ловой вбухалась в крепкие сети  Прохора  Петровича.  Это  роковое  влияние
громовщины господствовало всюду: в  него  попадал  всякий,  кого  ловила  на
жизненном  пути  удавка  Прохора.  Так,  возвращался  в  резиденцию   Андрей
Андреевич Протасов; переводился под конвоем в село Разбой,  по  соседству  к
Шапошникову, бывший прокурор Стращалов, ныне ссыльнопоселенец; выехала домой
Нина с дочкой Верочкой; выиграл в Питере большие деньги поручик Приперентьев
и через взятку обдумывал поход  на  золотой  прииск  Прохора;  мечтал  вновь
попасть  на  службу  к  Прохору  Петровичу  злополучный  инженер   Владислав
Викентьевич Парчевский, до сих пор влюбленный в Нину. Все они, эти люди, так
или иначе соприкоснулись своей судьбой с жизненными путями Прохора.

14

   - ..Носятся разные провокационные слухи, - выходя из  дому,  сетует  отец
Александр отцу Ипату и хватается за голову.  -  Сюда  идет  мирная  толпа...
Боюсь... Не знаю, что предпринять.
   -  Смиренно  лицезреть...  Что  можем  мы  предпринять   против   властей
предержащих? Мы бессильны, - трясет головой толстобрюхенький отец Ипат.
   - ..Разика два-три  пальнуть  будет  весьма  полезно,  -  говорит  офицер
Борзятников офицеру Усачеву.
   - Да, конечно, - отвечает толстяк Усачев. - У вас, кажется, опыт был -  У
меня нет, а вот у ротмистра - да. Девятого января в Питере орудовал.
   - Вы не позволите! Вы не посмеете этого! - кричит в телефон Кэтти.
   - Милая Кэтти,  успокойтесь,  -  тихо  отвечает  ей  Борзятников.  -  Все
произойдет как надо.
   ...И еще четыре звонка жандармскому ротмистру, ранним утром -  тревожные,
с четырех разных пунктов.
   - Рабочие нашего участка  сегодня  собираются  идти  в  поселок  подавать
прошение прокурору. Не верьте  им,  ротмистр.  Они  идут,  чтоб  обезоружить
солдат, убить начальников, произвести погром и грабеж.
   И с второго, и с третьего, и с четвертого пунктов почти слово в слово-Это
говорили четыре провокатора в четыре жутких  голоса.  Смысл  этих  слов  был
внушен им Наденькой, а Наденьке - Прохором  Петровичем.  Ротмистр  несколько
перетрусил. У ротмистра сразу испортился желудок. Ротмистр объявил солдатам:
   - Будьте,  братцы,  начеку.  Я  имею  сведения,  что  толпа  придет  сюда
обезоружить вас и растерзать. - Прокурор смертельно болен.  Угрожала  аорта.
Вчерашняя стычка с Прохором и коньяк  сделали  свое  дело.  Возле  прокурора
врач. Ротмистр приводит свои доводы. Прокурор отмахивается рукой, задыхаясь,
говорит:
   - Вы, ротмистр, теряете самообладание.  Рабочих  можно  остановить  и  не
стрельбой. Я заявляю вам - я против... Впрочем, если  у  вас  неопровержимые
данные и раз вам вверена власть чуть ли не Петербургом...
   - Вот телеграмма...
   - В таком случае действуйте, конечно, на свой страх и  риск...  Я  очень,
очень болен. Я умываю руки.
   ...Встретив доктора, жандармский ротмистр спросил его:
   - Слушайте, Ипполит Ипполитыч, а как у вас насчет  перевязочных  средств?
Предлагаю  вам  экстренно  все  привести  в  порядок:  койки,  операционную,
медицинский персонал.. К завтрему чтоб...
   - Слушаю-с. А, смею спросить, зачем?
   - Ну, на всякий случай. Ну, мало ли... До свиданья.
   Поздно вечером Ипполит Ипполитыч зашел в кабинет Громова. Хозяин  бледен.
Третий день он ни капли не пьет. Од весь в  напряжении.  Упорство  бастующих
рабочих бесит его.
   - Прохор Петрович, - начал доктор. - Знаете ли вы, что  у  нас  готовится
пролитие крови? Я сегодня встретил фон Пфеффера, -  и  доктор  взволнованным
голосом рассказал о приказе жандарма.
   - Ну и что ж? - насупился Прохор.
   - Я пришел, Прохор Петрович, умолять вас предотвратить кровопролитие. Все
зависит от вас. Ведь это же ужасно, Прохор Петрович.
   Прохор набычился, встал, крикливо ответил:
   - Может быть, вы желаете" чтоб вас вместо ротмистра назначили командующим
вооруженными силами? Ах, нет? Ну так и  молчите,  пожалуйста.  Да-да!  Прошу
вас. Мы сами знаем, что делаем. За нас закон!
   Доктор вздохнул, поправил дымчатые очки  и,  рискуя  претерпеть  грубость
хозяина, сказал:
   - Очень жаль, что здесь нет Нины  Яковлевны.  Я  уверен,  что,  будь  он"
дома...
   - Ха! Вы уверены? А вот Прохор Громов говорит вам, что если б она посмела
ввязаться, я бы ее вздул арапником и приказал арестовать. Идите,  исполняйте
то, что вам приказано ротмистром, и не суйте нос не в свое дело. Прощайте...
   Прохор остался один. В  окаменелой,  неподвижности  просидел  битый  час.
Мысли, одна мрачней  другой,  одолевали  его.  Ему  то  и  дело  звонили  по
телефону. Он на звонки не отвечал и никого  принимать  не  велел.  Всю  ночь
провел без сна.
   А этой ночью жандармским ротмистром, при  участии  мирового  судьи,  были
арестованы многие выборные и уцелевшие члены забастовочного комитета.
   Утром, чуть свет, известие  о  разгроме  рабочих  организаций  разнеслось
повсюду. В бараках, в казармах, в тайге, на заводах и приисках рабочие стали
быстро  гуртоваться.  Собрания   были   крикливы.   Возбужденная   масса   с
негодованием выражала свою волю.
   -  Протасова  нет,  Абросимов  тряпка,  хозяин  зверь.  Идем,  братцы,  к
прокурору!.. Пусть освободит наших выборных. Чем они виноваты? А?!
   - Бей полицию! Бей жандармского  барина!  Бей  пристава!  -  буйно  орали
приискатели. Но их останавливали:
   - Еще, ребята, надо требовать заработанные деньги да паек. А  нет  -  все
ихние амбары расшибем!  Нечего  нам  овечками-то  прикидываться.  Казаки  со
стражниками в нас не станут стрелять, а приезжих  солдатишек  мы  в  капусту
искрошим.
   В пять часов утра рабочие прииска "Нового" тысячной  толпой  повалили  на
прииск  "Достань".  Там  уже   шумели   рабочие   приисков   "Веселенького",
"Богатого", "Находки". Подтягивался народ с механического и трех лесопильных
заводов. На общем собрании решено идти к прокурору всем народом, всем  миром
и лично заявить ему, что подстрекателей к забастовке среди рабочих нет,  что
каждый из них бастует сам по себе, на свой страх и  риск,  а  поэтому  пусть
прокурор немедленно же освободит всех арестованных товарищей.
   В десять часов утра вся масса двинулась к главной конторе,  в  резиденцию
"Громово". Единая цель многотысячной толпы  -  подать  прокурору  "жалобную"
докладную записку, а также вручить ему сотни четыре личных прошений.
   По дороге к толпе примыкали землекопы, лесорубы, рабочие  с  мельниц,  со
шпалопропитного завода, с росчистей. Толпа росла.

***

   В это же утро к хозяину явился робкий, встревоженный инженер Абросимов. У
Прохора под глазами мешки, цвет лица изжелта-серый. Своего подначального  он
принял холодно:
   - Что? С советами? Да что вы на самом деле! То один, то другой... Тьфу!
   - Позвольте, Прохор Петрович, я еще рта  не  раскрыл,  а  вы  уже...  Да,
знаете.., положение аховое. Рабочие огромной толпой идут сюда.
   - Плевал я на толпу, - запальчиво сказал Прохор, и мутные  от  бессонницы
глаза его засверкали.
   - Нет-с, Прохор Петрович, с  огнем  шутить  опасно.  И  -  позвольте  вам
доложить: третьего дня утром, с риском для жизни,  я  обошел  семь  бараков;
Прохор Петрович, я говорил рабочим: "Ребята, становитесь на работы, а я  даю
вам слово уговорить хозяина, он постепенно исполнит все ваши требования..."
   - Фига! Фига! - закричал Прохор; голос его хрипел, глаза прыгали. - Я вам
приказываю, поезжайте сейчас же по всем баракам и говорите рабочим:  "Подлец
хозяин ни на  какие  уступки  не  пойдет!..  Подлец  хозяин  плюет  на  ваши
требования!" Поняли,  Абросимов?  И  пусть  они,  сволочи,  посмеют  поднять
открытый бунт. Пусть!.. Они тогда увидят, что мы-с ними сделаем. Я сам  буду
их расстреливать из собственных пушек!.. Бац - и мокренько... Вы, Абросимов,
еще мало знаете меня...
   Закусив прыгающие губы, инженер Абросимов понуро отошел к  окну.  К  дому
подкатил в сопровождении конвоя ротмистр фон Пфеффер. Он  вошел  в  кабинет,
гремя  шпорами,  браво,  воинственно.  Однако   лицо   его   бледно,   бачки
топорщились.
   - Идут?
   - Идут, Прохор Петрович. Я приказал стянуть на бугор возле  штабелей  все
вооруженные силы.
   Из окна Абросимов видел, как бегут с ружьями солдаты,  проехал  на  рысях
отряд стражников, несутся собачонки, мальчишки, спешат бабы, старики.
   - Карл Карлыч, милый, -  начал  Прохор  протестующим  голосом  с  нотками
жалобы и стиснул в замок кисти рук. - Вот они, то один, то  другой...  Вчера
даже поп приходил, отец Александр. И все  словно  сговорились:  "Пойдите  на
уступки, пойдите на уступки!" Да не могу  я,  премудрые  мои  советчики,  не
могу!.. Я тогда сорву все мои планы. Если им дать потачку, не я буду хозяин,
а они. И я - пропал. Понимаете - пропал!
   - Любезнейший Прохор Петрович, -  нетерпеливо  перебил  его  ротмистр.  -
Время моих переговоров с вами кончилось. Сейчас - момент  действия.  Я  имею
директивы правительства пустить в ход вооруженную силу...
   - Ну так и действуйте. Карл Карлыч. И действуйте...
   - Да! Но я должен предуведомить вас,  что  толпа  -  в  четыре  тысячи  с
лишком, что толпа вооружена, моих же солдат девяносто семь человек-с.
   - Что ж, трусите?
   - Нет-нет! Нет-нет! -  завилял  глазами  ротмистр  и  чуть  попятился  от
Прохора. -  Но  я  должен  честно  сказать,  что  ежели,  боже  упаси...  Вы
понимаете? Тогда нам никому не сдобровать, вы же поплатитесь жизнью в первую
голову.
   Надбровные морщины Прохора резко задвигались. Инженер Абросимов  все  еще
трясся у окна. Ротмистр фон Пфеффер,  оценив  действие  на  Прохора  Громова
пугающих слов своих,  нервно  покашлял  в  фуражку  и  торжественно  звякнул
шпорами:
   - Итак, Прохор Петрович, ваше слово!  Значит,  уступок  рабочим  с  вашей
стороны не будет?
   Пыхтящее молчание. Абросимов было  посунулся  к  хозяину.  Меж  сдвинутых
бровей Прохора врубилась вертикальная складка. Он резко ответил:
   - Нет!
   - В таком случае... Господин Абросимов, идемте, нас ждут.
   Через минуту залились бубенцы, тройка уехала на поле действий. Шумно дыша
чрез ноздри, Прохор с биноклем - к окну. Странная тишина за окном, солнце  и
вызывающий бряк бубенцов. Из окна не видать  ни  пригорка  с  солдатами,  ни
дороги, по которой движутся толпы рабочих.
   Прохор Петрович позвонил лакею, приказал заложить скорей  тройку  каурых,
заседлать жеребца и в торбу - "чего-нибудь  жрать".  Из  несгораемого  шкафа
суетливо  достал  стальную  шкатулку  с  бриллиантами  Нины,  положил  ее  в
охотничью сумку, сунул туда же пять крупных самородков, все это снова  запер
в несгораемый шкаф и чуть не бегом - на чердак. Выбрался чрез слуховое  окно
на крышу, спрятался за печную трубу и стал смотреть  в  бинокль.  Глаза  его
расширились и сузились, сердце упало...

***

   ...Речка прорезала поселок и впала в Угрюм-реку.  Мост  через  речку;  из
тайги  через  мост  широкая  дорога,  по   ней   должны   показаться   почти
четырехтысячной толпой рабочие. По ею сторону речки, в полверсте  от  моста,
на возвышенном, покрытом луговиной взлобке - цепь  вооруженных  солдат.  Они
заграждают дуть в центр поселка. Ими  командуют  безусый  толстяк  Усачев  и
усатый Борзятников. Сзади солдат на  бугорке  -  жандармский  ротмистр  Карл
Карлович фон Пфеффер, пристав, судья, горный инженер Абросимов. К их услугам
готовые ринуться на толпу верховые стражники с жандармами. С горки  видно  и
мост, и дорогу, и весь плац. По обе стороны дороги, между мостом и солдатами
огромные, в высоту человека, штабели шпаж; она тянутся сажен на сто, образуя
неширокий коридор. Толпа, пройдя  мост,  неминуемо  должна  попасть  в  этот
коридорчик, как в ловушку.
   В небе  полное  солнцесияние.  Из  тайги  движется  огромная  толпа.  Она
заливает всю дорогу, хвост ее увяз в тайге. Почти все по-праздничному одеты.
У многих в руках  маленькие  узелки  с  едой.  Пока  шли  лесом,  играли  на
гармошках.  Лица  рабочих  в  светлой  надежде:  сейчас   все   благополучно
разрешится, они потолкуют с  прокурором,  кое-что  уступят  хозяину,  хозяин
уступит им, и - завтра с богом на работу.
   Впереди, в  красной  рубахе,  в  продегтяренных  сапогах  высокий  старик
Константин Фарков. Чрез шею и во всю грудь серебряная цепочка с часами.  Все
шли "вожжой", тихо, весело.
   - Остановить, остановить! - меняясь в лице, орет ротмистр фон Пфеффер,  и
три жандарма со стражниками  скачут  на  толпу.  Толпа  в  версте.  Всадники
перемахивают мост, подлетают к народу.
   - Стой! Стой! Ни с места...
   - Почему такое? Мы мирные. Мы к прокурору.
   - Стой! Стой!
   На толпу, как на отару овец борзая,  скачет  офицер  Борзятников.  Картуз
лихо заломлен, в глазах помешательство. Пред ним не толпа  мирных  людей,  -
пред ним коварнейший враг, жаждущий его крови.
   - Стой, сволочи, стой... Стрелять будем...
   - Сам сволочь... Да ты очумел?.. За что стрелять?..
   - Расходись! Расходись!
   Сзади неожиданно вылетает из тайги взмыленная  тройка.  Инженер  Протасов
выпрыгнул из кибитки и махом к начальствующей  группе.  В  его  лице  дрожит
каждый мускул, кровь тугими ударами бьет в виски.
   - В чем дело, господа?!
   - Вы кто такой?
   - Разве не узнали, ротмистр? Я - Протасов.
   - Ах, пардон. Но какое отношение вы имеете ко всему этому? Вы  ж  бросили
службу.
   -  Я  вернулся.  Вот  пригласительная  телеграмма  Прохора  Петровича.  Я
переговорю с рабочими. Я их успокою. Они мне поверят.
   - Время переговоров кончено. Впрочем, попытайтесь...  Сами  же  разводите
крамолу... Черт вас побери!..
   Но эти последние слова были пущены Протасову в спину, он не слыхал их. Он
что есть духу  неуклюже  побежал,  суча  локтями,  навстречу  толпе,  голова
которой уже стала выплывать из коридора штабелей, а хвост  все  еще  шел  по
мосту.
   - Ребята!! Товарищи! - задыхаясь, взвыл на бегу Протасов. - Остановитесь!
Остановитесь! Вы на гибель идете, на расстрел.
   - Сто-о-о-й! - во всю мочь заорал Фарков и, повернувшись лицом  к  толпе,
замахал руками:
   - Стой, стой! - Но толпа, ничего не видя  и  не  слыша  в  коридоре,  все
валила и валила, сминая  передние  ряды,  -  толпу  подпирал  вливавшийся  в
коридор оглохший, незрячий хвост.
   - Стой! стой, сто-о-о-й!!
   - Стой,  ребята,  стой!..  Барин  Протасов  с  нами.  Протасов  вернулся!
Протасов хочет говорить!
   На горе, у церкви - группа любопытных. По откосу к  солдатам  и  к  толпе
перебегают ребятишки и собаки. Оба священника с тростями  в  дрожащих  руках
тоже на горе.
   Многие рабочие уже вскарабкались на штабели, кричали что есть силы:
   - Стой! стой! Не напирай!!
   Часть толпы, успевшая выкатиться сажен на тридцать  из  коридора,  широко
растеклась и стала. Впереди толпы - оттиснутый народом Протасов.  Курильщики
вынули кисеты, начали закуривать. Несколько  десятков  рабочих  свернули  на
другую окольную, ведущую к конторе дорогу,  чтоб  уйти  от  греха  подальше.
Впоследствии оказалось, что эта группа  мирно  настроенных  рабочих  и  была
причиной происшедшей сумятицы.
   Невнятно проиграли у солдат сигнальные рожки. Этих предупреждающих звуков
за шумом, за говором никто не слыхал в толпе.
   - Ребята! Вы идете на смерть. Разве  не  видите?..  Там  солдаты!  -  Пот
катился с возбужденного лица Протасова, лицо дрожало, дрожал и голос.
   - Товарищ Протасов! Барин! Андрей Андреич! - кольцом  окружили  Протасова
рабочие, жарко дышали, пускали из ноздрей и ртов табачный дым. -  Мы  мирно!
Мы бастуем... Мы к прокурору.., с открытой душой.
   - Где выборные?.. Давайте прошение!.. - взывал Протасов.
   - Эй, выборные!.. К Протасову!.. И там, на взлобке:
   - Братцы, нас обходят... - трусливо проблеял какой-то низколобый  солдат,
кося глазом на идущих окольной дорогой несколько десятков рабочих.  И  сразу
по шеренге прокатился трепет.
   - Глянь, глянь! И впрямь обходят... - заежились,  зашептали  солдаты.  Им
стало страшно, как на войне перед началом боя.
   Ротмистр фон Пфеффер оторвал от бинокля  остеклевшие,  в  холодном  огне,
глаза.  Выпирая  из  коридора,  толпа  возле  Фаркова  и  Протасова   быстро
увеличивалась.
   - Господин ротмистр, -  приложив  руку  к  огромному,  нависшему  на  нос
козырьку, протряс брюхом Усачев. - Неприятель близок. Ни минуты больше!
   Ротмистр  бел,  как  полотно;  губы  прыгают,  пальцы  рук  в  корчах.  В
малодушном шепоте солдат,  в  озлобленном  пыхтенье  Усачева,  в  заполошных
ударах собственного сердца ему мерещится адский голос телефона:  "Не  верьте
рабочим, они идут, чтобы убить начальников..." И широко открытые  глаза  его
видят то, чего нет. Они видят мчащуюся на него остервенелую толпу. Еще миг -
и он будет растерзан.
   - Они бегут.
   Ротмистр фон Пфеффер судорожно стиснул зубы, качнулся, зажмурился.
   - Прошу, господин ротмистр, немедленно же  передать  командование  мне...
Нас сомнут!..
   Ротмистр открыл глаза, приосанился: "вот я ж им, мерзавцам..." и  свирепо
взмахнул платком.
   Толстяк Усачев, сразу подтянувшись, браво повернулся к  солдатам,  сиплым
голосом скомандовал:
   - Повзводно пачками...
   Офицер Борзятников, выпуча закровянившиеся  глаза,  ошалело  шагал  сзади
шеренги солдат, грозил револьвером:
   - Целься верней! Кто будет мазать, пристрелю на месте...
   - Пли!
   Запахло тухлым дымом. По толпе широко стегнул свинец.
   Инженер Протасов резко повернулся на выстрелы, замахал  платком  и  белой
фуражкой и, падая на колени в пыль, надрывно закричал:
   - Что вы делаете?!
   Но залп был дан.
   Несколько человек упало. Рухнул на Протасова, подмяв его под себя, убитый
Константин Фарков. Толпа оцепенела. Люди оценивали  положение,  сбирались  с
мыслями, ничего не могли понять.  Но  вот  пронзительно,  с  великой  обидой
прозвучало:
   - Убивают! Нас.., убивают... Братцы!!
   Вьютрелы гремели, народ падал. По толпе  пронесся  трепет  смерти.  Толпа
содрогнулась.
   - Ложись, ложись!
   Голова толпы, как под косой трава, плашмя бросилась на землю. А остальная
масса рабочих еще топталась в коридоре, хвост толпы спускался с  моста.  Они
еще не знали, что кругом творится, в шуме не  слыхали  выстрелов  и  стонов.
Любопытства ради карабкались сотнями на штабели.
   - Эй! В чем дело? - кричали они  передним.  А  впереди  -  вопли,  крики,
гвалт. Кто-то визжал не переставая:
   - Добейте меня... Добейте меня...
   - Заряжают новые обоймы! Стреляют!
   - Братцы! Кто в живых, беги!..
   Народ в смятении бросился кто назад, кто в стороны.
   - Взвод, пли!
   Люди бежали и падали. Офицер Борзятников,  кривя  усатый  рот,  судорожно
совал в горячий револьвер новые патроны. С командной горы положение казалось
грозным.
   - Бегут! Бегут! - неслось в рядах расстрелыдиков. И палачей  и  убегавших
рабочих пленил животный ужас смерти.
   - Взвод, пли! Взвод, пли!
   -  Недружная,  путаная  трескотня  выстрелов.  Пули   догоняли   бегущих,
бессмысленно били в спины.
   Пули пылили по дороге.
   Стрельба продолжалась с перерывами.
   Потрясенный Протасов навзрыд плакал, и плакали лежащие возле него.
   Лицо   Протасова   раздавлено   гримасой   напряженного   негодования   и
унизительного страха. Он немощно валялся, распластавшись по земле. Чрез  его
ноги переползал каменщик Федюков,  -  пуля  ударила  ему  в  грудь,  другому
прострелила локоть, третьему - плечо.
   Кругом - стон, вопли, жуткий вой.
   Выстрелы смолкли. Живые поднялись; кто прытко, не  оглядываясь,  побежал,
кто вспотычку побрел домой: от страха одрябли ноги. Мертвые  лежали  смирно,
лицом зарывшись в пыль или глядя  в  небо  немым  стеклом  зрачков.  Раненые
мучились в корчах. Пыль от крови превратилась в грязь, как на скотобойне.
   Протасов едва встал, но не мог идти. Его кто-то повел,  крепко  прижав  к
себе.  Потом  Кэтти  подошла,  взяла  его  под  руку.  Плакала,  вся  дикая,
растрепанная, всхлипывала, грозила  кулаком,  бессвязно  выкрикивала  брань,
плевалась. Протасов ничего не понимал, трясся.
   Разбитый, едва живой, с открытым ртом, с выпученными глазами, подъезжал к
месту