Андрей,  что-нибудь  веселенькое.  Протасов  с  недоумением
пристально посмотрел на нее сквозь пенсне:
   - Веселенькое? Почему именно - веселенькое?
   - Ну, что-нибудь...  Ну,  я  прошу...  -  Щеки  Нины  покрылись  красными
пятнами.
   - Ну,  что  ж...  Ежели  желаешь.  Ну,  например...  -  мямлил  Протасов,
продолжая недоумевать.  -  Например,  дьякон  Ферапонт  кует  цепь  себе.  В
буквальном смысле - себе. Приказала Манечка. "Я, говорит, буду  тебя,  когда
напьешься, сажать на цепь, как Трезорку".
   - Очень смешно. Ха-ха, - не моргнув глазом и не  слыша  Протасова,  чужим
голосом сказала Нина.
   - Или, например, блистательный Парчевский...
   - Довольно о Парчевском! - вспылила Нина. - Вы слишком часто  издеваетесь
над ним.
   - Это не издевательство, это - оценка человека по достоинству.
   - Ревность?
   - Ничуть. Мне это чувство незнакомо. В особенности по отношению к тебе.
   - Вот как?! Напрасно. Во всяком случае, Протасов, мне надо побыть  одной.
Прощайте.
   - Вы нервничаете?
   - Да.
   Она уходила прямая и гордая. Но ее  сердце  хромало,  грудь  волновалась:
вдох и выдох фальшивили.
   Протасов уронил пенсне, проводил ее растерянным взглядом и тоже ушел.  Он
злился на Нину, морщил лоб, кусал губы. Он все  еще  считал  несвоевременным
показать ей хранившийся у него документ против Прохора. А надо бы...
   Нина прошла в свой кабинет, обставленный темно-синей  кожаной  мебелью  в
английском вкусе. За нею проследовал, виляя хвостом, толстый, разжиревший за
время отсутствия Прохора волк. Нина опустилась в  глубокое  кресло,  закрыла
глаза. "Почему он такой нетактичный, этот Андрей?.. - думала Нина. -  Почему
он так торопит события? Слепцы,  слепцы!  И  Парчевский,  и  он...  Я  люблю
Прохора. Я и вдовой буду ему верна до смерти... Но Прохор  жив,  жив,  я  не
желаю его гибели!"
   Все эти отрывки мыслей,  требующих  длительного  пересказа,  мелькнули  в
голове Нины мгновенно. Затем - наступило второе и третье  мгновение:  "Я  не
могу быть женой Парчевского,  внутреннее  я  предпочитаю  внешнему.  Но  мне
страшно быть и женой Протасова,  потому  что  он  выше  меня  по  натуре  и,
главное, мы с ним разных дорог люди (второе  мгновение  мысли)".  "Я  Андрея
люблю (третье мгновение мысли), я должна всем для него пожертвовать. А когда
буду его женой, мое влияние одержит над ним победу". "А если моя жизнь с ним
будет несчастна (четвертое мгновение), уйду в монастырь".
   И общий, полусонный какой-то итог (плюс-минус):
   "Я должна быть женой Андрея". И тут же, не размыкая глаз, вскрикнула: "Вы
не смеете, вы не смеете: Прохор - Подошел волк, поторкал мокрым носом в руку
хозяйки. Но, утопая в путаных снах, она далече отсюда.
   ...Вдруг Нина очнулась: сердце ударило - "муж". Трещал телефон. То звонил
Прохор Петрович с прииска "Нового". В его голосе -  угрюмая  ласковость.  Он
сказал: заночует на прииске, хотя с дороги он сильно устал, но  очень  важно
решить здесь кое-какие вопросы, кое-кого "намахать", а  уж  завтра  приедет,
пусть жена распорядится вытопить баню - не ванну,  а  именно  баню,  -  надо
прожариться, надо выпарить вшей... ("Что, что?!") Ну да, вшей,  он  в  тайге
нахватал их достаточно, а пока - доброй ночи...
   Нина и смеялась и плакала. Боже! Как хорошо, что Прохор вернулся!

***

   Нина крепким сном до утра почивала. Утром, в девять  часов,  ее  все-таки
подняли.
   - Алло! - сонным голосом прокричала она в трубку.
   - Настя, ты?
   - Нет. Это я, Громова.
   - Пани Нина?! - горько и сладостно воскликнул Парчевский. -  Разрешите  к
вам, - . - . Сейчас же, сию же минуту...
   Чрез четверть часа, едва Нина успела умыться, пан Парчевский блистал пред
нею в форменном сюртуке с ученым значком  и  белых  перчатках.  Полные  губы
лоснились лакировкой помады.
   Нина доподлинно знала, зачем спозаранку примчался Парчевский.  Настроение
Нины самое бодрое: вот-вот должен приехать  муж.  А  что,  если...  В  тайге
развлечения редки, так отчего же не провести  ей  домашний  спектакль:  сама
поиграет  и  позабавится  жалко-комической  ролью  донжуана  Парчевского;  в
искренность чувств его к ней она по-серьезному и  не  думала  верить,  да  и
Протасов не очень-то уважает его, а муж - и подавно.
   Итак, Нина - артистка. Она встретила пана Парчевского - тоже артиста - со
всеми ужимками томной печали.
   - Пани Нина,  -  прижимая  к  сердцу  свои  породистые  руки,  с  обычной
театральностью в жесте и  голосе  начал  Парчевский.  -  Судьба  второй  раз
ввергает меня в мрачную роль палача вашей нежнейшей души.  Но,  принимая  во
внимание вашу христианскую настроенность и покорность воле божией...
   - Короче, Владислав Викентьич...
   Инженер Парчевский усилил игру:  он  с  легким  стоном  закрыл  глаза  и,
оторвав руки от сердца, трагически ударил кулаком вниз:
   - Ваш муж, Прохор Петрович.., отправился в страну, где царствует  Плутон!
Он, кажется, кончил жизнь самоубийством...
   - Да? Вы уверены в этом? - смело вошла в  роль  и  Нина;  прижав  к  щеке
сомкнутые в замок кисти рук, она вся посунулась к пану Парчевскому. - Это не
правда, не правда! Вы сговорились с Протасовым...
   - К сожалению - факт. Я сейчас от Протасова. Он прямо сказал мне: "Хозяин
вряд ли вернется". Уф!.. Я не в силах больше... Я ошеломлен...  Разрешите...
- и, благопристойно отдуваясь, он упал в качалку. - Не  волнуйтесь,  примите
удар хладнокровно. Прошу вас... - нажимая  педали  притворства,  стонал  пан
Парчевский. - Поверьте, что есть люди, готовые умереть за вас. Клянусь  вам,
- я первый! Ваша жизнь вся впереди... Пани Нина, пани Нина! -  восклицал  он
сквозь слезы.
   Молодую темпераментную женщину раздирал еле сдерживаемый  смех.  Чтоб  не
провалить свою роль, она отвернулась, закашлялась и два раза крепко  щипнула
себя.
   - Мне, Владислав Викентьич, очень тяжело слышать ваши вздохи. Я боюсь это
утверждать, но мне почему-то кажется, что вы сейчас ведете со мной игру, что
вы просто-напросто, простите, притворяетесь...
   - Пани Нина! Клянусь вам - нет!
   - Ну, а если б я, боже упаси, овдовела? Что ж, вы стали  бы  искать  моей
руки?
   - О, клянусь, клянусь вам - да!
   - Но дело в том, милый Парчевский, что я.., что я... - И Нина задумалась.
Она сегодня особенно прекрасна. Парчевский, любуясь ею, терял самообладание:
актерство линяло в нем, он вот-вот  искренно  кинется  к  ногам  обаятельной
женщины. И тут, как смертельный удар  в  самое  сердце,  -  тихий  воркующий
голос:
   - Если я овдовею, я рее свое и мужа имущество делю на три  равные  части:
одну  часть  старику  Громову,  другую  -  Верочке,  третью  -  на   широкую
благотворительность, сама же становлюсь нищей, вероятней  всего  -  пойду  в
учительницы...
   Говоря  так,  она  зорко   следила   за   гостем.   Пан   Парчевский   из
красавца-павлина вдруг превратился в мокрую курицу: стал  глупым,  жалким  и
злым; в глазах тупое отчаяние, лоб наморщился.
   - Ну, как же тогда? - Нина незаметно вновь стала щипать себя, однако лицо
ее покрыла густая улыбка. -  Наверное  вы  и  не  подумали  бы  жениться  на
какой-то "учителке"?
   - Я?.. Нет, отчего же.. Ведь я и сам могу  зарабатывать  довольно  много.
Наконец у меня дядюшка - губернатор. И вообще... - мямлил  Парчевский,  чуть
не теряя сознание.
   - Ну, а если б я, вдова, сказала бы вам: я ваша,  миллионы  ваши,  а  муж
между тем вдруг каким-то чудом воскрес бы, - с ним это случалось,  -  вы  ж,
голубчик Парчевский, это знаете лучше, чем кто-либо. Да... И вот мы  с  вами
за свадебку, а муж - тут как тут. Что тогда?
   - Пулю в лоб! Пулю в лоб! - вскочив, с  рыданием  в  голосе  завопил  пан
Парчевский и чутко прислушался: по коридору скрипели шаги.
   - Барыня, чай готов, - доложила вошедшая горничная Настя.  -  И  стражник
прискакал сейчас, - говорит, что Прохор Петрович едут.
   - Идемте, - направилась Нина в столовую. - Милый Владислав Викентьич, - с
серьезным лицом, но вся в скрытом смехе шепнула она Парчевскому, - я  умоляю
вас, забудьте все, не стреляйтесь...
   Но дважды обманутый Парчевский, с горестью вспомнив  и  питерскую  мнимую
смерть Прохора, ничего не ответил Нине,  только  мрачно  подумал  по  адресу
хозяина:
   "Негодяй!.. Нет, какое коварство?! Второй раз... У, пся крев!"

***

   Три первых дня Прохор Петрович со всеми был  отменно  любезен.  Заласкал,
замучил Верочку, волка. Перед Ниной  стоял  на  коленях,  целовал  ей  руки,
умолял простить его. Нина  едва  узнавала  мужа:  таким  необычайно  нежным,
мягким, ласковым казался он ей. Нина, радуясь  краешком  сердца,  в  глубине
души всерьез испугалась случившейся в муже резкой перемены: подобные Прохору
натуры устойчивы в своей сущности и крепки, как скала.
   Значит, в  Прохоре  совершились  какие-то  сдвиги,  какой-то  надлом  его
психики.
   За эти три дня Прохор как бы выключил  себя  из  повседневной  жизни.  Он
целыми часами просиживал с подзорной трубой на вершине башни "Гляди в  оба".
С наивным удивлением ребенка и с жадностью  взрослого  он  цепко  осматривал
свое владение и надолго погружался обновленным  в  пустыне  взором  в  сизые
волны Угрюм-реки, омывавшей скалу у подножия башни.
   В часы углубленного созерцания своих деяний  Прохор  много  передумал.  С
высоты башни, пред его новыми глазами необъятно ширился  весь  мир,  мутнели
горизонты, над которыми вставали человеческие дни, вставали и  закатывались,
уходили в вечность. То озирался он взором мысленным  назад,  в  начало  дней
своих,  в  истоки  жизни.  Тогда   голос   собственной   совести   и   голос
старцев-отшельников стучался  в  сердце:  "Живи  так,  чтоб  этот  небосклон
текущих дней твоих становился все светлей, все выше".
   Прохор вздыхал, клочья седеющих усов и бороды лезли в рот, губы кривились
нехорошей улыбкой, а голый бабий зад,  назойливо  расплываясь  вширь,  вдруг
заслонял собой весь свет, все горизонты. С зубовным скрежетом Прохор  ударял
себя кулаком в грудь и, гремя ступеньками, круто спускался.
   На четвертый день Прохор напился на башне в стельку. Его привезли  домой,
втащили в кабинет, уложили. Волк  смотрел-смотрел  на  мычавшего  хозяина  и
взлаял.
   - Волченька! - назидательно сказала ему  Верочка.  -  Ты,  волченька,  не
ругайся. Папочка простудился от винца. Я тоже, когда была простудилая, там у
бабушки.., меня тоже тащили.

2

   Вскоре Прохор потребовал от Нины отчета во всем. Нина приступила к  этому
с внутренним трепетом. Она всячески отдаляла  этот  день,  но  день  все  же
настал.
   В кабинет Прохора на башне собрались:  тучный,  лысый  главный  бухгалтер
Илларион Исаакович Крещенский с целым возом отчетных книг (он  летом  потел,
как кипящий на  морозе  самовар,  носил  перекинутое  через  шею  полотенце,
которым то и дело вытирал  лицо  и  руки),  инженер  Протасов,  мистер  Кук,
инженеры Абросимов, Образцов и сама хозяйка Парчевский, вопреки  предложению
Нины, приглашен  Прохором  не  был.  Вместо  него  присутствовал  Иннокентий
Филатыч Груздев. Он набожно вздыхал и чему-то про себя улыбался.
   Главноуправляющий предприятиями инженер Протасов сделал  общий,  блестяще
построенный деловой отчет, дав меткую, неприятную для Прохора характеристику
царивших до  забастовки  порядков  ("или,  вернее,  беспорядков",  -  сказал
докладчик),   и   нарисовал   широкую   картину   новой   постановки   дела,
осуществленной за время отсутствия Прохора Петровича.
   Доклад длился больше часа. Мрачный Прохор с изумленным  лицом  неподвижно
сидел в глубоком  кресле.  Он  временами  надолго  закрывал  глаза,  как  бы
погружаясь в сон, но меж тем слушал доклад с напряженнейшим вниманием.
   - Я попрошу бухгалтерскую справку  соответственных  выдач  рабочим  до  и
после забастовки за месячный срок, - сказал Прохор.
   Илларион Исаакович развернул две книги,  обтерся  полотенцем  и  негромко
защелкал на счетах.
   Доклад мистера Кука  о  механическом  заводе,  пяти  лесопилках,  паровой
мельнице, и электростанции прошел без запинок. Бухгалтер сказал:
   - Плата одному  и  тому  же  числу  рабочих  за  месяц  возросла  со  ста
семидесяти пяти тысяч прежде до двухсот пягидесяти тысяч теперь.
   - Ага! - иронически воскликнул Прохор. - Значит, рабочие теперь  дерут  с
меня лишку миллион рублей в  год!  Прекрасно..  -  Он  опять  закрыл  глаза,
засунул руки в рукава чесучовой рубахи, ноздри его раздувались.
   Инженер Протасов сказал:
   - Я, Прохор Петрович, должен вам доложить, что мы делаем теперь  огромные
усилия, наверстывая в улучшении быта рабочих  то,  что  упущено  было  вами.
Переустройство и новая постройка бараков, бань, прачечной и кухни утверждены
мною по смете в двести сорок семь тысяч рублей.
   - В двести сорок семь тысяч? - громко переспросил Прохор, и все лицо  его
нахохлилось, как у старого филина. - Дворцы? Рабочим? Из чьих капиталов,  из
чьих капиталов - я вас, Протасов, спрашиваю - вы благодетельствуете рабочим?
   - Из ваших, конечно.
   - Что, что?! Из моих?!
   Все затихли. Волк вытянул хвост в струну. С потолка упала божья коровка.
   - Сто тысяч в это дело  вложила  своих  собственных  денег  я,  -  ровным
голосом сказала Нина.
   - Это деньги не твои, а наши, - грубо рубнул сплеча Прохор. - У тебя  нет
своих денег, пока ты мне жена...
   - Я согласна с тобой, не горячись, - чтоб в  присутствии  посторонних  не
обострять разговора с мужем, умиротворяюще ответила Нина.
   - Но я полагаю, - как ни в  чем  не  бывало  продолжал  Протасов,  -  что
рабочие, поставленные в сравнительно хорошие условия, будут работать  и  уже
работают более продуктивно. Таким образом .
   - Таким образом, вы, господа, через год выпустите меня в трубу, -  бросил
Прохор  и,  повернувшись  к  Протасову   плечом,   к   жене   спиной,   стал
демонстративно смотреть в окно.
   - Таким образом, - нажимисто, но спокойно закончил  Протасов,  -  широкая
реорганизация всех  работ,  предпринятая  мною  за  ваше,  Прохор  Петрович,
отсутствие, оздоровила дело, и в конечном  счете  надо  надеяться,  что  все
предприятия если и принесут вам сравнительно меньший доход, чем вы  ожидали,
зато вы вполне гарантированы теперь от повторения кровавых событий, подобных
недавнему.
   У  хозяина  задергалось  правое   веко,   седеющие   на   висках   волосы
встопорщились. В конце заседания, прощаясь, он сказал:
   - Всем вам, господа, большое спасибо за  вашу  честную  работу  во  время
моего невольного отсутствия,  -  драматическим  тоном  подчеркнул  он  слово
"невольного" и крепко пожал всем руки. - А вам, Протасов, спасибо вдвойне. Я
не знаю, как и благодарить вас за ту огромную пользу, которую вы бескорыстно
принесли мне. Спасибо, спасибо, Протасов...
   Андрей Андреевич, болезненно чувствуя в голосе Прохора Петровича  злобную
иронию, смолчал, покраснел до корней волос, поклонился и вышел. Его знобило.
Побаливал правый бок, где печень.
   Супруги остались вдвоем.
   - Мерзавец . Прохвост!.. - хрипло, на низких,  придушенных  нотах  бурчал
Прохор, грузно шагая по тавризскому  ковру.  -  Вместо  двух-трех  миллионов
барыша  я,  чего  доброго,  понесу  миллионный  убыток  .  Подрядные  работы
запущены... Железнодорожная ветка - тоже. О-о, черт!..
   - Прости, Прохор. Но чем же виноват Андрей  Андреич?..  Ведь  ты  же  сам
вверил ему...
   - Но я тогда был в полнейшей прострации! - с бурей в глазах прервал  жену
Прохор. - Я с ума сходил. Тебя нет... Один. А  тут  такая  кутерьма.  Кругом
меня были дураки, прохвосты... Нет, я этого не прощу Протасову.
   - И это твоя благодарность за  непомерный  труд  человека,  за  бессонные
ночи?! Ты погляди, какой он стал. Он болен,  -  готовая  разрыдаться,  стала
бегать взад-вперед Нина. - Это несправедливо. Это не великодушно! Это  подло
наконец!
   - Сводите, сводите меня с ума. Вы все сговорились. И этот  Парчевский  со
своими точеными ляжками с утра до ночи увивается возле тебя... Знаю, знаю...
Я все знаю. Смерти моей ждете, да? А вот нет! - ударил он кулаком в кулак. -
Не умру! Назло не умру.  Нина  схватила  накидку  -  и  вон.  Ночью  Прохора
привезли  домой  пьяным.  Нина  решила  круто  изменить  свою  тактику.  Она
попыталась взять Прохора лаской.
   В праздник, золото-малиновым вечером она сидела с ним в уютной беседке  с
видом на каменный берег Угрюм-реки. Волк лежал у  их  ног,  прислушивался  к
разговору, думал о том, что дадут ему дома жрать. Верочка с  нянькой  бегали
по дорожкам, ловили сачком мотыльков. Гувернантка, немка Матильда  Ивановна,
стоя на берегу, любовалась теплыми тонами заката.
   Прохор Петрович не доверял Нине, он злился на нее. До сих пор  ни  словом
еще не обмолвился он о причине своего бегства в тайгу, о  своих  мучительных
переживаниях. А той так хотелось знать всю правду об этом.
   - Милый Прохор, - и Нина  нежно  обхватила  мужа  за  крепкую  искусанную
комарами шею. - Расскажи, что ты делал  у  старцев-пустынников?  Ах,  как  я
завидую тебе!.
   - Чего ж завидовать... Старцы как старцы. Оба  вонючие,  грязные...  Один
был раньше живорезом. А другой - с большой волей. И не совсем  дурак.  Тоже,
наверное, кому-нибудь брюхо вспорол. Или в карты проиграл казенные деньги да
сбежал в тайгу.
   - Ты вечно умаляешь достоинства других людей. - Она  хотела  сказать:  "а
себя возвеличиваешь", но сдержалась, только добавила:
   - Это нехорошо, Прохор.
   - Я привык уважать людей дела, созидателей ценностей.
   - То есть себя? - и Нина с мягкой улыбкой прижала  свой  красивый  чистый
лоб к виску Прохора. - То есть ты уважаешь только себя? - повторила Нина.
   - Себя - в первую голову, конечно. А на людишек смотрю, как на навоз, как
на  грубую  рабочую  силу,  необходимую  для  устроения  земли,  под   нашим
руководством, конечно. Отними у народной массы ее просвещенных руководителей
- и твой народ-богоносец сопьется, обовшивеет, перережет друг друга  Нет,  я
ненавижу людишек...
   - Какой ты жестокий, Прохор! - И обнимавшая мужа рука Нины опустилась.  -
Только ты не сердись... Мне больно видеть в тебе эгоиста, презирающего народ
и целью своей жизни поставившего наживу во что бы то ни стало. Ведь  ты  муж
мой...
   - Ну что ж... - Прохор перегнулся вдвое, обхватил руками колени, глядел в
пол. - Давным-давно какой-то мудрец обмолвился: "Цель оправдывает средства".
Ну вот, таков и я.
   - Эту истину изрек некий мудрец  Лойола,  но  он  был  иезуит,  а  ты,  я
надеюсь, считаешь себя православным, - с горечью вздохнула Нина. - По-моему,
цель человеческой жизни - это уподобление богу.
   - То есть уподобление тому,  чего  мы  не  знаем  и  не  будем  знать?  -
разогнулся Прохор - Это не для моих мускулов, не для моей крови. Моя цель  -
работа. А после работы - гульба!
   -   Гульба?   -   переспросила   Нина,   и    их    глаза    встретились:
насмешливо-властные Прохора, умоляюще-нежные Нины.
   - Без гульбы, при одной работе, пуп надорвешь.
   - Какой ты грубый! У тебя совершенно нет никаких высоких идей. Ты весь  -
в земле, как крот. Ты на меня не сердишься?
   - Идея - плевок, идея - ничто, воздух. Сбрехнул кто-нибудь, вот и идея...
И инженер твой со своими идеями - пустобрех!
   Лицо Прохора скорчилось в гримасу пугающей улыбки, взор его жестоких глаз
давил Нину.
   - Идея тогда вещь полезная, - сказал он нажимисто, - когда я одену  ее  в
мясо, в кости. Сказано - сделано! Вот -  идея!  А  остальное  все  -  мечты,
обман... Я своим рабочим никогда посулами зуб  не  заговаривал,  а  Протасов
твой и посейчас заговаривает... За мой, конечно,  счет,  да-с...  Мы  с  ним
одному дьяволу  служим,  только  я  -  в  открытую,  а  он  -  под  масочкой
социалиста... Ха! Вот он где у меня твой Протасов!  -  С  этими  словами  он
вскинул руку и сжал ее в кулак.
   Затем он отвернулся от жены с явно скучающим видом.

***

   Вот уже третий день Прохор Петрович с утра до ночи осматривает работы. Он
видел много полезных новшеств, введенных  за  его  отсутствие,  видел  всюду
порядок, прилежность рабочих. Все это е