здесь  и  как  ему
держаться.
   - Ну-с, так-с...  -  Генерал  поправляет  очки  на  горбатом  носу,  чуть
касается бороды кончиками пальцев и в упор смотрит по-серьезному на Прохора.
   Прохор  ждет  неминучей  для  себя  грозы.  "Донесли,  донесли,  влопался
голубчик", - выбрякивает разбитое пьянством сердце. В мыслях Прохора  быстро
мелькают тени Авдотьи Фоминишны, ее подруги  баронессы  Замойской  и  самого
градоначальника столицы. Сознание задерживается на понятии "градоначальник",
и Прохор леденеет. Ежели вся эта грязная история докатилась до него, Прохору
не сдобровать.
   - Ну-с?., так-с...
   Генерал улыбнулся, нажал звонок, проговорил:
   - Что ж... Выпьем по бокальчику. Для храбрости, - и  заперхал  в  высокий
красный воротник басистым хохотком.
   - Благодарю вас, не могу, - соврал Прохор.
   - Ну, как хотите, как хотите, - недовольно  протянул  генерал  и  щелчком
пальца сшиб с мундира какую-то козявку.
   - В сущности... Я бы... Но ведь мы собираемся к...
   - Так,  правильно.  Но  дело  в  том...  Тут  из  внутреннего  помещения,
раздвинув плюш портьер, явился человек в ливрее с синими отворотами.
   - Лиссабонского! - приказал генерал, человек поклонился,  подал  вино.  -
Дело в  том...  Вы  думаете,  что  сам-то  градоначальник  трезвенник?  Ого!
Посмотрели бы вы... Дело в том, что вам  назначено  там  быть  без  четверти
десять, - сейчас сорок две  минуты  девятого.  Время  уйма...  Итак...  Ваше
здоровье!.. - генерал взял бокал, чокнулся с Прохором.
   - Будьте здоровы, ваше превосходительство, - взял бокал и Прохор.
   Генерал отхлебнул немного. Прохор залпом, жадно осушил до дна.
   - Ага, - сказал генерал и позвонил. - Налей-ка, брат,  еще,  да  балычку,
икорочки...
   - Может быть, сыр бри угодно вашему превосходительству?
   - Давай сыр бри,  -  повоняй,  брат,  повоняй.  Человек  быстро  исполнил
приказание и вышел.
   - Дело вот в чем... Пейте, пожалуйста, кушайте... Не желаете ли  вонючки?
Надеюсь, у вас в Сибири этой  дряни  нет.  Живые  червяки,  мерзость,  тьфу,
смердит, а между тем - пикантно... Ну-с. Ваше здоровье!
   Прохор выпил второй бокал и третий.
   - Ну-с, дело вот в чем. Вы, если не ошибаюсь... Прохор  насторожился,  но
его мысли теперь летели вскачь, в голове гудело.
   - Если я не ошибаюсь, вы... Впрочем... Сейчас, сейчас... - Генерал  нажал
кнопку три раза. - Так-с, так-с. Ага...
   В комнату из-за малиновых портьер вошла высокая  полная  дама  в  черной,
волочащейся  по  полу  мантилье.  На  голове  кружевная  наколка  с   черным
закрывающим лицо вуалем.
   - Он?
   - Он.
   Генерал ударил в ладоши. Подскочившие к Прохору  жандармы  вмиг  скрутили
ему полотенцем руки назад.
   Прохор как во сне поднялся. Черная дама откинула с лица вуаль.
   - Узнал?
   Пораженный Прохор вскрикнул,  силясь  высвободить  связанные  руки,  стал
быстро пятиться в  пространство.  Ненавидящие,  холодные  глаза,  мстительно
сверкая, двигались за ним, настигали его, и вот они оба - лицо в лицо.
   - Мерзавец! Бандит!.. Так на ж тебе, так на  ж!!  -  И  две  ошеломляющие
пощечины, от которых дрогнул потолок, обожгли его сердце до самых до глубин.
- Узнал?
   Прохор ринулся грудью на женщину и упал, оглушенный тупым  ударом  сзади.
Его  топтали  сапоги,  волочили  по   полу;   генерал,   раскорячившись   на
четвереньках и потеряв накладную свою бороду, орал ему в оба уха, в рот.  Но
Прохор ничего не видит, ничего не слышит и не чувствует: он где-то там,  вне
бытия, в пурге, во взмахах снежной бури.
   Теплый поздний вечер. Санкт-Петербург в огнях. Он еще не провалился, жив,
цветущ. Плоский простор болот до сытости давно  набит  тяжелым  камнем.  Что
было наверху высоких гор - разбито вдребезги и свалено сюда, в низину. И вот
балтийского болота нет, остались лишь  непобедимые  туманы:  седые,  желтые,
холодные. Они влекут на своих убийственных подолах хмарь, хворь, смерть.
   Иннокентий Филатыч, как свекла красный,  с  серебристой  начисто  отмытой
бородой пешечком возвращается из бани.  Подмышкой  веник  (подарит  приятелю
швейцару Мариинской гостиницы), в руке вышитый шерстью старинный  саквояж  с
бельем. Вот чудесно. Хорошо попить чайку.  Жаль,  Анны  нет,  вдовухи-дочки.
Сейчас бы на  затравочку  чайку  домашнего,  сейчас  бы  самовар,  маленький
графинчик водки - "год не пей, а после бани - укради, да выпей", поужинал  -
и спать. А встал - кругом тайга шумит. Вот жизнь!
   А тут - шагай, шагай и в брюхо тебе, и в бок, и в спину, того гляди,  под
колеса попадешь, трамваи, извозчики,  кареты,  да  моду  взяли  эти  вонючие
фыкалки с огнями по Питеру пускать. Улица, переулок, площадь, улица, еще два
переулка. Да туда ли он идет?
   Но в это время лязг копыт, карета.
   - Что вы! Куда вы меня тащите?.. Караул...
   - Цыц! Вы арестованы.
   "Господи, помилуй! Господи, помилуй..." Карета мчится в тьму. По бокам  -
жандармы... "Господи, помилуй, - два жандарма!"
   Пятый этаж. На диване - Прохор. Чуть дышит. "Господи,  помилуй,  господи,
помилуй, жив или кончается?"
   - Ваш?
   - Наш.
   Только два жандарма, боле никого.
   - А и что случилося с ним?
   - Генерал допрашивал. Сильный обморок. Со страху. С непривычки...
   - Господи, помилуй... Господи, помилуй... - закрестился на портрет царя.
   - После помолишься, папаша... Ну, с богом... Вниз по  лестнице.  Шляпа  с
мотающейся головы Прохора валится. Старик сует шляпу к себе в карман.  Белый
воротник рубахи Прохора замазан дрянью. Очень скверно пахнет.
   - Сыр бри, - поясняет жандарм и приказывает кучеру:
   - Пшел веселей! - И старику:
   - Ежели этим господским сыром, папаша, собаке хвост намазать, - сбесится.
А баре жрут...
   - Господи, помилуй! -  крестится  старик.  Карета  рывком  летит  вперед,
старик то и дело ударяется головой в потолок, картузик переехал козырьком к,
уху, старик дрожит, Прохор мычит, сухо сплевывает, стонет.
   - Мариинская, кажется? На Чернышевом?
   - Так точно, - ляскает новыми зубами старец.  Жандарм  приоткрыл  дверцу,
осмотрелся, крикнул:
   - Извозчик! Двадцать семь тысяч восьмисотый номер. Стой!
   Извозчик - молодой парнишка в синем балахоне, в клеенчатой  жесткой,  как
жесть, шляпе - остановил лошадь:
   - Ково? Ково тебе?
   - По приказу  господина  градоначальника.  Больной  человек,  при  нем  -
сопровождающий папаша. Живо!.. Пшел!..
   - Ково?! - закричал парень вслед уносящейся карете.
   -  По-по-по-поезжай,  дружок...  Я  деньги  уплачу...  Господи,  помилуй!
Господи, помилуй!

7

   На  следующий  день  в  "Петербургском  листке"  в  отделе   происшествий
появилась заметка:

ЗАГАДОЧНОЕ УБИЙСТВО СИБИРСКОГО КОММЕРСАНТА
П. П. ГРОМОВА

   Дело было так. Прохора внесли в гостиницу.  Собралась  толпа.  Засвистали
постовые полицейские, начались звонки по  телефону.  Случившийся  тут  юркий
вездесущий хроникер впопыхах расспросил трясущегося Иннокентия  Филатыча,  с
его бессвязных слов тут же настрочил заметку и помчался  в  редакцию,  чтобы
сдать в набор.
   Впрочем, по пути он заехал в жандармское управление.  Когда  ему  сказали
там, что никакого ордера на арест Громова  не  выдавалось,  хроникер  вполне
уверился, что тут дело пахнет уголовщиной.
   Донельзя растерявшийся Иннокентий Филатыч стал в этой суматохе совершенно
невменяем. Он бегал по  гостинице  с  веником,  разыскивал  швейцара  Петра,
приятеля, чтоб вручить подарок. Наконец нашел его в каморке, под лестницей.
   - А сегодня не мое дежурство, - сказал Петр. - Ах,  ах,  какое  несчастье
приключилось! Десять лет служу, - такого не предвиделось.  А  ведь  про  вас
жандармы-то  спрашивали,  пока  вашего  барина  генерал  брал:  "Куда,  мол,
старичок ушел, давно ли да в какую баню?"
   Иннокентия Филатыча окончательно вышибло из ума.  Он  обалдело  глядел  в
лицо швейцара, сморкался и твердил:
   - Господи, помилуй... Господи, помилуй!
   Номер "Петербургского листка" с заметкой был через несколько дней получен
в резиденции "Громово" инженером Парчевским. Кто прислал  -  неизвестно.  Во
всяком случае ни тесть Прохора, ни Иннокентий Филатыч не присылали.
   Читая заметку, Владислав Викентьевич Парчевский едва не лишился  сил.  Он
дважды вспыхивал от бурного прилива крови, дважды  белел,  как  мел.  "Умер,
Громов умер. Хозяин умер..." Он искал  точки  опоры  -  радоваться  ему  или
горевать - но все под ним качалось, плыло. Трясущимися руками он разболтал в
воде порошок брому и залпом выпил.
   Черт  возьми,  как  же?..  Нина  Яковлевна...  Молодая  вдова...  Бардзо,
бардзо... Эх, осел, пся крев, дурак!.. Не мог он,  бесов  сын,  своевременно
увлечь хозяйку. Но пес же ее знал, что  она  так  внезапно,  так  трагически
овдовеет. Несчастная Нина, несчастный инженер Парчевский! Все богатство, вся
слава теперь, наверное, достанется Протасову. И слепцу  видно,  в  каких  он
отношениях с хозяйкой.
   "Нет, врешь, врешь, пся крев, врешь! Еще мы с тобой поборемся. Я с тобой,
милорд Протасов, по мелочам рассчитываться не буду, а сразу, оптом".
   Владислав  Викентьевич  Парчевский  схватил  фуражку  и,  позабыв  надеть
шинель, выскочил на улицу. А был холодный осенний вечер. На улице - ни души.
Куда ж бежать? К Нине Яковлевне, к Протасову, к мистеру Куку?
   Но вот вспомнилась Наденька, и Парчевский, не раздумывая больше, - быстро
к ней.
   Пристав дома - спал.  Шептались  в  кухне.  Наденька  всплеснула  руками,
заметалась, бессильно села на скамейку. И тысячи мыслей, сбивая одна другую,
забурлили в ее голове.
   - Слушай, пойдем на двор.
   - Ничего, Владик... Он пьяный, спит.
   - Слушай! - лихорадочно зашептал он Наденьке в лицо, крепко  прижимая  ее
руки к своей груди. - Слушай. Я с ума схожу... Слушай! Я должен жениться  на
хозяйке... Постой, постой, не вырывай своих рук, слушай... Фу,  черт!..  Дай
воды... Когда женюсь - неужели, ты думаешь, буду  ее  любить?  Клянусь  тебе
божьей матерью, что ты будешь моей самой близкой, самой дорогой  гражданской
супругой! А Нину я скручу в бараний рог... Нет, я с ума  схожу...  О,  матка
бозка, матка бозка!.. - он, обессиленный, зашатался  и  тоже  сел  на  лавку
рядом с Наденькой. Та припала к его плечу и тихо заплакала.
   - Владик, Владик!.. Милый Владик... - она высморкалась и, вся содрогаясь,
прошептала:
   - А как же пристав мой? Убьет. Дай мне яду из лабылатории...
   - Не бойся. Мой дядя - губернатор, он немедленно вытребует  его  к  себе,
командирует на другое место, за тысячу верст... Устрою... Это не  враг,  это
не враг... Враг мне в этом деле - Протасов... Сейчас же иди к нему, сообщи о
смерти хозяина. В столичной газете... Я  только  что  получил.  И  наблюдай,
понимаешь, - тоньше наблюдай, как он, что он...
   Нина еще не ложилась: одна пила вечерний чай, читала.
   Встревоженно вошел инженер Парчевский. С особой почтительностью поцеловал
хозяйке руку, сел.
   - А я одна, скучаю... Очень рада вас  видеть,  -  ласково  сказала  Нина,
придвигая гостю чай и варенье. - Почему вы так редко бываете у нас?
   Чтоб не выдать волнения, инженер Парчевский  весь  вспружинился,  как  бы
взял себя в корсет.
   - Нина Яковлевна, - задушевно начал он, - как я смел помыслить вторгаться
в вашу жизнь, нарушая ваш покой, который я так... А между тем  я  бесконечно
люблю семейный уют. О, если б мне судьба вручила...
   - Что, -  хорошую  жену?  -  кокетливо  склонив  голову,  улыбнулась  ему
хозяйка. - Женитесь на Кэтти. Чем не девушка?..
   Парчевский опустил красивую свою голову, мигал, безмолвствовал.
   - Что? Любите другую?
   Парчевский поднял голову, с тоскующим укором  взглянул  на  Нину  полными
слез глазами.
   - Да... Люблю другую, - глухо, трагическим шепотом выдохнул он,  и  снова
голова его склонилась.
   Чувствительная Нина, видя его печаль, и сама готова была прослезиться. Ей
в мысль не могло прийти, что причина крайнего смятения Парчевского -  ее  же
собственные  миллионы.  Не  изощренная  в  тонких   разговорах,   касающихся
щекотливых тем, она не знала, что сказать ему. Она сказала:
   - Раз любите другую, то я не вижу причин, заставляющих вас жить  порознь.
Надеюсь, она свободна?
   - Нет! - быстро подняв голову, ответил Парчевский,  и  горящие  щеки  его
задергались.
   Нине инженер Парчевский не был безразличен. Когда ему случалось бывать  в
обществе Нины, он всякий раз проявлял к ней необычайную любезность.  Нина  -
женщина, ей это  льстило.  Но  она  объясняла  такое  более  чем  деликатное
отношение к ней Парчевского  хорошим  воспитанием  его.  "Сразу  видно,  что
человек из общества", - думала она. Однако Нина - все-таки женщина. И тайком
от всех, а может быть и от самой себя, она,  вглядываясь  в  приятные  черты
лица Парчевского, иногда мысленно взвешивала его, как  интересного  мужчину.
Но в таких случаях мерилом  ее  грешных  дум  всегда  вставал  облик  Андрея
Андреевича Протасова, и мысль о Парчевском сразу же смывалась.
   Впрочем, во всем и всюду - тормозящие моменты. При иных  условиях,  может
быть, все было бы по-другому. За последнее время тормоз, удерживающий Нину в
душевном равновесии, мало-помалу стал сам собой ослабевать. Истинная  любовь
к мужу заколебалась, в сущности - ее уж нет. Нина  держит  Прохора  в  своем
сердце лишь как неуживчивого квартиранта, как отца ее Верочки, не больше.  И
если непрочное звено брачной цепи лопнет, тормоз сдаст, - Нина-женщина может
покатиться под гору.
   Такой  момент  помаленьку  приближался.  Он  слегка  сквозил   теперь   в
прекрасных опечаленных глазах Нины, в томных складках грусти, лежащих  возле
губ. Это заметил и талантливый актер Парчевский.
   - Нина Яковлевна! Я всегда.., совершенно  искренно  вам  говорю,  всегда,
всегда был очарован вами.
   - Спасибо, - потупившись, ответила Нина, и кончикам ушей ее стало  жарко.
Нина с интересом выжидала.
   - Нина Яковлевна! Я всегда изумлялся вашему уму, вашему доброму,  истинно
христианскому сердцу. Я католик, но я  христианин...  И  стоит  вам  сказать
слово, - я буду православным.
   - Спасибо, - вновь протянула Нина, и печаль в ее взоре явно полиняла. Она
теперь прислушивалась к вкрадчивому голосу Парчевского и сердцем и  умом.  -
Вы, кажется, очень религиозны?
   - О, без сомнения! - с пафосом воскликнул атеист Парчевский и  с  великим
ликованием сразу ощутил под ногами  твердь  для  дальнейшей  атаки  Нининого
сердца. - Я весь в матушку. Она была русская, - соврал он, -  и  фанатически
религиозна. Я и теперь часто молюсь по ночам, вспоминаю свою святую  мать  и
плачу...
   - Какой вы милый! - в христианском сочувствии  к  нему  сказала  Нина,  и
сразу ей стало тепло возле него. - Как жаль, что... - и  она  не  докончила,
она хотела пожалеть, что ее близкий друг Протасов не такой. Она  мечтательно
откинулась в кресле, и горящие глаза ее устремились через потухший  самовар,
чрез вазы с фруктами куда-то вдаль.
   Инженера Парчевского забила лихорадка. Он  мельком  взглянул  на  стенные
английские часы, - они приготовились бить  десять,  -  и  решил,  что  время
наступило. Наденька, наверное, уже успела закончить  поручение,  и  Протасов
вот-вот может появиться здесь. Итак, смелей! Минута  промедления  может  все
сгубить.
   - Нина Яковлевна! - Парчевский поднялся во весь рост и сцепил ладони  рук
своих в замок.
   Нина дрогнула духом и быстро повернулась в его сторону.
   - Я должен, я должен открыть вам имя той, которая для меня дороже жизни.
   Тонкие брови Нины взлетели вверх, рот полуоткрылся.  Парчевский  отступил
полшага назад и безоглядно бросился, как в омут, к ногам Нины.
   - Нина! Это - вы!
   Нина вскочила и, сверкая испуганным взглядом, с мольбой всплеснула руками
в сторону серебряной иконы богоматери.
   - Презирайте меня, плюйте на меня! Я тут же покончу с собой у ваших  ног.
Но я люблю вас!
   - Безумец! - вскричала Нина,  собираясь  бежать  из  комнаты.  -  Как  вы
осмелились мне, замужней женщине .
   - Простите великодушно, простите! - заламывая, как провинциальный  трагик
руки, полз за нею на коленях Парчевский и рыдающим голосом воскликнул:
   - Но вы - вдова!..
   - Вдова?! - Нервы Нины на мгновенье сомлели, но она  тут  же  рассмеялась
каким-то особым злорадно-тихим смехом. - Да-да... В  некотором  роде  -  да,
вдова. Но это все-таки еще не дает вам права...
   Она оборвала и вздрогнула: под самым ухом ее задребезжал  телефон  (в  их
доме почти в каждой комнате по аппарату).
   Парчевский быстро поднялся, отряхнул платком  колени,  расправил  складки
брюк и - замер.
   Разговор по телефону:
   - Нина Яковлевна? Добрый вечер.
   - Добрый вечер. Протасов, вы?
   - Я. Скажите, вы ничего не получали из Петербурга?
   - Нет.
   - Хм... Странно, очень странно...
   - А именно?..
   - Я имею известие, которое мне кажется совершенно невероятным...
   - Приятное, нет?
   - Н-н-н.., не совсем... Разрешите мне пригласить в ваш дом Парчевского  и
самому явиться к вам...
   - Владислав Викентьич у меня...
   - Ах, так вы знаете? Ну, как?
   - Ничего не знаю...
   - Странно, странно...
   - Андрей Андреич, голубчик? Вы меня пугаете,  -  с  надрывом  задышала  в
трубку Нина. - Что-нибудь с мужем?
   - Да.
   Протасов немедленно приказал заложить лошадь.
   Меж  тем  только  Нина  оторвалась  от   телефона,   инженер   Парчевский
почтительно подал ей газету, сказав:
   - Вы, как христианка, обязаны принять это  известие  мужественно.  Судьбы
всевышнего бога над нами. Езус Христус да поможет вам! - И он ткнул  перстом
в заметку.
   Похолодевшая Нина, все забыв,  села  и  скользнула  взором  по  прыгающим
строчкам:

ЗАГАДОЧНОЕ УБИЙСТВО СИБИРСКОГО КОММЕРСАНТА
П. П. ГРОМОВА

   Вчера в начале одиннадцатого вечера, на легковом извозчике  ј  27800  был
доставлен в  Мариинскую  гостиницу  со  слабыми  признаками  жизни  временно
проживающий в гостинице сибирский богач П. П. Громов. Пока переносили его  в
номер, пострадавший умер. С ним в лучшем  номере  гостиницы  проживали:  его
родственник сибирский купец Я. Н. Куприянов и  служащий  Громова  Иннокентий
Филатыч, старик, привезший Громова на извозчике. Этот  старик,  забывший  от
сильного душевного потрясения свою фамилию,  рассказал  нам  следующее..,  и
т.д.

   Заметка заканчивалась так:

   Тут, несомненно, налицо уголовное  преступление.  Вся  столичная  полиция
поставлена на ноги. К открытию гнезда бандитов приняты энергичнейшие меры.

   Газета была залита слезами Нины. Без истерики,  без  воплей,  с  чувством
величайшего самообладания, однако  забыв,  что  в  комнате  Парчевский,  она
подошла к переднему углу и стала пред иконой на колени. Инженеру Парчевскому
пришлось проделать то же самое. Нина стукалась лбом в  землю,  Парчевский  -
тоже, стараясь удариться погромче. Нина вздыхала, вздыхал и Парчевский. Нина
шептала молитвы, шептал молитвы и Парчевский.
   - Добрый вечер, - сказал Протасов, и пенсне  упало  с  его  носа.  -  Что
это?..
   Инженер Парчевский вскочил,  отпрянул  в  темноту,  где  стал  тотчас  же
обмахивать платком брюки и править на них складку, ругаясь  в  душе:  "Черт,
лезет без доклада!"
   Протасов тоже мысленно выругал его: "Подлец, пресмыкающееся!" -  и  вслух
сказал:
   - Простите, Нина Яковлевна. Я с черного хода.
   - Я сию минуту, присядьте, Андрей Андреич, -  проговорила  Нина  и  вышла
освежить лицо.
   Протасов сел к столу.  -Парчевский  -  на  диван.  Оба  чувствовали  себя
скверно:   один,   как   вор,    другой,    как    нечаянный,    непрошенный
свидетель-очевидец. Во всех углах столовой  притаилось  тревожное  молчание.
Лишь мерно отбивали такт часы, да встряхивалась сонная  канарейка.  Протасов
стал тихонько насвистывать  какой-то  мотив.  Парчевский  внимательно  точил
ногти металлической пилочкой в костяной оправе.
   - А я, простите, и  не  знал,  что  вы  такой  набожный.  Парчевский,  не
торопясь, вынул из сердца шпильку недруга и заострил свою:
   - Как вам известно, я католик... Бывают обстоятельства,  когда,  когда...
Ну просто, я растерялся, не зн