассказал Мите, что и в этих местах, но  Амуру  и
его притоку Амгуни, когда-то жило  немало  русских:  были  среди  них  и
раскольники, и казаки, и беглого люда много приютили эти дальние  земли.
Раз в год переваливали горные хребты и приходили из  Удского  края  сюда
большие караваны оленей, принадлежащие русским и якутским купцам - людям
ловким и оборотистым.
   Привозили  они  топоры  и  пилы,  ружья  и  железо  кусками,   сукна,
мануфактуру. Ходили старинными тропами. Русские поселенцы  не  позволяли
зарастать им с тех пор, как предки их оставили под напором маньчжуров  и
недальновидных русских чиновников свои города и крепости по Амуру. Купцы
были потомками амурских казаков,  занимались  торговлей  в  этих  краях,
несмотря на строжайшие запреты полиции, и  считали  земли  по  Амгуни  и
Амуру своими, исконно русскими.
   Савва уже третий раз ходил по Амуру. Тут было раздолье.
   Река богата рыбой, лес - зверем. Земля стояла  никем  не  паханная  и
никому сроду не принадлежала. Нет тут ни полиции, ни чиновников,  вообще
никакого начальства. Живи где хочешь  и  как  хочешь!  Среди  гиляков  и
гольдов изредка встречались русские, а в жилах некоторых здешних жителей
текла кровь русских казаков, когда-то осваивавших эти края.
   К тому же на Амуре гораздо теплее, чем в Забайкалье. Здесь и  деревья
другие растут, почти как в  России:  дуб,  липа,  клен,  орешник.  Ягоды
всякой много, а к осени созревает виноград.
   Вот  в  эти  благодатные  земли  и  решили  перебраться  "скрытники",
надеясь, что жизнь в амурских землях окажется сыт нее,  чем  в  холодной
забайкальской тайге.
   На подходе к Сунгари  остановились  на  три  дня  в  устье  небольшой
речушки, где жил беглый казак  Тихон,  женатый  на  тунгуске.  Промышлял
Тихон охотой, помаленьку мыл золотишко да  разводил  оленей,  которых  у
него, по его словам, было больше двухсот голов.
   Изба  у  Тихона  -  большая,  вместительная,  светлая.  Рядом  с  ней
расчищенный участок тайги - огород, на котором  растет  картофель,  лук,
чеснок, морковь, бобы. Крыша из расколотых пополам лиственничных бревен.
В избе белый пол из досок, стол, скамьи, кровать. Тихон хвастал, что все
это собственноручно вытесал топором.
   Здесь Маша впервые попробовала амурский виноград и  сахаристые  плоды
лиан, чьи листья пахли лимоном.
   Савва и Тихон были старыми знакомыми, еще с первой ходки старовера по
Амуру. Тихон приглядывал за их лодками, которые были вытащены до норы до
времени на берег  и  слегка  рассохлись.  Поэтому  все  три  дня  мужики
занимались  тем,  что  смолили  их,  ставили  паруса  из  рыбьей   кожи,
упаковывали по новой груз и перегружали его с илотов на  сампунки.  Так,
оказывается, назывались эти  лодки.  Но  Суигари  придется  идти  против
течения на шестах, а где и волоком - не близкий и опасный путь, но  зато
староверы не рисковали встретиться с русскими казаками и солдатами, да у
китайцев и товары, и провизия  были  в  несколько  раз  дешевле,  чем  у
русских купцов.
   Митя купил  у  Тихона  легкую  и  прочную  лодку  -  оморочку,  также
снабженную парусом из рыбьей кожи. Они запаслись порохом, солью, вяленым
мясом, картофелем, луком, сухарями. В реке было много рыбы,  по  берегам
тучи дичи: фазанов, уток, гусей,  так  что  при  определенном  умении  и
сноровке можно было разнообразить рацион. Но Тихон  предупредил,  что  в
устье Амура, где много гиляцких стойбищ, частенько заходят  американские
и китайские суда в погоне за морским зверем, но особенно много их бывает
во время нереста осетра  и  калуги,  которые  здесь  достигают  зачастую
гигантских размеров. Поэтому всегда нужно  быть  начеку.  Чужая  душа  -
потемки, и никогда  не  знаешь,  что  сулит  тебе  нечаянная  встреча  с
незнакомыми людьми в этих диких краях с дикими пока еще обычаями...
   Но бог их спасал от подобных встреч, погода тоже  благоприятствовала,
и Митя с Машей медленно приближались к цели  своего  путешествия,  устью
огромной и мощной реки, разделившей Азию почти на  две  равные  части  -
северную и южную. Восточнее Сунгари река завернула влево и теперь  текла
почти на север, с легким уклоном к востоку.
   Медленно  наступала  осень.  Зажелтели  на  берегах  осины  и  клены.
Почернели дубовые рощи, первый  снег  белыми  заплатами  лег  на  черные
хребты и косогоры. По утрам начались заморозки, и уберечься от холода им
помогали теплые лосиные шкуры, которые им предложил купить  все  тот  же
Тихон, предупредив, что чем ближе к устью Амура, тем прохладнее.  В  это
время идет осенняя рыба. Гольды встречают  свой  новый  год,  все  сыты,
радуются осенней добыче, усиленно готовятся к зимнему промыслу и  долгой
зимовке.
   Но, к удивлению Маши и Мити, чем ближе они приближались к устью,  тем
безлюднее становились берега Амура. Многочисленные гиляцкие деревни были
покинуты жителями.
   Торчали лишь голые палки и вешала. Не видно было тучных связок свежей
юколы, не стучали деревянными молоточками женщины, выделывая осетриную и
калужью кожу на паруса, на  палатки  и  на  охотничью  одежду.  Однажды,
проплывая мимо такой  брошенной  деревни,  молодые  люди  заметили  двух
тигров,  вольготно  раскинувшихся  на   солнышке   среди   развалившихся
глинобитных жилищ. Огромные кошки проводили лодку ленивыми взглядами,  а
Митя огорченно сказал:
   - Видно, и сюда оспа дошла. Вон сколько людей вымерло.
   - Оспа? - испугалась Маша. - Неужели ее нельзя остановить?
   - К сожалению, местное население и слыхом не слыхивало, что ее  можно
предотвратить, и, пока в  эти  края  придет  цивилизация,  еще  не  одно
поколение вымрет от оспы.
   Река медленно несла их оморочку мимо пустынных берегов. С лодки  были
видны провалившиеся, гнилые крыши,  прутья  и  жерди  стен,  выступившие
из-под опавшей глины.
   Ветер хлопал открытыми дверями. Неотпиленные концы балок, как  черные
рога, поднимались над осевшими соломенными крышами. Жуткая  картина,  от
которой окружающий пейзаж казался еще более  чужим  и  неприветливым.  И
воды реки все сильнее стали отливать свинцом,  и  ветер  с  каждым  днем
делался все холоднее, он дул с низовьев реки, и из-за этого все  чаще  и
чаще приходилось пользоваться веслами.
   Парус в этой части их плавания оказался почти бесполезен.
   Теперь они вспоминали свое путешествие на плоту как череду спокойных,
безмятежных дней, когда вода несла их на своей спине в неизвестные дали,
где, они это знали  точно,  навсегда  закончатся  их  несчастья.  Стояли
теплые, ясные дни, перемежаемые быстрыми ливнями с грозами. Молодые люди
пережидали их в шалаше, сооруженном тут же на плоту, в котором проводили
самые счастливые в своей жизни и самые шальные ночи, захватывали порой и
день, любили без устали, до сей  поры  не  сумев  насытиться  ласками  и
поостыть в желании обладать друг другом.
   Маша старалась лишний раз не попадаться на глаза  Савве,  угрюмому  и
неразговорчивому мужику лет сорока, которого тем не менее  остальные  их
спутники уважительно называли старцем и подчинялись ему  беспрекословно.
Вечерами, когда приставали к берегу на ночлег, разводили большой костер,
готовили немудреный  ужин,  а  после  долго  пили  чай  и  вели  длинные
разговоры. И Маша с удивлением  заметила,  что  поначалу  чуравшиеся  их
староверы, смотревшие на чужаков-"никонианцев" с недоверием  и  опаской,
постепенно оттаивают и  с  неподдельным  интересом  слушают  бесконечные
Митины рассказы о дальних землях, населяющих их людях,  об  их  странных
для русского человека обычаях и образе жизни.
   Маша слушала эти  рассказы  не  просто  с  интересом,  а  с  изрядным
удивлением, поражаясь, насколько  мало,  оказывается,  знала  о  прежней
Митиной жизни, Службе, друзьях, увлечениях. Нет, совсем не ошиблась она,
влюбившись в этого человека. Прежде она представляла его легкомысленным,
слегка развязным бонвиваном, любителем женщин, несерьезным и ветреным. А
он так много знал и умел, был ловок и смел,  легко  сходился  с  людьми,
даже с такими недоверчивыми и  угрюмыми  кержаками,  как  их  попутчики.
Постепенно даже Савва стал приходить к их  плоту  и  долго  беседовал  с
Митей о погоде, советовался,  как  лучше  пройти  очередные  пороги  или
основательно обмелевший участок реки. На Машу Савва не обращал внимания,
да и она при его приближении всегда норовила спрятаться в шалаше,  не  в
силах вынести тяжелый, словно  проникающий  в  душу  взгляд  серых  глаз
из-под низко опущенных лохматых бровей.
   На прощание он обнялся с Митей, похлопал его по  спине  и  неожиданно
сказал:
   - Женку береги! Ноне осень рано падет, не застуди ее.  -  И,  сняв  с
плеча теплый армяк, кинул его в лодку. - Пускай оденет, коли застынет!
   Маша потеряла дар речи от удивления, а Савва впервые за все это время
усмехнулся и добавил:
   - Девка ты, конешно, видная, но  худа  больно.  Но  ничего,  были  бы
кости, мясо нарастет.
   Митя развел руками и рассмеялся:
   - Выходит, зря мы тебя, Маша, за мальчика выдавали?
   - Да я поначалу-то и вправду за мальца ее принял, иначе не взял бы  с
собой. - Савва  сконфуженно  поскреб  огромной  пятерней  под  войлочным
колпаком, прикрывающим его голову. - От бабы,  вишь,  одни  несчастья  в
дороге. А потом пригляделся, смотрю, какой же  это  парнишка,  если  все
ужимки у него бабьи: и ходит-то, и говорит, и  волосы  поправляет.  Нет,
думаю, девка, не иначе. Только что было делать с вами, не выбрасывать же
на берег тигре в зубы? Молитву сотворил и рукой махнул,  а,  думаю,  где
наша не пропадала! На следующий год своих баб и  ребятишек  в  эти  края
повезем, так что ты, почитай, первая  из  бабьего  племени  дорогу  сюда
проторила...

***

   Они провели лодку  мимо  очередной  опустевшей  деревни,  пристали  к
берегу и заночевали в палатке, которую соорудили из одеял.  Утром  снова
пустились в путь. К счастью, ветер переменился. Подул попутный,  и  Митя
поставил парус. День был холодный и сумрачный. Теперь они шли неподалеку
от берега, и по тому, как взволнованно  Митя  вглядывался  вперед,  Маша
поняла, что он ждет: вот-вот распахнутся перед ними бесконечные  морские
дали. Про "Рюрик" она старалась не думать, понимая, сколь  мало  шансов,
что Алексей дожидается их в устье Амура. У него своя планы, свои  сроки,
да и вряд ли он серьезно воспринял тот их разговор  о  побеге,  в  успех
которого он абсолютно не верил.
   На  берегу  опять  показались  пустые  амбары,  разрушенные  дома   с
открытыми дверями и гниющими крышами.
   - Неужели все погибли? - Маша печально  смотрела  на  лишенное  жизни
стойбище.
   - Возможно, кто-то и остался жив, - Митя проследил за ее взглядом,  -
разбежались по островам, по тайге...
   А Амур с каждым часом становился шире. Выше поднимались черные скалы,
исчезли острова. Берега стали круче, и вода под ними кружила водовороты,
пенилась и бурлила.
   Вскоре над водой нависла высокая голая  сопка  в  глубоких  складках,
похожая на  развернутый  веер.  Дальние  хребты,  казалось,  срослись  с
облаками, превратились в их  продолжение.  Погода  хмурилась,  и  вскоре
навстречу им подул необычайно свежий  и  студеный  ветер.  Маша  провела
языком по губам и ощутила слабый привкус соли.
   - Море близко!  -  прокричал  радостно  Митя,  наклонился  к  Маше  и
поцеловал ее тоже слегка солоноватыми губами.
   Маше показалось, что начинается море, но это было  огромное  заливное
озеро, которое  они  скоро  миновали.  На  берегу  показалась  очередная
деревушка, но в отличие от  предыдущих  она  была  населена:  по  берегу
сновали люди, бегали собаки, над зимниками вились сизоватые дымки.  Дети
играли на отмели у вытащенных на берег лодок.
   - Ура! Живые люди! - обрадовалась Маша, но Митя решил не приставать к
берегу: до наступления темноты они вполне могли проплыть еще немного.
   Вскоре река круто обогнула рыжий скалистый мыс. Низко, вровень друг с
другом, шли над широко разлившейся рекой хмурые кучевые  облака.  Водный
поток подхватил лодку, и она поплыла вперед  еще  быстрее.  Река  словно
налилась силой и величием, уверенно несла свои могучие воды на встречу с
морем.
   И вскоре раздвинулись берега и открылось перед ними  море  -  чистое,
торжественно-прекрасное, еще и потому, что слишком долго они  стремились
к нему. Это ощущение девственной чистоты,  свежести  и  какой-то  особой
бодрости, появившейся во всем теле, сопровождало их все время, пока Митя
вел  лодку  вдоль  берега,  выбирая  более-менее  удобную  бухточку  для
ночлега, но берег был скалистым, крутым, неудобным для причаливания.  На
востоке же из воды вырастали низкие, поросшие лесом берега.
   - Неужели это Сахалин? - словно про себя произнес Митя, вглядываясь в
подернутую синей вечерней дымкой землю. - Алешка был прав,  когда  давал
тебе те самые координаты.
   По всей видимости, Сахалин все-таки остров, а мы с  тобой,  Машенька,
находимся сейчас на том самом месте, которое на всех  российских  картах
помечено как суша. Что ж, и Лаперузу свойственно было  ошибаться.  -  Он
приподнялся на ноги, приложил ладони ко рту и радостно прокричал:
   - 0-го-го!
   Алешка, где ты?! Мы с Машей ждем тебя!
   Но тихо было вокруг, а на берегу, к которому они пристали под  вечер,
не было ни единого следа, кроме птичьих и звериных. Правда,  попался  им
один, старый, длинный и вроде даже с пальцами, но Митя сказал Маше,  что
это медвежий. В углублениях, у камней,  в  песчаных  складках  -  гнезда
гнилой морской капусты и рыбьих костей. Кое-где на берегу  завалы  леса,
долго лежавшего  в  море  и  выброшенного  штормами  на  берег,  сухого,
звенящего под ударом топора. Ближе к воде  -  неряшливые  зеленые  космы
свежих водорослей, в волнах качаются зыбкие пятна медуз и морских звезд,
в воздухе тучи птиц.  И  над  всем  этим  витает  особый  запах,  трудно
поддающийся описанию, но который ни с чем не спутать, - это запах  моря,
свежести, необъятного простора... И свободы!
   К вечеру на их маленький лагерь опустился  туман,  окутал  дальние  и
ближние сопки молочной пеленой, приглушил рокот  волн,  разбивающихся  о
скальное основание утеса, под которым они устроились на ночлег.
   Укрывшись мягкой лосиной шкурой и обнявшись, Митя и Маша сидели около
костра и молчали.  Не  встретив  "Рюрик",  они  несколько  приуныли,  но
пытались скрыть это друг  от  друга,  не  выказать  преждевременно  свое
разочарование.
   Стоило  дождаться  утра  и  более   тщательно   разведать   ближайшие
окрестности. Берег изобиловал заливами, бухтами и бухточками, в одной из
них "Рюрик" вполне мог встать на якорь, чтобы переждать ночь и  туман  в
безопасном месте.
   Внезапно далекий мелодичный звук раздался в воздухе.
   Один раз, другой, третий... Маша  напряглась,  прислушиваясь:  восемь
раз  прозвучало  нечто  похожее  на  удары  колокола.  Что-то   знакомое
послышалось ей в этом звуке, но  не  птица  это  прокричала,  не  зверь,
слишком уж искусственны и размеренны были эти удары.
   Митя привлек ее к себе и задумчиво сказал:
   - Восемь  вечера.  Полные  склянки  бьют  !  -  И  вдруг
встрепенулся, вскочил на ноги и закричал радостно, не своим голосом:
   - Марьюшка, слышишь, склянки бьют. Это "Рюрик", непременно "Рюрик", и
где-то поблизости!
   На одном дыхании они взбежали на высокий утес, отделяющий их бухту от
соседней. Но, к  их  огорчению,  она  была  затянута  еще  более  густым
туманом, из которого до них  не  доносилось  ни  единого  звука.  Тщетно
вглядывались они в колыхавшуюся у их ног грязно-серую пелену. Вдруг Маше
показалось, что она видит какое-то бледное пятно. Она вытянула  руку  и,
боясь ошибиться, окликнула Митю, который нервно ходил  по  краю  обрыва,
без особого успеха вслушиваясь в окружавшую их тишину:
   - Смотри, Митя, внизу что-то виднеется, похоже на огонь...
   Митя одним прыжком миновал расстояние до Маши, вгляделся  и  туман  и
радостно вскрикнул:
   - Гафельные огни! .
   Подул свежий ветер и несколько проредил лохмы тумана,  и  теперь  уже
более отчетливо они увидели два пятна света: белое - вверху и красное  -
внизу.
   - Гафельные огни! - повторил Митя, но уже более уверенно, обнял  Машу
и крепко поцеловал ее. - Какое бы судно это ни было, "Рюрик" или нет, но
я добьюсь, что нас возьмут на борт уже в ближайшее время.
   Он поднял вверх ружье и выстрелил  в  воздух  несколько  раз  подряд.
Прислушался, потом выстрелил еще два  раза,  и  вдруг  снизу  как  будто
сказочное чудовище рыкнуло: без  сомнения,  это  выстрелила  корабельная
пушка. Их услышали!
   Митя ухватил Машу за руку, и, не разбирая дороги, они бросились  вниз
к своей лодке. Но не успели они загрузить свои немудреные  пожитки,  как
из тумана послышалось знакомое, русское,  родное:  "Навались!"  -  потом
другой раз, третий, и с каждым разом громче, громче...
   Маша посмотрела на Митю. Не мигая, с побелевшим от волнения лицом, он
всматривался в приближающееся темное  пятно,  с  расплывчатыми  фигурами
гребцов, ритмично сгибающихся и  разгибающихся  и  такт  каждому  взмаху
весел.
   Это были  русские  матросы  с  русского  корабля.  И  кораблем  этим,
бесспорно, мог быть только  "Рюрик".  Скоро,  совсем  скоро  она  увидит
Алексея. Сердце Маши сжалось, она представила,