и  или  только
казались такими на расстоянии, он не мог бы сказать.
   Они были очерчены голубоватым светом, почти таким же  ярким,  как  огни
рыбачьей лодки, и казалось, что этот свет  дымится,  и  световые  пятнышки
тянулись вдоль всего тела этих тварей,  словно  иллюминаторы  корабля.  Их
фосфоресценция, казалось, ослабевала по  мере  приближения  к  освещенному
окну шара, и скоро Эльстед разглядел,  что  это  рыбки  какой-то  странной
породы - с огромной головой, большими глазами  и  постепенно  суживающимся
телом. Глаза их были обращены к нему, и он решил, что они сопровождали его
при спуске. По-видимому, их привлекал свет.
   Их становилось все больше. Спускаясь, он заметил, что вода  светлеет  и
что в луче света кружатся мелкие пятнышки, как мошки на солнце. Это  были,
вероятно, частицы ила и тины, поднявшиеся со  дна  при  падении  свинцовых
грузил.
   Достигнув дна, он оказался в густом белом тумане,  в  который  луч  его
лампы проникал всего на пять-шесть ярдов, и прошло несколько минут, прежде
чем эта муть немного осела. Тогда при  свете  своей  лампы  и  в  неверном
мерцании далекой стаи рыб он разглядел под плотным  покровом  черной  воды
волнистые линии серовато-белого илистого дна  и  спутанные  кусты  морских
лилий, жадно шевеливших своими щупальцами.
   Дальше виднелись изящные, прозрачные контуры гигантских губок.  По  дну
было разбросано множество колючих,  приплюснутых  пучков,  ярко-лиловых  и
черных, - возможно, какая-то разновидность морского ежа, - а через  полосу
света медленно, оставляя за собой глубокие борозды,  проползали  маленькие
существа, одни большеглазые, другие слепые, чем-то напоминавшие  омаров  и
мокриц.
   Вдруг рой мелких рыбок свернул со своего пути и налетел  на  него,  как
стая воробьев. Они промелькнули, подобные мерцающим снежинкам, и тогда  он
увидел, что к шару приближается какое-то более крупное существо.
   Сначала он лишь смутно различал медленно движущуюся  фигуру,  отдаленно
напоминавшую человека, потом оно вошло  в  полосу  света  и  остановилось,
зажмурив глаза. Эльстед смотрел на него в полном изумлении.


   Это было странное позвоночное животное. Его темно-лиловая голова смутно
напоминала голову хамелеона, но у него  был  такой  высокий  лоб  и  такой
огромный череп, каких не бывает у пресмыкающихся; вертикальная  постановка
головы придавала ему поразительное сходство с человеком.
   Два больших выпуклых глаза выдавались из орбит, как у хамелеона, а  под
узкими ноздрями был огромный, с жесткими губами, лягушачий рот.  На  месте
ушей были широкие жаберные отверстия, и из них тянулись ветвистые  кустики
кораллово-красных нитей, похожие на древовидные  жабры  молодых  скатов  и
акул.
   Но самым удивительным было не это, почти человеческое, лицо.  Неведомое
существо было двуногим; его почти шаровидное тело опиралось на  треножник,
состоявший из двух лягушачьих лап и длинного, толстого хвоста, а  передние
конечности - такая же карикатура на человеческие руки, как лапки  лягушки,
- держали длинное костяное древко с  медным  наконечником.  Существо  было
двухцветным: голова, руки и ноги лиловые, а кожа, висевшая  свободно,  как
одежда, - жемчужно-серая. И оно стояло неподвижно, ослепленное светом.
   Наконец этот неведомый  обитатель  глубин  заморгал,  открыл  глаза  и,
затенив  их  свободной  рукой,  открыл  рот  и  испустил  громкий,   почти
членораздельный крик, проникший  даже  сквозь  стальные  стенки  и  мягкую
обивку шара. Как  можно  кричать,  не  имея  легких,  Эльстед  не  пытался
объяснить.  Затем  это  существо  двинулось  прочь  из  полосы   света   в
таинственный мрак, и Эльстед скорее  почувствовал,  чем  увидел,  что  оно
направляется к нему. Решив, что его привлекает свет, Эльстед выключил ток.
В следующий момент что-то мягкое ткнулось о сталь, и шар покачнулся.
   Потом крик  повторился,  и  ему,  казалось,  ответило  отдаленное  эхо.
Последовал еще один толчок, и шар закачался, ударяясь о  вал,  на  который
был намотан канат. Стоя в  темноте,  Эльстед  вглядывался  в  вечную  ночь
бездны и через некоторое время увидел вдали другие, слабо фосфоресцирующие
человекоподобные фигуры, спешившие к нему.
   Едва сознавая,  что  делает,  он  стал  шарить  рукой  по  стене  своей
качающейся темницы, ища выключатель наружной  лампы,  и  нечаянно  включил
свою собственную лампочку в ее мягкой нише. Шар дернулся, и Эльстед  упал;
он слышал крики, словно  выражавшие  удивление,  и,  поднявшись  на  ноги,
увидел две пары глаз на стебельках, глядевших в нижнее окно  и  отражавших
свет.
   В следующий  момент  невидимые  руки  яростно  заколотили  по  стальной
оболочке шара, и он услышал страшный в его положении звук - сильные  удары
по металлической оболочке часового механизма. Тут он не на шутку струхнул:
ведь если этим странным тварям удастся  повредить  механизм,  ему  уже  не
выбраться отсюда. Едва подумав это, он почувствовал, что  шар  дернуло,  и
пол с силой  прижался  к  его  ногам.  Он  выключил  лампочку,  освещавшую
внутренность шара, и зажег яркий луч большой верхней лампы. Морское дно  и
человекоподобные  создания  исчезли,  несколько  рыб,  гнавшихся  друг  за
другом, мелькнули за окном.
   Эльстед сразу  подумал,  что  эти  странные  обитатели  морских  глубин
оборвали канат и что он ускользает от них. Он  поднимался  все  быстрее  и
быстрее, а потом шар разом  остановился,  и  Эльстед  ударился  головой  о
мягкий потолок своей темницы. С полминуты он ничего не мог  сообразить  от
удивления.
   Потом он почувствовал слабое вращение и покачивание, и ему  показалось,
что шар тащат куда-то в сторону. Скорчившись у окна,  он  сумел  повернуть
шар люками вниз, но увидел только слабый луч лампы, устремленный в пустоту
и мрак. Ему пришло в голову, что он увидит больше, если выключит  лампу  и
даст глазам привыкнуть к темноте.
   Он оказался прав. Через несколько минут бархатный  мрак  превратился  в
прозрачную мглу, и тогда, далекие, туманные, как зодиакальный свет  летним
вечером в Англии, ему стали видны движущиеся внизу фигуры,  Он  догадался,
что неведомые создания отрезали канат и теперь движутся по морскому дну  и
тащат его за собой.
   А потом он начал различать вдалеке, над  волнистой  подводной  равниной
бледное зарево, простиравшееся вправо и  влево,  насколько  позволяло  ему
видеть маленькое окно. В ту  сторону  и  тащили  шар,  как  рабочие  тащат
аэростат с поля в город. Он двигался  очень  медленно,  и  очень  медленно
бледное сияние принимало более четкие очертания.
   Было около пяти часов, когда Эльстед очутился над световой зоной и смог
различить что-то вроде лиц, домов, сгруппированных вокруг большого  здания
без крыши, напоминавшего развалины какого-то старинного аббатства. Под ним
словно была развернута карта. Все дома представляли собою стены без  крыш,
и так как их материалом, как он увидел позже, были фосфоресцирующие кости,
то казалось, что они созданы из затонувших лунных лучей.
   В промежутках между этими странными зданиями простирали  свои  щупальца
колышущиеся древовидные криноиды, а высокие, стройные  губки  поднимались,
как блестящие стеклянные минареты и лилии, из светящейся мглы  города.  На
открытых площадях он заметил неясное движение, словно там толпился  народ,
но он был слишком далеко, чтобы разглядеть в этих толпах отдельных людей.
   Потом его  стали  медленно  притягивать  вниз,  и  постепенно  он  смог
разглядеть город более подробно. Он увидел,  что  ряды  призрачных  зданий
окаймлены какими-то круглыми  предметами,  а  потом  различил  на  больших
открытых площадях несколько возвышений, похожих на затянутые илом  корпуса
кораблей.
   Медленно и неуклонно его тащили вниз, и предметы  под  ним  становились
ярче, яснее, отчетливее. Он заметил, что его тянут  к  большому  зданию  в
середине города, и время  от  времени  пристально  всматривался  в  группу
человекоподобных созданий, вцепившихся в канат. Он  с  удивлением  увидел,
что снасти одного из  кораблей,  составлявших  такую  замечательную  черту
этого города, усеяны жестикулирующими, глядящими  на  него  существами,  а
потом стены большого здания бесшумно выросли вокруг него и скрыли город.
   И что это были за  стены  -  из  пропитанных  водою  балок,  спутанного
кабеля, из кусков железа и меди, из человеческих костей и черепов!  Черепа
были расположены по всему зданию -  зигзагами,  спиралями  и  причудливыми
узорами. Множество мелких серебристых рыбок,  играя,  прятались  в  них  и
выплывали из глазных впадин.
   Внезапно до слуха Эльстеда долетели слабые крики и звуки,  напоминавшие
громкий зов охотничьего рога. И  все  это  сменилось  каким-то  диковинным
пением. Погружаясь, шар проплывал мимо огромных  стрельчатых  окон,  через
которые Эльстед смутно увидел группы этих невиданных, похожих на  призраки
существ, смотревших на него, и наконец опустился на некое подобие  алтаря,
стоявшего посреди здания. Теперь Эльстед снова мог ясно  рассмотреть  этих
странных обитателей  бездны.  К  своему  изумлению,  он  увидел,  что  они
простираются  ниц  перед  его  шаром,  -  все,  кроме  одного,  одетого  в
своеобразное облачение из крупной чешуи, с блестящей диадемой  на  голове;
тот стоял неподвижно и то открывал, то закрывал свой лягушачий рот, словно
управляя хором.
   Эльстеду пришла фантазия снова включить свою лампочку, так что он  стал
видим для всех этих жителей бездны, а сами они исчезли во мраке. Мгновенно
пение сменилось криками, и  Эльстед,  стремясь  снова  увидеть  диковинные
создания, выключил свет и исчез у них из глаз. Но сначала он  был  слишком
ослеплен, чтобы разобрать, что они делают, а когда наконец он снова увидел
их, они опять стояли на коленях. И так они поклонялись ему без перерыва  в
течение трех часов.
   Эльстед очень подробно рассказывал об этом удивительном  городе  и  его
обитателях, об этом городе вечной ночи, где никогда не видели солнца, луны
или звезд, зеленой растительности и живых, дышащих воздухом  существ,  где
не знают ни огня, ни света, кроме фосфорического свечения живых тварей.
   Как ни поразителен его рассказ, еще поразительнее то, что такие крупные
ученые, как Адаме и Дженкинс, не нашли  в  нем  ничего  невероятного.  Они
вполне допускают гипотезу, что на дне глубочайших  морей  живут  разумные,
снабженные жабрами позвоночные, о которых мы ничего не знаем, -  существа,
привыкшие к низкой температуре и огромному давлению и такие  плотные,  что
они не могут всплыть ни живыми, ни мертвыми, - такие  же  потомки  великой
Териоморфы века Нового Красного Песчаника, как и мы сами.
   Мы, однако, должны быть  известны  им  как  странные  существа-метеоры,
которые время от времени падают мертвыми из таинственного мрака их водяных
небес. И не только мы, но и наши суда, наши металлы, наши вещи сыплются на
них из мрака. Иногда тонущие предметы калечат  и  убивают  их,  словно  по
приговору неких незримых высших  сил;  а  иногда  падают  предметы  крайне
редкие, или полезные, или своей формой  вдохновляющие  их  на  собственное
творчество. Быть может, их поведение при виде живого человека  станет  нам
более понятным, если представить себе, как восприняли бы дикари  появление
среди них сверкающего, слетевшего с неба существа.
   Понемногу  Эльстед,  вероятно,  рассказал  офицерам  "Птармигана"   все
подробности  своего  странного  двенадцатичасового  пребывания  в  бездне.
Достоверно также, что он хотел записать это, но так и не записал. И нам, к
сожалению, пришлось собирать  разноречивые  обрывки  его  истории,  слушая
рассказы капитана Симмонса, Уэйбриджа, Стивенса, Линдли и других.
   Мы видим все это смутно, как бы урывками: огромное  призрачное  здание,
преклоненных  поющих  людей  с  темными  головами  хамелеонов,   в   слабо
светящихся  одеждах,  и   Эльстеда,   снова   включившего   свет,   тщетно
старающегося внушить им, что нужно оборвать  канат,  на  котором  держится
шар. Время шло,  и  Эльстед,  взглянув  на  часы,  с  ужасом  увидел,  что
кислорода ему  хватит  только  на  четыре  часа.  Но  пение  в  его  честь
продолжалось неумолимо, как песнь, славящая приближение его смерти.
   Каким образом он освободился, Эльстед  и  сам  не  знал,  но,  судя  по
обрывку, висевшему на шаре, канат перетерся о край  алтаря.  Шар  внезапно
качнулся, и Эльстед взвился  кверху,  прочь  из  мира  этих  существ,  как
какой-нибудь небожитель, облаченный в эфирное одеяние, воспарил бы  сквозь
нашу земную атмосферу обратно в свой родной эфир. Он, должно быть, исчез у
них из виду, как пузырь водорода,  поднявшийся  в  воздух.  Вероятно,  это
вознесение сильно удивило их.
   Шар ринулся кверху с еще большей скоростью, чем когда  стремился  вниз,
увлекаемый свинцовыми грузилами. Он очень разогрелся.  Он  взлетел  люками
кверху, и Эльстед помнил поток пузырьков, пенившийся у окна. Потом у  него
в мозгу словно завертелось огромное колесо, мягкие стенки стали  вращаться
вокруг него, и он потерял сознание. Дальше он помнил только, как очнулся у
себя в каюте и услышал голос доктора.
   Такова  суть  необычайной  истории,  урывками  рассказанной   Эльстедом
офицерам на борту "Птармигана". Он обещал записать все это  позже.  Теперь
же он только и думал, что об усовершенствовании  своего  аппарата,  что  и
было сделано в Рио.
   Остается лишь сказать, что 2 февраля 1896  года  он  вторично  совершил
спуск в бездну. Что произошло с ним, мы, вероятно, никогда не  узнаем.  Он
не вернулся. "Птармиган" в течение двух недель крейсировал  вокруг  места,
где он погрузился, тщетно разыскивая его. Потом корабль вернулся в Рио,  и
друзей Эльстеда известили телеграммой о его гибели. Таково положение дел в
настоящее время. Но я не сомневаюсь, что будут предприняты  новые  попытки
проверить этот диковинный рассказ о неведомых доселе  городах  в  глубинах
океана.



    Герберт Уэллс.
    Потерянное наследство

   -----------------------------------------------------------------------
   Herbert Wells. The Lost Inheritance (1897). Пер. - Н.Высоцкая.
   В кн.: "Герберт Уэллс. Собрание сочинений в 15 томах. Том 2".
   М., "Правда", 1964.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 6 March 2001
   -----------------------------------------------------------------------


   - Моего дядю, - сказал человек со стеклянным глазом, -  можно  было  бы
назвать восьмушкой миллионера. У него было около ста  двадцати  тысяч.  Не
меньше. И все свое состояние он оставил мне.
   Я взглянул на  засаленный  рукав  его  пиджака,  потом  на  потрепанный
воротничок.
   - Все до последнего пенни, - продолжал человек со стеклянным глазом,  и
я заметил, что здоровый зрачок глянул на меня чуть-чуть обиженно.
   -  Мне  вот  ни  разу  не  довелось  так  нежданно-негаданно   получить
наследство, - с наигранной завистью сказал я, пытаясь подладиться к нему.
   - Но ведь наследство не всегда приносит счастье, - вздохнув, заметил он
и с истинно философской покорностью судьбе погрузил  свой  красный  нос  и
жесткие усы в пивную кружку.
   - Бывает... - подхватил я.
   - Видите ли, он был сочинителем и написал уйму книг.
   - Вот как!
   - В том-то  и  беда.  -  Он  взглянул  на  меня  зрячим  глазом,  желая
удостовериться, понял ли я его замечание,  затем  посмотрел  в  сторону  и
извлек зубочистку.
   - Видите ли, - заговорил он после небольшой паузы, причмокнув губами, -
дело было так. Он доводился мне дядей, дядей по матери. И была  у  него  -
как бы это сказать? - слабость -  любил  он  писать  назидательные  книги.
Слабость - даже  не  то  слово,  скорее  мания.  Он  был  библиотекарем  в
политехникуме, и как только к нему привалили деньги,  весь  отдался  своей
страсти. Поразительно! Непостижимо! На  человека,  которому  уже  стукнуло
тридцать семь лет, ни с того ни с сего свалилась изрядная куча  золота,  и
он ни разу не кутнул - ни единого раза.  Всякий  подумал  бы,  что  парень
как-никак приоденется - ну, скажем, закажет  дюжины  две  брюк  у  модного
портного, - ничего подобного! Верите ли,  он  до  самой  своей  смерти  не
обзавелся даже золотыми часами. Вот и  выходит,  что  некоторым  богатство
только во вред. Единственное, что он делал, это снял  дом  и  распорядился
доставить туда добрых пять тонн книг, а также чернил и бумаги, после  чего
со всем пылом принялся писать  назидательные  сочинения.  У  меня  это  не
укладывается в голове. Но он поступил именно так.
   Деньги достались ему - что тоже довольно-таки любопытно - ни с того  ни
с сего от дяди, когда ему стукнуло  тридцать  семь.  Случилось  так,  что,
кроме моей  матери,  у  него  не  осталось  на  всем  белом  свете  других
родственников, только один троюродный брат. А я был у матери один. Вы  еще
не  запутались?  У  троюродного  брата  тоже  был  сын,  но  он   немножко
поторопился представить его  дяде.  Этот  его  сыночек  был  довольно-таки
избалованным ребенком и,  как  только  увидел  моего  дядюшку,  тотчас  же
завопил: "Прогоните его! Прогоните!" Ну и, конечно, все себе испортил.  Вы
понимаете, это было мне просто на руку, не так ли?  И  моя  мать,  женщина
здравомыслящая и предусмотрительная, еще задолго до дяди решила  для  себя
этот вопрос.
   Насколько мне помнится, этот  мой  дядюшка  был  презабавный  малый.  И
совсем не удивительно, что ребенок испугался. Волосы у него  были  черные,
прямые и жесткие, точно у кукол, что продают у нас японцы, и  они  торчали
венчиком вокруг голой макушки, на бледном лице за  стеклами  очков  бегали
большие темно-серые глаза. Он уделял много внимания своей одежде  и  носил
широченное пальто и фетровую шляпу с полями невероятных размеров. Смею вас
уверить, он был похож на подозрительного попрошайку. Дома  он  ходил,  как
правило, в грязном халате из красной  фланели,  а  на  голове  красовалась
черная ермолка. Эта ермолка придавала ему  сходство  с  портретами  всяких
знаменитостей.
   Дядюшка без конца переезжал с места на место вместе  со  своим  стулом,
принадлежавшим некогда Сэведжу Лэндору, и двумя письменными столами,  один
из которых, как уверял продавец, был собственностью Карлейля, а  другой  -
Шелли. Он таскал с собой и  портативную  справочную  библиотечку,  по  его
словам, самую полную в Англии,  -  получался  целый  караван,  который  то
направлялся в Даун, в те места, где жил Дарвин, то  двигался  к  Рейгейту,
где жил Мередит, потом - в Хэсльмер, потом  ненадолго  в  Челси,  а  затем
снова возвращался в Хэмпстед.
   Дядя знал, что в хозяйстве у него не все в порядке, но  не  подозревал,
что и его собственные мозги были не совсем в порядке. То был плох  воздух,
то вода, то слишком высоко над уровнем моря, то еще  какая-нибудь  чепуха.
"Многое  зависит  от  окружающей  обстановки,  -  говорил,  бывало,  он  и
испытующе смотрел на вас: уж не смеетесь ли вы над ним исподтишка?  -  Для
такого впечатлительного человека, как я,  очень  много  значит  окружающая
обстановка".
   Как его звали? Вряд ли его фамилия скажет вам что-нибудь. Он не написал
ни одной вещи, которую можно было бы одолеть, - ни  единой.  Прочесть  эту
галиматью было свыше человеческих сил. Дядя  говорил,  что  мечтает  стать
великим учителем человечества, но, по правде сказать, он сам не знал, чему
будет поучать. Поэтому он занимался высокопарной  болтовней,  рассуждая  о
правде и справедливости, о духе истории и так далее. Он строчил  книгу  за
книгой и издавал их на собственные средства. У него, знаете ли, и в  самом
деле мозги были набекрень, послушали бы вы, как он напускался на критиков,
и не потому, что они задевали его, - это бы  еще  ничего,  -  но  как  раз
потому, что они его просто не замечали.
   - В чем нуждаются народы? - вопрошал он, бывало, простирая вперед  свою
тощую руку  со  скрюченными  пальцами.  -  Разумеется,  в  наставлении,  в
руководстве! Они блуждают по холмам, как овцы, лишенные  пастыря.  В  мире
война  и  слухи  о  войне,  в  стране  нашей  дух  разногласия,  нигилизм,
вивисекция,