Сэндерсон.
   - Я его пожалел.
   Сэндерсон выразил удивление. А мы все рассмеялись.  Но  Клейтон,  криво
усмехнувшись, сказал с легкой досадой:
   - Я знаю. Но дело в том, что это действительно  было  привидение,  я  в
этом так же уверен, как и в том, что вот сейчас говорю с вами. Я не  шучу.
Это правда.
   Сэндерсон  глубоко  затянулся  своей  трубкой,  искоса  поглядывая   на
Клейтона красноватым глазом, и выпустил в его сторону тонкую  струю  дыма,
что было красноречивее всяких слов.
   Но Клейтон не обратил внимания на этот выпад.
   - Ничего более странного со мной в жизни  не  случалось.  Понимаете,  я
никогда раньше не верил в духов и во всякую чертовщину, никогда, и  вдруг,
пожалуйте, загоняю в угол настоящее привидение. Хлопот у меня с ним было -
не оберешься.
   Он опять погрузился в раздумье и,  машинально  вытащив  вторую  сигару,
обрезал ее забавным особым ножичком, который он с собою всегда носил.
   - Вы с ним говорили? - спросил Унш.
   - Да, наверное, с час, не меньше.
   - И что ж он, разговорчив? - поддел я его, беря сторону скептиков.
   - Бедный дух попал в затруднение, - ответил  Клейтон,  склонившись  над
сигарой, и в тоне его слышался легкий упрек.
   - Рыдал? - спросил кто-то.
   Клейтон испустил очень правдоподобный вздох.
   - Боже ты мой, да! - сказал он. - Еще как, бедняга!
   - Где же вы его застукали? - спросил Эванс с чистопробным  американским
акцентом.
   - Я и не предполагал, - продолжал Клейтон,  не  отвечая  ему,  -  каким
жалким может быть привидение.
   Он снова прервал рассказ, пока нашаривал в кармане  спички,  зажигал  и
раскуривал свою сигару. Но нам было не к спеху.
   - Бедный. Мне-то было легко, -  сказал  он  задумчиво.  -  Характер,  -
продолжал он, - сохраняется,  даже  когда  человек  теряет  свою  телесную
оболочку.  Обычно  мы  об  этом   забываем.   Если   человек   волевой   и
целеустремленный, то  и  дух  его  будет  волевым  и  целеустремленным,  -
большинство привидений, я думаю, такие же  рабы  навязчивой  идеи,  как  и
любой маньяк на земле,  и  упрямы,  что  твой  осел,  раз  так  настойчиво
возвращаются все на то же место. Но этот бедняга совсем другой.
   Клейтон вдруг поднял голову и странным взглядом обвел комнату.
   - Я ничего обидного не хочу сказать, - проговорил он,  -  но  все  дело
именно в этом: он с первого взгляда произвел на меня  впечатление  слабого
человека.
   Он говорил, помахивая зажженной сигарой.
   - Знаете, я встретил его вон там, в длинном коридоре. Он стоял  ко  мне
спиной, и  я  первый  его  заметил.  Я  сразу  же  сообразил,  что  это  -
привидение. Он был весь прозрачный, такой белесоватый. Прямо сквозь  спину
его видно было окошко в дальнем конце коридора. Но не только во  всем  его
облике, даже в самой его позе было что-то слабое. Понимаете, он стоял, как
человек, понятия не имеющий, что ему делать дальше. Одной  рукой  держался
за стену, а другую прижал к губам - вот так!
   - А собой он каков? - спросил Сэндерсон.
   - Тщедушный. Знаете, такая шея тонкая, с двумя ложбинками позади ушей -
вот тут и тут. Маленькая плоская голова, волосы торчком, уродливые уши.  И
плечи никудышные, поуже бедер; отложной воротник,  дешевый  пиджак,  брюки
мешковатые,  обтрепанные  над  каблуками.  Вот  таким  он  передо  мной  и
предстал. Я спокойно поднимался по лестнице. Свечки я не нес: свечи стояли
там, на столике на лестничной площадке, да и лампа горела, - и на ногах  у
меня были  комнатные  туфли.  Поднявшись  наверх,  я  сразу  его  заметил.
Остановился как вкопанный и принялся  его  разглядывать.  И,  представьте,
ничуть не испугался. Наверное, в таких случаях вообще  никогда  не  бывает
так страшно, как люди воображают.  Удивился,  конечно,  и  заинтересовался
очень. "Господи ты боже мой, - думаю, - привидение! Наконец-то!" А ведь  я
вот уж двадцать пять лет  как  и  на  секунду  не  допускал  существования
привидений.
   - Гм, - сказал Уиш.
   - Но  через  минуту  он,  вероятно,  почувствовал  мое  присутствие  на
площадке. Он резко повернул голову, и я  увидел  профиль  незрелого  юнца,
маленький нос, усы щеточкой, слабо очерченный подбородок.  Так  мы  с  ним
стояли - он смотрел на меня через плечо - и разглядывали друг друга. Потом
он, видно, вспомнил свое высокое призвание. Повернулся, вытянулся,  голова
вперед, руки кверху,  пальцы  растопырил,  как  полагается  привидению,  и
двинулся мне навстречу. При этом челюсть его отвисла, и он слабо, протяжно
завыл: "Бу-у-у-у!" Нет, это было совсем не страшно. Я только что пообедал.
Выпил бутылку шампанского и от одиночества прихватил еще две или три, нет,
наверное, четыре или даже пять порций виски. Так что  я  оставался  тверд,
как скала, и испугался его не больше, чем если бы на меня стала  наступать
лягушка. "Бу, - говорю, - какая чепуха! Вы не принадлежите к этому  клубу.
Что же вы здесь делаете?"
   Вижу, он вздрогнул. И снова за свое: "Бу-у-у! Бу-у!" "Вот еще! Разве вы
состоите членом клуба? - говорю, и, чтобы показать  ему,  что  он  в  моих
глазах ничто, я прямо шагнул наискось сквозь него и взял со стола свечу. -
Вы член клуба?" - снова спрашиваю, глядя на него сбоку.
   Он чуть посторонился, чтобы я не занимал его места, и вид  у  него  был
при этом угнетенный.
   "Нет, - сказал он в ответ на мой вопрошающий взгляд, - я не член  этого
клуба. Я призрак".
   "Это еще не дает вам права доступа  в  клуб  "Сирена".  Вы  кого-нибудь
желаете здесь увидеть?"
   Спокойно, не торопясь, чтобы нетвердость моей руки, вызванную вином, он
не принял за проявление испуга, я зажег свечу. И повернулся к нему,  держа
огонь перед собою.
   "Что вы здесь делаете?" - спросил я.
   Он опустил руки, перестал выть и стоял, смущенный и  неловкий,  призрак
бесхарактерного, глупого юнца.
   "Я явился на землю", - говорит.
   "Сюда вам совершенно незачем было являться", -  сказал  ему  я  твердым
голосом.
   "Но ведь я привидение", - возразил он в свое оправдание.
   "Очень возможно, - говорю, - но сюда вам совершенно  незачем  являться.
Здесь солидный частный клуб; приезжие останавливаются здесь  с  детьми,  с
няньками, а вы бродите здесь  так  неосмотрительно.  Какая-нибудь  малышка
легко может набрести на вас и насмерть перепугаться. Об этом вы,  конечно,
не подумали?"
   "Нет, сэр, - ответил он, - не подумал".
   "А не мешало бы. У вас ведь нет никаких  особых  притязаний  именно  на
этот дом? Вы не были здесь убиты, надеюсь?"
   "Нет, сэр, никаких особых притязаний; просто я подумал;  раз  он  такой
старый и дубовые панели по стенам..."
   "Это вас не извиняет. - Я поглядел на него  строго.  -  Ваше  появление
здесь было ошибкой, - сказал я снисходительно. Потом я сделал  вид,  будто
ищу спичку по карманам. А потом снова посмотрел на него и сказал напрямик:
- На вашем месте я не стал бы дожидаться петухов. Я исчез бы немедленно".
   "Дело в том, сэр..." - начал он растерянно.
   "Исчез бы", - повторил я для пущей ясности.
   "Все дело в том, сэр, что... я... у меня не получается".
   "Не получается?"
   "Нет, сэр. Вероятно, я что-то забыл.  Я  здесь  со  вчерашней  полуночи
прячусь по закоулкам, по комодам, в пустых номерах. Сам не  знаю,  что  со
мной. Я никогда раньше не являлся и  с  непривычки  чувствую  себя  совсем
сбитым с толку".
   "Сбитым с толку?"
   "Да, сэр. Я пробовал несколько раз, но у меня ничего не выходит. Верно,
я упускаю какую-то мелочь, но из-за этого я не могу вернуться назад".
   Я, знаете ли, просто пришел в замешательство. А он глядел на  меня  так
уныло, что я, хоть убейте, не мог продолжать  с  ним  разговор  в  прежнем
высокомерном, назидательном тоне.
   "Вот странно, - говорю, и тут мне почудилось, что внизу кто-то ходит. -
Идемте в мою комнату, - сказал я ему,  -  и  там  вы  мне  все  расскажете
подробнее. Я ничего не понял".
   И я хотел было взять его под руку. Но, разумеется, это было все  равно,
что хвататься за дым.
   Номер своей комнаты я, видно, позабыл, потому что мы с ним  заглядывали
в одну дверь за другой - хорошо еще, что я был один на всем этаже, -  пока
наконец я не признал мои пожитки.
   "Ну вот, - сказал я и уселся в кресло, -  присаживайтесь  и  расскажите
мне все  толком.  По-моему,  вы  попали  в  крайне  щекотливое  положение,
старина".
   Ну, он сказал, что сидеть ему не хочется, лучше он полетает по комнате,
если, конечно, я ничего не имею против. И стал летать взад-вперед,  покуда
мы вели с ним длинный и серьезный  разговор.  Очень  скоро  выпитое  виски
начало испаряться из моей головы, и мне вполне ясно представилось, в какую
дьявольски дикую и невероятную переделку я попал. Я сижу, а у  меня  перед
глазами, по моей чистой, уютной спальне с ситцевыми старинными  занавесями
в  цветочек,  летает  взад-вперед  настоящее,   классическое   привидение,
полупрозрачное, бесшумное, только чуть слышно  звучит  его  слабый  голос.
Сквозь его силуэт виден блеск начищенных медных подсвечников,  блики  огня
на каминной решетке и рамки развешанных по стене гравюр, а он рассказывает
мне о своей нескладной, злополучной жизни на этом  свете,  совсем  недавно
оборвавшейся.
   Лицо у него было не то чтоб очень честное, но поскольку  уж  его  видно
было всего насквозь, иначе как правду он, конечно, говорить не мог.
   - Как это? - спросил Уиш, вдруг выпрямившись в кресле.
   - Что? - не понял Клейтон.
   - Как это - поскольку его было видно насквозь, он мог  говорить  только
правду? Я не понимаю.
   - Я тоже, - ответил Клейтон с неподражаемой серьезностью. - Но  тем  не
менее это так, могу вас уверить. Знаю только, что он ни разу ни на йоту не
отступил от святой истины. Рассказывал он  мне,  как  погиб:  спустился  с
зажженной свечой в подвал посмотреть, где протекает газ... А  работал  он,
когда обнаружилась эта утечка, как он мне объяснил,  учителем  английского
языка в одной лондонской закрытой школе.
   - Бедняга, - сказал я.
   - И я так подумал, и чем больше он рассказывал, тем больше укреплялся в
этой мысли. Существование его было бессмысленно и при жизни и после смерти
тоже. Об отце, о матери и о  своем  школьном  учителе  -  обо  всех  своих
близких он говорил  с  озлоблением.  Он  был  слишком  обидчив,  нервозен,
считал, что никто его не ценил по-настоящему и не понимал. Кажется, у него
за всю жизнь не было ни одного близкого человека, и никогда ни в чем он не
добился  успеха.  От  спорта  увиливал,  на  экзаменах  проваливался.   "С
некоторыми вот так бывает, - объяснил он  мне.  -  Как  только  я  входил,
например, в экзаменационный кабинет, все сразу  вылетало  из  головы".  И,
разумеется, был помолвлен - с такой же  слабохарактерной  особой,  как  он
сам, надо полагать, - когда случилась эта  досадная  оплошность  с  газом,
положившая конец всем его земным делам. "Ну и где же вы теперь? -  спросил
я его. - Не в..."
   Но на эту тему он изъяснялся как-то туманно. Я понял его  так,  что  он
находился в некоем неопределенном,  промежуточном  состоянии,  в  каком-то
особом резерве для душ, слишком ничтожных для  таких  определенных  вещей,
как грех или добродетель. В общем, не знаю.  Он  был  слишком  неразвит  и
занят  собой,  чтобы  я  мог  из  его  рассказа   составить   себе   ясное
представление о том месте, о той области, что лежит по Ту Сторону Добра  и
Зла. Но где бы он ни обретался, он, видимо, попал в общество себе подобных
призраков -  таких  же  малодушных  юнцов  из  лондонского  простонародья,
которые все были между собой на дружеской ноге, и у них там, вероятно, без
конца велись разговоры о том, кто и когда выходил  являться,  и  о  прочих
подобных делах. Да, так он и говорил: "Выходил являться"! У  них  это  там
почитается величайшей доблестью, и большинство из них  так  никогда  и  не
отваживается на такое предприятие. Ну, подзудили его, знаете, он и явился.
   - Удивительно! - воскликнул Уиш, глядя в камин.
   - Так, во всяком случае, я его понял,  -  скромно  пояснил  Клейтон.  -
Может быть, конечно, я не в состоянии был совершенно  трезво  отнестись  к
его рассказу, но именно такой он изобразил мне среду, в которой  вращался.
И он все летал по комнате и говорил, говорил своим слабым, глухим голоском
- все о себе, о своей злополучной персоне, и ни разу от начала и до  конца
не  произнес  ни  единого  твердого  суждения.  Он  был  еще  тщедушнее  и
бестолковее, еще никчемнее, чем если бы он  стоял  там  живой.  Но  только
тогда бы он, как вы понимаете, не стоял в моей  спальне  -  то  есть  будь
живой, я хочу сказать. Я бы вышвырнул его вон.
   - Разумеется, - сказал Эванс, - есть такие жалкие существа на свете.
   - И у них точно так же, как и  у  нас,  могут  быть  свои  призраки,  -
согласился я.
   - Одно только можно сказать о нем определенно: он начал в какой-то мере
осознавать собственное ничтожество. Неразбериха, в которую он попал с этим
"появлением", страшно его подкосила.
   Ему было сказано, что он "повеселится в свое удовольствие", он и  вышел
"повеселиться" - и вот, нате вам, ничего не получилось,  только  еще  одна
неудача на его счету! Он сказал,  что  считает  себя  полным,  безнадежным
неудачником. Он говорил - и я охотно этому верю, - что  за  что  бы  он  в
жизни ни брался, у него никогда ничего не выходило  и  не  будет  выходить
впредь до скончания веков.
   Вот если бы он встретил у кого-нибудь сочувствие, тогда... При этом  он
замолчал и посмотрел  на  меня.  Потом  сказал,  что  мне  это,  вероятно,
покажется странным, но ни от кого никогда не видел он  такого  сочувствия,
как сейчас от меня. Я сразу понял, к чему он клонит,  и  решил  немедленно
его осадить. Может быть, конечно, я бессердечный негодяй, но,  знаете  ли,
быть Единственным Другом и Наперсником такого эгоцентричного  ничтожества,
призрачного или во плоти, все равно, - это выше моих сил. Я быстро встал.
   "Не убивайтесь-вы из-за этого, - говорю ему. -  Вам  нужно  подумать  о
другом: как выпутаться из этой истории, да поживей. Возьмите себя в руки и
постарайтесь". "Не получается", - говорит он. "А вы попробуйте".
   Ну, он и стал пробовать.
   - Пробовать? Что именно? - спросил Сэндерсон.
   - Пассы, - ответил Клейтон.
   - Пассы?
   - Да, сложный ряд жестов и пассов,  движений  руками.  Таким  путем  он
явился сюда и так же должен уйти назад. Господи! Ну и намучился же я!
   - Но как можно какими-то жестами?.. - начал я.
   - Дорогой мой, - с особым ударением сказал  Клейтон,  поворачиваясь  ко
мне, - вам подавай ясность во всем. Как можно, я не знаю. Знаю только, что
так это делается, то есть он, во всяком случае, так делал. Он ужасно долго
бился, но потом наладил свои пассы и внезапно исчез.
   - И вы, - медленно сказал Сэндерсон, - видели эти пассы?
   - Да, - ответил Клейтон и  задумался.  -  Очень  это  было  странно,  -
продолжал он. - Только что мы с ним стояли здесь, я и этот тощий,  смутный
дух, в этой тихой комнате, в этой тихой, безлюдной гостинице, в этом тихом
городке, безмолвной ночью. Ни звука  нигде,  кроме  наших  голосов  и  его
тяжелого дыхания, когда он махал руками. Одна свеча горела  на  камине,  а
другая - на ночном столике, только всего света и было, и по временам  либо
та, либо эта вдруг  вспыхивала  высоким,  узким,  дрожащим  пламенем...  И
странные происходили вещи...
   "Не выходит, - сказал он.  -  Я  теперь  никогда..."  И  сел  вдруг  на
маленький пуфик у постели и зарыдал,  зарыдал...  Господи!  Какой  он  был
жалкий, какой несчастный! "Ну, ну, не расстраивайтесь", - сказал я  ему  и
хотел было похлопать его по спине, но, будь я  проклят,  рука  моя  прошла
сквозь него! Понимаете, к этому времени я уже  был  не  таким  несокрушимо
спокойным, как сначала, на лестнице. Я уже полностью ощутил всю  нелепость
происходящего. Помню, я отдернул руку  чуть  не  с  оторопью  и  отошел  к
ночному столику. "Соберитесь с силами, - сказал я ему, - и попробуйте  еще
раз".
   И для того, чтобы подбодрить его и помочь, я тоже стал пробовать вместе
с ним.
   - Что? - сказал Сэндерсон. - Вы стали делать пассы?
   - Да, пассы.
   - Но ведь... - начал я, взволнованный мыслью, которую сам  еще  не  мог
толком выразить.
   - Это интересно, - перебил  меня  Сэндерсон,  уминая  пальцем  табак  в
трубке. - Так вы говорите, что этот дух ваш открыл вам...
   - Изо всех сил старался открыть свой секрет, безусловно.
   - Да нет, -  возразил  Уиш.  -  Он  не  мог.  Иначе  бы  и  вы  за  ним
последовали.
   - Вот именно! - подхватил я, обрадованный тем, что он сформулировал  за
меня мою мысль.
   - Именно, - повторил Клейтон, задумчиво глядя на огонь.
   Некоторое время мы все молчали.
   - Но в конце концов у него все-таки вышло? - спросил Сэндерсон.
   - В конце концов вышло. Я заставил  его  потрудиться  как  следует,  но
потом у него получилось, и довольно неожиданно. Он уже совсем отчаялся, мы
с ним повздорили, а потом он вдруг встал и попросил меня проделать все это
медленно, чтобы он мог видеть. "Мне кажется, - он сказал, - что если бы  я
мог увидеть со стороны, я бы сразу заметил, в чем ошибка". И так  и  было.
"Знаю!" - вдруг сказал он. "Что вы знаете?"  -  спрашиваю.  Но  он  только
повторил: "Знаю. Знаю". А потом говорит  мне  этаким  раздраженным  тоном:
"Если вы будете смотреть, я не могу этого сделать, просто не могу - и все.
С самого начала в этом и было дело отчасти. Я  человек  нервный,  вы  меня
смущаете".  Ну,  тут  мы  немного  поспорили.  Естественно,  мне  хотелось
посмотреть, но он был упрям, как мул, и я  вдруг  уступил:  я  устал,  как
собака, он меня страшно утомил. "Ладно, - говорю,  -  не  буду  я  на  вас
глядеть". А сам отвернулся к зеркальному  шкафу  возле  кровати.  Он  стал
делать все сначала в очень быстром темпе. Я наблюдал за ним в зеркале, мне
хотелось увидеть, в чем у нас была заминка.
   Руки у него пошли колесом, ладони поворачивались -  так  и  так  и  вот
этак, и вот уже последнее движение: когда стоишь прямо, руки  разводишь  и
запрокидываешь голову. И вот, понимаете, вижу, он уже так стоит.  И  потом
вдруг нет его! Не стоит больше! Исчез. Отворачиваюсь от зеркала - пусто! Я
один, только свечи вспыхивают, и в голове сумбур. Что это было? Да и  было
ли что-нибудь? Может, мне приснилось?.. И в это  самое  мгновение,  словно
ставя нелепую точку и возвещая конец,  часы  на  лестнице  сочли  уместным
пробить один раз. Вот так: "Бомм!" Я был  трезв,  как  судья.  Мысли  были
ясные. Мое  шампанское  и  виски  испарились  в  глубине  Вселенной.  И  я
чувствовал себя чертовски странно, признаюсь,  чертовски  странно.  Как-то
чудно! Бог мой!
   Некоторое время он молча разглядывал пепельный кончик своей сигары.
   - Вот и все, что со мной произошло, - произнес он наконец.
   - И тогда вы легли спать? - спросил Эванс.
   - А что же еще мне было делать?
   Мы переглянулись с Уишем. Нам хотелось позубоскалить,  но  было  что-то
такое, что-то необычное в голосе и в манерах  Клейтона,  не  дававшее  нам
шутить.
   - А как же насчет этих пассов? - спросил Сэндерсон.
   - Да я, наверное, мог бы вам их показать.
   - О!  -  произнес  Сэндерсон  и,  вытащив  перочинный  ножик,  принялся
выковыривать нагар из своей глиняной трубки.
   - Почему бы вам не проделать их прямо сейчас? -  спросил  он,  закрывая
ножичек.
   - Я и собираюсь, - ответил Клейтон.
   - Они не подействуют, - сказал Эванс.
   - А если подействуют... - возразил я.
   - Знаете, по-моему, лучше не надо, - сказал Уиш, вытягивая ноги.
   - Почему? - удивился Эванс.
   - Лучше не надо, - повторил Уиш.
   - Да ведь он даже не знает, как их нужно  правильно  делать,  -  сказал
Сэндерсон, набивая в трубку слишком много табаку.
   - Все равно, по-моему, лучше не надо, - сказал Уиш.
   Мы заспорили с Уишем. Он утверждал, что со стороны Клейтона  это  будет
похоже на издевательство над серьезными вещами.
   - Но ведь вы же не верите?.. - спросил я.
   Уиш бросил взгляд на Клейтона, который, глубоко задумавшись,  глядел  в
огонь.
   - Верю... во вс