абралось свыше  пятисот,
среди них - приисковая "кобылка", шпана. Но большинство  трезвые,  почтенные
люди, которым опостылело расшвыривать жизнь свою в немилой  тайге.  Всем  им
готовится огромная барка и пароход в селе Разбой, на Большом Потоке.  Поедут
рекой и железной дорогой на родину.
   Однако на лицах кой-кого из них лежит печать смерти: село  Разбой  мечено
кровью и темным перстом судьбы.
   Зато ум Прохора четок и ясен, он не закрыт никакими  печатями,  не  мечен
никакими перстами. Но  где-то  в  подсознании  Прохора  и  там,  за  спиной,
топчутся призраки:
   Прохор слышит мстительный шепот убитых рабочих, плач старухи дегтярницы с
парнем, предсмертный хрип Константина Фаркова и визги железной пилы  -  пила
режет череп.
   Прохор ежится, поводит лопатками, - ему неприятно,  он  гонит  прочь  это
туманное чувство смятения,  но  все-таки  кто-то  стоит  за  спиной.  Прохор
силится втиснуть свой смысл в мудрость книги. Строчки ясны и четки,  и  ясен
ум Прохора. Но вот чрез печатную строчку: "коксование имеет целью увеличение
содержания  углерода..."  -  пересекая  ее,  шмыгнул   из   пространства   в
пространство рогатый чертенок. Прохор  ладонью  -  хлоп!  -  нет  ничего.  А
чертенок меж тем завизжал, завизжал и уселся Прохору на нос. Прохор -  хлоп!
- комаришко.
   - Ага! Да это же комар, а не черт, - обрадовался  Прохор  и  стал  читать
дальше. Ныли глаза. Болело под черепом. Нездоровилось.
   Вдруг  что-то  ударило  Прохора  в  спину  мягко,  как  мячиком.  Прохор,
передернув спиной, оглянулся. Пусто. Тихо. Потряхивает цепью  волк.  Прохора
потянуло к окну. Он перевесился вниз из окна, обомлел, закричал:
   - Шапошников! Шапошников!  Шапошников!..  Бородатый  человек,  казавшийся
сверху кубышкой, задрал вверх голову, потешно проквакал:
   - "Что вам угодно?"
   Прохор провел по глазам рукой, как бы стараясь очухаться.
   Спустил с привязи волка, уложил его возле кресла:
   "Куш тут!"
   У стола стоял лысый низенький Шапошников.
   - Понимаю... Через окно? - ухмыльнулся Прохор.
   - "Да, через окно. Как сыч".
   - Ну и черт с тобой в таком случае. А я тебя ни  капельки  не  боюсь,  ни
капельки не боюсь, - пятился Прохор.
   - "И я.., тттебя тоже", - сказал Шапошников.
   - Но ведь ты сгорел?
   - "Ну и что же. Сссгорел, а вот теперь восстал из пепла. Ш-ш-штоб  мстить
тебе".
   - За что? - И Прохор, стуча зубами, начал подсвистывать к себе волка,  но
волк лежал, закрыв глаза. - За что же  мстить?  -  повторил  Прохор  и  стал
подкрадываться к лежавшему на столе револьверу.
   - "Ну что ж, на, стреляй, я не трус, я бородой закроюсь. На, на,  на",  -
как слепой, водил Шапошников белыми пальцами по револьверу. Но пальцы  были,
как дым, как туман: они обтекали револьвер, не в силах сдвинуть его.
   У Прохора от страха задрожали руки, задрожал язык. Вдруг волк вскочил и с
ворчаньем бросился к  выходу.  По  лестнице  грузно  подымался  исправник  с
нагайкой в руке.
   - Люпус, на место! - крикнул на волка Прохор и, бледный,  сел  в  кресло,
зябко вздрагивая. Шапошников скрылся.
   -  Фу-у!..  Жарища...  Двадцать  пять  в  тени,  -  распахнул   исправник
чесучовый, мокрый подмышками, китель.
   - А я замерз. Виденица у меня...
   - Брось. Это со вчерашнего перепою... И, представь себе, каков мерзавец.
   - Кто, Шапошников?
   - Да что с тобой? Ты  про  какого  Шапошникова?  -  И  Федор  Степаныч  с
тревогой взял Прохора за руку. - Да, жарок. Ну-ка, язык! Н-да, налет.  Дрянь
дело. Больше кочанной капусты ешь, квашеной. И ничего не пей. А  докторишкам
не верь, они тебе наскажут. А я с неприятностью, Ибрагим-Оглы ночью, пока мы
плясали...
   Но  Прохор  не  слышал  его.  Из-за  шкафа   выглядывал   бородатый   лик
Шапошникова. Прохор погрозил ему пальцем. Борода и лысина спрятались.
   - ..и ускакали, дьяволы. Нет, надо какие-нибудь меры. А  то  он  жить  не
даст.
   - Кто? Шапошников?
   - Ибрагим, Ибрагим! Прохор Петрович, голубчик, что с вами?
   - А я вот занимаюсь каменноугольной проблемой,  -  взбодрился  Прохор.  -
Видишь, книги, вот заметки кой-какие набросал, планы...
   Из-за шкафа опять высунулся на  половину  туловища  Шапошников  и  потряс
бородой. Прохор незаметно  взял  револьвер  и  прицелился  в  длиннобородого
гостя. Исправник вскочил, схватил Прохора за руки.
   За окном, мимо башни, с гиком мчались пятеро всадников.
   - Он! Он! - заорал  исправник  и  все  пять  пуль  пустил  в  удалявшуюся
кавалькаду. - Бандиты! Черкес!

9

   Во всех людных местах вывешено объявление:

   "За   поимку   бежавшего   каторжника   Ибрагима-Оглы,   шайка   которого
разбойничает  в  районе  предприятий  П.  П.  Громова,  контора   немедленно
выплачивает лицу, задержавшему бандита, одну тысячу (1000) рублей наличными.
   Исправник Ф. А. Амбресв".

   Стражники с урядниками, да и  сам  исправник,  спали  и  видели,  как  бы
изловить бандита. Но кони у шайки неплохие, почти все наворованы из  конюшен
Громова и богатеньких купцов, - шайка летает с места на место, как ветер,  а
просторы, где орудует Ибрагим-Оглы с удальцами, по крайней мере  три  тысячи
квадратных верст. Поди поймай!
   Вскоре темной ночью двенадцать стражников под начальством лихого урядника
Лошадкина тайно выехали на поимку Ибрагима-Оглы: отряд  имел  сведения,  что
малая часть шайки, вместе с черкесом, осела возле зимовья в верховьях  речки
Мухи. Чрез два дня к вечеру отряд вернулся в постыдном виде: он попал в лапы
Ибрагима-Оглы с молодцами.
   - Сколько их? - допрашивал исправник.
   - Человек тридцать пять,  -  оправдывая  себя,  преувеличивали  постыдные
герои.
   У них были отобраны шайкой ружья и револьверы с патронами, шашки, сапоги,
лошади. Ибрагим-Оглы  собственным  кинжалом  делал  каждому  на  левой  руке
кровавую царапину, говорил:
   - Шагай с богом домой. Кланяйся своим. Усатый пристав  тоже  кланяйся.  А
сам в другой раз не попадайся. Пожалста... Цх!..
   Ловить Ибрагима охотников  больше  не  находилось.  Исправник  докладывал
Прохору:
   - Очень мала премия. Я полагал бы назначить тысяч пять.
   - Я сам убью его. Я его не боюсь. Я знаю, что  он  придет  ко  мне.  Волк
перервет ему глотку. А я докончу.
   В воскресенье получилось  известие,  что  в  десяти  верстах  от  прииска
"Достань" на большой дороге убит Фома Григорьевич Ездаков. Он был освобожден
из тюрьмы чрез хлопоты Прохора  Петровича  (чрез  взятку)  и  возвращался  к
Громову на службу. Его нашли висевшим на дереве возле дороги, с приколотым к
штанам куском картона:

   "Собакам собачий змерт".

   Во вторник, в обеденный  перерыв,  было  вторичное  нападение  на  прииск
"Новый". В конторе прииска отобрано около пуда золота.  Орудовало  пятеро  в
масках.
   Ибрагим-Оглы дозорил на горе, участия не принимал, но  гортанным  голосом
что-то  кричал  с  коня.  Нападение  было  внезапное:  никто  из  приисковой
администрации не мог предполагать,  что  недавно  ограбленный  прииск  вновь
подвергнется налету бандитов.
   На служащих всех предприятий напала  паника.  Обычная  пьянка  среди  них
стала затихать. После убийства Ездакова многие из служащих трепетали,  боясь
мести Ибрагима-Оглы. Более сильные успокаивали малодушных:
   - При чем тут мы? Ибрагим сводит счеты с хозяином. А Ездакова прихлопнули
потому, что Ездаков злодей.
   Прохор Петрович жил теперь на одних  нервах,  подстегивая  их  алкоголем,
табаком, кокаином.  Настоятельные  советы  врача,  мольбы  Нины,  омраченной
преступным отношением мужа к своему здоровью, не  действовали  на  него.  Он
продолжал пребывать в приподнятом тонусе  жизни,  полагаясь  на  бесконечный
запас своих природных сил. Поэтому, существуя на крайне взвинченных  нервах,
он убеждал себя, Нину и всех близких, что Ибрагим для него ничто, что бывший
его "кунак" теперь бессильный старичишка, что его именем, наверное,  орудует
другой разбойник.
   Рассуждая  так  и  веря  в  свои  слова,  Прохор,  в  минуты  внутреннего
просветления, от одной мысли  встретиться  лицом  к  лицу  с  черкесом  весь
цепенел и содрогался.
   Душевное  состояние  Нины  продолжало  быть  тоже  скверным.  Тревога  за
здоровье, за возможную насильственную смерть мужа, полный духовный разрыв  с
ним, остро ощущаемая Ниной враждебность к ней Прохора - все это выбивало  ее
из колеи нормальной жизни, ввергая иногда в полосу  тяжелых  переживаний.  И
вот в такое-то время, когда особенно ценна помощь  друга,  инженер  Протасов
совершенно охладел к ней, - по крайней мере ей так казалось.
   Что же касается инженера Парчевского, он и вовсе  не  был  доволен  своим
душевным настроением; он чувствовал себя по  отношению  к  Нине  предателем,
какой-то переметной сумой: вращаться ли ему  по  таинственной  орбите  возле
солнца, пани Нины, или переброситься в акционерное общество, в объятия друга
своего, темного счастливца Приперентьева? Где тот колдун, где вещий волхв  с
тысячелетней бородой, который был бы властен предсказать ему звезду? Что ему
делать, куда податься, чтоб, твердо встав на почву, во всю  ширь  развернуть
свои способности? О, душа его богата, он  красив,  он  молод,  он  воспитан!
Ежели он и спасует кой в чем перед хозяином, то над инженером-то  Протасовым
он по всем линиям одержит верх.
   Пани Нина чаще, чем с Протасовым, встречается с Парчевским, ведет  с  ним
технические советы; иногда -  открыто,  как  бы  напоказ,  совершает  с  ним
прогулки. Но - странное дело - ни  Прохор,  ни  Протасов,  вопреки  горячему
желанию Нины, и не думают ревновать ее к Парчевскому.  Напротив,  острый  на
язык Протасов перестал говорить  ей  колкости,  он  еще  внимательней  начал
относиться к  ее  делу:  работа  на  ее  постройках  ходко  подавалась,  уже
заканчивали фундаменты для  больницы,  бани,  обжигались  миллионы  кирпича,
подводилось под крышу каменное здание богадельни.
   Но одними строительными удачами,  как  бы  грандиозны  они  ни  были,  не
замазать трещин тоскующего сердца:
   Нина чувствовала большую неудовлетворенность. Нина злилась.
   К сожалению, она не  знала,  что  мистер  Кук,  достойнейший  человек  ее
орбиты, страстно ревновал Нину и к пану Парчевскому,  и  к  Андрею  Андреичу
Протасову, и к мужу. Вконец разочарованный в  предсказаниях  негра  Гарри  и
утратив веру в свою путеводную звезду, мистер Кук стал помаленьку  попивать.
И в угнетении некоторых центров мозга он иногда проводит  воровские  ночи  у
любвеобильной Наденьки, стараясь заглушить томление робкого сердца своего.
   Миссис Нина! Так неужели же вы никогда не обратите своего  благосклонного
внимания на несчастного мистера Кука? Ведь он же душка, ведь он  выписал  из
Нью-Йорка  из   Института   высшей   косметики   всевозможные   руководства,
притиранья, принадлежности для ухода за мужскою красотою! Его  лицо  крепко,
приятно, выразительно, обмороженный нос утратил фиолетовый оттенок, веснушки
исчезли.  Ведь  мистер  Кук,  тренируясь  в  любую  свободную  минуту,  стал
приобретать округлость форм, игривую пластику икр, бедер, бицепсов. Ведь он,
наконец, получил из Америки большой сундук изящнейших костюмов и щеголяет  в
них, стараясь попасть на глаза  Нины  преимущественно  во  время  церковного
богослужения. Что ж? Значит, он все-таки верит в свою звезду? И да и нет.  В
его натуре  тоже  происходят  какие-то  сдвиги,  как  и  в  психике  Прохора
Петровича.
   Меж тем на постройках Нины работало около четырехсот человек. Многим  уже
не хватало дела. А с предприятий Прохора почти каждый день являлись  к  Нине
группами рабочие и чуть не в ноги кланялись ей,  умоляя  принять  их  на  ее
работы. Нина и радовалась и огорчалась.
   - Я не могу вас принять. Вы своим уходом подрываете дело моего мужа. Да и
что вы, ребята, льнете ко мне? Ведь я не в состоянии платить вам дороже, чем
Прохор Петрович. Да я и не хочу этого...
   - Не в деньгах суть! - возражали рабочие. - А главное - ты  все  ж  таки,
госпожа-барыня, настоящий человек. И часы у тебя много короче, и харч  не  в
пример...
   Нине скрепя сердце приходится измышлять новые затеи.  Полтораста  человек
она поставила под корчевание и запашку целины на горелом  месте.  Там  будет
засеяна озимая рожь. А Протасов, законным порядком закрепив  за  нею  залежи
графита, организовал на них работы по добыче.
   - Будет великолепный сбыт. Это дело принесет вам  огромные  выгоды.  Даже
можно попытаться построить здесь небольшой заводик для выработки карандашей.
И еще - хорошо оборудованный лесопильный  завод.  Но  я  страшно  перегружен
работой. Я прямо-таки изнемогаю. Болен я. И  кажется,  серьезно  болен.  Вот
если бы вам удалось завербовать мистера Кука. Он, хотя и недалекий  человек,
но весьма сведущий в этих вопросах. И главное, религиозен...
   - А ты все злишься, Андрей? Какой ты жестокий!
   - Я не жестокий. Я последовательный. И не будем, Нина, вновь пережевывать
жвачку. Кончено! Мы не коровы, мы люди. И к тому же... -  Протасов  горестно
вздохнул и нервно замигал. - Я вообще покину ваши  прекрасные  обители.  Мне
предлагают на Урале большое место.
   - Ну что ж, Андрей, - так же горестно вздохнула Нина. - Я не корова, но я
и не дерево. Говорят, к березы можно привить яблоню. А вот ко  мне,  видимо,
прививка твоих воззрений не удается.
   - Ко мне твоих - тоже.
   Так и расстались полудрузьями, полузнакомыми.

***

   В тот же день мистер  Кук  был  приглашен  к  миссис  Нине.  Розовощекий,
помолодевший и статный, он был в  новом  смокинге  и  белом  жилете.  Глянец
нового цилиндра, казалось, испускал лучи.  Мистер  Кук  тоже  весь  лучился,
начиная от голубых блестящих глаз, от бриллиантовой  булавки  в  галстуке  и
массивной золотой цепочки до лакированных штиблет.
   - Вы сегодня, как жених.
   - О да!.. Немножко.
   После деловых переговоров с Ниной ("Я  очень  рада,  что  вы  согласились
заняться моими личными  делами"),  обласканный  ею,  одуревший  от  счастья,
мистер  Кук  выпил  дома  три  добрых  стакашка   коньяку,   гимнастическими
упражнениями проверил силу мышц, переоделся и пошел на  башню  порвать  свои
служебные отношения с хозяином. Демонстративно, не подав  ему  руки,  мистер
Кук в великолепном песочного цвета  костюме  остановился  в  трех  шагах  от
Прохора и, коверкая от волнения русскую речь и чуть  покачиваясь  от  хмеля,
запальчиво сказал:
   - Я вами очшень, очшень  недовольный.  Вы  эксплуатироваль  меня  десятый
годофф, как эксплуатироваете свой рабочих. Но это я вам не позволю над самой
собой. Нет, не позволю!.. Я от вас ухожу.
   - Куда?
   - В пространств... - И мистер Кук икнул.
   - Вы как будто пьяны, милейший, -  сказал  не  менее  его  пьяный  Прохор
Петрович. - Идите-ка проспитесь...
   Тогда мистер Кук оскалил зубы и, бросив перчатку в лицо Прохора, крикнул:
   - Хам! Вы не  имейт  права  оскорблять  не  ваш  русский  подданный...  Я
республиканец! - ударил он себя в грудь.
   - Вон!.. - заорал взбешенный Прохор и, вскочив, схватил чернильницу.
   - Хам, хам! Адьет... Сельско-крестьянска мушик!.. - заорал и мистер  Кук,
испуганно пятясь к выходу.
   Прохор швырнул в него чернильницу и бросился к нему. Мистер Кук, вспомнив
любимую  игру  волейбол,  ловким"  жестом  отшвырнул  чернильницу,  крикнул:
"Райт!" - и дал Прохору боксом меж ребер под вздох. Прохор хрюкнул и  двинул
мистера Кука по загривку. Мистер Кук закувыркался с башни вниз по лестнице.
   - Хам! Хам!! - выкрикивал он  на  второй  площадке  это  звучное,  хорошо
усвоенное им слово. - Я не русска подданный... Хам!
   - А вот я тебе покажу, образина, чей ты подданный! - И Прохор  сбежал  на
вторую площадку.
   Но мистер Кук что есть силы дернул  Прохора  за  бороду  и  сгреб  его  в
охапку. Оба в натужливой борьбе свалились. У Кука лопнули подтяжки и  крючки
у брюк. Но он все-таки  выкрикивал:  "Райт,  райт!.."  Обхватив  друг  друга
руками и ногами, они  катались  по  площадке,  как  два  дога,  тузили  один
другого, царапались, ругались.  Мистер  Кук  обессилел  первый,  -  он  весь
вспружинился и вскочил, чтобы утечь. Вскочил и Прохор.
   - Хам! - взревел мистер Кук, стоя спиной к уходившей вниз лестнице.
   - Вот ты чей, сволочь, подданный! И Прохор так хлестко огрел его  по  лбу
кулаком, что мистер Кук молча кувырнулся со второго марша  лестницы,  открыв
пятками дверь, прохрипел: "Аут!.." - и вылетел наружу, за пределы башни.
   Подслушавший  драку  бомбардир  Федотыч,  видя  такой  пассаж,   поспешно
закултыхал со стыда в свою каморку. Прохор, задыхаясь от бешенства, поднялся
в кабинет, едва успокоил рвавшегося с цепи волка, закричал в телефон:
   - Контора? Я, Громов. Управляющего делами! Зажимов, вы? Сейчас же увольте
инженера Кука. Завтра утром выселите его из  квартиры.  Передайте  Протасову
мой приказ принять от Кука дела и отчетность.
   Из разбитого носа Прохора капала на развернутую сводную ведомость кровь.
   Кровь помаленьку покапывала и из расквашенного носа мистера Кука,  но  он
ее не унимал. Округовев от крепкого удара в  лоб,  большой  дозы  коньяка  и
воздушного тура впереверт по лестнице, он все еще сидел на  земле  в  жалкой
позе черепахи и как истый  спортсмен  восторженно  оценивал  мощь  хозяйских
кулаков.
   - О! О... Колоссаль... "Голенький ох, а голенькому  -  бокс!.."  Ха-ха!..
Очшень хорош самый рюсска.., рюсска.., водка...
   Он покружился на четвереньках по земле, затем не сразу встал и двинулся к
Нине Яковлевне с радостным известием, что с "мистер  Громофф"  он  расстался
"очшень самый лютча". Встречные, возвращавшиеся к  домам  рабочие,  улыбчиво
раскланивались  с  ним.  Крутя  в  воздухе  новым  пиджаком,  густо  залитым
чернилами, мистер Кук с пьяным хохотком отвечал на приветствия:
   - Здрасте! До свиданья. Ха-ха! Я ваш хозяину, гражданины рабочие,  даваль
маленько в морда... Моя очшень больше не служит у него. Он хам!.. А  где  же
мое шапо? - хватался он за голову, нервно икал, ускоряя шаг к Нине.
   Но его вовремя остановил и увел домой Иван.

***

   Прохор Петрович после драки не  в  силах  был  работать.  Возбужденный  и
обиженный неслыханным наскоком какого-то  "заморского  прохвоста",  он  весь
трясся от негодования. Проглотил таблетку бромурала. Стал взад-вперед ходить
по кабинету.
   - Нет, каков мерзавец, каков нахал! Да за подобную выходку в Америке  его
линчевали бы... И откуда вдруг такая прыть?.. - сам с собой рассуждал он  то
полным голосом, то шепотом,  то  выкриком.  Останавливался,  жестикулировал,
нещадно дымил трубкой. - Я должен это дело расследовать. Я этого не оставлю.
А-а-а, знаю, знаю, знаю. Вы понимаете? Это ж Нина подстраивает  штучки,  моя
жена. Так, так, так... Ну, да. Но как же он, как же он... Ведь я  ж  в  него
выстрелил? Да, выстрелил... Отлично  помню.  Федор  был.  Схватил  меня.  Вы
понимаете? А я решительно ничего не понимаю. А-а-а,., так-так-так. -  Прохор
шутливо погрозил пальцем ушастому филину и уткнулся взглядом в  висевший  на
стене портрет жены. Но вместо Нины была на портрете Анфиса.
   - Здравствуй, Анфисочка! - Прелестная Анфиса глядела на него  как  живая.
Прохор смотрел на портрет как мертвый. - Как ты попала ко мне?
   Прохор потер лоб, подумал, прошелся. В окна вползала сутемень.
   - Улыбнись, будь веселенькая, - сказал он. - Я болен, Анфисочка. А  ее  -
убью... Жену убью, монашку, Нину.  А  Ибрагима  ни  капельки  не  боюсь,  ни
капельки не боюсь.
   И Прохор, сгорбившись, вложил в  полуоткрытый  рот  концы  пальцев  левой
руки, стал к чему-то прислушиваться, пугливо водить глазами.
   "Иди, иди, иди, иди, иди..." - не переставая звучало у него в ушах.  "Это
часы", -  подумал  он  и  остановил  маятник.  Но  тот  же  голос  продолжал
настойчиво звучать: "Иди, иди, иди, иди..." Прохору показалось это занятным,
не страшным. Он отшвырнул валявшийся под ногами цилиндр мистера Кука и надел
картуз. "Иди, иди, иди, иди, иди..."
   Прохор вышел и сел в пролетку. Белый конь нес крупной рысью. По  сторонам
мелькали безликие сумбуры. Большой любитель лошадей, Прохор