И  падишах  тоже,
безусловно, важная персона. Я видел его имя в газетах, и не раз. Ну, а вот
действительно ли птица проглотила камень - это уж, как  говорится,  вопрос
особый.



    Герберт Уэллс.
    Красный гриб

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. - И.Грушецкая. В кн.: "Герберт Уэллс. Собрание сочинений
   в 15 томах. Том 3". М., "Правда", 1964.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 6 March 2001
   -----------------------------------------------------------------------


   Мистер Кумс чувствовал отвращение к жизни. Он спешил  прочь  от  своего
неблагополучного  дома,   чувствуя   отвращение   не   только   к   своему
собственному, но и  ко  всякому  бытию,  свернул  в  переулок  за  газовым
заводом, чтобы уйти подальше от города,  спустился  по  деревянному  мосту
через канал к Скворцовым коттеджам и очутился в сыром сосновом бору, один,
вдали от шума и суматохи человеческого жилья. Больше  нельзя  терпеть.  Он
даже ругался, что было совсем не в его привычках, и громко  повторял,  что
больше этого не потерпит.
   Мистер Кумс был бледнолицый человечек с  черными  глазами  и  холеными,
очень  темными  усиками.  Стоявший  торчком   тугой,   слегка   поношенный
воротничок создавал  видимость  двойного  подбородка,  а  пальто,  хотя  и
потертое, было отделано каракулем. Перчатки, светло-коричневые  с  черными
полосками, были разорваны  на  кончиках  пальцев.  В  его  внешности,  как
сказала однажды его жена в  те  милые,  безвозвратные,  незапамятные  дни,
короче говоря, еще до их женитьбы, было что-то воинственное. А теперь  она
называла его - хоть и дурно разглашать то,  что  говорится  наедине  между
мужем и женой, - она называла его: "Настоящее чучело".
   Впрочем, она не скупилась и на другие нелестные прозвища.
   Заваруха  опять  началась  из-за  этой  нахалки  Дженни.  Дженни   была
приятельницей жены и без всякого  приглашения  со  стороны  мистера  Кумса
упорно являлась каждое воскресенье пообедать и портила весь день. Это была
крупная, разбитная девушка, любившая  крикливо  одеваться  и  пронзительно
хохотать, но ее сегодняшнее вторжение превзошло все, что было раньше:  она
притащила своего приятеля, франтоватого и одетого так же безвкусно, как  и
она сама.  И  вот  мистер  Кумс,  в  накрахмаленном  чистом  воротничке  и
воскресном сюртуке, сидел за обеденным столом, безмолвный и негодующий,  в
то время как жена его и гости болтали без умолку о таких пустяках, что уши
вяли, и громко смеялись. Скрепя сердце он вытерпел все это, но  вот  после
обеда (который "по обыкновению" запоздал) мисс Дженни не придумала  ничего
лучше, как сесть за пианино и наигрывать негритянские песенки, словно  был
будничный день, а не воскресенье. Нет! Человеческая  природа  не  в  силах
вынести такого надругательства! Услышат соседи, услышит вся  улица  -  это
позор! Он не мог больше молчать!
   Он хотел было заговорить, но почувствовал, что бледнеет, и от робости у
него перехватило дыхание. Он сидел у окна  на  стуле  -  креслом  завладел
новый гость. "Воскресенье!" - с трудом выдавил он из себя, повернувшись  к
ним, и в тоне его слышалась угроза. "Воск-ресе-енье!" Да, голос  был,  что
называется, "зловещий".
   Дженни продолжала играть, но жена, просматривавшая стопку нот на крышке
рояля, вперила в него сердитый взгляд.
   - Опять что-то не так? - сказала она. - Людям и поразвлечься нельзя?
   - Я не возражаю против разумных развлечений, - сказал маленький  мистер
Кумс, - но не намерен слушать увеселительные песенки в воскресенье в своем
доме.
   - А чем плохи мои песенки? - Дженни оборвала  игру  и,  зашуршав  всеми
оборками, повернулась на вертящемся стуле.
   Кумс почувствовал, что назревает ссора, и, как все нервные, застенчивые
люди в таких случаях, взял слишком вызывающий тон.
   - Вы там поаккуратнее со стулом, - сказал он, - а то он не приспособлен
к тяжестям.
   - Оставьте в покое тяжести, - раздраженно сказала Дженни. - Что вы  там
прохаживались насчет моей игры?
   - Я полагаю, вы не хотели сказать, мистер  Кумс,  будто  вам  неприятно
поразвлечься музыкой в воскресенье? - спросил новый гость; он откинулся  в
кресле,  выпустил  облако  папиросного  дыма  и   улыбнулся   с   оттенком
превосходства. А миссис Кумс говорила приятельнице:
   - Играй, Дженни, не обращай внимания.
   - Вот именно! - ответил гостю мистер Кумс.
   - Могу я осведомиться, почему? - спросил  гость.  Он  явно  наслаждался
своей папиросой, а также предвкушением ссоры. Это был долговязый  малый  в
светлом щегольском костюме; в его белом  галстуке  красовалась  серебряная
булавка с жемчужиной. "Он проявил бы больше вкуса, надев черный костюм", -
подумал мистер Кумс. Он ответил гостю:
   - А потому, что мне это  не  подходит.  Я  деловой  человек.  Я  должен
считаться со своей клиентурой. Разумные развлечения...
   - Его клиентура! - фыркнула  миссис  Кумс.  -  Только  это  от  него  и
слышишь... Нам надобно делать это, нам нельзя делать то...
   - А если тебе не нравится считаться с моей клиентурой, - ответил мистер
Кумс, - зачем ты выходила за меня замуж?
   - Непонятно! - вставила Дженни и повернулась к пианино.
   - В жизни не видывала таких, как ты, - сказала миссис Кумс.  -  Начисто
переменился с тех пор, как мы поженились. Прежде...
   Дженни снова уже барабанила: тут-тум-тум!
   - Послушайте, - проговорил мистер Кумс, выведенный наконец из себя.  Он
встал и возвысил голос: - Говорят вам, я этого не допущу. - И даже  сюртук
его топорщился от негодования.
   - Ну-ну, без насилия, - произнес долговязый, приподнявшись.
   - Да вы-то кто такой, черт возьми! - свирепо спросил мистер Кумс.
   Тут заговорили все разом. Гость заявил, что он  "нареченный"  Дженни  и
намерен защищать ее, а мистер Кумс ответил, что пусть  себе  защищает  где
угодно, но только не в его (мистера Кумса) доме; а  миссис  Кумс  сказала,
что хоть бы он постыдился так оскорблять гостей и что он превращается (как
я уже упоминал) в настоящее чучело; а кончилось все тем, что  мистер  Кумс
приказал своим гостям убираться вон, а те не ушли, и он сказал, что  тогда
придется уйти ему самому. С пылающим лицом, со слезами на  глазах  выбежал
он в переднюю, и пока он там сражался с пальто  -  рукава  сюртука  упорно
вздергивались кверху - и смахивал пыль с цилиндра, Дженни снова  заиграла,
и ее наглое "тум-тум-тум" провожало его до порога. Он хлопнул дверью  так,
что, казалось, весь дом задрожал. Вот что было  непосредственной  причиной
его скверного настроения. Теперь вам понятно, почему  он  испытывал  такое
отвращение к жизни?
   И вот, расхаживая по скользким лесным тропинкам - был конец октября,  и
всюду из-под ворохов хвои и по  канавам  пестрели  грибные  гнезда,  -  он
припоминал всю горестную историю  своей  женитьбы.  Она  была  несложна  и
достаточно обычна. Теперь он начал понимать, что жена  вышла  за  него  из
простого любопытства и из желания избавиться  от  тяжелой,  изнурительной,
плохо оплачиваемой работы в мастерской.  Но,  как  большинство  женщин  ее
круга, она была недалекой и не понимала, что обязана помогать мужу  в  его
работе.  Она  была  падка  до  развлечений,  многословна,   общительна   и
гостеприимна и явно разочаровалась, поняв, что замужество не  избавило  ее
от гнета бедности... Его заботы раздражали ее, а на малейшее замечание она
заявляла, что он вечно брюзжит. Почему он не мог  быть  таким  милым,  как
раньше? А Кумс был безответный человечек, вскормленный на  книге  "Помогай
самому себе" и  лелеявший  скромную  мечту  о  "достатке",  нажитом  путем
самоограничения и борьбы с  конкурентами.  Потом  появилась  Дженни,  этот
Мефистофель в женском облике, с  ее  вечной  болтовней  о  вздыхателях,  и
начала таскать жену по театрам и "все в таком роде". Вдобавок у жены  были
тетки, двоюродные братья и сестры,  и  все  они  пожирали  его  состояние,
оскорбляли его, мешали ему в делах,  докучали  лучшим  клиентам  и  вообще
портили ему жизнь как только умели. Уже не впервые гнев и  негодование,  к
которым примешивался какой-то смутный страх, гнали мистера Кумса из  дому;
он убегал прочь, яростно и громко клялся, что больше этого не потерпит,  и
так понемногу впустую растрачивал свой пыл. Но никогда еще он не испытывал
такого глубокого отвращения к жизни, как сегодня;  в  этом  повинны  были,
вероятно, и воскресный обед и пасмурное  небо.  А  может  быть,  он  начал
наконец понимать, что неуспех его дел  -  это  последствие  его  женитьбы.
Сейчас  ему  угрожало  банкротство,  а  там...  Что  ж,  возможно,  она  и
раскается, когда уже будет слишком поздно. А судьба, как я  уже  указывал,
обсадила тропинку в лесу пахучими грибами, обсадила ее по  обе  стороны  и
густо и пестро.
   Трудно приходится мелкому лавочнику, когда у него плохая подруга жизни.
Весь его капитал  вложен  в  дело,  и  покинуть  жену  означает  для  него
примкнуть к армии безработных где-нибудь на чужбине.  Развод  для  него  -
недосягаемая роскошь. Добрые, старые  традиции  законного,  нерасторжимого
брака безжалостно связывают  его,  и  нередко  дело  кончается  трагедией.
Каменщики жестоко бьют своих жен, а герцоги им изменяют; но именно в среде
маленьких клерков и лавочников  все  чаще  в  наши  дни  случаи  убийства.
Поэтому  вполне  понятно  -  и  прошу  отнестись   к   этому   как   можно
снисходительней, - что  воображение  мистера  Кумса  обратилось  к  такому
блистательному способу завершить его разбитые надежды, и  некоторое  время
мысли его занимали бритвы, револьверы, столовые ножи и трогательные письма
к следователю с именами врагов  и  христианской  мольбой  о  прощении.  Но
вскоре злоба сменилась глубокой грустью. Он венчался в этом самом пальто и
в этом самом сюртуке, первом и единственном, какой у него был в жизни. Еще
вспомнилось, как он ухаживал за ней в этом самом лесу, и годы лишений ради
того, чтобы накопить состояние, и  светлые,  полные  надежд  дни  медового
месяца. И вот как все это обернулось! Неужели провидение так  немилосердно
к людям! Им опять завладела мысль о смерти.
   Он вспомнил о  канале,  над  которым  недавно  проходил,  и  усомнился:
покроет ли его с головой даже посредине, в самом глубоком месте.  И  среди
этих грустных раздумий на глаза ему попался красный гриб. С минуту он тупо
глядел на него, затем подошел и нагнулся, приняв его за оброненный  кем-то
кожаный кошелек. Тут он увидел, что это шляпка гриба, необычайно красного,
как бы ядовитого оттенка, скользкая, глянцевитая,  с  кислым  запахом.  Он
стоял, нерешительно протянув к нему руку, и вдруг мысль о яде пронзила его
мозг. Тогда он сорвал гриб и выпрямился, держа его в руке.
   Запах у гриба был острый, резкий, но не противный. Он отломил  кусочек;
свежая мякоть была светло-кремовой, но не прошло и десяти секунд, как  она
превратилась в изжелта-зеленую. Глядеть на это было забавно, и он  отломил
еще и еще кусочек. "Удивительные растения эти  грибы",  -  подумал  мистер
Кумс. Все они содержат смертельный яд,  как  часто  говорил  ему  отец,  -
смертельный яд.
   "Самый подходящий момент для  отчаянного  шага.  Здесь  вот  и  сейчас,
почему бы нет?" - раздумывал мистер Кумс. Он  откусил  кусочек,  крохотный
кусочек, самую малость. Во рту стало так горько, что он чуть не сплюнул, а
потом начало печь, как будто он  хватил  горчицы  с  добавкой  хрена  и  с
грибным привкусом...
   В своем возбуждении он и не заметил, как проглотил первый кусочек.  Что
же, съедобно или нет? Он чувствовал удивительную беспечность. Надо бы  еще
попробовать...  В  самом  деле  съедобно,  даже  вкусно!  Отдавшись  новым
впечатлениям, он забыл о своих горестях. Ведь это была игра со смертью. Он
снова откусил кусочек,  на  этот  раз  побольше.  У  него  как-то  странно
закололо в пальцах на руках и  на  ногах.  Сильнее  забился  пульс;  кровь
зашумела в ушах, как жернова. "Еще кусок... попроб..." -  пробормотал  он.
Он повернулся - ноги  плохо  слушались  его  -  и  поглядел  по  сторонам.
Неподалеку он увидел красное пятно и попытался подойти к  нему.  "Недурной
закусон, - бормотал он. - Э, да тут  их  еще..."  Он  рванулся  вперед  и,
протянув к грибам руки, повалился ничком. Но трогать их не стал. Он  вдруг
забыл обо всем на свете.
   Он  перевернулся,  присел  и  удивленно  огляделся.   Его   старательно
вычищенный цилиндр откатился к канаве. Он приложил  руку  ко  лбу.  Что-то
произошло, но что именно, он не мог ясно вспомнить. Как бы  там  ни  было,
тоска его рассеялась, на душе стало весело и легко! Но  горло  по-прежнему
горело. Внезапно он громко засмеялся. Его что-то огорчало?  Он  ничего  не
помнил. Во всяком случае, он не будет больше грустить.  Он  поднялся  и  с
минуту стоял, пошатываясь, со светлой улыбкой  глядя  на  окружающий  мир.
Кое-что он  начал  припоминать,  впрочем,  довольно  смутно,  -  в  голове
вертелась какая-то карусель. Ну да, там, дома, он наскандалил из-за  того,
что люди хотели повеселиться. Они были совершенно правы; жизнь должна быть
как можно радостней. Он пойдет сейчас домой и все уладит и успокоит их.  А
почему бы ему не набрать этих  великолепных  поганок  и  не  угостить  их?
Набрать целую шляпу верхом. Вот этих красных с  белыми  крапинками  и  еще
желтеньких. Да, он показал себя бирюком, ненавистником радости, но он  все
поправит. Как забавно  надеть,  скажем,  пальто  наизнанку  и  натыкать  в
карманы жилета веточки дикого терновника. И -  с  песней  домой  -  весело
провести вечер.


   Как только мистер Кумс ушел, Дженни перестала играть и, повернувшись  к
присутствующим, спросила:
   - Ну, из-за чего было поднимать такой шум?
   - Вот видите, мистер Кларенс, что мне приходится терпеть от  него...  -
сказала миссис Кумс.
   - Уж очень горяч, - степенно произнес мистер Кларенс.
   - И меня особенно удручает, - продолжала миссис Кумс, - что нет  в  нем
ни малейшего понимания нашего положения; он только и думает, что  о  своей
несчастной лавчонке. Соберу ли я иной раз небольшое  общество,  или  куплю
себе безделицу, чтобы приодеться немного, или потрачу на себя какой-нибудь
пустяк из денег,  отложенных  на  хозяйство,  -  сейчас  же  недовольство.
"Бережливость", видите ли, "борьба за существование" и все  такое.  Он  не
спит ночами, все думает и думает и мучает себя, как бы ему  сэкономить  на
моих расходах лишний шиллинг. Он как-то  потребовал  даже,  чтобы  мы  ели
маргарин. Стоит мне уступить хоть раз - кончено!
   - Безусловно, - подтвердила Дженни.
   - Если мужчина ценит женщину, - произнес мистер Кларенс, откидываясь  в
кресле, - он должен быть готов приносить  для  нее  жертвы.  Что  касается
меня, - тут взгляд мистера Кларенса остановился на Дженни, - я не  позволю
себе и думать о браке, пока у меня не будет возможности жить с супругой на
широкую ногу. А иначе это не что иное, как эгоизм. Сквозь  невзгоды  жизни
мужчина должен пройти один, а не тащить с собой...
   - Ну, с этим я не вполне согласна, - перебила его Дженни, - я не  вижу,
почему бы  мужчине  отказываться  от  помощи  женщины...  Лишь  бы  он  не
обращался с ней грубо... Грубость - это...
   - Вы не поверите, - сказала  миссис  Кумс,  -  но  я,  видно,  лишилась
рассудка, когда выходила за него. Я должна была понять. Не будь тут  моего
отца, он отказался бы даже от свадебной кареты...
   - Боже! До этого дойти! - сказал совершенно потрясенный мистер Кларенс.
   - Все говорил, что деньги, мол, нужны ему для  дела,  и  тому  подобные
глупости. Он не позволил бы мне нанять женщину, чтобы помогала мне  раз  в
неделю, да тут я крепко взялась. А ведь  какой  крик  он  поднимает  из-за
денег, наступает на меня с книгами да со счетами, чуть не кричит: "Нам  бы
только продержаться в этом году, а там уже дело пойдет". А я говорю: "Если
продержимся в этом году, то опять будет: "Нам  бы  только  продержаться  в
следующем году". Я тебя знаю, - говорю я ему. - Не добьешься ты,  чтобы  я
себя заморила, превратила в какое-то пугало.  Что  же  ты  не  женился  на
кухарке, -  говорю,  -  раз  тебе  нужна  кухарка,  а  не  благопристойная
девица... Я говорю..."
   И все в том же роде. Но незачем дальше  слушать  этот  малопоучительный
разговор. Достаточно сказать, что с мистером Кумсом вскоре было покончено,
и они приятно провели время у пылающего камина. Затем  миссис  Кумс  вышла
приготовить чай, а Дженни присела на ручку кресла возле мистера Кларенса и
кокетничала с ним, пока не раздался звон посуды.
   - Что это мне будто  послышалось...  -  лукаво  спросила  миссис  Кумс,
входя, -  и  посыпались  шутки  о  поцелуях...  Они  уютно  сидели  вокруг
небольшого круглого столика, когда  первые  признаки  возвращения  мистера
Кумса дали себя знать. Послышалось звяканье щеколды у наружных дверей...
   - Вот и он, мой господин и повелитель, - сказала миссис Кумс, - уходит,
как лев, а возвращается, как ягненок. Держу пари...
   В  лавке  раздался  грохот:  по-видимому,  упал  стул.  Кто-то   прошел
коридором, выделывая ногами замысловатые па. Затем дверь  распахнулась,  и
появился Кумс, но Кумс преображенный. Безупречный воротничок  был  сорван.
Старательно вычищенный цилиндр, до половины наполненный грибным  крошевом,
был  зажат  под  мышкой,  пальто  вывернуто  наизнанку,  а  жилет  украшен
цветущими пучками желтого дрока. Но что  значили  все  эти  незначительные
изменения праздничного костюма в сравнении с тем, как изменилось его лицо!
Оно было мертвенно-бледным,  неестественно  расширенные  глаза  горели,  и
горькая усмешка кривила посиневшие губы.
   - Вес-селитесь! - сказал он, стоя в  дверях.  -  Разумное  развлечение.
П-пляшите. - Танцуя, он сделал три  шага  вперед,  остановился  и  отвесил
поклон.
   - Джим! - взвизгнула миссис Кумс.
   А у мистера Кларенса от испуга отвисла челюсть.
   - Чаю, - забормотал мистер Кумс. - Чай - хорошая штука. Поганки тоже...
   - Напился, - проговорила Дженни слабым голосом. Никогда еще  не  видела
она у пьяных такой мертвенной бледности лица, таких  расширенных,  горящих
глаз.
   Мистер Кумс протянул мистеру Кларенсу пригоршню ярко-красных грибов.
   - Хор-роший закус-сон, - бормотал он. - Попробуй.
   Тон у него был очень приветливый. Но при виде  их  оторопелых  лиц  его
настроение мгновенно переменилось, как это бывает  у  ненормальных,  и  он
поддался безудержной ярости. Казалось,  недавний  скандал  пришел  ему  на
память. Зычным голосом - миссис Кумс такого не знала - он крикнул:
   - Мой дом, я здесь хозяин, ешьте, что вам дают!  -  Но  не  двинулся  с
места, не сделал  ни  одного  резкого  движения,  прокричал  безо  всякого
усилия, словно прошептал,  и  все  еще  протягивал  им  пригоршню  красных
грибов.
   Кларенс не на шутку струсил. Не  в  силах  выдержать  полный  ярости  и
безумия взгляд мистера Кумса, он  вскочил  на  ноги,  оттолкнул  кресло  и
попятился. Кумс пошел на него. Дженни, не теряя времени, с легким вскриком
юркнула за дверь. Миссис  Кумс  поспешила  за  ней  вслед.  Кларенс  хотел
увернуться; Кумс опрокинул столик с посудой, ухватил гостя  за  шиворот  и
пытался напихать ему в рот грибов. Кларенс без возражений  оставил  в  его
руках воротничок и выскочил в коридор; лицо его  было  облеплено  красными
крошками.
   - Заприте его! - крикнула миссис Кумс, и это удалось бы  сделать,  если
бы ее не покинули союзники; Дженни увидела, что дверь в лавку  приоткрыта,
устремилась туда и захлопнула ее за собой, а Кларенс поспешил  укрыться  в
кухне. Мистер Кумс всем телом навалился на дверь, и жена его, заметив, что
ключ остался по ту сторону двери,  взбежала  по  лестнице  и  заперлась  в
спальне.
   Новообращенный прожигатель жизни появился в коридоре; он  уже  растерял
свои украшения, но чинный цилиндр с грибами все  еще  торчал  у  него  под
мышкой. Он поколебался, какой из трех путей ему избрать,  и  направился  к
кухне. Кларенс, тщетно возившийся с ключом,  был  вынужден  отказаться  от
намерения отрезать мистеру Кумсу пу