коврик к потолку,  как  вдруг  меня  осенила  новая
мысль.
     - Пайкрафт! - воскликнул я, - клянусь богом,  все  это  совершенно  не
нужно! - И прежде чем я успел рассчитать  все  последствия  своих  слов,  я
выпалил: - Свинцовые  подштанники!  -  И  непростительная  оплошность  была
совершена.
     Пайкрафт ухватился за мою идею, едва сдерживая слезы.
     - И я снова вернусь в нормальное человеческое состояние...  -  лепетал
он.
     Я выложил ему весь секрет, не подумав о том, к чему это приведет.
     - Купите свинцовый лист, - сказал я, - наштампуйте  из  него  кружков.
Зашейте их в белье, сколько нужно для нормального веса. Закажите сапоги  со
свинцовой подошвой, заведите себе свинцовый  чемодан  -  и  дело  в  шляпе!
Вместо того чтобы торчать здесь под потолком, вы сможете отправиться  опять
за границу, сможете путешествовать...
     Тут мне пришла в голову еще более блестящая мысль:
     - И никакие кораблекрушения для  вас  не  страшны.  Стоит  вам  только
скинуть с себя хотя бы часть одежды, взять в руки необходимый багаж,  и  вы
взлетите на воздух...
     Он так разволновался, что  уронил  молоток  и  чуть  не  проломил  мне
голову.
     - Боже правый! - воскликнул он. - И я смогу опять ходить в клуб!
     Я осекся, пораженный таким оборотом дела.
     - Да, да! - промолвил я упавшим голосом. - Конечно, сможете.
     Он пришел. Он приходит каждый день. Вот он сидит позади меня,  уплетая
- клянусь! - уже третью порцию сладкой булки с маслом.  И  никто  на  целом
свете, кроме его экономки и меня, не знает, что  он  фактически  ничего  не
весит, что он не что иное, как докучная масса ассимилирующей пищу  материи,
какая-то облачность в одежде человека, niente, nefas,  самый  ничтожный  из
людей. Вот он сидит и ждет, когда я кончу писать.  И  тогда  он  попытается
подкараулить меня. Он подойдет ко мне, колыхаясь...
     И будет снова говорить мне обо всем этом: как он себя чувствует и  как
он не чувствует того, что должен чувствовать, и как ему иногда кажется, что
стало чуточку лучше. И обязательно где-нибудь посреди  глупой,  бесконечной
болтовни вставит: "Ну как, не выдадим секрет, а?  Если  кто-нибудь  узнает,
это такой стыд... Знаете, когда человек в таком дурацком положении: ползает
по потолку, и все прочее..."
     Я кончил писать. Теперь  осталось  улизнуть  от  Пайкрафта,  занявшего
превосходную стратегическую позицию между дверью и мной.


1903



    Герберт Уэллс.
    Цветение необыкновенной орхидеи


 (c) 1894, Wells, Herbert George "The Flowerinq Of The Strange Orchid"
 (c) перевод Г. Печерского
 (c) 1979, изд. "Правда". Составление
 [x] 03 Aug 2000, OCR & spellcheck: Denis Suhanov aka sadist



     Покупка орхидей всегда дело несколько рискованное. Перед  вами  темный
комок каких-то высохших тканей, а в остальном вы должны довериться,  смотря
по вкусу, или собственному выбору, или  уговорам  аукционщика,  или  просто
счастливому случаю.
     Растение может оказаться или  почти  совсем  мертвым,  или  оно  может
оказаться  покупкой,  в  которой  вы  не  раскаетесь,  хотя   только-только
оправдаете затраченные деньги. Иногда же - сколько бывает и таких  случаев!
- покупателю посчастливится, и перед его восхищенными глазами  каждый  день
начнут  раскрываться  все  новые   прелести;   богатство   нежных   красок,
причудливый изгиб невиданных лепестков, неожиданная мимикрия... Всего  один
тонкий зеленый стебель, а на нем цветут и гордость, и красота, и доход, и -
может быть - даже бессмертие. Ведь этому чуду  природы  понадобится  особое
имя, а что лучше имени владельца? Например, "Джонсмития"?!  Что  ж,  бывают
названия и похуже.
     Может быть, именно надежды на подобное  счастливое  открытие  побудили
Уинтер-Уэддерберна стать  постоянным  посетителем  цветочных  аукционов,  а
возможно что ему решительно нечего было делать и  ничто  на  свете  его  не
интересовало.  Застенчивый,  одинокий,  по  натуре  бездеятельный,  он  был
достаточно обеспечен, чтобы не нуждаться, но недостаточно энергичен,  чтобы
искать занятий, требующих усилия. Он  мог  бы,  пожалуй,  коллекционировать
марки или монеты,  или  переводить  Горация,  или  переплетать  книги,  или
открывать новые разновидности диатомовых водорослей. Но случилось так,  что
он выращивал орхидеи, гордясь своей единственной оранжерейной.
     - У меня предчувствие, - сказал он как-то за утренней чашкой  кофе,  -
что сегодня со мной должно что-то случиться.
     Говорил Уэддерберн не торопясь, так же медленно как двигался и думал.
     - Не надо так  говорить,  -  сказала  экономка  (она  приходилась  ему
дальней родственницей). В ее понимании "что-то случится" имело только один,
и притом самый печальный смысл.
     - Вы меня не так поняли. Я не имел в виду ничего дурного, хотя... вряд
ли я сам знаю, что имел в виду. Сегодня, -  продолжал  он,  помолчав,  -  у
Питерса будут продавать партию растений из Индии и с Андаманских  островов.
Поеду-ка и я взглянуть на них. Может, случайно мне и  попадется  что-нибудь
хорошее. Вот и оправдается мое предчувствие.
     Он протянул экономке пустую чашку.
     - Вы говорите о цветах,  собранных  несчастным  молодым  человеком,  о
котором вы мне как-то рассказывали? - спросила она, наливая ему кофе.
     - Да, - задумчиво ответил он, с ломтиком поджареной булки  в  руке.  -
Никогда со мной ничего не случается, - размышлял он вслух. - Почему бы это?
Чего только с другими не бывает! Возьмите Харвея: на  прошлой  неделе  -  в
понедельник он нашел  шестипенсовик,  в  среду  все  его  цыплята  заболели
вертячкой, в пятницу возвратился из Австралии его родственник, а в  субботу
Харвей сломал ногу. Какой вихрь переживаний! А у меня?..
     - Пожалуй, я бы обошлась без такого вихря, - сказала экономка, - да  и
вам это было бы вредно.
     - Возможно, что такие переживания и не всегда приятны Но со мной, увы,
вообще ничего не случается. Когда я  был  мальчишкой,  со  мной  не  бывало
никаких происшествий. Когда вырос, ни разу не  влюблялся.  Никогда  не  был
женат!.. Даже не представляю, как люди  себя  чувствуют,  когда  что-нибудь
случается,  что-нибудь  действительно  необыкновенное...  Этому  собирателю
орхидей, когда он погиб, было всего тридцать шесть лет - он был на двадцать
лет моложе меня. А он успел два раза жениться и один раз развестись, четыре
раза переболеть малярией и раз сломать бедро. Однажды он  убил  малайца,  и
раз сам был ранен отравленной стрелой. В конце концов  погиб  от  пиявок  в
джунглях... Само собой, все это беспокойно, но зато как  интересно!  Кроме,
пожалуй, пиявок...
     - Я уверена, - убежденно вставила экономка, - ему это было вредно.
     - Может быть! - Уэддерберн взглянул на часы.  -  Двадцать  три  минуты
девятого. Я поеду поездом одиннадцать  сорок  пять,  так  что  времени  еще
много. Я думаю надеть легкий пиджак  -  ведь  еще  совсем  тепло,  -  серую
фетровую шляпу, коричневые туфли. Думаю...
     Он взглянул в окно на совершенно ясное небо, на залитый  солнцем  сад,
затем - с легким сомнением - на лицо своей родственницы.
     - Мне кажется, - сказала она твердо, - раз вы  едете  в  Лондон,  надо
взять зонтик. Погода быстро меняется, а до станции отсюда далеко.
     Из Лондона Уэддерберн возвратился несколько возбужденный.
     Он приехал с покупкой! Редко случалось, чтобы он сразу решался, но  на
этот раз решился сразу и купил.
     - Это Ванды, - перебирал он купленные орхидеи, - вот это Дендробиум, а
здесь - несколько видов Палеонофиса.
     Пока ел суп, он с нежностью посматривал на свои покупки. Растения были
разложены перед ним на белоснежной скатерти, Уэддерберн медленно ел  и  все
рассказывал и рассказывал о них экономке. У него давно вошло в привычку  по
вечерам заново переживать вместе с ней, к их обоюдному  удовольствию,  свои
поездки в Лондон.
     - Я же знал, что сегодня со мной что-нибудь да случится. Вот я и купил
все это! Уверен, что некоторые из них, понимаете,  хоть  некоторые,  должны
оказаться замечательными. Не знаю - почему, но я просто уверен. Так уверен,
будто кто-то мне обещал.
     - Вот этот, - указал он на сморщенный клубень - точно не  установлено,
какой. Может быть, Палеонофис, а может быть, и нет.  Вдруг  это  новый  вид
орхидеи, даже какой-нибудь новый род! Это последняя орхидея из тех, которые
собрал бедняга Бэттен.
     - Не нравится она мне, - заявила  экономка.  -  Уж  очень  безобразная
форма у этого клубня!
     - По-моему, он просто без всякой формы.
     - Как противно торчат вот эти штуки, - твердила она.
     - Ничего, завтра упрячу их в горшок.
     - Точно паук, который притворился мертвым, - сказала экономка.
     Уэддерберн улыбнулся и, чуть  наклонив  голову  набок,  снова  оглядел
сморщенный клубень:
     - Он, конечно, некрасив,  этот  жалкий  комочек,  но  нельзя  о  таких
растениях судить, пока они в сухом состоянии. Из каждого может выйти очень,
очень красивая орхидея. Завтра у меня будет много  дела!  С  вечера  я  все
обдумаю, а завтра уж примусь высаживать.
     - Бедняга Бэттен! Его нашли не то мертвым, не то умирающим в мангровом
болоте, - продолжал он через некоторое время, - а  под  ним  одну  из  этих
самых орхидей, раздавленную его телом. До этого  он  несколько  дней  болел
какой-то  местной  лихорадкой.  Кажется,  даже  был   без   сознания.   Эти
тропические болота такие страшные... Говорят, всю кровь до последней  капли
из него высосали пиявки в джунглях!.. Кто знает, может  быть,  именно  этот
цветок и стоил ему жизни.
     - Цветку, по-моему, это ценности не прибавляет!
     - Жена пусть слезы  льет,  обязан  муж  трудиться,  -  глубокомысленно
заметил Уэддерберн.
     - Подумать только, умирать и таких условиях, в мерзком болоте!  Болеть
лихорадкой, а кроме хлородина да  хинина  и  принять  нечего.  Предоставьте
мужчин самим себе, они и будут жить только хлородином и хинином.  А  вокруг
ни души, кроме противных туземцев! Говорят, андаманские островитяне - самые
ужасные дикари, и уж во всяком случае ухаживать за больными они не умеют  -
кто же их там обучит как следует? И для чего  жизнью  жертвовать?  Чтобы  у
людей в Англии были орхидеи!
     - Что и говорить! Приятного в этом мало, но есть люди,  которым  такие
приключения, кажется, нравятся, - сказал Уэддерберн. - Как бы то  ни  было,
туземцы в его  партии  были  достаточно  цивилизованными,  чтобы  сохранить
коллекцию, пока не вернулся его  коллега-орнитолог  из  внутренних  районов
острова. Правда, они не разобрались в разновидностях орхидей и  к  тому  же
дали   им   завянуть.  Хотя,  знаете,  от  этого  цветы  мне  кажутся  лишь
интереснее...
     - Не интереснее, а отвратительнее. Я бы боялась, ведь  на  них,  может
быть, сидит лихорадка. Представить  себе  только:  на  этих  уродах  лежало
мертвое тело... Я об этом раньше не подумала. Как хотите: мне кусок в горло
не лезет!
     - Хорошо, я уберу их со стола и положу на подоконник. Мне их там будет
не хуже видно.
     Несколько дней Уэддерберн почти не выходил из своей жаркой  и  влажной
теплицы: все возился с древесным углем, кусками тикового  дерева,  мохом  и
другими тайнами, известными любителям орхидей.  Он  считал,  что  для  него
настало замечательное, полное неожиданностей время.  По  вечерам,  в  кругу
друзей, он не уставал рассказывать об орхидеях, снова и снова повторяя, что
ждет от них чего-то необычайного.
     Несмотря на  тщательный  уход,  несколько  орхидей  из  вида  Ванда  и
Дендробиум, погибли, но странная орхидея вскоре начала  проявлять  признаки
жизни. Уэддерберн был в  восторге.  Как  только  он  заметил,  что  орхидея
оживает, он сразу позвал экономку, которая варила варенье.
     - Вот это почка, - объяснял он. - Вот здесь скоро  появится  множество
листьев. А эти штучки, которые пробиваются тут наружу, - воздушные корни.
     - Они мне напоминают растопыренные белые пальцы,  торчащие  из  бурого
комка. Не нравятся они мне! - сказала экономка.
     - Но почему?
     - Не знаю. У них такой вид, точно хотят меня  схватить.  Нравится  так
нравится, противно так противно, - ничего с этим не могу поделать!
     - Может, это только мне так кажется, но я не помню  другой  орхидеи  с
такими воздушными корнями. Смотрите, они чуть-чуть сплющены на концах!
     - Нет, не по душе они мне, - повторила экономка, поежилась,  точно  ее
знобило, и отвернулась. - Знаю, что глупо... Мне, право, жаль...  а  вам-то
еще они так полюбились, - но я не могу забыть этот труп.
     - Ну, может, он лежал и не  на  этом  именно  месте.  Это  просто  моя
догадка.
     Экономка пожала плечами.
     - Как бы там ни было, а эта орхидея мне совсем не нравится, - твердила
она.
     Уэддерберна и на самом деле немного обидело ее отвращение  к  орхидее.
Однако это нисколько не помешало ему, когда  вздумается,  разговаривать  со
своей родственницей об орхидеях вообще и этой - в частности.
     - Странная вещь - орхидеи,  -  сказал  он  как-то,  -  в  них  столько
сюрпризов и  неожиданностей.  Знаете,  сам  Дарвин  изучал  их  опыление  и
доказал, что у обыкновенной орхидеи такое строение,  чтобы  мотыльки  могли
легко переносить пыльцу от цветка к цветку. И  что  же?  Оказывается,  есть
множество известных нам орхидей,  строение  которых  препятствует  обычному
опылению. Например, некоторые Циприпедиумы. Среди известных  нам  насекомых
нет таких, которые могли бы их опылить. А у иных  Циприпедиумов  вовсе  нет
семян.
     - Но как же в таком случае они размножаются?
     -  Специальными  отводками,  клубнями,  вот  такими  отростками.   Это
объяснить нетрудно. Загадка в том, для чего тогда цветы?
     - Очень возможно, - продолжал он, - что и моя необычная орхидея  может
оказаться в этом смысле исключительной. Если так, я буду  ее  изучать.  Мне
давно хотелось стать исследователем, как Дарвин, но до  сих  пор  все  было
некогда или что-нибудь мешало. Сейчас  начинают  распускаться  листья.  Ну,
пойдите же на них поглядеть!
     Но  экономка  сказала,  что  в  оранжерее   чересчур   жарко:   голова
разбаливается. Она ведь видела орхидею совсем недавно. Некоторые  воздушные
корни, теперь уже длиной свыше фута,  к  сожалению,  напомнили  ей  длинные
жадные щупальца. Даже во сне ей привиделось, будто они растут с невероятной
быстротой и все тянутся к ней. Нет, она твердо решила, что больше на цветок
и не взглянет.
     Пришлось Уэддерберну  восхищаться  листьями  необычайного  растения  в
одиночестве. Они были,  как  всегда,  широкие,  но  необычно  блестящие,  с
темно-зеленым глянцем и с ярко-красными  пятнами  и  точками  у  основания.
Таких листьев у других орхидей он до сих пор не встречал.
     Растение поставили на  низкую  скамейку,  около  термометра,  рядом  с
нехитрым приспособлением - краном,  вода  из  которого,  падая  на  горячую
трубу,  проложенную  в  теплице,  помогала  сохранять   здесь   необходимую
влажность.
     После обеда Уэддерберн теперь только и делал,  что  гадал,  как  будет
цвести необыкновенная орхидея.
     Наконец это великое событие свершилось!
     Не успел он  как-то  раз  войти  в  маленький  стеклянный  домик,  как
догадался, что орхидея распустилась, хотя  большой  Палеонофис  и  закрывал
угол, где стояла его новая любимица. Воздух  был  напоен  особым  ароматом,
пряным и  душистым;  он  подавлял  все  остальные  запахи  в  этой  тесной,
насыщенной испарениями теплице.
     Едва уловив это благоухание, Уэддерберн бросился к орхидее.
     Да! На трех свисающих, стелющихся побегах раскрылись  огромные  пышные
цветы. От них и шел  опьяняющий  аромат,  душистый  и  приторно-сладкий.  В
радостном восхищении Уэддерберн замер перед расцветшим растением.  Лепестки
крупных белых цветов были покрыты  золотисто-оранжевыми  прожилками.  Самый
нижний стебель извивался сложными кольцами, и местами к золоту примешивался
чудесный голубовато-пурпурный оттенок.
     Уэддерберн  сразу  понял,  что  его  орхидея  -   совершенно   нового,
неизвестного вида.
     Но какой невыносимый аромат! И какая нестерпимая жара!..
     Цветы вдруг поплыли перед его глазами...
     Он захотел проверить температуру. Нагнулся к термометру.
     Внезапно все зашаталось. Кирпичи под ногами заплясали. За ними - белые
пятна цветов, потом - зеленые листья. И, наконец, вся оранжерея,  казалось,
наклонилась вбок и куда-то поплыла...
     В половине  пятого  экономка,  как  обычно,  приготовила  чай.  Однако
Уэддерберн не приходил.
     "Наверное, молится на эту ужасную орхидею", - подумала она и подождала
еще десять минут.
     "Нет, должно быть,  у  него  часы  остановились.  Придется  пойти  его
позвать".
     Она пошла прямо в оранжерею, приоткрыла дверь и позвала его.  Никакого
ответа. Душный воздух теплицы был насыщен сильным  запахом  цветов.  Что-то
лежало на кирпичном полу между  трубами  отопления.  Минуту  она  стояла  в
оцепенении.
     Уэддерберн лежал лицом вверх под самой орхидеей.  Воздушные  корни  ее
теперь  не  извивались  отдельными   щупальцами   в   воздухе,   а,   тесно
переплетенные в клубок серых жгутов и туго натянутые, впивались в его  шею,
подбородок и руки.
     Она ничего не поняла. Потом разглядела, что к нему властно протянулись
торжествующие щупальца и под одним из них  по  его  щеке  струйкой  сочится
кровь.
     Она вскрикнула, кинулась к Уэддерберну и попыталась  оттащить  его  от
воздушных корней, которые присосались к нему как пиявки. Она  обломала  два
отростка: из них закапал красный сок.
     Теперь и у нее закружилась голова. Как они впились в  него!  Изо  всей
силы она старалась разорвать крепкий жгут, но внезапно и Уэддерберн и белые
цветы поплыли у нее перед глазами. Ей  стало  дурно,  но  поддаваться  было
нельзя. Оставив Уэддерберна,  она  быстро  распахнула  дверь:  секунду  она
глотала свежий воздух. Тут ее осенило вдохновение.
     Схватив цветочный горшок, она перебила им стекла  в  конце  оранжереи.
Затем быстро вернулась и с новыми  силами  стала  оттаскивать  безжизненное
тело Уэддерберна. Орхидею она  сбросила  на  пол.  Цветок  все  еще  крепко
цеплялся за свою жертву. Вне себя от ужаса, она вытащила на  свежий  воздух
Уэддерберна вместе с орхидеей.
     Теперь она догадалась оборвать один за другим  все  корешки  и  затем,
освободив от них Уэддерберна, оттянула его прочь от страшного растения.
     Он был мертвенно бледен. Из множества круглых ранок сочилась кровь.
     В это время из сада подошел работник, нанятый Уэддерберном для  разных
услуг. Он услышал звон разбитого стекла и не понимал, в чем  дело.  Он  был
поражен,  когда  увидел,  как  экономка   окровавленными   руками   волочит
безжизненное тело. На мгновение  ему  пришли  в  голову  самые  невероятные
мысли,
     -  Несите  воды!  -  крикнула  экономка,  и  ее  голос   рассеял   его
фантастические подозрения.
     Вернувшись с несвойственной ему быстротой, работник застал экономку  в
слезах. Она держала голову Уэддерберна у себя на коленях и вытирала кровь с
его лица.
     - Что случилось? - на мгновение  с  трудом  приоткрыв  глаза,  спросил
Уэддерберн.
     - Позовите ко мне  скорее  Энни  и  бегите  за  доктором  Хэддоном!  -
приказала экономка работнику, как только он принес воды. - Я вам потом  все
объясню, - добавила она, заметив его недоумение.
     Когда Уэддерберн снова открыл глаза, она заметила, что он беспокоится,
не понимая, почему лежит здесь.
     - Вы потеряли сознание в оранжерее, - сказала она.
     - А орхидея?
     - Я присмотрю за ней.
     Уэддерберн потерял много крови, но в остальном ничего серьезного с ним
не случилось. Ему дали выпить смесь бренди с розовым  мясным  экстрактом  и
отнесли наверх в  постель.  О  невероятном  происшествии  экономка  коротко
рассказала доктору Хэддону.
     - Пройдите к оранжерее, - уговаривала она. - Взгляните сами!
     Холодный воздух врывался через распахнутые двери, и нездоровый  аромат
почти рассеялся. На кирпичном полу, сре