е вообще служить  не  можешь...  -  задыхаясь  внутренним
гневом, раздельно сказал Прохор. Он дрожал, хватался руками  за  воздух.  Он
грузно сел.
   Пристав  стоял  у  печки;  выражение  его  лица  удрученное,  злое.  Весь
вспружиненный, он приготовился к кровавой схватке.
   Прохор смотрел на него с ненавистью и минуты две  не  мог  произнести  ни
слова. Сильный Прохор, непобедимый Прохор - перед ним все трепещут  -  силою
обстоятельств давно порабощен этим человеком. Иметь всю  власть,  всю  мощь,
все богатство - и.., быть под сапогом у мрази!
   Прохор едва овладел собой, чтоб не  разреветься  злобным  плачем.  Прохор
смаху ударил кулаком в стол, заскрипел зубами,  и  -  еще  момент  -  он  бы
бросился  на  пристава.  Страшные  глаза  его,  которых  боялся  даже  волк,
заставили пристава придвинуться ближе к двери.
   - Нас никто не слышит. Наденька сама себя отравила,  -  глухим,  каким-то
рычащим голосом начал Прохор. - Я хотел тебе сказать, что так жить нельзя. Я
больше не могу. Я мучаюсь, понимаешь, мучаюсь. На ногах моих гири. На сердце
камень, на камне - твоя нога. Нам здесь вдвоем не жить. Или ты, или я. Знай,
если будешь упрямиться, я тебя уничтожу.
   - Нельзя ли без угроз, мой милый, - махнул пристав  по  усам  и,  звякнув
шпорами, важно сел в кресло. - Я не тебе служу, а  служу,  главным  образом,
государю императору, - и пристав, надув толстые щеки, выпустил целую  охапку
воздуха.
   Прохор издевательски захохотал:
   - Подлец, фальшивомонетчик, разбойник при большой дороге - не слуга царю.
   - Что, что? - стукнул пристав шашкой в пол, и  бычьи  глаза  его  страшно
завертелись.
   - Давай говорить спокойно. Не ори, - сказал Прохор. - Я прекрасно понимаю
и тебе советую понять, что еще недавно ты,  при  желании,  мог  бы  погубить
меня. Но теперь, когда я узнал, кто ты, не ты меня, а я тебя погублю.
   - Не так-то скоро... Ха-ха!..
   - В три дня! - грохнул кулаком Прохор. Волк вскочил.
   Пристав захохотал испуганно, сказал:
   - Чудак, барин!
   Наденька стонала и поплевывалась во сне. Часы  захрипели  и  пробили  два
ночи. Вьюга с визгом облизывала окна.
   - За организованное нападение на караван золота с убийством шести казаков
тебя ждет петля.
   - Слушайте, Прохор Петрович, вы окончательно с ума сошли... Ведь подобное
предположение можно  делать  только  в  белой  горячке...  Чтоб  я..,  слуга
государя... Ха-ха-ха!..
   Прохор задымил сигарой и сказал:
   - Тысяча, которую ты дал Парчевскому, фальшивая. Он в городишке продул ее
в карты. Городскими властями составлен протокол. В моих лавках и  в  конторе
обнаружено много фальшивых денег. Я несу убытки. Фальшивые деньги делаешь ты
в Чертовой хате на скале. Ты - цыган. Твой парик, шпора и Наденькин коньяк у
меня. Филька Шкворень и два казака крепко тебя  заприметили  там,  на  деле:
твои усы и твое брюхо. И  морду,  конечно...  Извини...  А  главное  -  твой
соратник безносый спиртонос с собачкой пойман и во всем сознался.  Обо  всем
этом, ежели занадобится, я чрез  три  дня  телеграфирую  губернатору.  Ежели
занадобится, повторяю...
   Пристав схватился за виски  и  на  подгибающихся  ногах  стал  ходить  по
комнате. Шпоры пристава позвякивали жалобно,  как  бы  прося  пощады.  Грудь
распиралась подавленным пыхтеньем, отчаянными вздохами, все мысли  в  голове
померкли. Сердце Прохора облилось радостной кровью.
   - Уфф!.. - выдохнул пристав и повалился на колени к дивану  Наденьки.  Он
уткнулся головой ей в грудь и дряблым, как жвачка, голосом взывал:
   - Надюша!.. Надя!.. Встань. Меня губит близкий друг...  Близкий  человек,
которого я любил, которого я оберегал с пеленок... О, проклятие!..
   - Слушай, - встал Прохор и оперся руками о стол. - Нельзя ли без  фокусов
и без душераздирающих монологов. Меня этим не возьмешь, я не  институтка,  я
не младенец двух лет по  третьему...  Ты  говоришь:  друг?  Ладно.  Спасибо.
Слушай внимательно...
   Пристав, стоя на коленях все в той  же  позе,  спиной  к  Прохору,  вынул
платок, стал вытирать лицо, тихо посмаркиваться.
   - За всю мою жизнь... Ты слышишь? Я  тебе  переплатил  больше  пятидесяти
тысяч рублей. Я считаю, что этой суммы совершенно довольно, чтоб выкупить те
документы против меня,  которые  у  тебя  в  руках.  Итак,  я  жду  от  тебя
документов.
   Пристав  так  порывисто  вскочил,  что  опрокинул  преддиванный  стол   с
фарфоровой вазой, обернулся к Прохору и,  потряхивая  кулаками,  истерически
закричал-затопал:
   - Нет у меня документов! Не дам!.. Не дам!  И  ты  врешь,  что  спиртонос
пойман...
   - Не дашь?
   - Не дам! Я лучше  сожру  их,  как  сожрал  твой  доку-ментик  Иннокентий
Груздев.
   - Не дашь?
   - Не дам... Они у меня в губернском городе, в сохранном месте...
   - Покажи твою железную шкатулку...
   - Фига!.. Обыск?
   - Не дашь? В последний раз...
   - Не дам.
   - Тогда прощай.
   Прохор взял цепочку волка и пошел с ним к двери.  Обернулся.  И  холодным
голосом проговорил:
   - Итак, сроку тебе - три дня! Самое лучшее, если ты пустишь себе  пулю  в
лоб. Мой дружеский совет - стреляйся.

17

   В дом Громовых, за четыре дня до отъезда Нины, пришли  ранним  утром  два
инженера: Андрей Андреевич Протасов и Николай Николаевич Новиков,  седоусый,
лысый, - представитель государственного горного надзора.  Он  не  так  давно
прибыл с ревизией из губернского города.
   Шустрая Настя, снимая с Протасова пальто, сказала:
   - Прохор Петрович очень даже расстроены. Не знаю, примут ли.
   Подошли к кабинету. За плотно закрытой дубовой дверью -  тяжелые  шаги  и
грубое хозяйское покашливание. Инженеры  постояли,  посоветовались,  входить
или нет.
   - Давайте отложим  на  завтра,  -  предложил  Новиков.  Будучи  человеком
самостоятельным, почти не подчиненным Громову, он  не  то  чтобы  побаивался
Прохора  Петровича,  но  в  его  присутствии  всегда  чувствовал   некоторую
неловкость. В разговоре с Прохором, как это не раз  случалось,  легко  можно
было нарваться на резкий купеческий окрик, на запальчивый жест.
   У Протасова заалели кончики  ушей,  и  воротник  форменной  тужурки  стал
тесен. Протасов крепко постучал в дверь:
   - Прохор Петрович, по делу. - - Войдите!
   Высокий, широкоплечий, чуть согнувшийся - , Прохор стоял у  стола.  После
объяснения с приставом он всю ночь не спал. Лицо желтое, под глазами мешки.
   - Что нужно?
   Протасов демонстративно сел  без  приглашения  и  с  самоуверенным  видом
закурил папироску. Новиков стоял. Прохор, кряхтя, как  старик,  опустился  в
кресло.
   - Садитесь, Николай Николаевич, - и Протасов придвинул Новикову стул.
   Прохор откинул назад чуб и выжидательно прищурился.
   - Мы к вам по делу, - сказал Протасов, открыл портфель, заглянул в него и
вновь  закрыл.  -  Наш  разговор   с   вами,   Прохор   Петрович,   довольно
продолжительный и, может быть, не совсем для вас приятный.
   Ноги  Прохора  задвигались  под  столом:  он  поднял   правую   бровь   и
насторожился.
   - Дело в том, что мы с Андреем Андреевичем, - начал было инженер Новиков,
но Прохор сразу перебил его:
   - Уж кто-нибудь один говорите... Не могу же я...
   - Николай Николаевич, - в свою очередь перебил Протасов Прохора. -  Прошу
вас, излагайте...
   Прохор приподнялся, подогнул левую ногу, сел на нее.
   - Ну-с?
   Низенький, сутулый, со втянутой в плечи головой инженер  Новиков  оседлал
нос большими старинными очками и вынул из портфеля бумагу:
   - Вот инструкция... Инструкция, как  вам  известно,  составленная  горным
департаментом и высочайше утвержденная...
   - Ну, знаю... Только не тяните, пожалуйста, мне некогда.
   - Простите, Прохор Петрович, - двинулся на стуле Протасов. - Разговор, по
поводу которого мы вас беспокоим, в сто раз важнее всех дел,  даже  дел,  не
терпящих отлагательства.
   - Я, как представитель государственного надзора, - подхватил Новиков, - к
сожалению, нахожу, что инструкция эта, ограждающая интересы рабочих,  не  во
всех пунктах вами исполняется.
   - Например?
   - Для того чтоб иллюстрировать примерами, - сказал Протасов, -  надо  вам
проследовать с нами на место работ.
   Всю дальнюю дорогу до прииска "Нового"  Прохор  был  погружен  в  тяжелые
думы. Неустойчивое душевное состояние ввергало его мысли в какой-то холодный
мрак. Он томился сейчас о поддержке извне, но такой поддержки не было. Между
ним и Ниной все темней и темней становился слой внутренних противоречий.  Да
и к тому же Нина вот-вот уедет, тогда Прохор  Петрович  остается  наедине  с
собой. И это предстоящее одиночество тревожило его.
   - Лисица, лисица! - закричали оба инженера, сидевшие рядом с  Прохором  в
санях.
   Но в Прохоре не встрепенулся обычный инстинкт охотника, Прохор  и  бровью
не повел. Тем не менее в его мозгу привычным рефлексом стукнул  воображаемый
выстрел по зверьку, и все  мысли  Прохора  сразу  переключились  на  другое.
"Застрелится пристав или нет? Конечно ж, нет. Тогда как же вести  себя,  что
делать с этим гнусным человеком?" И Прохор  быстро  решил:  "Пристава  убьет
Филька Шкворень".
   Расчищенная дорога шла с горы на гору. Снег осел на ней, обильно  забурел
раздрябший конский помет. В распадках и балках со склонов гольцов стремились
неокрепшие мутные потоки.
   На прииске "Новом", отвоеванном в прошлом году  у  Приперентьева,  еще  с
осени  открыты  надземные  в  "разрезах"  и  подземные  "шахтовые"   работы.
Проведены канавы, водостоки, устроены плотины,  дорожки  для  возки  вручную
песков и крепежных материалов. Теперь шли плотничные и  кузнечные  работы  в
механических, еще  не  вполне  законченных  мастерских  и  на  электрической
станции. Общее впечатление  от  оборудования  прииска:  недоделка,  дешевка,
примитивность. Прохор не был уверен, что прииск "Новый" прочно останется  за
ним, поэтому он жалел на него денег, все делалось кое-как,  лишь  бы  наспех
урвать как можно больше золота, а потом и бросить. Прохор был  в  этом  деле
заправским хищником крупного масштаба.
   Каменистая,  всхолмленная  поверхность  изборождена  выемками,  канавами,
отвалами отработанных песков.  По  канавам  несутся  мутные  глинистые  воды
промывных аппаратов. Кругом - весенний снег, загрязненный  копотью,  песком,
грудами камней, всяким  хламом,  человеческими  экскрементами.  Картина  для
глаза удручающая. Яркое солнце еще  больше  подчеркивает  убожество  рабочей
обстановки. Здесь и там вяло двигаются плохо обутые, одетые  в  рвань  люди.
Тачечники, землекопы,  откатчики,  водоливы.  Лица  их  мрачны,  болезненны,
бескровны. Многие страдают затяжным удушливым кашлем, чахоткой; почти у всех
жесточайший ревматизм.
   Над  каждой  шахтой  вместо   механического   крана   торчит   допотопное
сооружение: вертикальный, уродливого  вида,  ворот  с  конным  приводом.  Он
служит для подъема из шахты бадей с золотоносным песком и для спуска в шахту
крепежных материалов.
   - Вот, Прохор Петрович, - начал Протасов  уверенным,  официальным  тоном,
чтоб внушить Прохору уважение к своим словам. -  Эти  безобразнейшие  махины
сооружены  по  вашему  указанию  и  вашему  настойчивому   приказу.   Теперь
представьте: бадья с песком поднята, в вороте поломка, он  сдает.  Тормоз  -
бревно. Им трудно быстро справиться. И  ежели  оплошает  человек  у  ворота,
бадья в десять пудов весом грохнет вниз на голову рабочего. Вы понимаете?  И
такой случай был...
   - Это противозаконно, - подтвердил инженер Новиков и отметил  в  записной
книжке.
   Прохор помычал что-то под нос и нахохлился.  Из  механической  мастерской
вышел - в звериных шкурах - заведующий прииском практик-золотоискатель  Фома
Григорьевич  Ездаков,   рыжебородый,   с   проседью,   горбоносый   человек.
Великолепный организатор, большой знаток тайги и золотого дела,  он  обладал
необычайным нюхом разгадывать, где скрыто  золото.  Он  когда-то  имел  свои
прииски, однако рабочие, которых он злостно эксплуатировал, выпустили его "в
трубу" и решили убить его, но он в ночь утек,  бросив  рабочих  в  тайге  на
произвол судьбы. Началась небывалая трагедия. Стояли сорокаградусные морозы.
Есть было нечего. Рабочие разбрелись по бездорожной тайге. Многие  замерзли,
многие пали в жестокой поножовщине: удар ножа решал, кому  жить,  кому  быть
съеденным. Иные посходили с ума, и, почти все они, безвестные труженики, так
или иначе погибли. Ездаков был схвачен, судим, попал на каторгу.  Но  золото
наследников скоро  освободило  его.  По  другим  же  сведениям  он,  задушив
караульного, просто-напросто с каторги бежал.
   То было десять лет тому назад; теперь Ездаков вынырнул из неизвестности и
попал сюда. Этот звероподобный человек имел на прииске всю  полноту  власти.
Он редко штрафовал рабочих, редко читал им нотации, зато всех бил по  зубам.
Молодых  женщин  насиловал,  ребятишек  тиранил.  Протестовать   бесполезно,
опасно: расчет - и вон. Контора не вступится. Опозоренные женщины  по  ночам
плакали, жаловались мужьям; мужья, стиснув зубы, лупили  жен  насмерть.  Так
шла жизнь.
   Ездаков быстро подошел к хозяину,  сдернул  шапку  с  плешивой  головы  и
сладко улыбался всем красным обветренным лицом, но  большие  навыкате  глаза
были злы, жестоки.
   -  Здравствуйте,  батюшка,  хозяин,   ваше   превосходительство,   Прохор
Петрович! Как ваше драгоценное?
   Он схватил руку Прохора в  обе  свои  лапы  и,  с  собачьей  преданностью
заглядывая в хозяйские глаза, льстиво,  долго  тряс  протянутую  руку,  даже
попробовал прижать ее к своей груди.
   Инженеры с брезгливостью глядели  на  него.  Он,  виляя  глазами  во  все
стороны, ожег их взглядом, наглым и надменным.
   - Вот, Фома Григорьич, - сказал Прохор. - Господа инженеры  обижать  меня
надумали...
   - Эх, батюшка, Прохор Петрович,  сокол  ясный!..  -  встряхивая  длинными
рукавами оленьей дохи, запел гнусавым баском Ездаков. - Инженеры для того  и
родятся, чтоб нашего брата, делового человека, утеснять да за нос водить.
   - Надень шапку, - сказал Прохор.
   - Слушаю-с, - Вы, господа, не протестуете, если Ездаков примкнет к нам?
   -  Его  присутствие,  как  заведующего  прииском,  необходимо,  -  сказал
Протасов.
   - Он несет по своей должности строгую  ответственность  пред  законом,  -
скрепил Новиков.
   - Закон, что дышло, хе-хе, - забубнил Ездаков, - куда повернул -  туда  и
вышло. Законы пишут в канцеляриях. На бумаге все гладко, хорошо...  Нет,  ты
попробуй-ка в тайге.., с этим каторжным людом. Надсмеются,  голым  пустят...
Ого! Эти народы опасные. Палец в рот положи - всю руку откусит...  В  тайге,
милые люди, господа ученые, свои законы. Да-с, да-с,  да-с...  Жестокие,  но
свои-с...
   - Со своими законами можно в каторгу угодить, - буркнул терявший терпение
Протасов.
   - Каторга? Хе-хе-с. Бывал-с, бывал-с... Знаю,  не  застращаете.  В  тайге
свои законы, в  каторге  -  свои.  Хе-хе,  закон?..  Закон  говорит:  "Гладь
рабочего по головке, всячески ублажай  его".  А  царь  говорит:  "Давай  мне
больше золота". Кто выше - царь или закон? Ага, то-то...
   - Рабочий, поставленный в нормальные условия, будет вдвое старательней, -
сказал, кутаясь в шубу, Новиков.
   - Черта с два, черта с два! - вскричал Ездаков. - Не оценит-с,  поверьте,
рабочий не оценит-с... И ежели по правилам поступать, золото-то  во  сколько
обойдется? Что государь-то скажет, а? А  рабочий  -  тьфу!  Зверь  и  зверь.
Только хвоста нет. Рабочий  сдохнет,  а  на  его  место  уж  двадцать  новых
народилось. А золото-то, ого-го!.. Золото,  я  вам  скажу,  дорогая  штучка.
Золота в земле мало, а людей,  этой  плесени,  этой  мошкары  боговой,  хоть
отбавляй. Да я людишек в грош не ставлю.
   - Наглец! - сказал себе под нос инженер Протасов, а  Прохору  эти  подлые
речи - как маслом по душе.
   Не торопясь, нога за ногу, подошли к главной шахте.
   - Прежде чем спуститься в штрек, я должен  вам  сказать  следующее,  -  и
низкорослый инженер Новиков поднял на Прохора глаза и  волосатые  ноздри.  -
Здесь самый богатый золотоносный слой идет на значительной глубине, то  есть
он простирается в пределах "вечной мерзлоты". Значит,  что  ж?  Значит,  для
облегчения труда приходится прибегать к оттаиванью пород. Как? Вам известно.
В забоях и штреках усиленно жгут костры. А вентиляция, где она? Нету  вовсе,
или самая первобытная - сквознячки.
   Значит, что? Значит,  страшный  дым,  угар,  постоянная  угроза  здоровью
рабочих. Я вам должен заявить, что правительственный надзор этого  потерпеть
не может.
   - Да будет, будет вам песни-то петь, - сладко прищурившись, загнусил Фома
Григорьевич Ездаков. - Какой угар, какой дым? Да с чего вы  взяли,  господа?
Да вы бы посмотрели, в каком дыму парятся мужики  в  банях  по-черному...  И
ничего... А курные  избы?  Вы  видели?  И  ничего  -  живут.  Живут  и  бога
благодарят.
   - Мужики могут жить как им угодно и как угодно  могут  благодарить  бога,
рабочие же...
   - Ну, бросьте, - сказал Прохор. - Давайте спускаться.
   В соседней теплушке они надели длинные непромокаемые сапоги,  брезентовые
пальто и широкополые кожаные шляпы.
   Спуск в шахту очень неприятен. Темный, сырой колодец глубиною  пятнадцать
сажен. Обыкновенная, из жердей лестница, вроде тех  приставных  лестниц,  по
которым  влезают  на  крыши.  Прохор  спускался  последним.  Было   противно
хвататься за скользкие ступеньки, густо  покрытые  липкой  грязью.  Лестницы
расположены по винтовой поверхности  и  были  подвешены  почти  вертикально.
Опасен момент перехода с лестницы на  лестницу.  Надо  уцепиться  за  скобу,
крепко вбитую в стену, прозеваешь - сорвешься в пропасть, в смерть.
   - Эй, слушайте! Тут темно... Не вижу, - перетрусил Прохор.
   - Хватайтесь за скобу! Осторожней! Не оборвитесь...
   Со стен, чрез неплотную обшивку, струилась  вода.  Снизу  шел  промозглый
холод, сдобренный угарной окисью  углерода  и  парами  газов  от  динамитных
подрывных работ. У Прохора гудело в ушах, кружилась голова.
   Спустились в сырой  полумрак.  Два  градуса  тепла  по  Реомюру.  Кой-где
мерцали электрические лампочки. Под ногами хлюпающая, по  щиколотку,  грязь.
Ноги скользят, вязнут, спотыкаются. Сюда обильно проникают грунтовые воды из
окружающих шахту напластований. Сверху, с боков, бежит вода - то  струйками,
то значительным потоком.
   С десяток плотников, одетых в непромокаемые и широкополые шляпы, напрягая
все силы, устраивали из тяжеловесных брусьев крепи. Со всех сторон и  сверху
их поливало грязной жижей. Вода сочилась в  рукава,  за  воротник.  Измокшие
плотники, грязные, как черти, работали с надрывом, с проклятиями, с руганью.
   - Сколько, ребята, получаете? - нарочно громко спросил Протасов.
   - Рубль семьдесят на сутки,  будь  он  проклят!  -  озлобленно  закричали
рабочие. - Прямо смерть, что над нами хозяин делает.
   - А какова продолжительность рабочего дня?
   - Разве вы, Протасов, забыли? - поморщился Прохор.
   - Я-то не забыл. Но мне  кажется,  что  об  этом  забыли  вы,  -  кольнул
Протасов.
   Плотники, бросив работу, шумели. Плечистый старик крикливо жаловался:
   - По одиннадцать часов без передыху дуем. В этакой-то мокрети... Хвораем,
мрем... Господин Протасов, это, кажись, ты? Объясни хозяину. Сил нет.
   Неузнанный Прохор надвинул на  глаза  шляпу,  зарылся  носом  в  воротник
пальто.  Он  хотел  спрятаться  от  самого  себя.  Вид  говорившего  старика
"мазилки" был ужасен. Впалые щеки густо заляпаны  мокрой  грязью,  по  седой
бороде - грязь; уши, нос,  все  лицо  в  грязи,  грязные  руки  в  суставных
ревматических буграх.
   Всюду грязь, кругом грязь, мрак, журчание воды, сплошные  хляби.  Прохора
бил озноб. Прохора одолевал физический холод.
   Серыми тенями шмыгали тачечники, катали, бадейщики. Вдали, по коридорчику
направо, слышно, как сталь ударяла о камень, въедалась в золотоносную  жилу,
добывая Прохору славу и богатство. Где-то прогремел взрыв,  где-то  рушились
камни и раздался стон. Вот тоскливая песня пронеслась и  смолкла,  утонув  в