го поражало, но отнюдь  не  радовало.
Рабочие избалованы повышенной платой, "нажевали" на его хлебах жирные морды,
вместо двенадцати часов работают по десяти, в праздничные дни на  работы  их
палкой не загонишь, а живут, мерзавцы, в новых бараках, как чиновники.  Нет,
к черту!.. Надо как следует намахать  Протасова  и  снова  скрутить  всех  в
бараний рог. Он великолепно раскусил этого коварнейшего узурпатора,  который
норовит все забрать  под  себя,  старается  разорить  Прохора,  даже  совсем
вычеркнуть его из жизни, а потом жениться  на  дуре  Нине.  Нет,  дудочки!..
Прохор вытурит Протасова ко всем  чертям  и  выпишет  из  Люттиха  знакомого
инженера-бельгийца. Вот тогда-то.., вот тогда пусть они поскачут, негодяи!.,
А он пока приведет в порядок свои нервы,  зимой  закроет  на  месяц  работы,
разгонит  всех  этих   голодранцев-забастовщиков,   наберет   новые   тысячи
голодающих рабов, чтоб втрое, впятеро  расширить  дело,  чтоб  крепко  стать
владыкой  всего  края.  А  с  Ниной,  ежели  осмелится  она  фордыбачить,  -
немедленный развод. Впрочем,  если  резко  порвать  с  Ниной,  ее,  капиталы
уплывут. Нужно придумать такой кунштюк, чтоб  Нины  не  было,  а  деньги  ее
остались в деле. Идея!.. Да, да, идея... Нины Яковлевны Громовой, его  жены,
не будет...
   Весь распаляемый этими мыслями, Прохор мрачнеет.
   - Ну как, дьяволы кожаные, работается? - не то в шутку,  не  то  в  брань
кричит Прохор партии рабочих, забивающих паровым копром сваи для перемычки.
   - Ничего, трудимся! - нехотя отвечают рабочие.
   - Довольны заработком, довольны пищей, довольны помещением?!
   - Довольны... Спасибо, хозяин... - И, чтоб отвязаться от Прохора, от  его
привычных матерков, - вот-вот пустит с верхней полки, - все дружно  налегают
на работу.
   На прииске "Достань" новый заведующий, молодой инженер  Александр  Иваныч
Образцов, доложил Прохору  Петровичу,  что  и  жильное  золото  и  рассыпные
участки здесь близки к окончательной выработке, прииск  стал  давать  теперь
весьма незначительную прибыль, что в скором времени нужно будет  подумать  о
его закрытии.
   - Ну да! Ваши новшества что-нибудь да  стоят.  Вот  и  маленькая  прибыль
поэтому! - вспылил Прохор. - Через два месяца  прииск  будет  давать  золота
вдесятеро больше, чем теперь.
   - Ваше предположение, Прохор Петрович, -  сказал  Образцов  робко,  -  не
вяжется ни с теорией, ни с опытом...
   - А ваши теории только опытных  людей  с  толку  сбивают.  Кто  вас  сюда
поставил?
   - Протасов Андрей Андреевич.
   -  Ах,  Протасов?  Извольте  отправиться  в  контору  и  сказать   вашему
Протасову, что он дурак! А на ваше место я чертознаев пришлю.  Они  вам  нос
утрут.  Они  покажут  вашему  Протасову,  как  нет  здесь  ни  жильного,  ни
рассыпного...
   Прохор запыхтел  и,  размахивая  тросточкой,  двинулся  к  ожидавшей  его
пролетке.
   - Прохор Петрович! - нагнал  хозяина  инженер  Образцов.  Его  юное  лицо
выражало болезненную гримасу несправедливо понесенной обиды. - Я работал без
вас, Прохор Петрович, со всем старанием. Я за ваше отсутствие открыл в тайге
два мощных золотых месторождения, они могут затмить славу прииска  "Нового".
Я открыл неглубоко залегающие пласты каменного угля, я открыл залежи графита
и жилы медного колчедана. Я думаю, что все  это,  при  умелой  эксплуатации;
поднимет значение ваших предприятий вдесятеро...
   - Верно говоришь?
   - Верно. Давайте как-нибудь объездим все те места.  -  Инженер  Образцов,
бледный, до дрожи взволнованный, вытащил из  кармана  завернутый  в  бумажку
кусок золота. - Вот самородок в два с осьмой фунта  весом.  Я  его  нашел  в
тайге, на открытых мною местах. Я мог бы его прикарманить, но я передаю  его
вам как свой первый подарок.
   Прохор Петрович обнял растерявшегося молодого человека.
   - Оставайся здесь. Ты, мальчуган, - прости, что я тебя попросту  -  "ты",
где живешь?
   - У Сохатых, Прохор Петрович, - утирая слезы,  проговорил  Образцов;  его
губы с чуть пробивающимися усиками кривились, брызг веснушек темнел.
   - Ерунда! Тот дурак с бесструнной балалайкой тебя с ума  сведет.  "Овраам
адна капек". Ха-ха-ха!.. Ну и выдумал же  ты...  Как  это  тебе  в  башку-то
взбрело? Ха!.. Вот что. Переезжай-ка ко мне. Я отведу тебе в новом доме  две
комнаты. И, кроме того, - прищурившись и что-то соображая, Прохор добавил  с
коварным блеском в глазах:
   - кроме того, моя жена - не чета той Хавронье Хавроньевне...
   Инженер Образцов конфузливо потупился.  Прохор  вынул  блокнот,  написал:
"Выдать Саше Образцову 1500 рублей на  обзаведение",  -  и  передал  записку
молодому человеку.
   Кучер хлопнул вожжами, лошади  взяли  крупной  рысью.  Прохор  дружелюбно
оглянулся на инженера, отер глаза и высморкался. "Черт, слезы! Бабой стал...
Паршиво это... Заскоки в душе. Колчедан, каменный уголь, графит... Да это  ж
клад! Да это ж  черт  знает  что!  А  золото,  а  золото?  Мощное,  говорит,
месторождение... Ничего парнишка. Но ежели наврал все, в кнуты возьму сукина
сына... Не посмотрю, что у него на пиджачишке значок торчит.  Зубы  выбью...
Нет, а каков чудак?.. Хы! Отдал золото... Чудак!"
   На прииске "Новом" дела шли великолепно. Работала  только  что  собранная
драга. Оканчивалась механизация работ. Все старое,  сделанное  на  живульку,
заменялось новым, долговечным.
   - На реконструкцию прииска затрачено пока сто шестьдесят  две  тысячи,  -
говорил инженер Абросимов, заместивший Ездакова. - Еще  предстоит  затратить
по смете тысяч двести.
   - Хорошо, хорошо... Приятно хозяину слышать умные ваши речи...  -  затряс
Прохор головой, как паралитик. - А где Ездаков?
   - В тюрьме.
   - По наветам Протасова?
   - По приказу скончавшегося прокурора Черношварца.
   - А это что за домищи наверху? Двенадцать штук?
   - Бараки для рабочих.
   Прохор круто и чуть не бегом - к пролетке.

3

   После беседы в саду Прохор целую неделю не разговаривал с Ниной.  Наконец
его прорвало. Пили вечерний чай. Никого принимать не ведено. Нина  Яковлевна
сразу почувствовала настроение Прохора и, подобрав  нервы,  приготовилась  к
бою.
   - Ты внесла, Нина, страшную дезорганизацию в мои планы. Ты не  понимаешь,
что делаешь. Ты бросаешь на ветер деньги... Ты...
   -  Может  быть,  и  меня  хочешь  объявить  сумасшедшей  и  запрятать   в
сумасшедший дом? - мужественно приняла она вызов.
   - Надо бы, надо бы...
   Нина, едва справляясь с собой, кротко проговорила:
   - Все, что я делаю, - я  делаю  из  любви  к  тебе,  если  хочешь  знать.
Да-да-да! К несчастью, я продолжаю тебя любить.
   - Если ты говоришь это искренно, так  не  сажай  меня  на  рогатину,  как
медведя! Может случиться так, что на твою любовь я отвечу ненавистью.
   Серебряный самовар пошумливал, брюзжал по-стариковски. Оскорбленная  Нина
в горестном раздумье сказала:
   - Да, на любовь ответить ненавистью ты можешь. Ну что ж.
   - Мне противны твои паршивые либеральные затеи, -  перешел  на  крикливый
тон Прохор, - мне чужда твоя маленькая мораль, мешающая моему большому делу.
От тебя пахнет ладаном. И твои дела мне мерзки. Ты с ума  меня  сведешь.  Ты
становишься злым демоном моим.
   - Я - не Анфиса.
   - Не поминай Анфису! Не поминай Анфису!! - Вскочили волк и Прохор.
   - Слушай, не горячись, сядь. Я все делаю, желая хорошего не себе, а твоим
же, пойми, твоим же рабочим и не из любви к  ним,  конечно:  рабочие  мне  -
чужие, а ты мне - свой. Я не хочу, чтоб наши предприятия потерпели  крах.  Я
не желаю быть нищей... Ты пойми!
   Прохор, руки назад, ходил, посвистывая в тон самовару. Нина  взволнованно
встала, оперлась руками в стол, водила за Прохором глазами.  Не  получая  от
мужа ответа, она тоже начала носить себя по комнате  и  нервно  пристукивать
каблуками. Так ходили они, родные и  далекие,  любящие  и  ненавидящие  один
другого, набираясь гневом и судорожно отыскивая предлог кончить все миром.
   - Прохор, пойми... Ведь я трачу на постройку  бараков  не  твои,  а  свои
деньги.
   - Ха! - остановился Прохор.
   - И надеюсь, если твоим  рабочим  будет  в  бараках  жить  лучше,  чем  в
землянках, они поставят это тебе в плюс и забастовка не повторится.
   - Ха-ха, не говори глупостей! Ха!.. Это мне  противно.  Я  должен  давать
рабочим минимум, брать от них максимум, чтоб иметь  возможность  кормить  не
пять, как теперь, а сто тысяч голодранцев.
   - Ты кончил?
   - Нет. А ты вся в оптическом обмане. У тебя  ни  малейших  перспектив  на
будущее. Кто ты? Народоволка ты, что ли, или другое  вымершее  чудище?  Тебе
только недостает синих очков. Впрочем, ты берешь их напрокат то у попа, то у
Протасова.
   - Кончил? Прекрасно... - И, вся  в  огне,  Нина  села.  -  Я  разучилась,
Прохор, обижаться на тебя. Ты слишком захватал меня своими жесткими  руками.
Все мое сердце и вся я - в мозолях.
   - Я все переверну по-старому, - задышав через ноздри, уселся и  Прохор  у
часов вполоборота к Нине. - Сбавлю голодранцам плату, заставлю жрать падаль,
а недовольных вышвырну вон вместе с твоим Протасовым.
   - Нет! Этого не будет, - пристукнула Нина в стол рукой. - Слышишь?..  При
первой же твоей попытке вернуть наше с тобой дело опять к старому кошмару  я
поведу против тебя игру и, предупреждаю, игру серьезную. Я пущу в дело  весь
свой капитал...
   - Ха!
   - Да, да... Игра будет не на жизнь, а на смерть... Игра будет  ва-банк!..
Или я тебя побью, или ты уничтожишь мои планы. Может быть,  даже  уничтожишь
меня физически, как ты унич... - но Нина осеклась, приникла: в  глазах  мужа
стегнули две страшные молнии. Нина умерила голос:
   - И вот предлагаю: или ты весь изменись, весь, весь, до ногтей, или я вот
тут, рядом, открою свое очень крупное дело...
   - Во главе с Протасовым?
   - Да, да... Во главе с Протасовым, Образцовым, Парчевским, Груздевым...
   Прохор вскочил, вновь зашагал по комнате, ероша волосы  и  все..,  крепче
сдвигая вертикальную меж бровей складку.
   Потом пробурчал что-то в бороду и встал за плечами сидевшей Нины. Он  был
озадачен ее угрозами и, чтоб не обострять с нею отношений, старался смягчить
свой голос:
   - Эх ты, идеалистка! Отстала ты от жизни  на  целую  сотню  лет.  Эх  ты,
философ в кружевных панталончиках!
   Прохор поцеловал Нине руку: "покойной ночи", ласково потрепал ее волосы и
по-своему, как-то надвое, улыбнулся.
   - Сердишься? - робко, с приниженной улыбкой спросила Нина.
   - Нет, - Тогда пойдем ко мне. Сегодня  ты  -  мой,  -  и  вся  зарделась,
увлекая за собой мужа.
   - А вчера кто был "твой"? - с шутливостью погрозил пальцем Прохор.
   Они вошли в белую, под слоновую кость, спальню Нины.
   - Я так вопрос не ставлю, - смущенно  расхохоталась  она,  выхватывая  из
прически шпильки. Густая волна  тонких  прекрасных  волос  пала  на  полные,
белые, как кипень, плечи. - Напротив, в  моей  фразе:  "Сегодня  ты  мой"  -
скрыто звучало: "А чей ты был вчера, я не знаю, но вчера ты не был мой".
   Прохор тоже захохотал, но по-холодному. И,  чтоб  прервать  этот  смех  и
согреть душу Прохора, Нина кинулась ему на шею.
   Шелест платья, шепот шелка торопливо вырос и упал к ногам. Подушки взбиты
высоко. Букет чайных роз щекотал обоняние, пьянил. Нина шептала:
   - Через месяц будет ровно десять лет, как мы живем здесь.
   - Да-да-да.  Юбилей!  -  воскликнул  сладко  было  задремавший  Прохор  -
Ниночка, милая... Мы к этому дню переберемся  в  наш  новый  дворец..,  и..,
сразу юбилей и новоселье.
   - Мне хотелось бы, чтоб этот день прошел торжественно. И знаешь почему?
   - Ну, ну?
   - Ты же сам говоришь: работа, работа, а потом - гульба. Пусть эта  гульба
будет законно заслуженной и.., культурной.
   - Да-да... Я закачу такую иллюминацию, что ты ахнешь!.. -  сказал  сквозь
зубы Прохор. Нина не подметила в его голосе ни ехидства, ни яду.
   Но в ту же ночь сгорели  два  только  что  выстроенных  Ниной  прекрасных
барака. Пожарные, как назло, были крепко пьяны. А Филька  Шкворень  три  дня
швырялся в кабаке деньгами.

***

   Нина в отчаянии. Прохор, ловко пряча злорадство в тень неспокойных  глаз,
как мог утешал ее: "Ну сгорели и сгорели... Эка штука. Плевать..." Утешали и
отец Александр и Протасов. Инженер же Парчевский, продолжая  лебезить  перед
Ниной, сообщил ей новость:
   - Я только что  от  пристава.  Он  сказал,  что  в  разных  местах  тайги
оперируют воровские шайки. В селе Красные Сосны  убит  богатый  мельник.  На
тракте, возле моста чрез Черную речку, ограблена почта.  В  посаде  Зобастом
обнаружены два поджога. Я полагаю, что и наши бараки сожжены разбойниками...
О, это ужасно!
   Все эти слухи, конечно, были сильно  раздуты,  но  все-таки  в  них  доля
правды: Протасов получил  письмо  от  Шапошникова  из  села  Разбой.  Письмо
передал ему сопровождавший обоз дед Никита, в избе которого Шапошников жил.
   "Дорогой товарищ. Посылаю письмо с верным человеком. Сообщаю, что  бывший
прокурор Стращалов, с которым вы собирались познакомиться,  дней  двенадцать
тому назад, ушел на охоту и исчез. Две версии: или он бежал  (но  почему  он
тогда ни слова не сказал мне?), или попался в руки бандитов, вступил с  ними
в перестрелку и был.., убит". И т.д.
   Протасов отправил с дедом Никитой Шапошникову  пятьсот  рублей  на  нужды
колонии ссыльных.
   Филька Шкворень болтал в кабаке:
   - Я  дружка  своего  нашел,  Ваньку  Ражего.  Самый  каторжник,  сволочь,
живорез. В Киренске городе, вишь ты,  пригнали  из  острога  каторжан  баржу
разгружать, сто человек. Они взяли сговорились да драку промеж  собой  ночью
завели. Солдаты трусу спраздновали. А варнаки под шум, под шухер  -  тягаля.
Двадцать два человека бежало, восьмеро убито... Теперича Ванька Ражий у  нас
на прииске работает, в  шахте  сидит  забойщиком.  Только  никто  не  знает,
который он есть.
   Россказням Фильки никто не верил. Мало верили и приставу. Однако  пристав
предпринимал меры  сыска.  Судебный  следователь  вел  следствие  о  поджоге
бараков.
   А Прохор Петрович на эти слухи и ухом не повел. Он с  жаром  принялся  за
подготовку юбилейных торжеств. Прежде всего он разослал в Петербург и Москву
несколько  пригласительных   телеграмм.   Парчевскому   поручено   составить
осведомительную статью для газеты "Новое время". Илья Сохатых  направлен  на
реку Большой Поток за невиданным осетром в двенадцать  пудов  весом.  Мистер
Кук с главным бухгалтером Крещенским,  напролет  просиживая  ночи,  готовили
живописнейшие диаграммы, графики по всем отраслям работ. Образцов, Абросимов
и другие инженеры и техники устраивали на всех шести этажах башни  "Гляди  в
оба" показательную выставку, Федотыч чистил обе пушки толченым кирпичом.
   Из уездного города выписано восемь  поваров  и  десять  официантов.  Штат
лакеев из местных расторопных парней готовил Иннокентий Филатыч  при  помощи
Ивана,  лакея  мистера  Кука.  Вдобавок  к  своему  доморощенному   оркестру
выписывался оркестр бальный. Прохор приказал добыть полдюжины  каруселей.  И
они будут. Дьякон Ферапонт организовал хор в полсотню певцов. Новый  учитель
Аполлинарий Хрестоматиев, человек не старый, дельный,  но  любитель  выпить,
написал и положил на ноты торжественную кантату.
   Прохор меж  тем,  взбадривая  себя  кокаином  и  выпивкой,  надрывался  в
изобретательских хлопотах. В разных местах воздвигались  триумфальные  арки,
устраивались электрические  транспаранты,  делались  в  тайге  искусственные
снежные полянки (вместо  снега  -  соль):  там  будут  чумы  с  тунгусами  и
запряженные в нарты олени.
   Званых гостей со всех концов России - триста человек. В  Питере  заказаны
по телеграфу двадцать пять  золотых  жетонов  для  почетнейших  лиц,  а  для
господина губернатора, обещавшего быть на торжестве, выписан из  московского
антикварного магазина севрский чайный сервиз.
   Анна Иннокентьевна от участия в помощи Нине отказалась.  Она  шла  к  ней
переговорить по поводу  своего  отказа,  но,  завидя  идущего  навстречу  ей
Прохора, демонстративно свернула  в  проулок  и  посверкала  из-за  угла  на
проходившего злодея своего глазами разъяренной пантеры.
   - Идиотка толстомясая, - понял ее маневр Прохор. - Будто я  виноват,  что
она какого-то старого дурака на себе женила.
   Он до сих пор не знал, что отец его, Петр Данилыч, живет в  пяти  верстах
отсюда, в собственном доме. Нина  не  нашла  еще  случая  сообщить  об  этом
грозному мужу.

4

   Все шло благополучно. Прохор сумел утопить в суетных делах  тяжелые  свои
мысли и переживания и пока что чувствовал себя не плохо.  Предстоит  широкая
гульба, приятельская встреча  с  почетными  гостями  -  пир  горой,  апофеоз
богатой его славы. Но все это лишь проходной этап, лишь краткий роздых, лишь
преддверие дальнейшего шествия его к могущественным целям. Да, пожалуй, он в
этих самых выражениях произнесет свою застольную речь на пиршестве.
   Затем утихнут пушки, смолкнет звяк бокалов, власти  разъедутся,  чтоб  по
крайней мере десять лет не заглядывать в этот медвежий угол.  Тогда  Прохору
сам черт не брат. И -  прочь  с  дороги  все  бабьи  призраки,  все  Анфисы,
Синильги, пустынники. Берегись и ты,  Протасов,  развративший  Нину,  и  ты,
Нина, со своими друзьями-рабочими!
   Дорогу капиталу, дорогу энергии,  дорогу  практическому  делателю  жизни!
Смирно! Руки по швам, рабы!
   Меж тем почтенный осетр плыл как бы по воздуху, в мертвецки пьяном  виде.
Был выпивши  и  сам  Илья  Сохатых,  он  орал  от  скуки  песни,  изъяснялся
по-французски с проводниками-крестьянами, сплевывал через  губу  и  едва  не
падал с седла под ноги кобылки. А чудо-осетр, в сравнении с  Ильей  Сохатых,
был величав весом, дородством и молчанием: тупорылый, усатый, в  костевидной
ребристой чешуе, он мирно  почивал,  как  в  зыбке,  в  брезентовом  парусе,
подвешенном между шестью лошаденками,  по  три  с  каждой  стороны.  Четверо
верховых мужиков, пятый  Илья,  сопровождали  владыку  рыб  на  пиршество  к
владыке капитала.
   У Ильи Сохатых в тороках две четверти хлебного спирту: сам пьет и  осетра
поит. Знаменитый рыбак Сафропов, отправляя Илью в путь, сказал:
   - Мы имеем все средствия рыбу без водички доставлять. Конешно дело, можно
было бы агромаднейшую бассейну сделать, как в зоологическом саду,  только  к
любилею не поспеть тогда. А ты, кудрявый, вот что. Гляди!.. - Рыбак Сафронов
намочил в спирту два пучка пакли и засунул осетру под  жабры.  -  Понял?  Он
таперича должен уснуть, как пьяный. А чрез сутки проспится,  начнет  хвостом
бить и зебры разевать. Ты ему опять такую же плепорцию на опохмел  души.  Он
опять округовеет. На пятые сутки давай побольше. Он уж к той поре  вопьется,
в полный вкус войдет. Так, благословясь, в нетрезвом виде и доедет до  самой
любилеи, то есть выпивши.
   Илья Петрович так и делал. Когда ему невмоготу в седле, его укладывали  в
брезент с осетром, он засыпал в обнимку с ним, как с  Февроньей  Сидоровной.
Илья храпел, рыбина помалкивала.
   Наконец к торжествам все готово. Осетр привезен, пущен  в  приготовленный
садок, в воде быстро прочухался, ударил хвостом,  заплавал.  Народ  сбегался
смотреть на него, как на морское чудовище. Он выставлял напоказ башку, водил
усами, шлепал жабрами, просил опохмелиться.
   Семейство Громовых перебралось в новый  дом-дворец.  Дом  деревянный,  но
большой, разделен кирпичными брандмауэрами  на  три  части.  Самая  обширная
комната, где будет дан банкет, имеет площадь в семьдесят  квадратных  сажен.
Отделана полированным ясенем  и  птичьим  глазом.  Остальные  двадцать  пять
комнат  блистали  узорным  паркетом,  мебелью,  коврами  и  общей   роскошью
убранства. Была особая комната для волка. Была комната-сад для певчих  птиц,
порхавших там на относительной свободе.
   Штат  постоянной  прислуги  значительно  расширен.  Появились  две  новые
горничные, две гувернантки, три лакея, два  швейцара,  истопники,  полотеры,
управитель дома. Прохор решил жить широко, владетельным князьком.

***

   Помаленьку начали съезжа