с
пожитками. В долине, говорил он, было  все,  чего  может  желать  человек:
пресная вода, пастбища и ровный климат, склоны тучного чернозема,  заросли
кустарника, дающего вкусные плоды, а большой  сосновый  бор  на  одном  из
склонов высоко в горах  задерживал  лавины.  С  трех  сторон  серо-зеленые
каменные утесы поднимали ввысь свои головы, покрытые снеговыми шапками. Но
ледники не доходили сюда, протекая мимо по дальним склонам, и только время
от времени скатывались на края долины большие глыбы льда. Там  никогда  не
бывало ни дождя, ни снега,  но  бесчисленные  родники  позволяли  провести
орошение по всей  долине  и  превратить  ее  в  сплошное,  богатое  кормом
пастбище. Поселенцам, что и говорить, жилось привольно. Их скот  тучнел  и
множился. Одно  только  омрачало  их  счастье.  Но  и  этого  одного  было
довольно, чтобы отравить горечью их дни. Странная болезнь напала  на  них,
поражая слепотой всех новорожденных, а иногда и  детей  постарше.  И  вот,
чтобы найти отворотное средство от проклятия слепоты,  человек  с  великим
трудом и опасностями вернулся по ущелью в низину.  В  те  времена  люди  в
подобных случаях думали не о микробах и заразе, а только о грехах;  и  ему
казалось, что причина напасти - небрежение к религии: среди поселенцев  не
было священника, и они не позаботились, придя в долину, тотчас воздвигнуть
церковь. Он надумал построить в долине церковь, настоящую - недорогую,  но
красивую церковь. Ему нужны были мощи и разные другие  предметы  культа  -
священные реликвии, таинственные образки, листки с молитвами. В котомке  у
него лежал слиток местного серебра, происхождение которого он  отказывался
объяснить. Настойчиво - с настойчивостью неумелого лгуна - он твердил, что
серебра в долине нет. По его словам, поселенцы,  не  нуждаясь  в  подобных
ценностях, собрали там у себя все свои деньги и украшения и переплавили их
в этот слиток, чтобы купить на него божью помощь от своей болезни. Я так и
вижу его, молодого подслеповатого горца, как незадолго  перед  катастрофой
он  стоит,  опаленный  солнцем,  исхудалый,  взволнованный,  незнакомый  с
нравами жителей низины, и, лихорадочно  комкая  шляпу,  рассказывает  свою
историю   какому-нибудь   остроглазому,   жадно   слушающему   священнику.
Представляю себе, как поспешил он потом домой  с  чудотворными  средствами
против  их  беды,  и  в  каком  безграничном  отчаянии  он   стоял   перед
нагромождением скал, возникшим на том месте, где еще недавно  был  вход  в
ущелье. Но история его дальнейших  злоключений  для  меня  потеряна.  Знаю
только о его недоброй смерти через несколько лет. Жалким скитальцем  пошел
он прочь от места обвала. Ручей, некогда проложивший в скалах  то  ущелье,
теперь выбивается из жерла горной пещеры, а предание, порожденное  скупым,
бессвязным рассказом пришельца, выросло в легенду о слепом  народе  где-то
"там за горами", которую можно услышать и сегодня.
   А среди малочисленного населения отрезанной с тех пор и забытой  долины
болезнь шла своим ходом. Старики, полуослепшие, двигались ощупью,  молодые
видели смутно, дети же, рождавшиеся у них, не видели вовсе. Но жизнь  была
легка  в  этой  отгороженной  снегами,  потерянной  для  остального   мира
котловине, где не было ни шипов, ни колючек, ни  вредных  насекомых  и  не
было других животных, кроме смирных лам, которых жители привели  с  собой,
перегнали через крутые перевалы, протащили по руслам зажатых ущельями рек.
Зрение меркло так постепенно, что люди едва замечали его утрату.  Незрячих
детей водили туда и сюда по долине,  пока  они  не  ознакомятся  с  ней  в
совершенстве, и когда зрение среди них угасло окончательно,  люди  все  же
продолжали жить. Они успели даже приспособиться в слепоте  к  употреблению
огня, который старательно разводился в каменных очагах. Поначалу это  было
первобытное племя, не знавшее грамоты, лишь  слегка  затронутое  испанской
культурой, но сохранившее притом некоторые традиции  искусства  и  ремесел
древнего Перу да кое-что  от  его  ныне  утраченной  философии.  Поколение
сменялось поколением. Они  многое  забыли,  многое  изобрели.  Предание  о
широком мире, откуда они пришли, приобрело для них туманную окраску  мифа.
Во всем, кроме зрения, они  были  сильными,  способными  людьми,  и  волей
случая и наследственности среди них родился человек, обладавший самобытным
умом и даром убеждения, а за этим и еще один. Оба оставили по  себе  след.
Маленькая община росла численно и духовно, разрешая встававшие  перед  нею
по мере ее роста социальные и экономические  задачи.  Поколение  сменялось
поколением,  поколение  поколением.  Настал  час,  когда   в   пятнадцатом
поколении  родился  на  свет  младенец,  явившийся  прямым  потомком  того
человека, который ушел из долины со слитком серебра искать помощи у бога и
не вернулся. И тут случилось, что явился  в  общину  человек  из  внешнего
мира. Об этом-то человеке и пойдет рассказ.
   Он был уроженец горной страны по соседству с Квито, человек, ходивший в
море и повидавший  свет,  по-своему  начитанный,  ловкий,  предприимчивый.
Группа англичан, приехавшая в Эквадор лазать по горам,  взяла  его  взамен
одного из трех своих проводников-швейцарцев, который заболел. Он  лазал  с
ними повсюду, но при попытке взойти на Параскотопетл -  Маттергорн  Анд  -
исчез и считался погибшим. Этот случай описывался уже не раз.  Лучше  всех
излагает его Пойнтер. Он рассказывает, как  их  небольшая  партия  одолела
тяжелый,  почти  вертикальный  подъем   до   подножия   последней,   самой
неприступной кручи; как они  на  ночь  собрали  шалаш  в  снегу  на  узкой
площадке уступа, и дальше с подлинно  драматической  силой  передает,  как
вскоре они обнаружили, что Нуньеса нет. Они кричали, но  ответа  не  было;
кричали и свистели и больше не спали в ту ночь.
   Когда  рассвело,  они  увидели  следы  его  падения.  Наверное,  он   и
вскрикнуть не успел. Он сорвался с  восточного,  неисследованного,  склона
горы. С большой высоты он свалился на крутой снежный откос  и  пробороздил
по нему колею, катясь со  снежным  обвалом.  Борозда  вела  прямо  к  краю
стремнины, а там все уже терялось в бездне. Далеко-далеко внизу  виднелись
сквозь туман деревья, росшие в узкой, зажатой между гор долине - утерянной
Стране Слепых. Но путешественники не могли знать, что  то  была  утерянная
для людей Страна Слепых, не  могли  отличить  ее  от  любой  узкой  горной
долины. Потрясенные несчастьем, они  не  решились  в  тот  день  завершить
восхождение, а после  Пойнтер  был  призван  на  войну,  так  и  не  успев
повторить попытку. До сего дня Параскотопетл  вздымает  свой  непокоренный
гребень и шалаш Пойнтера, никем не навещаемый, ветшает в снегах.
   А упавший остался жив.
   От края склона он пролетел вниз тысячу футов и в снежном облаке упал на
снежный склон, еще более крутой, чем верхний. Он кубарем катился  вниз  по
этому склону, оглушенный и без чувств, но ни одна кость в его теле не была
повреждена. Дальше пошли более отлогие склоны, и по  ним  он  скатился  до
самого конца и лежал, погребенный в мягких белых сугробах,  сорвавшихся  с
ним вместе и спасших его. Когда он очнулся, у него было смутное  ощущение,
будто он лежит больной в кровати;  потом  с  сообразительностью  горца  он
осознал свое положение и начал разгребать снег вокруг себя. Он  отдыхал  и
опять принимался за работу, пока  не  увидел  звезды.  Лежа  навзничь,  он
спрашивал себя, где он и что с ним  случилось.  Он  ощупал  себя  всего  и
обнаружил, что на одежде у  него  не  хватает  многих  пуговиц,  а  куртка
завернулась ему на голову. В кармане не оказалось ножа, и  шапка  пропала,
хотя была завязана  под  подбородком.  Он  вспомнил,  что  пошел  поискать
камней, чтобы поднять повыше стены шалаша. Его топорик исчез.
   Он понял, что упал, и, подняв глаза, проследил головокружительный  путь
своего падения, показавшийся еще страшнее в призрачном  свете  восходящего
месяца. Какое-то время он тупо глядел на белесый  вздымавшийся  перед  ним
утес, что с каждой минутой вырастал все выше из отступающей,  как  морской
отлив, темноты. Очарованный фантастической, таинственной красотою зрелища,
он лежал притихший. Потом забился в припадке рыданий и смеха.
   Прошло немало времени, когда он увидел,  что  лежит  у  нижней  границы
снегов. Пробежав взглядом по отлогому откосу, залитому лунным  светом,  он
различил как будто темную, усеянную валунами луговину. Превозмогая боль во
всех суставах, он принудил себя встать на ноги;  пробился  кое-как  сквозь
сугробы рыхлого снега и долго потом спускался вниз, пока не  вышел  на  ту
луговину, Здесь он лег, или скорей упал, у валуна, жадно глотнул из фляги,
сохранившейся во внутреннем кармане, и сразу заснул.
   Его разбудило пение птиц на деревьях далеко внизу.
   Он привстал и увидел, что находится на небольшом  пригорке  у  подножия
высоченной кручи, прорезанной ложбиной, по  которой  он  скатился  сюда  в
своем сугробе. Напротив уходила в небо другая такая же стена. Ущелье между
обеими кручами тянулось на запад и восток и было залито  утренним  светом,
который озарил на западе громаду рухнувшей горы, закрывшей вход в  ущелье.
Внизу под ногами  открывалась  пропасть,  но  в  ложбине,  пониже  границы
снегов, Нуньес нашел тесную расселину, где по стенам струилась  вода.  Что
ж, нужно отважиться! Спуск оказался легче, чем можно было ожидать, и вывел
на другой одинокий пригорок; а  дальше,  за  скалистым  кряжем,  начинался
поросший лесом склон. Нуньес осмотрелся и решил пойти вверх по ущелью, так
как увидел, что там оно расширяется, переходя в зеленую луговину,  посреди
которой он теперь ясно  различал  скопление  каменных  хибарок  необычного
вида.  Местами  приходилось  ползти  по  обрыву  на  четвереньках.   Через
некоторое время восходившее солнце перестало бить в ущелье,  птичий  щебет
умолк, и воздух вокруг стал холоден и  темен.  Зато  далекая  луговина  со
своими домиками становилась все светлей. Он взобрался на  утес  и  заметил
среди скал - так как был  наблюдателен  -  папоротник  невиданной  породы,
который как бы протягивал из щелей цепкие  ярко-зеленые  руки.  Он  сорвал
несколько листьев, пожевал их черешки и решил, что они съедобны.
   К полудню он выбрался наконец из ущелья на луговину и  солнечный  свет.
Тело одеревенело от усталости. Он сел в тени утеса, наполнил  флягу  водой
из родника, выпил все до капли и лег отдохнуть, перед  тем  как  двинуться
дальше, к домам.
   Вид у них был странный, да и вся долина, чем дольше он на нее  смотрел,
тем она ему  казалась  удивительней.  Большую  часть  ее  занимал  сочный,
зеленый луг, точно звездами, усыпанный красивыми цветами и  обводненный  с
редкой заботливостью; покосы, видимо, производились  здесь  планомерно  по
участкам. Вверху долину  огораживали  стена  и  что-то  очень  похожее  ни
окружной оросительный канал, от  которого  по  лугу  разбегались  питающие
растительность ручейки, а за каналом,  выше  по  склонам,  щипали  скудную
траву стада лам. Здесь и там к стене лепились навесы, как видно, служившие
кровом или же местом кормежки для тех же лам. Оросительные ручьи стекались
к главному каналу в середине долины, обнесенному с обеих сторон оградой по
пояс вышиной, что придавало глухому поселку странно городской вид,  и  это
впечатление еще усиливалось оттого, что во все  концы  в  строгом  порядке
расходилось множество мощенных черным и  белым  камнем  дорожек,  и  вдоль
каждой дорожки тянулась еще какая-то забавная закраина. Дома в деревне  не
жались в кучу, как в знакомых ему горных деревнях, - они выстроились двумя
сплошными рядами по обеим сторонам центральной улицы, на диво чистой;  тут
и там их пестрые фасады прорезала дверь, но не видно было ни одного  окна.
Фасады были пестры какой-то беспорядочной пестротой -  обмазаны  цементом,
где серым, где  бурым,  где  аспидно-черным  или  исчерна-коричневым.  Эта
нелепая обмазка и вызвала у Нуньеса впервые мысль о слепоте. "Ну и наляпал
человек! - подумал он. - Верно, был слеп, как летучая мышь".
   Он спустился по круче и подошел к стене и каналу, окружавшим долину,  к
тому месту,  где  канал  каскадом  тонких  колеблющихся  струй  выбрасывал
избыток воды в  глубину  ущелья.  Теперь  Нуньес  видел  в  дальнем  конце
луговины много мужчин и женщин, которые сидели на стогах скошенной  травы,
как будто отдыхая; поближе к деревне - ватагу валявшихся на земле детей, а
еще ближе, совсем неподалеку, - трех мужчин, несших на коромыслах ведра По
дорожке, что тянулась от окружной стены к домам. На всех троих была одежда
из шерсти ламы, кожаные башмаки и пояса, а на головах - суконные  шапки  с
длинными наушниками. Они шли гуськом, медленным шагом и позевывая на ходу,
точно не спали всю ночь. Их осанка была так степенна и  такой  у  них  был
успокоительно-благополучный  и  благопристойный  вид,  что  Нуньес   после
минутного колебания выпрямился на своем уступе во весь рост, стал на самом
видном месте и крикнул что есть силы. Эхо раскатилось по, долине.
   Трое  остановились  и  завертели  головами,  как  будто  озираясь.  Они
поворачивали лица то в одну, то в другую сторону, а Нуньес  махал  во  всю
мочь руками. Но сколько он ни махал, те как будто не  видели  его  и  лишь
какое-то время спустя двинулись к горам,  забирая  правее,  чем  нужно,  и
что-то крикнули словно бы в ответ. Нуньес опять закричал, потом  еще  раз,
вновь замахал руками -  все  так  же  безуспешно,  и  тут  вторично  слово
"слепой" всплыло в его сознании. "Дурачье! Слепые они, что ли?" -  подумал
он.
   Когда наконец, накричавшись и позлившись вдосталь,  Нуньес  пересек  по
мостику канал, отыскал в стене калитку и подошел к ним, он  убедился,  что
они и в самом деле слепы. Он решил, что попал в Страну Слепых,  о  которой
рассказывает  предание.  Эта  уверенность  возникла  у   него   вместе   с
предчувствием небывалого и завидного приключения. Трое стояли бок  о  бок,
не глядя на него, и настороженно прислушивались к  незнакомым  шагам.  Они
жались друг к другу, словно боялись чего-то, и Нуньес увидел, что  веки  у
них опущены и запали, как если бы глазные яблоки под ними ссохлись. Что-то
сходное с благоговейным страхом проступило на их лицах.
   - Человек, -  сказал  один  на  языке,  в  котором  Нуньес  едва  узнал
испанский. - Это человек - человек или дух, вышедший из скал.
   А Нуньес подходил уверенным шагом юноши, вступающего  в  жизнь.  Старые
сказания о затерянной долине и Стране Слепых всплывали в памяти, и в мысли
вплеталась припевом старая пословица:
   "В Стране Слепых и кривой - король".
   "В Стране Слепых и кривой - король".
   Очень учтиво он поздоровался со слепцами. Он  с  ними  говорил,  а  сам
глядел в оба.
   - Откуда он, брат Педро? - спросил один.
   - Вышел из скал.
   - Я пришел из-за гор, - сказал Нуньес, - из страны за горами, где  люди
- зрячие. Из окрестностей Боготы - города, где живут сто тысяч  человек  и
который тянется так далеко, что глазу не видно, докуда.
   - "Не видно, - повторил про себя Педро. - Глазу не видно..."
   - Из скал, - подхватил второй слепец. - Он вышел из скал.
   Их одежда, примечал Нуньес, была странного покроя, и  у  каждого  сшита
по-своему.
   Они напугали его, двинувшись разом навстречу, каждый с вытянутой вперед
рукой. Он отпрянул  на  шаг  от  этих  наведенных  на  него  растопыренных
пальцев.
   - Поди сюда, - сказал третий слепец, подступив к нему так же на шаг,  и
мягко обхватил его.
   Слепцы  держали  Нуньеса.  Ни  слова  не  добавив,  они  принялись  его
ощупывать.
   - Осторожно! - крикнул он, когда ему ткнули пальцем в глаз. И убедился,
что глаз с трепещущими веками кажется им странным. Они ощупали  его  глаза
вторично.
   - Странное создание, Корреа, - сказал тот, кого звали Педро. - Какой  у
него жесткий волос! Как у ламы.
   - Шершав, как скалы, породившие его, - сказал Корреа, ощупывая небритый
подбородок Нуньеса мягкой, чуть влажной рукой.  -  Может  быть,  потом  он
станет глаже.
   Нуньес слегка противился обследованию, но слепые цепко держали его.
   - Осторожно! - повторил он.
   - Говорит, - сказал третий. - Это, конечно, человек.
   - Ух! - крикнул Педро, ощупывая его жесткую куртку.
   - Итак, ты пришел в мир? - спросил Педро.
   - Пришел из мира. Из-за гор и ледников; прямо из-за тех вершин, что  на
полдороге к солнцу. Из  большого,  большого  мира,  который  простерся  на
двенадцать дней пути, до самого моря.
   Они как будто и не слушали его.
   - Наши отцы говорили  нам,  что  человек  может  быть  сотворен  силами
природы, - сказал Корреа: - теплом, влагой и гниением, да, гниением.
   - Отведем-ка его к старейшинам, - предложил Педро.
   - Сперва покричим, - сказал Корреа, - чтобы нам не напугать детей. Ведь
это - чудище.
   Они стали кричать, а Педро пошел впереди и взял Нуньеса за руку,  чтобы
повести его к домам. Нуньес отдернул руку.
   - Я же зрячий, - сказал он.
   - Зрячий? - переспросил Корреа.
   - Да, зрячий, - повторил Нуньес, обернувшись к  нему,  и  споткнулся  о
ведро Педро.
   -  Его  чувства  еще  несовершенны,  -  сказал  третий  слепец.  -   Он
спотыкается и говорит бессмысленные слова. Веди его за руку.
   - Как хотите, - сказал Нуньес и, усмехнувшись, дал себя вести.
   Как видно, они ничего не знают о зрении. Ладно,  придет  время,  он  им
покажет, что это за штука!
   Послышались возгласы, и он увидел толпу, собравшуюся на главной улице.
   Эта первая встреча с  населением  Страны  Слепых  обернулась  для  него
тяжелым испытанием нервов и терпения - куда более тяжелым, чем он  ожидал.
Деревня была  больше,  чем  казалась  ему  издалека,  а  штукатурка  домов
выглядела еще несуразней. Дети, мужчины  и  женщины  (он  с  удовольствием
отметил, что иные женщины и девушки были хороши собой, хотя глаза и у  них
были закрыты и вдавлены) обступили его толпой, хватали, ощупывали  мягкими
ладонями, обнюхивали, вслушивались в каждое слово. Все же многие девушки и
дети пугливо сторонились его. Да и в самом деле голос его был резок и груб
по сравнению с певучими голосами слепцов. Его совсем  затолкали.  Три  его
проводника с видом  собственников  не  отступали  от  него  ни  на  шаг  и
беспрестанно повторяли:
   - Дикий человек со скал.
   - Богота, - сказал он. - Богота. За горным хребтом.
   - Дикий человек говорит дикие слова, - пояснил Педро. - Вы когда-нибудь
слышали такое слово - "богота"? Его ум еще не сложился. Речь у него только
в зачатке.
   Маленький мальчик ущипнул его за руку.
   - Богота, - передразнил он.
   - Да. Город, не то что ваша деревня... Я пришел из большого мира, где у
людей есть глаза, где люди видят.
   - Его имя - Богота, - решили слепцы.
   - Он спотыкается, - сказал Корреа. - Когда мы шли  сюда,  он  два  раза
споткнулся.
   - Отведем его к старейшинам.
   Его вдруг втолкнули через дверь в  комнату,  где  было  темным-темно  и
только в дальнем углу слабо тлел огонь. Толпа  ввалилась  за  ним,  закрыв
последний доступ дневному свету, и Нуньес с  разлету  грохнулся  прямо  на
вытянутые ноги сидящего человека. Еще кого-то его вскинутая рука, когда он
падал, задела по лицу.  Он  ощутил  под  ладонью  что-то  мягкое,  услышал
сердитый окрик и с минуту  отбивался  от  множества  схвативших  его  рук.
Получилась какая-то односторонняя драка. Он понял свое положение и затих.
   - Я упал, - сказал он. - У вас тут не видно ни зги.
   Наступило молчание, как будто невидимые люди  вокруг  старались  понять
его слова. Потом послышался голос Корреа:
   - Он лишь недавно сотворен, он спотыкается при ходьбе и пересыпает свою
речь бессмысленными словами.
   Другие тоже что-то о нем  говорили,  но  он  не  мог  все  как  следует
расслышать и понять.
   - Можно мне сесть? - спросил он, воспользовавшись минутным молчанием. -
Я больше не буду отбиваться.
   Они посовещались и позволили ему сесть.
   Чей-то старческий голос  стал  допрашивать  его,