илета.
   На  изменившемся  лице  толстяка  вспыхнула  яростная  решимость,  и  в
револьвере  что-то  щелкнуло.  Он  положил  на  него  другую  руку.  Потом
посмотрел на мистера Ледбеттера и кинул взгляд на упавшие очки.
   - Ну, теперь-то он взведен, - сказал  толстяк  после  паузы  и  перевел
дыхание. - Но знаешь, скажу я тебе,  никогда  ты  не  был  так  близко  от
смерти, как сейчас. Бог ты мой! А я  даже  рад.  Твое  счастье,  что  была
осечка, а то здесь уже лежал бы твой труп.
   Мистер Ледбеттер промолчал, но комната будто закачалась вокруг него.
   - Что ж поделаешь! Хорошо,  что  так  вышло.  Нам  же  обоим  лучше.  О
господи! - Толстяк шумно вздохнул. -  И  чего  ты  позеленел  от  такой-то
ерунды?
   - Я заверяю вас, сэр... - пролепетал мистер Ледбеттер.
   - Остается одно. Если заявить в полицию, пиши пропало: дельце,  которое
я затеял, лопнет. Это не годится. Если связать тебя и бросить  здесь,  все
равно завтра все откроется. Завтра воскресенье, а в  понедельник  банк  не
работает, - я рассчитывал как раз на свободные три дня. Застрелить тебя  -
пахнет убийством, за это по головке не погладят. И это загубит  все  дело.
Будь я проклят, если я знаю, что с тобой  делать,  -  да,  будь  я  трижды
проклят!
   - Если вы мне позволите...
   - Ты болтаешь, будто и впрямь священник, пропади я пропадом, если  нет.
Из всех воров ты... Ну ладно! Нет, все равно не позволю! Нет времени. Если
снова начнешь трепаться, я всажу тебе пулю прямо в живот. Ясно?  Придумал,
придумал! Сначала мы сделаем вот что: обыщем тебя, дружок, обыщем - нет ли
оружия,  -  да,  всего  обыщем!  И  слушай!  Когда  я  велю  тебе  сделать
что-нибудь, не разводи антимонии, а делай, да поживее!
   И,  не  отводя  из  предосторожности  револьвера   от   виска   мистера
Ледбеттера, толстяк велел ему встать и обыскал.
   - Настоящий грабитель, как бы не  так!  -  заключил  он.  -  Да  ты  же
типичный любитель. У тебя даже заднего кармана нет. Замолчи! И немедленно!
   И как только вопрос был решен, мистер Ледбеттер по приказанию  толстяка
снял сюртук, засучил рукава и  с  револьвером  у  виска  продолжил  сборы,
прерванные его появлением. С точки зрения толстяка,  это  был  единственно
возможный выход, ибо, если  бы  он  занялся  этим  сам,  ему  пришлось  бы
выпустить из рук револьвер. Так что даже золото на  столе  было  упаковано
руками мистера  Ледбеттера.  Довольно  оригинально  выглядели  эти  ночные
сборы. Толстяк непременно  хотел  разложить  золото  так,  чтобы  вес  его
равномерно и  незаметно  распределился  по  всему  багажу.  Нет  сомнений,
рассказывал мистер Ледбеттер, что вес этот был довольно основательный.  На
столе и в черном портфеле лежало около 18 тысяч  фунтов  золотом.  Было  и
много маленьких пачек из пятифунтовых банкнот. Каждую пачку  в  25  фунтов
мистер Ледбеттер завертывал в бумагу. Эти  пачки,  аккуратно  уложенные  в
сигарные коробки, разместились  в  дорожном  багаже,  кожаном  саквояже  и
шляпной картонке. Около 600 фунтов отправлялось в путь в табачной жестянке
и несессере.  Десять  фунтов  золотом  и  несколько  пятифунтовых  бумажек
толстяк рассовал по карманам. Время от времени он пенял мистеру Ледбеттеру
за медлительность, торопил его и спрашивал, который час.
   Мистер Ледбеттер перетянул ремнями саквояж и  чемодан  и  вернул  ключи
толстяку. Было уже без десяти двенадцать, и часы еще не  пробили  полночь,
когда толстяк усадил его на саквояж на почтительном от себя расстоянии,  а
сам поместился на чемодане с револьвером наготове и ждал. Его воинственное
настроение как будто улеглось,  и  он  некоторое  время  присматривался  к
мистеру  Ледбеттеру,  а  потом   поделился   с   ним   некоторыми   своими
соображениями.
   - По твоему произношению я думаю, что ты из образованных, - сказал  он,
раскуривая сигару. - Нет, ты уж лучше помолчи. Я по твоей физиономии вижу,
что ты зануда и ничего путного не расскажешь, а ведь я  сам  такой  старый
враль, что чужое  вранье  меня  не  интересует.  Так  вот,  говорю  я,  ты
образованный человек. Ты это ловко придумал, что  оделся  священником.  Ты
сойдешь за священника даже среди образованных.
   - Да я и есть священник, - сказал мистер Ледбеттер, -  или  по  крайней
мере...
   - ...ты им прикидываешься. Меня не проведешь. Но ты не должен воровать.
Не такой ты человек, чтоб воровать. Ты же  просто  трус,  если  можно  так
выразиться, - говорили тебе об этом раньше?
   - Видите ли, -  сказал  мистер  Ледбеттер,  в  последний  раз  стараясь
завязать разговор, - именно это и интересовало меня...
   Толстяк отмахнулся от него.
   - Ты ведь зря загубишь  свое  образование,  если  будешь  воровать.  Ты
выбери одно из двух: или занимайся подлогом, или  хапай  чужие  деньги.  Я
лично хапаю. Да, именно хапаю. Откуда, ты думаешь, у меня это  золото?  А!
Слышишь?  Полночь!..  Десять.   Одиннадцать.   Двенадцать.   Меня   всегда
необычайно волнует этот  медленный  бой  часов.  Время  -  пространство...
Сколько в них тайн! Почему тайны?.. Однако нам пора. Вставай.
   И вежливо, но твердо он  заставил  мистера  Ледбеттера  повесить  через
плечо несессер на веревке, взвалить на спину чемодан и,  невзирая  на  его
глухие протесты, взять в свободную  руку  саквояж.  Навьюченный  донельзя,
мистер Ледбеттер с опасностью для  жизни  начал  спускаться  по  лестнице.
Толстяк следовал  за  ним  с  пальто,  шляпной  картонкой  и  револьвером,
отпуская  язвительные  замечания  по  поводу   физической   силы   мистера
Ледбеттера и помогая ему на лестничных поворотах.
   - Валяй к черному ходу, - распорядился он, и мистер Ледбеттер, шатаясь,
прогрохотал через оранжерею,  оставляя  в  кильватере  разбитые  цветочные
горшки. - Плевать на них, - сказал толстяк. - Это к счастью. Подождем  тут
до четверти первого. Можешь поставить вещи. Ну!
   Мистер Ледбеттер, задыхаясь, рухнул на чемодан.
   - Ведь только прошлой ночью, - выдохнул он, - я спал в своей  маленькой
комнатке, и мне и не снилось...
   - Не к чему заниматься самобичеванием, - сказал толстяк, поглядывая  на
револьвер. Он замурлыкал себе  под  нос.  И  мистер  Ледбеттер  и  тут  не
воспользовался предоставленной возможностью для объяснений.
   Потом зазвенел колокольчик, и мистера Ледбеттера послали открыть  дверь
черного хода. Вошел блондин в костюме яхтсмена. Увидев мистера Ледбеттера,
он страшно вздрогнул и хлопнул себя по заднему  карману.  Тут  он  заметил
толстяка.
   - Бингем! - воскликнул он. - Кто это?
   - А я тут немножко занимаюсь филантропией: стараюсь перевоспитать этого
грабителя. Только что поймал его: сидел под моей кроватью. Он ничего себе.
Трусливый осел. Поможет нам, понесет вещи.
   Сначала присутствие мистера Ледбеттера как будто встревожило  блондина,
но толстяк успокоил его:
   - Да он один. Ни одна банда на  свете  не  станет  с  ним  связываться.
Нет!.. Ради бога, ни слова, помалкивай!
   Они вышли в темный  сад.  Чемодан  по-прежнему  покачивался  на  плечах
мистера Ледбеттера. Человек в костюме яхтсмена шел впереди с  саквояжем  и
револьвером, за ним - мистер Ледбеттер, нагруженный, как  Атлас;  шествие,
как и прежде, замыкал мистер  Бингем  -  с  шляпной  картонкой,  пальто  и
револьвером. Вилла эта была из  тех,  где  сады  поднимаются  по  отвесной
скале. Крутая деревянная лестница спускалась  оттуда  к  купальне,  смутно
видневшейся на берегу. Внизу на привязи болталась  лодка,  а  рядом  стоял
молчаливый маленький человек со смуглым лицом.
   - Минуту! Я все объясню, - сказал мистер Ледбеттер. - Уверяю вас...
   Кто-то дал ему пинка, и он умолк.
   Они заставили его идти вброд с чемоданом до самой  лодки,  они  втащили
его на борт за волосы, они всю ночь напролет называли его  не  иначе,  как
"мерзавец" и "грабитель". Но говорили они вполголоса,  так  что,  если  бы
рядом и случился  посторонний,  он  не  заметил  бы  позора  бедняги.  Они
привезли его на яхту, команда которой состояла из странных, подозрительных
азиатов, и не то столкнули его с трапа, не то он упал сам, но он  оказался
в зловонной, темной дыре, где пробыл много  дней,  сам  не  зная  сколько,
потому что потерял счет времени, когда у него  началась  морская  болезнь.
Они угощали его сухарями и непонятными словами,  они  поили  его  водой  с
ромом, которого он не выносил. И там  бегали  тараканы,  тараканы  днем  и
ночью, а по ночам вдобавок и крысы. Азиаты очистили его карманы и  забрали
часы, но мистер Бингем восстановил справедливость, взяв часы себе. И  пять
или  шесть  раз  корабельная  команда:  пять  ласкаров  (если   они   были
ласкарами), китаец и негр - выуживала его из  этой  дыры  и  доставляла  к
Бингему с приятелем, чтобы он составил им партию в бридж, в юкр и в вист и
слушал их рассказы и бахвальство, притворяясь, что ему очень интересно.
   Кроме того, его принципалы  разговаривали  с  ним,  как  с  закоренелым
преступником. Они не позволяли ему и слова сказать в свое оправдание и все
время давали понять, что никогда не видели столь  отъявленного  грабителя.
Они без  конца  твердили  это.  Блондин  был  по  характеру  молчалив,  но
вспыльчив во время  игры;  зато  оказалось,  что  мистер  Бингем,  заметно
оживившийся после отъезда из Англии, не чужд жизнерадостной философии.  Он
распространялся о тайне пространства и времени и цитировал Канта и  Гегеля
или  по  крайней  мере  утверждал,  что  цитирует.  Несколько  раз  мистер
Ледбеттер пытался заговорить: "Видите ли, то, что  я  оказался  под  вашей
кроватью...", - но его сразу обрывали  приказанием  то  снять  колоду,  то
передать виски или еще что-нибудь. После третьей неудачной попытки мистера
Ледбеттера блондин стал относиться к этому вступлению вполне безучастно и,
едва заслышав его снова, разражался хохотом и  со  всей  силой  хлопал  по
спине мистера Ледбеттера.
   - И начало старое и история старая, - эх ты, добрый старый грабитель! -
приговаривал блондин обычно.
   Так мистер Ледбеттер мучился много дней, возможно, двадцать, и  однажды
вечером его погрузили в лодку вместе с  несколькими  банками  консервов  и
отвезли на маленький островок, где протекал ручей.  Мистер  Бингем  сел  в
лодку вместе с ним, всю дорогу давал  ему  добрые  советы  и  окончательно
отклонил его последние попытки объясниться.
   - Да ведь я совсем не вор, - сказал мистер Ледбеттер.
   - Ты не будешь им никогда, - ответствовал мистер Бингем. - Не быть тебе
вором. Я рад, что ты начинаешь понимать это.  Когда  выбираешь  профессию,
надо учитывать свой характер. Если нет, не жди удачи. Вот я, например. Всю
свою жизнь я провел в банках. Там я и пошел в гору. Я был даже  директором
банка. Но был ли я счастлив? Нет. А почему? Потому что это было не в  моем
характере. У меня слишком романтическая натура,  я  чересчур  непостоянен.
Так что фактически я это дело бросил. Вряд ли  я  еще  когда-нибудь  стану
директором банка. Меня, конечно, были бы рады взять обратно - еще  бы!  Но
теперь уж я знаю свой характер... С этим покончено! Больше  я  в  банк  ни
ногой!
   И так же, как не подходит мой характер для такого  почтенного  занятия,
твой не подходит для преступления. Теперь я пригляделся к тебе  получше  и
не советую заниматься даже подлогом.  Вернись-ка  ты,  приятель,  на  путь
истинный. Ведь твое призвание - филантропия, вот какое у тебя призвание. С
твоим голосом  тебе  самое  место  в  какой-нибудь  Ассоциации  Содействия
Возвращению Заблудшей Молодежи  на  Стезю  Добродетели  или  что-нибудь  в
этаком роде. Поразмысли-ка над этим.
   У острова, к которому мы подплываем, как будто нет никакого названия, -
во всяком случае, на карте  он  не  значится.  На  досуге  ты  можешь  сам
придумать ему название: у тебя там будет вдоволь времени подумать о всякой
всячине. Насколько я знаю, вода там вполне пригодна для питья. Это один из
Гренадинских островов - из Уордсуортской группы. Вон там, в тумане, синеют
остальные  Гренадины.  Вообще-то  их  видимо-невидимо,  но  отсюда   разве
углядишь? Раньше я часто думал: для чего созданы эти острова? Как  видишь,
теперь я знаю зачем. К примеру, этот вот остров - для  тебя.  Со  временем
тебя вызволит отсюда какой-нибудь абориген. Тогда говори о нас что хочешь,
ругай нас последними словами - нам-то  что!  Возьми  вот  полсоверена.  Не
бросай их на ветер, когда вернешься к цивилизации. Если ты потратишь их  с
умом, ты сможешь начать новую  жизнь.  И  не...  Да  не  причаливайте  вы,
проходимцы, он доберется вброд!.. Послушай,  не  растрачивай  драгоценного
одиночества на дурацкие мысли. Это одиночество может в корне изменить твою
жизнь. Береги деньги и время. Ты умрешь богачом. Сожалею, но консервы тебе
придется нести в руках. Нет, тут неглубоко.  Да  провались  ты  со  своими
объяснениями! Нет времени! Нет, нет, нет! И слушать не  хочу!  Полезай  за
борт!
   И когда наступила ночь, мистер Ледбеттер, тот самый,  который  когда-то
так горько сетовал на недостаток приключений,  сейчас  сидел  возле  своих
консервных банок, уткнувшись подбородком в колени, и покорно взирал сквозь
очки на сияющее пустынное море.
   Через  три  дня  его  обнаружил  там  рыбак-негр  и  отвез  на   остров
св.Викентия,  а  оттуда,  истратив  последние  гроши,  он  переправился  в
Кингстон, на Ямайку. И там бедняга окончательно запутался. Даже теперь  он
совершенно неделовой человек, а тогда  он  совсем  не  знал,  что  же  ему
делать.  Единственное,  на  что  он  решился,  -  обойти   всех   тамошних
священников, чтобы одолжить денег на дорогу домой. Но он был так грязен  и
оборван, а рассказы его  так  фантастичны,  что  ему  никто  не  верил.  Я
встретил его случайно. Солнце  уже  заходило,  когда  он  попался  мне  на
дороге, ведущей к старому форту, где я прогуливался после сиесты;  на  его
счастье, мне было скучно, и  я  никуда  не  собирался  вечером.  Он  уныло
тащился к городу. Меня заинтересовали его убитое горем  лицо  и  кой-какие
остатки пыльной одежды, напоминавшие о священническом сане.  Наши  взгляды
встретились. Он заколебался.
   - Сэр, - сказал он, переводя дыхание, - не можете  ли  вы  уделить  мне
несколько минут, хотя я боюсь, что мой рассказ покажется вам невероятным?
   - Невероятным? - повторил я.
   - Да, - быстро ответил он. - Никто ему не верит, да и сам  я  тоже.  Но
уверяю вас, сэр...
   Он беспомощно смолк.  Тон  его  пришелся  мне  по  душе.  Этот  человек
показался мне чудаком.
   - Перед вами, - сказал он, - самое несчастное существо на свете.
   - Ну, к тому же вы, вероятно, не обедали? - догадался я.
   - Да, - мрачно ответил он, - вот уже много дней.
   - Так после обеда и расскажете, - сказал я и без лишних слов повел  его
в одно местечко, где, я знал точно, его костюм не мог  никого  шокировать.
Там я и узнал его историю, правда, с  некоторыми  пропусками,  которые  он
впоследствии восполнил. Сначала я тоже не  поверил,  но  вино  разгорячило
его, легкий налет угодничества - следствие его злоключений -  исчез,  и  я
поверил. Я был настолько  убежден  в  его  искренности,  что  оставил  его
ночевать у себя и заверил на следующий день  у  своего  ямайского  банкира
банковскую справку, которую он дал мне. И - что же поделаешь?  -  пришлось
купить  ему  белье  и  прочую  одежду,  необходимую   для   человека   без
определенных занятий. Потом прибыла заверенная  справка.  Его  потрясающая
история оказалась правдой. Не буду останавливаться на дальнейшем. Он отбыл
в Англию через три дня.
   "Вы не можете представить, как я благодарен вам за доброту,  с  которой
вы отнеслись к совершенно незнакомому человеку, - так  начиналось  письмо,
полученное мною из Англии; дальше шло в том же духе. -  Если  бы  не  ваша
великодушная помощь, я непременно опоздал бы к началу школьных занятий,  и
та минутная глупость, наверное, погубила бы меня окончательно. А теперь  я
безнадежно запутался в собственной лжи, к которой мне пришлось прибегнуть,
чтобы объяснить, где я пропадал и откуда у меня  такой  черный  загар.  По
легкомыслию я выдумал две или три истории, нисколько не  представляя,  чем
это мне грозит. Я не осмеливаюсь сказать  правду.  В  Британском  музее  я
просмотрел  несколько  юридических  справочников,  и  теперь  нет  никаких
сомнений, что я "потворствовал",  "содействовал"  и  "помогал"  уголовному
преступлению.  Я  узнал,  что  этот   мерзавец   Бингем   был   директором
Хизергейтского  банка  и  теперь   обвиняется   в   огромнейшем   хищении.
Пожалуйста, прошу вас, сожгите это  письмо  сразу  же  по  прочтении  -  я
всецело доверяю вам. Хуже всего то, что ни моя тетя, ни хозяин пансиона, в
котором я остановился, не верят ни единому моему  слову.  Они  подозревают
меня в чем-то позорном, но я не знаю, в  чем  именно.  Тетя  говорит,  что
простит меня, если я расскажу ей все. Но ведь я рассказал ей все,  и  даже
_больше_, чем все, а она не верит. Конечно, им незачем знать, с  чего  все
началось, и я представляю дело так, будто бы меня подстерегли на берегу  я
заткнули рот кляпом. Ну, а тетя желает знать, _почему_ меня подстерегли  и
заткнули рот кляпом и почему меня увезли на яхте. Не знаю, что ей сказать.
Не придумаете ли вы какое-нибудь объяснение? Я уже  совершенно  отупел.  И
еще я хочу попросить вас об одной огромной услуге: если вы будете отвечать
мне, возьмите, пожалуйста, два листка бумаги и на одном  из  них  напишите
такое письмо, чтобы из него стало ясно, что я действительно был на  Ямайке
этим летом и что меня привезли туда на яхте, - я покажу это письмо тете. Я
и без того в неоплатном долгу перед вами и просто  не  знаю,  смогу  ли  я
когда-нибудь отблагодарить  вас..."  и  тому  подобное.  В  заключение  он
повторял просьбу сжечь это письмо.
   На  этом  и  кончается  удивительный  рассказ   о   каникулах   мистера
Ледбеттера. Его размолвка  с  теткой  продолжалась  недолго.  Старая  дама
простила его перед смертью.



    Герберт Уэллс.
    Препарат под микроскопом

   -----------------------------------------------------------------------
   Herbert Wells. A Slip Under the Microscope (1896). Пер. - И.Линецкий.
   В кн.: "Герберт Уэллс. Собрание сочинений в 15 томах. Том 3".
   М., "Правда", 1964.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 6 March 2001
   -----------------------------------------------------------------------


   За окнами лаборатории висела влажная белесая пелена  тумана,  а  внутри
было жарко натоплено, и  расставленные  по  концам  длинных  узких  столов
газовые лампы с зелеными абажурами  заливали  комнату  желтым  светом.  На
столах  красовались  стеклянные  банки  с  останками  искромсанных  раков,
моллюсков, лягушек и морских свинок, на которых  практиковались  студенты;
вдоль стены против окон тянулись полки  с  обесцвеченными  заспиртованными
препаратами; над ними  висел  ряд  превосходно  исполненных  анатомических
рисунков в светлых деревянных рамах, а под ними кубиками выстроились в ряд
шкафчики. Все двери лаборатории были выкрашены в  черный  цвет  и  служили
классными  досками;  на  них  виднелись  оставшиеся  со   вчерашнего   дня
полустертые чертежи и диаграммы.  В  лаборатории  было  пусто  -  если  не
считать демонстратора, который сидел за микротомом [прибор  для  получения
срезов тканей, животных и растений] у дверей  препараторской,  -  и  тихо,
если не считать негромкого ритмичного постукивания и  щелканья  микротома.
Однако разбросанные вокруг вещи говорили  о  том,  что  здесь  только  что
побывали  студенты:  повсюду  лежали   портфели,   блестящие   футляры   с
инструментами, на одном  столе  большая  таблица,  прикрытая  газетой,  на
другом - изящно переплетенный экземпляр "Вестей ниоткуда", книги,  которая
совершенно не вязалась с окружающей обстановкой. Все это в спешке оставили
студенты, когда, заглянув  на  минутку  в  лабораторию,  они  бросились  в
соседний лекционный зал занимать места. Оттуда, из-за плотно  притворенных
дверей, едва доносился монотонный голос профессора.
   Сквозь  закрытые  окна  послышался  приглу