ь. Твой либерализм, конечно, - красивый жест. Твой
альтруизм есть  результат  поповского  запугивания  тебя  каким-то  страшным
судом, каким-то "тем светом". При всех твоих  плюсах  натуры  в  тебе  много
наследственных минусов, в которых ты в сущности и не повинна. Ты дочь богача
и не могла быть иною.
   Нина в упор смотрела на Протасова большими печальными глазами.  Протасов,
больно стегая Нину словами, залюбовался ею. "Какая ты красавица!.."  -  чуть
не проговорил он вслух.
   - Спасибо за лекцию... Но я  ведь  не  курсистка,  Андрей,  -  иронически
сказала Нина. - Так  что  же  ты  от  меня  все-таки  требуешь?  -  внезапно
загораясь, почти вскрикнула она.
   Протасов привстал с земли на колени и, заложив  руки  в  карманы  штанов,
приготовился высказать свою мысль до конца.
   - Я требую того, чего ты не в состоянии исполнить, - с грустью начал он и
сделал маленькую паузу. - Я требую, чтоб ты все  свое  имущество  отдала  на
борьбу освобождения народа. Я требую, чтобы ты стала такой же неимущей,  как
и я. Ты погляди, какие муки терпят так называемые "царские преступники". Ими
переполнены тюрьмы, каторга, ссылка. Я весь заработок отдаю им.  У  меня  за
душой ни гроша... Я требую.., не требую, а нижайше  прошу  тебя  стать  ради
высокой цели нищей. - Он  опять  сделал  паузу,  подкултыхал  на  коленях  к
взволнованной Нине, неосторожно опрокинул бутылку бургундского в  взял  Нину
за руку:
   - Тогда мы, равные с тобой во всем, начали бы новую жизнь. Твоя  совесть,
Нина, стала бы сразу спокойной, и в этом  ты  обрела  бы  большое  для  себя
счастье. Но нет, - вздохнул Протасов,  выпустил  ее  руку,  закрыл  глаза  и
отвернулся. - Этого никогда не будет. Нет...
   Тогда Нина бросилась ему на грудь, заплакала и сквозь слезы засмеялась.
   - Андрей, Андрей!.. Какой ты чистый, какой ты замечательный!..
   - Я грязный, я обыкновенный... Меня даже упрекают, что я пляшу под  дудку
капитала... Нет, плохой я революционер... - с холодным равнодушием  принимая
ее ласки, сурово ответил Протасов. Он поднял бутылку, взболтнул ее. - Вот..,
и бутылку опрокинул. Все вытекло, - сказал он, пробуя  улыбнуться.  И  вдруг
почувствовал, как внезапно, от близости любимой  женщины,  все  забурлило  в
нем, кровь одуряющим вином бросилась от сердца по всем жилам. Он -  красный,
растерянный - хотел впервые обнять Нину, но все-таки сдержался.
   - А хочешь, я нарисую тебе  другой  проект  возможного  существования?  -
утирая слезы и бодро улыбаясь, сказала Нина.
   - Да. Хочу. Глаза Нины загорелись творческим воодушевлением:
   - Я забираю Верочку, забираю  все  свои  ценности,  говорю  Прохору:  "До
свиданья, я тебя не люблю, я покидаю тебя навсегда". Затем уезжаю  с  тобой,
Андрей, к себе на родину. У меня же там богатейшие дела, сданные на  срок  в
аренду. Есть и золотые прииски. Мы на этих насиженных  местах  организуем  с
тобой широкую общественную работу. Мы все свои предприятия передаем рабочим.
Пусть они будут настоящими хозяевами, а нам с тобой платят жалованье, ну, ну
хоть по десяти тысяч в год каждому из нас. И ты будешь мой  муж,  и  я  буду
женой тебе.
   - И мы будем жить так, пока нас не арестуют,  -  с  насмешливой  жалостью
улыбнулся Протасов и поцеловал Нине руку. - А нас арестуют ровно через месяц
после того, как мы сделаем рабочих хозяевами. Нас засадят в тюрьму,  рабочих
разгонят, богатство отберут в казну. Вот и все. Ты этого хочешь?
   - Нет, я этого не хотела бы, - чрез силу засмеялась Нина.
   Но вот она вся изменилась: как будто сойдя  со  сцены  и  сбросив  костюм
актрисы, она оделась в свой обычный наряд. Лицо ее стало серьезным, в глазах
появился особый блеск душевного подъема.
   Протасов отступил на шаг, с боязливым интересом взглянул на нее.
   - Милый Андрей! - сказала она решительным голосом. - Не верь ничему,  что
ты от меня только что слышал. Это  -  фантазия  девчонки.  Стать  по  твоему
рецепту нищей я не могу и не желаю. Нет, нет! Я должна жить и умереть в  том
звании, в которое поставила меня воля бога.
   Протасов  сразу  почувствовал,  как  между  ним  и  Ниной  встала   стена
неистребимых противоречий.  Он  понял,  что  эту  стену  нечего  и  пытаться
свалить. Его брови гневно были сдвинуты,  и  выразительные  губы  обвисли  в
углах. Лицо стало желтым, больным.
   - Андрей, милый! Ты  уже  не  молод.  Твоя  голова  вот-вот  поседеет.  И
здоровье  твое  стало  сдавать.  Тебе  не  к  лицу  принадлежать   к   касте
революционеров-безбожников.  -  Нина  порывисто  приблизилась  к  Протасову,
скрестила в мольбе руки, и голос ее зарыдал:
   - Заклинаю тебя, будь добрым христианином! Окинь большим своим  умом  тот
путь, куда зовет Христос. Прими этот путь - он зовется Истиной. И жизнь твоя
пойдет в добром подвиге. А сам ты...
   - Простите, Нина Яковлевна, - резко отвернулся от нее Протасов.  -  После
стольких лет, проведенных с вами, после стольких моих с вами бесед на пользу
вашего развития мне крайне печально,  поверьте,  крайне  печально  видеть  в
вашем лице новоявленную квакершу! Простите, но этот тип женщины давным-давно
устарел. Я теперь ясно вижу, какой вы друг рабочих...
   У Нины повисли руки. Протасов отошел от нее и крикнул стражникам:
   - Ребята! Пора!..

***

   Доктор ездил от Прохора к Петру Данилычу, от сына к отцу. Впрочем, старик
мало нуждался в помощи доктора. Он предъявил Прохору требование о выдаче его
собственных, Петра Данилыча, денег. Прохор послал отца к черту.
   - Живи,  где  живешь.  Питаешься?  Какие  деньги  тебе  еще?  Спасибо  за
скандальчик. Очень жалею, что не убил тебя тогда. Предупреждаю, что  если  и
впредь будешь раздражать меня, попадаться мне на глаза, знай, что  камера  в
сумасшедшем доме тебе обеспечена.
   - Ну, будь здоров, выродок!  -  Старик  грозно  застучал  в  пол  палкой,
затопал, заорал:
   - Знай и ты, чертов выродок! Я завтра, же еду в Питер к царю, все ему про
тебя открою, подам прошение, десять соболей в конверт суну... Царь  от  тебя
все отберет, а  тебя  велит  повесить  на  дереве.  Покачаешься,  убивец,  в
петле-то!..
   Сбежавшимся на звонок лакеям Прохор сказал:
   - Уберите от меня этого сумасшедшего, или я вышвырну его в окно.
   В этот же день у Прохора было бурное объяснение с Ниной. В  конце  концов
дело уладилось: Нина уверила мужа, что старик будет отправлен в Медведеве, а
если припадки буйства станут с ним  повторяться,  она,  человеколюбия  ради,
снова пристроит его в психиатрическую лечебницу.
   На самом же деле Нина распорядилась так: она  дала  старику  векселями  и
наличными пятьдесят тысяч из своих средств, он выдал подписку,  что  никаких
претензий к фирме Прохора Громова больше иметь не будет,  уехал  с  женой  в
село  Медведеве,  в  свой  прежний  дом,  открыл  большую   торговлю.   Анна
Иннокентьевна сделалась богатой купчихой, завела крупное  хозяйство;  сердце
ее, выкинув Прохора, успокоилось, - она стала еще усердней жиреть.
   Прохор  ходил  петухом,  хохлился,  пил.  Руки  его  начинали   чуть-чуть
трястись. То и дело бормотал себе под нос:
   - Не боюсь Ибрагишки... Не боюсь Ибрагишки... Ездил  по  работам  один  с
двумя револьверами, с винтовками и штуцером.
   Вскоре  получилось  известие,  что  мануфактурно-продуктовый  склад  трех
лесопильных заводов ограблен тысяч на  десять  шайкой  бандитов.  У  Прохора
утратилась острота ощущений к малым потерям и прибылям: его мечты  упирались
в миллиард, в сравнении с которым все остальное - плевок. Поэтому он отнесся
к ничтожным убыткам равнодушно; только сказал;
   - Я знаю, чье это дело. Ибрагим шалит.
   Исправник Федор Степаныч со стражниками и следователь тотчас  же  выехали
на место покражи.
   У Наденьки, как это ни странно, ночевал  мистер  Кук.  Вместе  подвыпили.
Мистер Кук оставил Наденьке восемьдесят семь рублей тридцать копеек  -  все,
что с собой захватит - ив  пьяном  виде  пролил  на  ее  грудь  много  слез.
Всплакнула и Наденька.
   Чрез три дня исправник возвратился. В новом мундире с золотыми погонами -
взгляд воинственный, усы все так же вразлет - он прибыл с докладом к Прохору
Петровичу:
   - Следствием выяснено, кто ограбил склад, -  говорил  он  хозяину.  -  На
стене склада надпись, представь себе:
   "Здраста Прошка, это я Ыбрагым Оглыъ". Я  нарочно  списал  в  протокол  с
ошибками. На, полюбуйся. Но я клянусь тебе, Прохор Петрович,  что  проклятый
каторжник моих лап не минует. Клянусь!
   Прохор, к удивлению  исправника,  в  ответ  лишь  ухмыльнулся  в  бороду:
"Плевать... Я не боюсь его, не боюсь...", поерошил  нечесаную  гриву  волос,
подмигнул исправнику:
   - Приходи, Федя,  сегодня  вечерком  на  мою  половину.  Бери  гитару  да
Наденьку. Я скличу Стешу с Ферапонтом, еще старика Груздева. Ну,  еще  кого?
Повара  своего  позову  да  кучеров  с  кухарками,  Илюху  можно...   Вообще
попроще...
   - Прохор Петрович, - мазнул по  усам  исправник  и  завертел  глазами.  -
Удобно ли мне? Ведь я все-таки исправник... А тут - кучера.
   - Убирайся к черту! Должен за честь считать! - крикнул Прохор, и руки его
затряслись. - Где присутствую я, там все на высокой горе. И никаких  "удобно
ли".

***

   Музыкальные вечеринки, изредка устраиваемые Ниной, мало прельщали Прохора
Петровича. Там бывало неплохое струнное трио; жена инженера  -  мадам  Шульц
хорошо играла на рояли, сама  Нина  тоже  не  прочь  иногда  блеснуть  своим
голосом,  а  по  части  модернизованной   цыганщины   частенько   отличалась
очаровательная Аделаида Мардарьевна.
   Но Прохор Петрович притворялся, что в музыкальном искусстве он ничего  не
понимает, даже в шутку как-то  сказал:  "Когда  брекочат  на  клавишах,  мне
хочется, как  собаке,  выть".  Его  появление  среди  гостей  всех  немножко
смущало, все почему-то ждали от него или оскорбительного намека,  или  явной
грубости; настроение сразу снижалось, непринужденность меркла. Самое лучшее,
конечно,  если  Прохор  Петрович  сядет  к  зеленому  столу  перекинуться  в
винтишко, проиграет рублей двадцать и уйдет.
   - Куда же ты? - остановит его Нина Яковлевна.
   - Прохор Петрович, что же вы?! - хором воскликнут обрадованные гости.
   - Да так... Пройтись. Скучновато у вас: ни драки, ни скандалов. А главное
- на винцо ты очень скуповата, Ниночка. - И ко всем:
   - Вы, господа, требуйте от нее выпивки... Какого черта, в самом  деле!  Я
прекрасно знаю, например, что мадам Шульц пьет вино, как лошадь...
   - Ах, что вы,  что  вы!  -  отмахивается  та  румяными  ручками,  пытаясь
состроить жалкую гримасу смеха. Все натянуто хохочут. Смеется и Прохор.
   - А мистер Кук, - продолжает  он,  -  в  прошлое  воскресенье  вылакал  в
трактире четверть водки, скушал целого барана и приполз домой на бровях...
   - О нет, о нет! - отчаянно трясет щеками и весь  вспыхивает  сидевший  на
пуфе у ног Нины почтенный мистер Кук. - Чрез  щур  сильно  очшень..,  очшень
пре-уве-личен, очшень "олоссаль! Один  маленький  румочка...  Ха-ха-ха!  Как
это, ну как это?.. "Пьяный приснится, а дурак - никому". Ха-ха-ха!..
   Под дружный, на  этот  раз  естественный  смех  Прохор  Петрович,  уходя,
бросил:
   - Да, вы, мисюр Кук, правы: дурак никому присниться не может, даже той, у
кого в ногах сидит...
   - О да! о да! - не сразу поняв грубость  Прохора,  восторженно  восклицал
счастливейший Кук и сладко заглядывал в очи божественной миссис Нины.
   Вообще  чопорных  журфиксов  жены  Прохор  Петрович  избегал.  Он   любил
веселиться по-своему...

***

   Вот и  сейчас  -  гулеванье  его  началось  озорное  и  пьяное.  На  двух
"тальянках" мастерски играли: кабацкий гармонист слепец  Изумрудик  и  кучер
Яшка - весь в кумачах, весь в бархате, - а на берестяных рожках три  пастуха
хозяйских стад.
   Огромный кабинет набит  махорочным  дымом,  как  осеннее  небо  облаками.
Старый лакей Тихон затопил камин. Накрытый скатертью  письменный  стол  -  в
обильной выпивке и простенькой закуске. Здесь командует  Иннокентий  Филатыч
Груздев. Он всех гостей без передыху угощает,  а  сам  не  пьет.  Прохор  же
Петрович - выпивши с утра, однако в попойке  от  кучеров  не  отстает  и  не
хмелеет.  Только  басистый  голос  его  болезненно  хрипит,  и  алеет   Лицо
запьянцовской кровью.
   Гостями повыпито изрядно. Всех потянуло послушать хороших русских песен.
   - На рожках, на рожках! - забила в ладоши, запрыгала  красотка  Стеша.  -
Прохор Петрович, прикажите...
   Мрачный Прохор поднес трем пастухам по стакану водки, старику сказал:
   - А ну, коровий полковник, разутешь.
   Пастухи залезли на широченную кушетку и, подогнув в грязнейших  "броднях"
ноги, уселись по-турецки. А гости - плечо в плечо - прямо на полу, спиной  к
пылавшему камину, лицом к рожечникам.
   - Какую пожелаете? - спросил старик и упер в  пол  конец  саженной  своей
обмотанной берестою дуды.

   Не ржавчина на болотинке травоньку съедала,
   Не кручинушка меня, добра молодца, печаль сокрушала, -
   красивым контральто подсказала Стеша.
   Прохор еще больше помрачнел, поморщился. Стеша припала щекой к его плечу.
Пастухи сплюнули на тысячный ковер,  отерли  губы  рукавом  и,  надув  щеки,
задудили.
   И вот разлилась, распустила павлиний хвост седая песня. Переливчатый  тон
рожков был грудаст и силен. Мягко и певуче, с каким-то  терзающим  надрывом,
вылетали звуки то круглыми мячами, то плавной и  тугой  струной...  Особенно
выразительно  выговаривал  рожок  меньшого   пастуха   -   Ерошки.   Выпучив
зеленоватые глаза и надув брюхатенькие  щечки  до  отказу,  Ерошка  со  всей
страстью вел главную мелодию... И казалось, будто сильный женский  голос  во
всю широкую грудь и от самого сердца звучит без слов. И если закрыть  глаза,
- увидишь русскую бабу, пышную и румяную. Вся в кумачах, скрестив  на  груди
загорелые руки, она плывет над полями по солнечному воздуху и поет, поет, не
зная зачем, не зная для кого...
   Вкладывая в певучий рожок все мастерство,  Ерошка  еще  сильней  надувает
лоснящиеся щеки; ему вторит свирель Антипки, и, как складный фон, расстилает
под песню свой басок дуда "коровьего полковника".
   Насыщенная  большой  тоской  проголосная   песня   сладко   сосет   самые
сокровенные чувства человека. Все затаили дыхание, кой  у  кого  блестит  на
глазах слеза. А трехголосная мелодия,  раздирая  тишину  кабинета,  царит  и
царствует. Она нежно хватает за сердце, умиляет огрубевшую,  всю  в  мозолях
душу: и просторно душе людской и грустно.
   И вспоминается расслабевшему от песни слушателю далекий, но такой родимый
край давно утраченного счастья, где все друзья, где владычествует  пленяющая
ласковость и ничем не омраченная любовь. Горе, горе человеку,  забывшему  ту
чудесную страну младенческой неоправданной мечты!
   - Ну песня, ну песня! - растроганно покрутил головой  старик  Груздев.  -
Как по сердцу гладит... Эх ты!
   Рожки взрыдали последний раз и  смолкли.  Все  сидели,  опустив  огрузшие
воспоминаниями головы. Старый хозяйский лакей Тихон стоял,  прислонившись  к
косяку окна; ему не хотелось  утирать  слез,  катившихся  на  черного  сукна
сюртук.
   -  Слушайте  дальше  слова  этой  песни,  -  глубоко  передохнув,   будто
захлебнувшись вздохом, проговорила Стеша. - Слушайте, пожалуйста...

   Сушит да крутит меня, молодца,
   Славушка худая,
   Чрез эту худу славушку
   Сам я погибаю...

   Смысл этих слов больно уязвил Прохора Петровича. "Ну, прямо про меня",  -
угрюмо подумал он и, сразу вскипев, грубо оттолкнул  от  себя  замечтавшуюся
Стешу -  К  черту  эту  панихиду!..  Эй,  гармонисты!  Яшка!  Сыпь  веселую,
плясовую! - крикнул он.
   И весь строй кабинета  переключился  на  гульбу.  Бражники  потянулись  к
чаркам, зашумели. Гармонисты стали налаживать свои тальянки.
   - А ну спляшем!
   Дьякон сбросил рясу, прогудел:
   - Уберите подальше ваши стульчики. А то я их, неровен час, покалечу.
   Исправник, желая угодить хозяину, снял шашку, принялся с  помощью  Тихона
стаскивать мундир, - он тоже готовился к плясу. Жеманная  Стеша  и  мясистая
кухарка  Аннушка,  похохатывая,  оправляли  у   зеркала   смятые   прически.
Захмелевшая Наденька тянула с молодым  пастухом  густую  душистую  сливянку.
Илья Петрович Сохатых зверски икал и тщетно придумывал, чем  бы  распотешить
хозяина. Наденька  затянулась  из  крепкой  трубки  пастуха,  закашлялась  и
крикнула:
   - Ну, а что же вы плясать-то?!
   Персидский ковер скручен в тугое бревно, водружен к камину. Десятипудовый
жилистый дьякон встал против семипудового брюхатого исправника. Их разделяло
пространство шагов в десять.
   - Готово?
   - Готово.
   - Вали!
   Изумрудик  с  Яшкой  хватили  на   тальянках.   Дьякон   повел   плечами,
оглушительно присвистнул и с гиком:
   - Иэх, кахы-кахы, кахы-кахы! - подобно подъятому на дыбы  коню,  сотрясая
пол и стены, дробно протопал по скользкому паркету.

   Кони новы, чьи подковы!
   Кони новы, чьи подковы! -
   отбрякивал он пудовыми сапогами, как копытами.
   Исправник тоже подпрыгивал, тряс брюхом, сверкал лакировкою сапог, звякал
шпорами; он сразу же вспотел, обессилел и, отдуваясь, повалился на кушетку.
   - Слабо, слабо! - кричал ему дьякон и, посвистывая разбойным посвистом, с
такой силой ударял в пол каблуками и подметками, что по кабинету  шли  гулы,
как от ружейных залпов.
   - А ну, вприсядку! - И взъерошенный, страшный видом  Прохор  выскочил  на
средину круга.
   Гармонисты взревели громче, к  ним  пристали  рожечники,  и  даже  старый
Тихон, забыв солидность, начал  дубасить  самоварной  крышкой  в  серебряный
поднос.
   - Эх, кахы-кахы-кахы-кахы-кахы!!.
   От ярого топота двух богатырей - дьякона и Прохора -  подпрыгивали  окна,
стоял грохот, звон в ушах, как на войне, и, казалось, домище лезет в землю.
   -  Вали-вали-вали!  -  подзуживали  гости.   Вот   хрустнул,   скоробился
фасонистый паркет, изящные куски мореного дуба и розового  дерева  в  панике
поскакали из-под ног, как скользкие лягушки.
   Железная натура Прохора Петровича, казалось, клала  на  обе  лопатки  все
понятия о человеческой выносливости, природа зверя превозмогала  все:  после
угарного во всю ночь пьянства, опохмелившись холодным квасом и ни минуты  не
вздремнув, он в семь часов утра, прямо с пира, уже был в своем  кабинете  на
башне. А кучер Яшка и две кухарки с поваром, еще не  проспавшиеся,  валялись
под столом в домашнем кабинете Прохора Петровича, где шла  ночная  кутерьма.
Всеми оставленный слепец Изумрудик, икая,  бродил  как  дурак  по  коридору,
отыскиват выход. Пастухи, забыв про коров, спешно доедали  остатки.  А  Илья
Сохатых, в  плясе  разбивший  себе  бровь,  лежал,  раскинув  руки,  посреди
кабинета, моргал отекшими глазами, охал:
   - Су.., су.., супруга  моя  сильно  беременна.  А  я..,  а  я,  рангутан,
валяюсь, как Бельведер Аполлонский... И нос в табаке. Курсив мой.

***

   Фронт работ, суживаясь в одном месте, расширялся в другом.  В  этом  году
предстояли огромные расходы по оборудованию новых предприятий,  золотоносных
участков, каменноугольных разработок. Посланные в управление железной дороги
образцы каменного угля получили от экспертизы высокую оценку.
   Прохор Петрович взял крупные заказы на этот уголь и был углублен сейчас в
подсчеты и  соображения,  как  развернуть  во  всю  ширь  добычу  угля,  как
перебросить уголь на железнодорожную  линию.  Он  широко,  умело  пользуется
большой  своей  технико-экономической   библиотекой,   толково   подобранной
инженером Протасовым. Он сначала раскинет своим умом "что и как",  а  потом,
во всеоружии знаний,  поведет  деловой  разговор  с  инженерами.  Они  будут
удивляться гению Прохора? будут уступчивее  в  цифрах.  К  Прохору  едут  на
службу  из  южной  России  три  инженера,  специалисты  по  углю,  и  пятеро
штейгеров.
   Занятия Прохора то и дело прерывают телефонные звонки по  пяти  проводам,
брошенным в башню. Он знает, что в конторе идет сейчас  расчет  рабочих,  не
пожелавших остаться на пониженном заработке. Таких н