ди больших  темных  пятен,  валялись
увядшие воздушные корни орхидеи. Стебель  сломался,  когда  орхидея  упала,
края лепестков свернулись и потемнели.
     Доктор наклонился было над орхидеей, но, заметив, что один корень чуть
шевелится, остановился в нерешительности...
     На следующее утро необыкновенная орхидея все  еще  лежала  на  том  же
месте, но теперь она начала разлагаться и  уже  почернела.  Утренний  ветер
непрерывно хлопал дверью теплицы,  все  орхидеи  Уэддерберна  сморщились  и
поникли.
     Но наверху у себя Уэддерберн был очень  весел  и  болтлив.  Он  был  в
полном восторге от своего невероятного приключения.

1894



    Герберт Уэллс.
    Новейший ускоритель

   -----------------------------------------------------------------------
   Herbert Wells. The New Accelerator (1902). Пер. - Н.Волжина
   В кн.: "Герберт Уэллс. Собрание сочинений в 15 томах. Том 6".
   М., "Правда", 1964.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 6 March 2001
   -----------------------------------------------------------------------


   Если уж кому случилось искать булавку, а найти золотой, так  это  моему
доброму приятелю профессору Гибберну. Мне и  прежде  приходилось  слышать,
что многие исследователи попадали куда выше, чем целились, но такого,  как
с профессором Гибберном, еще ни с кем не бывало. Можно смело,  без  всяких
преувеличений, сказать, что на этот раз  его  открытие  произведет  полный
переворот в нашей жизни. А между тем  Гибберн  хотел  создать  всего  лишь
какое-нибудь тонизирующее средство, которое  помогло  бы  апатичным  людям
поспевать за нашим беспокойным веком. Я  сам  уже  не  раз  принимал  этот
препарат и теперь просто опишу его действие на мой организм  -  так  будет
лучше всего. Из дальнейшего вы увидите, какой богатой находкой окажется он
для всех любителей новых ощущений.
   Мы с профессором Гибберном, как известно многим, соседи  по  Фолкстону.
Если память меня не подводит, несколько его портретов, и в молодости  и  в
зрелом возрасте, были помещены в журнале "Стрэнд",  кажется,  в  одном  из
последних номеров за 1899 год. Установить это точно я не могу, потому  что
кто-то взял у меня этот номер  и  до  сих  пор  не  вернул.  Но  читатель,
вероятно, помнит высокий лоб и на редкость длинные черные брови  Гибберна,
которые придают его лицу нечто мефистофельское.
   Профессор  Гибберн  живет  на  Аппер-Сэндгейт-роуд,  в  одном  из   тех
прелестных особнячков, которые так оживляют  западный  конец  этой  улицы.
Крыша у его домика островерхая, во фламандском стиле, портик мавританский,
а маленькая рабочая комнатка профессора Гибберна смотрит на улицу  большим
фонарем в форме готического стрельчатого окна. В этой комнатке мы проводим
вечерок за трубкой и беседой, когда я прихожу к нему.  Гибберн  -  большой
шутник, но от него услышишь не только шутку. Он часто рассказывает  мне  о
своих занятиях, так как общение и беседы с людьми служат ему стимулом  для
работы, и поэтому у меня была возможность шаг за шагом проследить создание
"Новейшего  ускорителя".  Разумеется,   большую   часть   опытов   Гибберн
производил  не  в  Фолкстоне,  а  на  Гауэр-стрит,  в   новой,   прекрасно
оборудованной больничной лаборатории, где он первый и обосновался.
   Как известно, если не всем, то  уж  образованным-то  людям,  во  всяком
случае, Гибберн прославился среди физиологов своими работами  по  изучению
действия медикаментов на нервную систему. Там, где дело касается различных
наркотических, снотворных и  анестезирующих  средств,  ему,  говорят,  нет
равных. Его авторитет как химика тоже велик,  и  в  непроходимых  джунглях
загадок,  окружающих  клетки  нервных  узлов  и   осевые   волокна,   есть
расчищенные им маленькие просветы и прогалины, недостижимые для нас до тех
пор, пока он не сочтет нужным опубликовать результаты  своих  изысканий  в
этой области.
   В последние годы, еще до открытия "Новейшего ускорителя", Гибберн много
и весьма плодотворно работал над  тонизирующими  медикаментами.  Благодаря
ему  медицина  обогатилась  по  крайней  мере  тремя  абсолютно  надежными
препаратами, значение которых во врачебной практике огромно. Препарат  под
названием "Сироп "Б" д-ра Гибберна" сохранил больше  человеческих  жизней,
чем любая спасательная лодка на всем нашем побережье.
   - Но такие пустяки меня совершенно не удовлетворяют, -  сказал  он  мне
однажды около года назад. - Все эти препараты либо  подхлестывают  нервные
центры, не влияя на самые нервы, либо попросту увеличивают наши силы путем
понижения  нервной  проводимости.  Они   дают   лишь   местный   и   очень
неравномерный эффект. Одни  усиливают  деятельность  сердца  и  внутренних
органов, но притупляют мозг; другие действуют  на  мозг,  как  шампанское,
никак не влияя на солнечное сплетение. А я  добиваюсь  -  и  добьюсь,  вот
увидите! - такого средства, которое встряхнет вас всего с головы до пят  и
увеличит ваши силы в два... даже в три раза против нормы. Да! Вот  чего  я
ищу!
   - Это подействует на организм изнуряюще, - заметил я.
   - Безусловно! Но есть вы будете тоже в два-три раза  больше.  Подумайте
только, о чем я говорю! Представьте себе пузырек... ну, скажем,  такой,  -
он взял со стола зеленый флакон и стал постукивать  им  по  столу  в  такт
своим словам, - и в этом бесценном пузырьке  заключена  возможность  вдвое
скорее думать, вдвое скорее двигаться, вдвое скорее работать.
   - Неужели это достижимо?
   - Надеюсь, что да. А если нет, значит, у меня целый год  пропал  даром.
Различные препараты гипофосфатов показывают, что нечто подобное...  Ладно!
Пусть подействует только в полтора раза - и то хорошо!
   - И то хорошо! - согласился я.
   - Возьмем для примера какого-нибудь государственного  деятеля.  У  него
бездна обязанностей, срочные дела, и со всем этим никак не справишься.
   - Пусть напоит вашим снадобьем своего секретаря.
   - И выиграет времени  вдвое.  Или  возьмите  себя.  Положим,  вам  надо
закончить книгу...
   - Обычно я проклинаю тот день, когда начал ее.
   - Или вы врач. Заняты по горло, а вам надо сесть  и  обдумать  диагноз.
Или адвокат. Или готовитесь к экзаменам...
   - Да с таких по гинее за каждую каплю вашего препарата! - воскликнул я.
- Если не дороже!
   - Или, скажем, дуэль, - продолжал Гибберн. - Когда все зависит от того,
кто первый спустит курок.
   - Или фехтование, - подхватил я.
   - Если мне  удастся  сделать  этот  препарат  универсальным,  -  сказал
Гибберн, - вреда от него не будет никакого, разве что он на самую  малость
приблизит вас к старости. Но зато  жизнь  ваша  вместит  вдвое  больше  по
сравнению с другими, так как вы...
   - А все же на дуэли будет, пожалуй, нечестно... - в раздумье начал я.
   - Это уж как решат секунданты, - заявил Гибберн.
   Но я снова вернулся к исходной точке нашей беседы.
   - И вы уверены, что такой препарат можно изобрести?
   - Совершенно уверен, - сказал Гибберн, выглянув в окно, так как  в  эту
минуту  мимо  дома  что-то  пронеслось  с  грохотом.  -  Вот  изобрели  же
автомобиль! Собственно говоря...
   Он умолк и, многозначительно улыбнувшись,  постучал  по  столу  зеленым
пузырьком. -  Собственно  говоря,  я  такой  состав  знаю...  Кое-что  уже
сделано...
   По той нервной усмешке, с какой Гибберн произнес эти слова, я понял всю
важность его признания. О своих опытах он заговаривал только тогда,  когда
они близились к концу.
   - И, может быть... может быть, мой препарат будет ускорять даже  больше
чем вдвое.
   - Это грандиозно, - сказал я не очень уверенно.
   - Да, грандиозно.
   Но мне кажется, тогда Гибберн и сам еще не понимал  всей  грандиозности
своего открытия.
   Помню, мы несколько раз возвращались к  этому  разговору.  И  с  каждым
разом Гибберн говорил  о  "Новейшем  ускорителе"  -  так  он  назвал  свой
препарат - все с большей уверенностью. Иногда он начинал беспокоиться,  не
вызовет ли  его  "Ускоритель"  каких-либо  непредвиденных  физиологических
последствий; потом вдруг с нескрываемым корыстолюбием принимался обсуждать
со мной коммерческую сторону дела.
   - Это - открытие! - говорил Гибберн. - Великое  открытие!  Я  дам  миру
нечто замечательное и вправе рассчитывать на приличную мзду. Высоты  науки
своим чередом, но, по-моему, мне  должны  предоставить  монополию  на  мой
препарат хотя бы лет на десять. В конце концов почему все лучшее от  жизни
должны получать какие-то колбасники!
   Мой интерес к  новому  изобретению  Гибберна  не  ослабевал.  Я  всегда
отличался склонностью к метафизике.  Меня  увлекали  парадоксы  времени  и
пространства, и теперь я начинал верить, что Гибберн готовит нам не больше
и не  меньше,  как  абсолютное  ускорение  нашей  жизни.  Представим  себе
человека, регулярно пользующегося этим препаратом: дни его будут  насыщены
до предела, но к одиннадцати годам он достигнет зрелости, в двадцать  пять
станет  пожилым,  а  в  тридцать  уже  ступит   на   путь   к   дряхлости.
Следовательно, думал я, Гибберн сделает со своими пациентами то же  самое,
что  делает  природа  с  евреями  и  обитателями  стран  Востока:  ведь  в
тринадцать-четырнадцать  лет  они  совсем  взрослые  люди,  к   пятидесяти
старики, а мыслят и действуют быстрее нашего.
   Магия фармакопеи неизменно повергала меня в изумление. Лекарства  могут
сделать  человека  безумным,  могут  и  успокоить;  могут   наделить   его
невероятной энергией и силой или же превратить в безвольную тряпку;  могут
разжечь в нем  одни  страсти  и  погасить  другие!  А  теперь  к  арсеналу
пузырьков, которые всегда в распоряжении врачей, прибавится еще одно чудо!
Но Гибберна такие мысли мало занимали: он был  весь  поглощен  технологией
своего изобретения.
   И вот седьмого или восьмого августа - время бежало быстро  -  профессор
Гибберн сказал мне, что  он  поставил  опыт  дистилляции,  который  должен
решить, что его ждет, победа или поражение, а десятого все было закончено,
и  "Новейший  ускоритель"  стал  реальностью.  Я   шел   в   Фолкстон   по
Сэндгейт-хилл, кажется, в парикмахерскую, и встретил его -  он  спешил  ко
мне, поделиться своим успехом. Глаза у него блестели больше обычного, лицо
раскраснелось,  и  я  сразу   же   заметил   несвойственную   ему   раньше
стремительность походки.
   -  Готово!  -  крикнул  он  и,  схватив   меня   за   руку,   заговорил
быстро-быстро. - Все готово! Пойдемте ко мне, посмотрите сами.
   - Неужели правда?
   - Правда! - воскликнул Гибберн. - Уму непостижимо! Пойдемте, пойдемте!
   - И ускоряет... вдвое?
   -  Больше,  гораздо  больше.  Мне  даже  страшно.  Да  вы   посмотрите.
Попробуйте его сами! Испытайте на себе! В жизни ничего подобного не  было!
- Он схватил меня  за  локоть  и,  не  переставая  взволнованно  говорить,
потащил за  собой  с  такой  силой,  что  мне  пришлось  пуститься  рысью.
Навстречу нам ехал  омнибус,  и  все  сидевшие  в  нем  точно  по  команде
уставились на нас, как это свойственно пассажирам таких экипажей.
   Стоял один их тех ясных,  жарких  дней,  которыми  так  богато  лето  в
Фолкстоне,  и  все  краски  казались  необычайно  яркими,  все  контуры  -
необычайно четкими. Дул, разумеется, и ветерок, но  разве  легкий  ветерок
мог освежить меня сейчас? Наконец я взмолился о пощаде.
   - Неужели слишком быстро? -  удивился  Гибберн  и  перешел  с  рыси  на
маршевый шаг.
   - Вы что, уже приняли свое лекарство? - еле выговорил я.
   - Нет, - ответил он.  -  Только  выпил  воды  из  той  мензурки,  самую
капельку...  Но  мензурка  была  тщательно   вымыта.   Вчера   вечером   я
действительно принял небольшую дозу. Но это - дело прошлое.
   - И ускоряет вдвое? - спросил я, весь в поту подходя к его дому.
   - В тысячу раз, во много тысяч раз! -  выкрикнул  Гибберн,  театральным
жестом распахивая настежь резную  -  в  стиле  Тюдоров  -  калитку  своего
садика.
   - Фью! - свистнул я и последовал за ним.
   - Я даже не могу установить точно, во  сколько  раз,  -  продолжал  он,
вынимая из кармана ключ.
   - И вы...
   -  Это  проливает  новый  свет  на  физиологию  нервной  системы,   это
переворачивает вверх ногами  теорию  зрительных  ощущений...  Одному  богу
известно, во сколько раз.  Мы  займемся  этим  позднее...  А  сейчас  надо
испробовать на себе.
   - На себе? - переспросил я, идя за ним по коридору.
   - Непременно! - сказал Гибберн уже  в  кабинете,  повернувшись  ко  мне
лицом. - Видите вот этот маленький зеленый пузырек? Впрочем,  может  быть,
вы боитесь?
   Я человек по природе осторожный и рисковать люблю больше в теории,  чем
на деле. Мне действительно было  страшновато,  но  гордость  в  карман  не
сунешь.
   - Значит, вы пробовали? - Я старался оттянуть время.
   - Пробовал, - ответил Гибберн. - И, кажется, нисколько не пострадал  от
этого. Правда? У меня даже цвет лица не изменился, а самочувствие...
   Я сел в кресло.
   - Дайте мне ваше зелье, - сказал я. - На худой конец не надо будет идти
стричься,  а  это,  по-моему,  самая  тяжкая  обязанность  цивилизованного
человека. Как его принимают?
   - С водой, - ответил Гибберн, размашистым жестом ставя  рядом  со  мной
графин.
   Он остановился у письменного стола и внимательно посмотрел на  меня.  В
его тоне вдруг появились профессиональные нотки. - Это препарат не  совсем
обычный, - сказал он.
   Я махнул рукой.
   - Прежде всего должен вас предупредить:  как  только  сделаете  глоток,
зажмурьтесь и минуты через две осторожно откройте глаза. Зрение у  вас  не
исчезнет. Оно  зависит  от  длины  воздушных  волн,  а  отнюдь  не  от  их
количества. Но если глаза у  вас  будут  открыты,  сетчатка  получит  шок,
сопровождаемый сильным головокружением. Так что не забудьте зажмуриться.
   - Есть! - сказал я. - Зажмурюсь.
   - Далее: сохраняйте полную неподвижность. Не ерзайте в  кресле,  не  то
здорово ушибетесь. Помните, что ваш организм будет работать во много тысяч
раз быстрее. Сердце, легкие, мускулы, мозг  -  решительно  все.  Вы  и  не
заметите резкости своих жестов. Ощущения ваши останутся прежними,  но  все
вокруг вас как бы замедлит ход. В этом-то и заключается вся странность.
   - Боже мой! - воскликнул я. - Значит...
   - Сейчас увидите, - сказал Гибберн, беря  мензурку,  и  обвел  взглядом
письменный стол. -  Стаканы,  вода.  Все  готово.  На  первый  раз  нальем
поменьше.
   Драгоценная жидкость булькнула, переливаясь из пузырька в мензурку.
   - Не забудьте, что я вам говорил, - сказал Гибберн и опрокинул мензурку
в стакан с ловкостью итальянского лакея, наливающего  виски.  -  Зажмурьте
глаза как можно крепче и соблюдайте полную неподвижность  в  течение  двух
минут. Я скажу, когда можно открыть.
   Он добавил в оба стакана немного воды.
   - Да, вот еще что! Не вздумайте поставить стакан на стол. Держите его в
руке, а локтем обопритесь о колено. Так... Правильно. А теперь...
   Он поднял свой стакан.
   - За "Новейший ускоритель"! - сказал я.
   - За "Новейший  ускоритель"!  -  подхватил  Гибберн,  и  мы  чокнулись,
выпили, и я тотчас же закрыл глаза.
   Вам знакома та пустота небытия, в которую  погружаешься  под  наркозом?
Сколько это продолжалось, я не знаю. Потом до меня донесся голос Гибберна.
Я шевельнулся в кресле  и  открыл  глаза.  Гибберн  стоял  все  там  же  и
по-прежнему держал стакан в руке. Разница заключалась только  в  том,  что
теперь стакан был пуст.
   - Ну? - сказал я.
   - Ничего особенного не чувствуете?
   - Ничего не чувствую. Пожалуй, легкое возбуждение. А больше ничего.
   - Звуки?
   - Тишина, - ответил я. - Да! Честное слово,  полнейшая  тишина!  Только
где-то кап-кап... точно дождик. Что это такое?
   - Звуки, распавшиеся на свои элементы, - пояснил Гибберн.
   Впрочем, я не ручаюсь за точность его слов.
   Он повернулся к окну.
   - Вам случалось раньше видеть, чтобы занавески висели вот так?
   Я проследил за его  взглядом  и  увидел,  что  один  угол  у  занавески
загнулся кверху на ветру и так и застыл.
   - Нет, не случалось, - ответил я. - Что за странность!
   - А это? - сказал он и разжал пальцы, державшие стакан.
   Я, конечно, вздрогнул, ожидая, что стакан разобьется вдребезги.  Но  он
не только не разбился, а повис в воздухе в полной неподвижности.
   - Грубо говоря, - сказал Гибберн, - в наших  широтах  падающий  предмет
пролетает в первую секунду  футов  шестнадцать.  То  же  самое  происходит
сейчас и с моим стаканом - из расчета шестнадцать футов в секунду.  Но  он
не успел пролететь и  сотой  доли  секунды.  Теперь  вы  имеете  некоторое
представление о силе моего "Ускорителя". - И  Гибберн  стал  водить  рукой
вокруг медленно опускающегося стакана, потом взял его за донышко, тихонько
поставил на стол и засмеялся.
   - Ну-с?
   - Недурно, - сказал я, осторожно поднимаясь с кресла.
   Самочувствие у меня было  отличное,  мысли  отчетливые,  во  всем  теле
какая-то  легкость.  Словом,  все  во  мне  заработало  быстрее.   Сердце,
например, делало тысячу ударов в секунду, хотя  это  не  вызывало  у  меня
никаких неприятных ощущений. Я выглянул в окно. Неподвижный  велосипедист,
с застывшим облачком пыли у заднего  колеса,  опустив  голову,  с  бешеной
скоростью догонял мчавшийся омнибус, который тоже не двигался с  места.  Я
раскрыл рот от изумления при виде этого невероятного зрелища.
   - Гибберн! - вырвалось у меня. - Сколько времени действует ваше зелье?
   - Одному богу известно! - ответил он. - Последний раз  я,  доложу  вам,
сильно струхнул и сразу лег спать после приема.  На  сколько  времени  его
хватит, не знаю, наверно, на несколько минут, а минуты кажутся часами.  Но
вообще-то сила действия начинает спадать довольно резко.
   С гордостью отмечаю, что я не испытывал ни  малейшего  страха...  может
быть, потому, что был не один.
   - А что, если нам пойти погулять? - предложил я.
   - И в самом деле!
   - Но нас увидят.
   - Что вы! Что вы! Мы понесемся  с  такой  быстротой,  какая  ни  одному
фокуснику не снилась. Идем! Как вы предпочитаете: в окно или в дверь?
   И мы выскочили в окно.
   Из всех чудес, которые я испытал на себе, о  которых  фантазировал  или
читал  в  книгах,  эта  небольшая  прогулочка  по  Фолкстону  в   обществе
профессора  Гибберна  после  приема  "Новейшего  ускорителя"  была   самым
странным, самым невероятным приключением за всю мою жизнь.
   Мы выбежали из садика Гибберна и стали разглядывать экипажи, неподвижно
застывшие  посреди  улицы.  Верхушки  колес  того  самого  омнибуса,  ноги
лошадей, кончик хлыста и нижняя челюсть кондуктора (он, видимо,  собирался
зевнуть) чуть заметно двигались, но кузов этого неуклюжего рыдвана казался
окаменевшим. И мы не слышали ни звука, если не  считать  легкого  хрипа  в
горле кого-то из пассажиров.  Кучер,  кондуктор  и  остальные  одиннадцать
человек словно смерзлись с этой застывшей глыбой.  Сначала  такое  зрелище
поразило нас своей странностью, а потом, когда мы обошли омнибус  со  всех
сторон, нам стало даже неприятно. Люди как люди, похожие на нас,  и  вдруг
так нелепо застыли, не завершив начатых жестов! Девушка и молодой человек,
улыбаясь, делали друг другу глазки, и эта улыбка грозила  остаться  на  их
лицах навеки; женщина во вздувшейся мешком накидке  сидела,  облокотившись
на поручни и вперив немигающий взгляд в дом Гибберна;  мужчина  закручивал
ус - ни дать ни взять восковая  фигура  в  музее,  а  его  сосед  протянул
окостеневшую руку и растопыренными пальцами поправлял съехавшую на затылок
шляпу.
   Мы разглядывали их, смеялись над ними, корчили им  гримасы,  но  потом,
почувствовав чуть ли не отвращение ко всей этой компании, пересекли дорогу
под самым носом у велосипедиста и понеслись к взморью.
   - Бог мой! - вдруг воскликнул Гибберн. - Посмотрите-ка!
   Там,  куда  он  указывал  пальцем,  по  воздуху,   медленно   перебирая
крылышками, двигалась со скоростью медлительнейшей из улиток - кто  бы  вы
думали? - пчела!
   И  вот  мы  вышли  на  зеленый  луг.  Тут  начал