и  Нуньес  попробовал
рассказать о большом мире, откуда он упал к ним, о небе, о горах, о зрении
и других подобных чудесах - рассказать о них этим старейшинам, сидевшим во
мраке в Стране Слепых. Но что он им ни говорил, они  ничему  не  верили  и
ничего не понимали. Этого он не ожидал. Они  даже  не  понимали  иных  его
слов. На веку четырнадцати поколений эти люди были  слепы  и  отрезаны  от
зрячего мира. Все слова, относившиеся  к  зрению,  стерлись  для  них  или
изменили смысл; стерлись предания о внешнем мире, превратившись в  детскую
сказку, и больше их не тревожило, что там делается, за скалистыми кручами,
над  их  окружной   стеной.   Появлялись   среди   них   слепые   мудрецы,
пересматривали обрывки верований и преданий,  донесенных  ими  от  зрячего
прошлого, и признали это все праздными домыслами  и  заменили  их  новыми,
более трезвыми толкованиями. Многое в их образных  представлениях  отмерло
вместе с глазами, и они составили себе новые  представления,  подсказанные
все истончавшимися  слухом  и  осязанием.  Нуньес  постепенно  это  понял;
ожидание, что слепцы в изумлении  склонятся  перед  его  происхождением  и
дарованиями, не оправдалось; и когда его жалкая попытка объяснить им,  что
такое  зрение,  была  отвергнута,  сочтена  за   бессвязный   бред   вновь
сотворенного человека, старающегося  описать  свои  неясные  ощущения,  он
сдался и, подавленный, слушал их назидания. И вот старейший  среди  слепых
стал раскрывать ему тайны жизни, философии и веры. Он говорил, что мир (то
есть их долина) был сначала пустой ямой в скалах, а потом возникли  сперва
неодушевленные предметы, лишенные дара осязания,  и  ламы,  и  еще  другие
существа, у которых очень мало разума; затем появились  люди  и,  наконец,
ангелы, которых можно слышать, когда они поют и шелестят над головами,  но
которых коснуться нельзя. Последнее сильно озадачило Нуньеса, пока  он  не
сообразил, что речь идет о птицах.
   Дальше он поведал Нуньесу, как время разделилось на жаркое  и  холодное
(у слепых это значило день  и  ночь),  и  объяснил,  что  в  жаркое  время
положено спать, а работать надо, пока холодно. И  что  сейчас  весь  город
слепых не спит только по случаю его, Нуньеса, появления.  Он  сказал,  что
Нуньес, несомненно, для того и создан,  чтобы  учиться  приобретенной  ими
мудрости и служить ей, и что, несмотря  на  недоразвитость  своего  ума  и
неловкость движений, он должен мужаться и упорствовать в учении, -  и  эти
слова все столпившиеся у входа встретили одобрительным ропотом.  Потом  он
сказал, что ночь (слепые день  называли  ночью)  давно  наступила  и  всем
надлежит вернуться ко сну. Он спросил, умеет ли  Нуньес  спать,  и  Нуньес
ответил, что умеет, но что перед сном он должен поесть.
   Ему принесли пищу - кружку молока ламы и ломоть грубого хлеба с солью -
и отвели его в укромное место, где бы он мог поесть неслышно для других  и
потом соснуть до той поры, когда прохлада горного вечера поднимет всех для
их нового дня. Но Нуньес не спал.
   Вместо этого он сидел, где  его  оставили,  и,  вытянув  усталые  ноги,
перебирал в памяти все неожиданности, сопровождавшие его приход в  долину.
Он нет-нет; а рассмеется то добродушно, то негодующе.
   - "Ум еще не сложился", - повторял он. - "Не развиты чувства!" Им  и  в
голову не приходит, что они оскорбили своего ниспосланного свыше короля  и
властителя. Вижу, придется мне их  образумить.  Только  нужно  подумать...
Подумать!
   Солнце склонилось к закату, а он все еще раздумывал.
   Нуньес всегда  умел  почувствовать  красоту,  и  когда  он  смотрел  на
охваченные заревом снежные склоны и ледники,  замыкавшие  со  всех  сторон
долину, ему казалось, что  ничего  прекраснее  он  никогда  не  видел.  От
зрелища этой недоступной красоты он перевел взгляд на деревню и  орошенные
поля, утопавшие в сумраке, и вдруг им овладело волнение,  и  он  от  всего
сердца стал благодарить судьбу, что она наделила его даром зрения.
   - Го-го! Сюда, Богота, сюда! - услышал он голос из деревни.
   Он встал ухмыляясь. Сейчас он раз  навсегда  покажет  этим  людям,  что
значит для человека зрение. Они его станут искать и не найдут.
   - Что же ты не идешь, Богота! - сказал голос.
   Он беззвучно засмеялся и, крадучись, сделал два шага вбок от дорожки.
   - Не топчи траву, Богота: этого делать нельзя.
   Нуньес сам еле слышал шорох своих шагов. Он остановился в изумлении.
   Человек, чей голос его кликал, бежал  по  черно-пегой  мощеной  дорожке
прямо на него.
   Нуньес опять вступил на дорожку.
   - Вот я, - сказал он.
   - Почему ты не шел на зов? - спросил слепец. - Что, тебя  надо  водить,
как младенца? Ты разве не слышишь дороги, когда идешь?
   Нуньес засмеялся.
   - Я вижу ее, - сказал он.
   - Нет такого слова "вижу", - сказал  слепой,  помолчав.  -  Брось  свой
вздор и ступай за мной на звук шагов.
   Нуньес, досадуя, пошел за ним.
   - Придет и мое время, - сказал он.
   - Ты научишься, - ответил слепой. - В мире многому надо учиться.
   - А ты слыхал поговорку: "В Стране Слепых и кривой - король"?
   - Что значит слепой? - небрежно бросил через плечо слепец.
   Прошло четыре дня, и пятый застал короля слепых  все  еще  скрывающимся
среди своих подданных в обличье неуклюжего, никчемного чужака.
   Провозгласить  себя  королем,  увидел  он,   куда   труднее,   чем   он
предполагал, и пока  что,  обдумывая  свой  coup  d'etat  [государственный
переворот (франц.)], он делал, что ему приказывали, и  учился  порядкам  и
обычаям Страны Слепых. Он нашел, что работать  и  гулять  по  ночам  очень
неудобно, и решил, что это он изменит в первую очередь.
   Народ слепцов вел простую, трудовую жизнь, добродетельную и счастливую,
если видеть добродетели и счастье в том,  что  обычно  разумеют  люди  под
этими словами. Они трудились, но не слишком обременяя себя работой; у  них
было вдоволь и пищи и  одежды;  были  дни  и  месяцы  отдыха;  они  охотно
занимались музыкой и пением; познали любовь и рождали детей.
   Удивительно, как уверенно и точно двигались они в  своем  упорядоченном
мире. Все было  здесь  приспособлено  к  их  нуждам,  каждая  из  дорожек,
расходившихся лучами по долине, шла под определенным углом к  остальным  и
распознавалась  по  особой  нарезке  на  закраине.  Все  препятствия,  все
неровности на дорожках и лугах были давно удалены, все навыки и весь уклад
слепых, естественно, возникали из тех или иных  потребностей.  Чувства  их
чудесно  изощрились,  за  пятнадцать  шагов  они  улавливали  и  различали
малейшее движение человека, даже  слышали  биение  его  сердца.  Интонация
давно заменила для них выражение лица,  касание  заменило  жест.  Мотыгой,
лопатой и граблями  они  работали  свободно  и  уверенно,  как  заправские
садовники. Их обоняние было  чрезвычайно  тонко;  они  по-собачьи,  чутьем
распознавали индивидуальные  различия;  уверенно  и  ловко  справлялись  с
уходом за ламами, которые жили в скалах наверху и  доверчиво  подходили  к
ограде, чтобы получить корм или  укрыться  под  кровом.  Но  как  легки  и
свободны могут быть движения слепого, это Нуньес узнал лишь  тогда,  когда
вздумал наконец утвердить свою волю.
   Он поднял мятеж только после бесплодных попыток действовать убеждением.
   Сперва он пробовал от случая к случаю заговаривать с ними о зрении.
   - Смотрите, люди, - говорил он. - Многое во мне вам непонятно.
   Случалось иногда, двое-трое из них слушали его: сидели с  умным  видом,
наклонив голову и наставив ухо, а он всячески старался объяснить  им,  что
значит "видеть". Среди слушавших его  была  девушка  с  менее  красными  и
запавшими веками, чем у других. Так  и  чудилось,  что  у  нее  за  веками
прячутся глаза, и ее-то в особенности надеялся он убедить.  Он  говорил  о
радостях зрения, о том, как прекрасны, когда на них глядишь, горы и  небо,
и утренняя заря, а те слушали с недоверчивой усмешкой, переходившей тотчас
же в осуждение. Ему отвечали, что нет никаких гор, а  у  конца  скал,  где
ламы  щиплют  траву,  лежит  конец  мира:  туда  упирается  дырявая  крыша
мироздания, с которой падают роса и лавины. Когда же  он  упорно  твердил,
что у мира нет ни конца, ни крыши,  что  конец  и  крыша  -  лишь  выдумка
слепых, ему отвечали, что мысли его порочны. Насколько он умел описать  им
небо с облаками и звездами,  оно  представлялось  им  нелепой  и  страшной
пустотой. Как могла она заменить ту гладкую крышу  мироздания,  о  которой
говорила их религия! Они свято верили, что эта дырявая крыша восхитительно
гладка  на  ощупь.  Он  понял,  что  его  объяснения  оскорбляют  их,   и,
отказавшись  от  такого  подхода,  попробовал  показать  им   практическую
ценность зрения. Как-то утром он увидел, что Педро по дороге, называвшейся
Семнадцатой, направляется к  центральным  домам,  увидел  издалека,  когда
слепые еще не могли услышать или учуять идущего, и сказал им: "Скоро Педро
будет здесь". Один старик возразил, что Педро нечего делать на Семнадцатой
дороге, и тут, как бы в подтверждение его слов, Педро свернул на Десятую и
торопливо зашагал обратно к окружной стене. А  Нуньеса  подняли  на  смех,
когда Педро так и не пришел, и после, когда он, желая  оправдаться,  насел
на Педро с расспросами, тот все отрицал, смеясь над ним в лицо,  и  с  тех
пор они стали врагами.
   Потом он уговорил их, чтобы ему позволили  пройти  лугами  весь  долгий
путь по отлогому склону до самой стены и чтоб его сопровождал один из них,
а он станет описывать ему все, что делается в  деревне  промеж  домов.  Он
видел, как кое-кто входил и выходил, но то, что они полагали значительным,
происходило внутри или позади безоконных домов деревни - все то,  что  они
сами приметили для проверки, - а этого он как  раз  не  видел  и  не  смог
описать им. И вот, когда он потерпел  поражение,  а  те  не  удержались  и
высмеяли его, он и решил обратиться к силе.  Ему  пришло  на  ум  схватить
лопату, повалить двух-трех из них на землю и в честной борьбе доказать  им
превосходство зрячего. Следуя своему решению, он уже схватил лопату, и тут
он узнал о себе нечто для него самого неожиданное: что он просто не  может
хладнокровно ударить слепого.
   Он остановился в нерешительности и понял: от слепых не укрылось, что он
схватил лопату. Они все настороженно склонили  головы  набок  и,  наставив
ухо, ждали, что он сделает дальше.
   - Положи лопату, - сказал один.
   И Нуньеса охватило чувство  беспомощности  и  отвращения.  Он  едва  не
послушался.
   Тогда он отшвырнул одного прямо к стене дома и стремглав бросился  мимо
него вон из деревни.
   Он пересек луг, оставив за собою полосу примятой  травы,  и  присел  на
закраину одной из  бесчисленных  дорожек.  Он  ощущал  некоторый  душевный
подъем,  как  каждый  в  начале  борьбы,  но  больше  смущение.  Он  начал
сознавать, что с людьми более низкого духовного  уровня,  нежели  ты  сам,
даже и бороться успешно нельзя.  Он  увидел  издали,  что  по  всей  улице
мужчины выходят из домов, вооруженные лопатами и кольями,  и  движутся  на
него  широким  строем  по  нескольким  дорожкам  сразу.  Подвигались   они
медленно, переговариваясь между  собой,  и  много  раз  весь  отряд  вдруг
останавливался, слепые поводили носами и прислушивались.
   Когда Нуньес увидел это в первый раз, он рассмеялся. Но потом ему стало
не до смеха.
   Один слепец учуял его след на сырой траве и пошел по нему, нагибаясь  и
на ощупь проверяя дорогу.
   Минут пять Нуньес следил за медленным продвижением  отряда;  затем  его
поначалу смутное  желание  что-то  выкинуть  и  показать  себя  перешло  в
исступление.  Он  вскочил,  сделал  несколько  шагов  к  окружной   стене,
повернулся и прошел немного назад. Те выстроились в  полукруг  и  замерли,
прислушиваясь.
   Он тоже остановился, крепко сжав лопату в обеих руках. Не напасть ли на
них?
   Кровь стучала у него в ушах, отбивая ритм припева: "В Стране  Слепых  и
кривой - король".
   Напасть на них?
   Он оглянулся на высокую неприступную стену позади - неприступную  из-за
гладкой штукатурки,  но  всюду  прорезанную  множеством  калиток  -  и  на
приближающуюся цепь преследователей. Им на  подмогу  из  деревни  выходили
теперь и другие.
   - Напасть?
   - Богота! - крикнул один. - Богота! Где ты?
   Он еще крепче сжал лопату и пошел лугами назад  к  деревне,  а  слепые,
едва он сделал шаг, тотчас двинулись на него.
   - Я изобью их, если они меня тронут, - сказал он. - Видит бог, изобью!
   И он громко закричал:
   - Эй вы, я буду делать у вас в долине все, что  захочу!  Слышите?  Буду
делать, что хочу, и ходить куда хочу!
   Они быстро надвигались на него - ощупью, но все же  очень  быстро.  Это
было похоже на игру в жмурки, только навыворот:  глаза  завязаны  у  всех,
кроме одного.
   - Держи его! - крикнул кто-то.
   Нуньес увидел,  что  уже  охвачен  дугой  широкого  незамкнутого  круга
преследователей. "Пора! -  вдруг  почувствовал  он.  -  Нужно  действовать
решительно и быстро".
   - Вы не понимаете! - крикнул он громким  голосом,  который  должен  был
звучать сильно и властно, а прозвучал надорванно. - Вы слепые, а я зрячий.
Оставьте меня!
   - Богота! Положи лопату! И не ходи по траве.
   Последний приказ, чудовищный в своей  вежливой  снисходительности,  его
взорвал.
   - Я вас изувечу! - взревел он, захлебываясь от бешенства. - Видит  бог,
я изувечу вас! Оставьте меня!
   Он  побежал,  толком  не  зная,  куда  бежать.  Сперва  он  побежал  от
ближайшего к нему слепого, потому что мерзко было бы  его  ударить.  Потом
приостановился, сделал рывок, чтоб  уйти  от  их  рядов,  смыкавшихся  все
тесней. Метнулся было в промежуток пошире, но  двое  слепых,  сразу  учуяв
приближение его шагов, устремились друг к другу.  Нуньес  кинулся  вперед,
увидел, что сейчас его схватят, и... стукнул  лопатой.  Послышался  глухой
звук удара по руке и плечу, человек упал, завопив от боли, - он пробился.
   Пробился! Теперь  он  был  опять  возле  домов,  а  слепые,  размахивая
лопатами и кольями, носились  взад  и  вперед  с  какой-то  рассудительной
стремительностью.
   Он услышал за собой  шаги,  услышал  как  раз  вовремя,  чтобы  увидеть
высокого детину, вынесшегося  вперед  и  метившего  в  него  на  слух.  Он
растерялся, швырнул  в  противника  лопатой,  промахнулся  на  целый  ярд,
завертелся вьюном и  побежал  прочь,  с  воплем  шарахнувшись  от  другого
слепца.
   Ужас охватил его. В исступлении он кидался туда  и  сюда,  увертывался,
когда в том не было нужды, и, торопясь  смотреть  сразу  во  все  стороны,
спотыкался. Была секунда, когда он, споткнувшись, растянулся на  земле,  и
они слышали  его  падение.  Далеко  впереди  в  окружной  стене  виднелась
открытая калитка; это было как просвет в небо. Он кинулся к ней стремглав.
Он даже не оглянулся ни  разу  на  преследователей,  пока  не  достиг  той
калитки. Шатаясь, он прошел по мосту,  вскарабкался  вверх  по  скалам,  к
изумлению и ужасу молодой ламы, которая тотчас ускакала от  него,  и  лег,
задыхаясь, наземь.
   Так окончился его coup d'etat.
   Два дня и две ночи он провел за стеной Долины Слепых, без пищи и  крова
и размышляя о полученном им неожиданном уроке. В ходе своих размышлений он
не раз со все более горькой иронией повторял неоправдавшуюся пословицу: "В
Стране Слепых и кривой - король". Он думал больше всего  о  том,  как  ему
одолеть и покорить народ слепцов, и все ясней понимал, что  это  для  него
неосуществимо. У него нет оружия, а добыть его теперь будет очень трудно.
   Яд цивилизации проник даже в его  родную  Боготу,  и,  отравленный  им,
Нуньес не мог заставить себя пойти и убить  слепого.  Конечно,  сделай  он
это, он потом диктовал бы свои условия, грозя  народу  слепцов  поголовным
истреблением. Но нельзя же человеку не спать, и рано или поздно, когда  он
уснет...
   Он  пробовал  также  искать  пищу  там,  среди  сосен,  укрываться  под
сосновыми ветвями от ночного холода и  подумывал,  как  бы  изловчиться  и
поймать ламу, чтобы затем как-нибудь убить ее - пришибить, что ли,  камнем
- и получить таким образом хоть мясо. Но ламы, видно,  заподозрили  в  нем
врага, глядели на него недоверчивыми карими глазами и плевались, когда  он
подходил поближе. На третий день у него началась лихорадка, и страх  обуял
его. В конце  концов  он  приполз  к  стене  Страны  Слепых  с  намерением
заключить мир. Он полз вдоль канала и звал, пока к воротам не  вышли  двое
слепых. Он вступил с ними в переговоры.
   - Я был безумен, - сказал он, - но я только недавно создан.
   Это им понравилось.
   Он сказал, что стал теперь умнее и раскаивается в своих проступках.
   И тут неожиданно для себя он расплакался, потому что был слаб и  болен,
но они это сочли за добрый знак.
   Его спросили, считает ли он по-прежнему, что умеет "видеть".
   - Нет, - сказал он. - То было безумие.  Это  слово  ничего  не  значит,
меньше чем ничего.
   Его спросили, что у нас над головой.
   - На высоте десятью десяти человеческих ростов над  миром  простирается
крыша... каменная крыша, гладкая-прегладкая...
   Он опять истерически разрыдался.
   - Не спрашивайте больше ни о чем, дайте мне сперва поесть, или я умру.
   Он ожидал жестокого наказания, но слепые умели проявить терпимость. Они
усмотрели в его мятеже лишь новое доказательство того, что он слабоумный и
стоит на низшей  ступени  развития.  Его  просто  выпороли  и  велели  ему
исполнять самую тяжелую черную работу, какая  только  нашлась,  и  он,  не
видя, как иначе заработать свой хлеб, покорно делал, что ему приказывали.
   Несколько дней он был болен, и они  заботливо  ухаживали  за  ним.  Это
облегчило ему тяжесть подчинения. Но его заставляли лежать в темноте,  что
было  для  него  большим  лишением.  Слепые  философы  приходили  к  нему,
толковали о низком уровне его развития и так вразумительно укоряли за  его
сомнения в каменной крышке, закрывающей коробку их вселенной, что  он  сам
едва не стал считать себя жертвой  наваждения,  не  видя  над  собою  этой
крышки.
   Так Нуньес  сделался  гражданином  Страны  Слепых.  Жители  ее  уже  не
сливались для него в однородную массу,  а  приобрели  в  его  глазах  свои
индивидуальные особенности, между тем как мир  за  горами  становился  все
более далеким, нереальным. Здесь, в новой жизни, был  его  хозяин  Якоб  -
добродушный человек, если его не раздражать. Был племянник Якоба -  Педро;
и была Медина-Саротэ, младшая дочь Якоба. Ее  не  слишком  ценили  в  мире
слепых, потому что у нее были точеные черты лица,  и  ей  недоставало  той
приятной шелковистой  гладкости,  которая  составляет  для  слепого  идеал
женской красоты. Но Нуньес с самого начала находил ее красивой,  а  теперь
считал красивейшим созданием на земле. Ее сомкнутые веки не были  вдавлены
и красны, как у  остальных  в  долине,  -  казалось,  они  могут  в  любое
мгновение вновь подняться; и у нее были  длинные  ресницы,  что  считалось
здесь  уродливым.  Голос   ее,   густой   и   звучный,   не   удовлетворял
взыскательному слуху жителей долины. Вот почему у нее не было жениха.
   Наступила пора, когда Нуньес стал думать, что, получи он ее в жены,  он
безропотно остался бы в долине до конца своих дней.
   Он наблюдал за ней, искал случая оказать ей небольшую услугу; и вот  он
заметил, что и она тянется к нему.  Как-то  на  праздничном  собрании  они
сидели рядом при слабом свете звезд и слушали тихую музыку. Он коснулся ее
пальцев и осмелился  их  пожать.  Она  тихонько  ответила  на  пожатие.  А
однажды, когда они  обедали  в  темноте,  он  почувствовал,  что  ее  рука
осторожно ищет его руку, и тут как раз огонь вспыхнул ярче,  и  он  увидел
выражение нежности на ее лице.
   Он стал искать беседы с нею.
   Однажды в лунную летнюю ночь он пришел к ней, когда она сидела и пряла.
В серебряном свете она сама казалась серебристой и загадочной. Он сел у ее
ног и сказал, что любит ее, и говорил, какой она е