говорили и другие, но не пролили света ни на суть дела, ни на роль в нем
мистера Фодерингея. Общее мнение совпало с мнением мистера Кокса, но  было
выражено еще более бурно. Все обвиняли  Фодерингея  в  глупой  проделке  и
доказывали ему, что он легкомысленно нарушил покой окружающих и подверг их
жизнь опасности.
   Мистер Фодерингей до того растерялся и смутился, что был готов  с  ними
согласиться, и, когда ему предложили  удалиться  восвояси,  он  не  оказал
почти никакого сопротивления.
   Он брел домой, красный как рак; ворот  его  пиджака  был  измят,  глаза
щипало, уши пылали. Он с беспокойством косился на каждый из десяти уличных
фонарей, мимо которых ему пришлось пройти. И только очутившись в уединении
своей маленькой спальни на Черчроу,  он  наконец  собрался  с  мыслями  и,
припомнив все обстоятельства вечера, спросил себя:
   "Что же все-таки случилось?"
   К этому времени он уже снял пиджак и ботинки и  теперь  сидел  на  краю
кровати,  засунув  руки  в  карманы,  в  семнадцатый  раз  повторяя   свое
оправдание:
   "Я же не хотел, чтобы эта проклятая лампа перевернулась!"
   Но тут  он  вспомнил,  что,  произнося  слова  команды,  бессознательно
пожелал, чтобы его приказ исполнился, и что потом, увидев лампу в воздухе,
почувствовал, что поддерживать ее в таком положении должен тоже он, хотя и
не понимал, каким образом.
   Если  бы  мистер  Фодерингей  отличался  философским  складом  ума,  он
непременно принялся бы размышлять над  словами  "бессознательно  пожелал",
поскольку они охватывают сложнейшие проблемы волевого акта; но он  не  был
склонен к абстрактным размышлениям, и эта мысль  была  настолько  смутной,
что он принял ее безоговорочно. Затем, опираясь на нее, он - как я  должен
признать, без особой логики - прибегнул к проверке опытом.
   Решительным  жестом  мистер   Фодерингей   протянул   руку   к   свече,
сосредоточился, хотя чувствовал, что делает глупость, и сказал:
   - Поднимись!
   В то же мгновение сомнения его исчезли: свеча поднялась и  на  какой-то
миг повисла в воздухе, а затем вслед за его ошеломленным "Ах!"  с  громким
стуком ударилась о тумбочку, оставив мистера Фодерингея в полной  темноте,
если не считать тлевшего фитиля.
   Некоторое время мистер Фодерингей сидел в темноте и не шевелился.
   - Значит, так оно и было, - проговорил он наконец. - Но в чем тут дело,
не пойму.
   Тяжело вздохнув, он начал рыться в карманах, отыскивая спички. Не найдя
их, он поднялся и стал обшаривать тумбочку.
   - Хоть бы одну найти, - сказал он.
   Он взялся за пиджак, но и там спичек  не  было,  и  тут  ему  пришло  в
голову, что чудеса можно творить даже со спичками. Он  вытянул  руку  и  в
темноте, грозно нахмурившись, произнес:
   - Пусть в этой руке будет спичка.
   Ему на ладонь упал какой-то легкий предмет, и он зажал его в кулаке.
   После нескольких неудачных  попыток  зажечь  спичку  мистер  Фодерингей
обнаружил, что она безопасная. Он бросил ее, и тут же ему пришло в  голову
что она загорится, если он того пожелает. Он пожелал, и  спичка  вспыхнула
на салфетке, постланной на  тумбочке.  Он  поспешно  схватил  ее,  но  она
погасла. Сообразив, что его возможности далеко  не  исчерпаны,  Фодерингей
ощупью нашел свечу и вставил ее в подсвечник.
   - А ну-ка зажгись! - приказал он, и в ту же секунду свеча загорелась, и
он увидел в салфетке черную дырочку, над которой курился дымок.
   Некоторое время мистер Фодерингей глядел то на дырочку, то на свечу,  а
потом, подняв глаза, встретился взглядом со своим  отражением  в  зеркале.
Несколько секунд он с его помощью безмолвно общался со своей душой.
   - Ну, а что вы сейчас скажете насчет чудес? - спросил он наконец вслух,
обращаясь к отражению.
   Последующие размышления мистера Фодерингея носили хотя  и  напряженный,
но весьма смутный характер. Насколько  он  понимал,  ему  достаточно  было
пожелать, и его желания тут же исполнялись. После того, что случилось,  он
не был склонен рисковать и решался только на самые  безобидные  опыты.  Он
заставил листок бумаги взлететь в  воздух  и  окрасил  воду  в  стакане  в
розовый, а затем в зеленый цвет. Кроме того, он создал улитку, которую тем
же чудодейственным способом сразу уничтожил, и  сотворил  для  себя  новую
зубную щетку. Когда миновала полночь, он пришел к  выводу,  что  его  воля
должна быть на редкость сильной. Разумеется, он это и  раньше  подозревал,
хотя и не был твердо уверен, что прав. Испуг и растерянность первых  часов
теперь  сменились  гордостью  от  сознания  своей  исключительности  и  от
туманного предчувствия возможных выгод.
   Неожиданно до его сознания дошло, что куранты на церковной  башне  бьют
час ночи, и,  поскольку  он  не  сообразил,  что  чудесным  образом  может
избавиться от необходимости  пойти  утром  в  контору  Гомшотта,  он  стал
раздеваться дальше, чтобы поскорее лечь в постель.
   Он уже начал стаскивать рубашку, но тут его внезапно осенила  блестящая
мысль.
   - Пусть я окажусь в постели, - произнес он и очутился там.
   - Раздетый, -  тут  же  поправился  он  и,  почувствовав  прикосновение
холодных простынь, поспешно добавил:
   - И в ночной рубашке... Нет, не в этой, а в хорошей, мягкой, из  тонкой
шерсти. А-ах! - вздохнул он удовлетворенно.  -  А  теперь  я  хочу  уснуть
сладким сном...
   Проснулся он в обычное время и за  завтраком  был  задумчив:  все,  что
произошло с ним накануне, начало казаться ему  необыкновенно  ярким  сном.
Тогда он решил проделать еще несколько безопасных опытов.  Так,  например,
за завтраком он съел три яйца: два, поданные хозяйкой - приличные, но  все
же чуточку лежалые, и  третье  -  превосходное  гусиное  яйцо,  снесенное,
сваренное и поданное на стол его чудодейственной волей.
   Мистер Фодерингей поспешил в  контору  Гомшотта  в  состоянии  сильного
волнения, которое он тщательно скрывал. И  о  скорлупе  третьего  яйца  он
вспомнил лишь вечером, когда о ней заговорила хозяйка. Весь день  чудесные
свойства, которые он открыл в самом себе, не давали ему спокойно работать,
однако это не навлекло на него никаких неприятностей, так как  вся  работа
была выполнена за последние десять минут при помощи чуда.
   К вечеру удивление сменилось глубокой радостью,  хотя  ему  по-прежнему
неприятно  было  вспоминать  обстоятельства  его  изгнания  из   "Длинного
Дракона", тем более что сильно приукрашенный рассказ об этом событии дошел
до его сослуживцев и вызвал  немало  шуток.  Мистер  Фодерингей  пришел  к
выводу, что хрупкие вещи следует поднимать с большой  осторожностью,  зато
во всех остальных отношениях его дар обещал ему все  больше  и  больше.  В
частности, он решил пополнить свое имущество, неприметно сотворив кое-что.
Он уже создал пару великолепных бриллиантовых запонок, но тут же  поспешно
уничтожил их, так как  к  его  конторке  подошел  Гомшотт-младший.  Мистер
Фодерингей опасался, что Гомшотт-младший  может  заинтересоваться,  откуда
они у  него.  Он  ясно  сознавал,  что  должен  пользоваться  своим  даром
осторожно и осмотрительно, но,  насколько  он  мог  судить,  это  было  не
труднее, чем научиться ездить  на  велосипеде,  а  эти  трудности  он  уже
преодолел. Быть может, именно эта ассоциация идей даже в большей  степени,
чем предчувствие холодной встречи в "Длинном Драконе", побудила его  после
ужина  отправиться  в  проулок  за  газовым  заводом  и   там   втихомолку
поупражняться в сотворении чудес.
   Пожалуй, опыты мистера Фодерингея не  отличались  оригинальностью,  так
как, если не  считать  его  необычайного  дара,  он  был  самым  заурядным
человеком. Он вспомнил чудо  с  жезлом  Моисея,  но  вечер  был  темный  и
неподходящий для присмотра за огромными сотворенными змеями.
   Затем он припомнил чудо из "Тангейзера", о котором однажды  прочитал  в
концертном зале на обороте программы. Оно показалось ему очень приятным  и
безопасным. Он воткнул свою трость - превосходную  пальмовую  трость  -  в
траву у дорожки  и  приказал  этой  сухой  деревяшке  зацвести.  В  то  же
мгновение воздух наполнился  ароматом  роз,  и,  чиркнув  спичкой,  мистер
Фодерингей убедился, что это прекрасное чудо было повторено.  Его  радость
была прервана звуком приближающихся шагов. Боясь, что его  чудодейственный
дар будет обнаружен  преждевременно,  он  поспешно  скомандовал  зацветшей
трости:
   - Назад!
   На самом деле он хотел сказать: "Стань снова тростью",  -  но  второпях
оговорился.
   Трость стремительно понеслась прочь,  и  приближавшийся  человек  издал
сердитый возглас, подкрепив его смачным словцом.
   - В кого это ты  швыряешься  колючими  ветками,  дурак?  Всю  ногу  мне
исцарапал!
   - Простите, - начал мистер Фодерингей, но,  сообразив,  что  объяснения
могут только еще больше испортить дело, смутился и начал  нервно  теребить
усы.
   К нему приближался Уинч, один из  трех  полицейских,  охраняющих  покой
Иммеринга.
   - Тебе что, нравится палками швыряться? - спросил полицейский. - А!  Да
это вы! Лампу в "Длинном Драконе" "вы разбили?
   - Нет, не нравится. Совсем нет, - ответил мистер Фодерингей.
   - Так зачем же вы швырнули эту палку?
   - Угораздило же меня! - воскликнул мистер Фодерингей.
   - Вот именно! Она ведь колючая! Для чего вы ее швырнули, а?
   Мистер  Фодерингей  растерянно  пытался  сообразить,  для  чего  он  ее
швырнул. Его молчание, по-видимому, раздражало мистера Уинча.
   - Вы понимаете, что вы совершили  нападение  на  полицейского,  молодой
человек? На полицейского!
   - Послушайте, мистер Уинч,  -  с  досадой  и  смущением  сказал  мистер
Фодерингей. - Мне очень жаль... Дело в том, что...
   - Ну?
   Мистер Фодерингей так и не сумел  ничего  придумать  и  решил  говорить
правду.
   - Я творил чудо... - Он старался говорить небрежным тоном,  но  из  его
усилий ничего не получилось.
   - Творил чу... Что это еще за чушь!.. Творил чудо! Смех, да  и  только.
Да ведь вы тот самый молодчик, который не верит в чудеса... Значит,  опять
устроили дурацкий фокус! Ну, вот что я вам скажу...
   Однако мистеру Фодерингею так и не пришлось услышать, что именно  хотел
сказать ему  мистер  Уинч.  Он  понял,  что  выдал  себя,  разгласил  свою
драгоценную тайну! Злость придала ему энергии. Он яростно крикнул,  шагнув
к полицейскому:
   - С меня довольно! Я вам сейчас покажу дурацкий фокус! Отправляйтесь-ка
в преисподнюю! Марш!
   И в то же мгновение он остался один.
   В этот вечер мистер Фодерингей не творил больше чудес и не пытался даже
узнать, что стало с его расцветшей тростью.  Испуганный  и  притихший,  он
вернулся домой и прошел прямо к себе в спальню.
   - Господи! - пробормотал он. - Какой же сильный дар! Просто всесильный!
Я вовсе этого не хотел... Интересно, какая она, преисподняя?
   Мистер Фодерингей сел на кровать, чтобы снять сапоги, и тут ему  пришла
в голову счастливая мысль. Он переправил полицейского в  Сан-Франциско,  а
затем, предоставив события их естественному ходу, уныло лег  спать.  Ночью
ему снился разгневанный Уинч.
   На следующий день мистер Фодерингей  услышал  две  интересные  новости.
Во-первых, кто-то посадил великолепный куст вьющихся роз перед самым домом
мистера Гомшотта-старшего на Ладдабороу-роуд; а во-вторых, реку  до  самой
мельницы Роудинга  собираются  обшарить,  чтобы  найти  тело  полицейского
Уинча.
   Весь день мистер Фодерингей был рассеян и задумчив и  чудес  больше  не
творил, если не считать нескольких распоряжений относительно Уинча и того,
что он при помощи  чуда  безупречно  выполнял  свою  работу,  несмотря  на
беспокойные мысли, роившиеся в его голове,  словно  пчелы.  Его  необычная
рассеянность  и  подавленность  были  замечены  окружающими  и   сделались
предметом шуток, а он все время думал об Уинче.
   В воскресенье вечером Фодерингей  пошел  в  церковь,  и,  как  нарочно,
мистер  Мейдиг,  который  интересовался  оккультными  явлениями,  произнес
проповедь о  "деяниях  противозаконных".  Мистер  Фодерингей  не  особенно
усердно посещал церковь, но  его  стойкий  скептицизм,  о  котором  я  уже
упоминал, к этому времени значительно  поколебался.  Содержание  проповеди
пролило совершенно новый свет на его недавно открывшиеся способности, и он
внезапно решил сразу  же  после  окончания  службы  обратиться  к  мистеру
Мейдигу за советом. Приняв это решение, он удивился, почему не подумал  об
этом раньше.
   Мистер Мейдиг, тощий, нервный  человек  с  очень  длинными  пальцами  и
длинной шеей, был явно польщен, когда молодой человек,  чье  равнодушие  к
религии было известно всему городку, попросил разрешения поговорить с  ним
наедине.  Поэтому  мистер  Мейдиг,  едва  освободившись,  провел   мистера
Фодерингея к себе в кабинет  (его  дом  примыкал  к  церкви),  усадил  его
поудобнее и, став перед весело пылавшим  камином,  -  при  этом  ноги  его
отбрасывали  на   противоположную   стену   тень,   напоминавшую   колосса
Родосского, - попросил изложить свое дело.
   Мистер Фодерингей смутился, не зная,  как  начать,  и  некоторое  время
бормотал фразы, вроде: "Боюсь, едва ли вы мне поверите, мистер  Мейдиг..."
Но потом собрался с духом и спросил, какого  мнения  он  придерживается  в
вопросе о чудесах.
   Мистер Мейдиг внушительно произнес "видите ли", потом еще раз  повторил
это слово, но тут мистер Фодерингей перебил его:
   - Думаю, вы не поверите, чтобы самый  обыкновенный  человек,  например,
вроде меня,  сидящего  вот  тут,  перед  вами,  умел  с  помощью  какой-то
внутренней своей особенности творить усилием воли всякие чудеса.
   - Это возможно, - сказал мистер  Мейдиг.  -  Что-нибудь  в  этом  роде,
пожалуй, возможно.
   - Если вы разрешите мне воспользоваться  какой-нибудь  вашей  вещью,  я
покажу вам это на деле, - сказал мистер Фодерингей. - Вот, например, банка
с табаком, там, на столе. Будет  ли  чудом  то,  что  я  собираюсь  с  ней
сделать? Одну минутку, мистер Мейдиг.
   Сдвинув брови, он протянул палец к банке с табаком и произнес:
   - Стань вазой с фиалками!
   Банка с табаком послушно выполнила приказание.
   Увидев такое превращение, мистер Мейдиг вздрогнул и  застыл  на  месте,
поглядывая то на чудотворца, то на вазу с цветами. Он  ничего  не  сказал.
Наконец он все-таки решился нагнуться над столом и  понюхать  фиалки;  они
были только что сорваны и необыкновенно красивы. Затем он  опять  устремил
взгляд на мистера Фодерингея.
   - Как вы это сделали? - спросил он.
   Мистер Фодерингей подергал себя за усы.
   - Просто приказал, и вот вам, пожалуйста! Что  это:  чудо,  или  черная
магия, или что-нибудь еще? Что это со мной, как вы думаете? Об этом-то я и
хотел спросить вас.
   - Явление это в высшей степени необычное.
   - А неделю назад я не больше вашего знал,  что  способен  на  это.  Все
получилось  совсем  неожиданно.  Моя  воля,  наверное,  обладает  каким-то
странным свойством, а больше я ничего не знаю.
   - Вы только вот это способны делать? А больше ничего?
   - Да сколько угодно! - воскликнул Фодерингей. - Все, что хотите!
   Он задумался и вдруг вспомнил фокус, который когда-то видел.
   - Вот, пожалуйста! - Он протянул руку. - Наполнись рыбой... Нет-нет, не
это! Стань прозрачной чашей, полной воды, и чтобы в  ней  плавали  золотые
рыбки! Так-то лучше. Видите, мистер Мейдиг?
   - Удивительно! Невероятно! Или вы необыкновенный... Впрочем, нет...
   - Я мог  бы  превратить  эту  вазу  во  что  угодно,  -  сказал  мистер
Фодерингей. - Во что угодно. Смотрите! А ну-ка, стань голубем!
   В следующее мгновение сизый голубь уже порхал  по  комнате  и  вынуждал
мистера Мейдига наклоняться всякий раз, когда пролетал мимо него.
   - Замри! - приказал мистер Фодерингей,  и  голубь  неподвижно  повис  в
воздухе.
   - Я могу превратить его опять в вазу с цветами, - сказал он и,  спустив
голубя снова на стол, сотворил и это чудо.
   - Вам, наверное, скоро захочется выкурить трубку. - И с  этими  словами
он восстановил банку с табаком в ее первоначальном виде.
   Мистер Мейдиг наблюдал за этими последними  превращениями  в  молчании,
которое было  красноречивее  всяких  слов.  Теперь  он  поглядел  круглыми
глазами на Фодерингея, осторожно поднял банку с  табаком,  осмотрел  ее  и
опять поставил на стол.
   - Мм-да!.. - только и мог он сказать.
   - Ну, теперь мне будет легче объяснить, зачем  я  пришел  сюда...  -  И
Фодерингей  принялся  сбивчиво  и  многословно  рассказывать  о   странных
событиях последних дней, начав с происшествия в "Длинном Драконе", но то и
дело перескакивал на судьбу Уинча, чем сбивал слушателя с толку.
   По мере того как он рассказывал, гордость, вызванная в  нем  изумлением
мистера Мейдига, исчезла, и он  опять  стал  самым  обыкновенным  мистером
Фодерингеем, каким его знали все.
   Мистер Мейдиг внимательно слушал, сжимая в руках  банку  с  табаком,  и
выражение его лица постепенно менялось. Когда мистер Фодерингей  дошел  до
чуда с третьим яйцом, священник, подняв дрожащую руку, перебил его.
   - Это возможно! -  воскликнул  он.  -  Вполне  вероятно.  Конечно,  это
поразительно, зато позволяет  объяснить  некоторые  совершенно  загадочные
явления. Способность творить  чудеса  есть  дар,  особое  свойство,  вроде
гениальности или ясновидения. До сих пор оно встречалось  очень  редко,  и
только у исключительных людей. Но в данном случае... Меня всегда приводили
в недоумение чудеса Магомета, йогов и госпожи Блаватской,  но  теперь  все
стало ясно. Да, это особый дар! И как превосходно это  доказывает  правоту
рассуждений нашего великого мыслителя, - мистер Мейдиг  понизил  голос,  -
его светлости герцога Аргайльского. Здесь  мы  проникаем  в  тайны,  более
глубокие,  чем  обыкновенные  законы  природы.  Да...   Так   продолжайте,
продолжайте же!
   Мистер Фодерингей стал рассказывать о неприятном инциденте с Уинчем,  а
священник, уже забывший недавнее благоговейное изумление  и  испуг,  то  и
дело прерывал его удивленными восклицаниями и жестами.
   - Вот как раз это меня и беспокоит больше  всего,  -  продолжал  мистер
Фодерингей. - Именно по этому поводу я хочу получить  у  вас  совет.  Уинч
сейчас в Сан-Франциско, где это, я не знаю, но  он,  конечно,  там.  Но  в
результате мы оба -  и  он  и  я  -  оказались  в  весьма  затруднительном
положении, как вы сейчас сами поймете. Ему, конечно, трудно понять, что  с
ним стряслось, но, надо думать, он и напуган, и взбешен  до  крайности,  и
рвется поскорее рассчитаться со мной. Я уверен, что он все время  пытается
выехать из Сан-Франциско и вернуться сюда. А я каждые два-три часа отсылаю
его обратно, едва вспомню об этом. Он, конечно, не  понимает,  что  с  ним
происходит, и это, разумеется,  его  раздражает.  И  если  он  каждый  раз
покупает билет, то изведет уйму денег. Я сделал для него все, что мог,  но
ему ведь трудно поставить себя на мое  место.  Еще  я  подумал,  что  если
преисподняя такова, какой мы ее себе представляем, то  его  одежда  успела
обгореть прежде, чем я переправил его в другое место.  В  таком  случае  в
Сан-Франциско его могли бы посадить в тюрьму.  Конечно,  едва  я  об  этом
подумал, я тут же распорядился, чтобы на  нем  немедленно  появился  новый
костюм. Но вы понимаете, как я запутался?
   Мистер Мейдиг нахмурился.
   - Да, я понимаю. Положение весьма затруднительное. Какой выход могли бы
вы найти... - И он произнес несколько туманных и ничего не решающих  фраз,
а затем продолжал: - Но забудем на время об Уинче и обсудим  вопрос  более
широко. Я не считаю, что это черная магия или что-нибудь в том же роде.  Я
не считаю, что в этом есть что-либо преступное,  мистер  Фодерингей,  если
только вы не скрыли каких-нибудь существенных  фактов.  Нет,  это  чудеса,
чистейшие чудеса, я бы сказал, чудеса высшего класса.
   Он начал расхаживать по ковру,  жестикулируя.  А  мистер  Фодерингей  с
озабоченным видом сидел у стола, подперев щеку рукой.
   - Не знаю, что мне делать с Уинчем, - проговорил он.
   - Дар творить чудеса,  п