же
опустил весло, отчаянным движением вскинул руки и крикнул сидящим в лодке,
чтобы они скорей отъезжали "ради бога". Мистер Физон даже  не  подозревал,
что поступок его при подобных  обстоятельствах  был  не  чужд  героизма  и
свидетельствует о его скромности и мужестве. Весло, которое  он  отпустил,
сразу скрылось под водой и вскоре всплыло в двадцати ярдах от них.
   В ту минуту мистер Физон почувствовал, что лодка сильно  закачалась,  и
хриплый вопль лодочника Хилла заставил его забыть о другой  лодке.  Мистер
Физон обернулся и увидел, что Хилл с искаженным от ужаса лицом корчится  у
передней уключины, правая рука его погружена в воду  за  бортом  и  кто-то
тянет ее вниз. Он издавал только резкие короткие  крики:  "О-о-о!"  Мистер
Физон думает, что Хилл был захвачен щупальцами, когда рубил их под  водой.
Теперь, конечно, совершенно невозможно установить, как было на самом деле.
Лодка до того накренилась, что борт почти  касался  воды.  Ивэн  и  второй
рабочий багром и веслом били по воде справа и слева  от  погруженной  руки
Хилла. Физон инстинктивно стал так, чтобы выровнять лодку.
   Тогда Хилл, дюжий, здоровый человек, сделал отчаянное  усилие  и  почти
встал на  ноги.  Он  вытащил  руку  из  воды.  Она  была  опутана  сложным
сплетением коричневых канатов. Глаза ухватившего его чудовища, глядя прямо
и решительно, на мгновение показались на поверхности. Лодка кренилась  все
больше и больше, и вдруг коричневато-зеленая вода хлынула через борт. Хилл
поскользнулся и упал на борт; рука его с  вцепившимися  в  нее  щупальцами
опять погрузилась в воду. Падая, Хилл перевернулся  и  ударил  сапогом  по
колену мистера Физона, который бросился, чтобы удержать его.  В  следующее
же мгновение вокруг пояса и шеи Хилла обвились  новые  щупальца,  и  после
короткой и судорожной борьбы, во время которой лодка чуть не опрокинулась,
Хилл был перетянут через борт, а лодка  выпрямилась  от  сильного  толчка;
мистер Физон чуть не перелетел через другой борт, но уже не видел  борьбы,
продолжавшейся в воде.
   Мистер Физон выпрямился, напрасно стараясь найти равновесие, как  вдруг
заметил, что, пока они боролись  с  чудовищами,  начавшийся  прилив  снова
отнес их лодку к покрытым водорослями камням. В каких-нибудь четырех ярдах
плоский камень возвышался над омывающим его  приливом.  В  одно  мгновение
мистер Физон вырвал у Ивэна весло, изо всех сил погрузил его в воду, потом
бросил его, подбежал к носу лодки и прыгнул. Он почувствовал, что ноги его
скользят по камням. Отчаянным усилием он  заставил  себя  перепрыгнуть  на
соседний камень. Он споткнулся, упал на колени и снова поднялся.
   - Берегись! - крикнул кто-то, и большое тело ударило его сзади.
   Сбитый с ног одним из рабочих, он растянулся плашмя в луже, оставленной
приливом; падая, он услышал придушенные, отрывистые крики,  как  он  думал
тогда, Хилла. Мистер Физон удивился, что у Хилла такой пронзительный голос
и что в  нем  столько  оттенков.  Кто-то  перепрыгнул  через  него,  поток
пенистой воды обдал его и прокатился дальше. Он поднялся  на  ноги  и,  не
оглядываясь на море, промокший до костей,  со  всей  быстротой,  на  какую
только был способен от страха, побежал к  берегу.  Перед  ним  по  отмели,
между камнями, на небольшом расстоянии друг от друга,  спотыкаясь,  бежали
оба рабочих.
   Наконец мистер Физон оглянулся и, увидев, что погони нет, посмотрел  по
сторонам. Он был ошеломлен. С самого момента появления кефалоподов из воды
он действовал так стремительно, что не успевал отдавать себе отчет в своих
поступках. Теперь ему казалось, будто он очнулся от страшного сна.
   Над ним сияло безоблачное  послеполуденное  небо,  и  море  колыхалось,
ослепительно сверкая; пена, нежная,  как  взбитые  сливки,  разбивалась  о
низкие, темные гряды скал. Лодка лежала в  дрейфе,  мягко  покачиваясь  на
волнах ярдах в двенадцати от берега. Хилл и чудовища, напряжение и  ярость
смертельной борьбы исчезли, как будто их вовсе не было.
   Сердце мистера Физона неистово  колотилось.  Он  дрожал  всем  телом  и
тяжело дышал.
   Однако чего-то не хватало. Несколько мгновений он  не  мог  сообразить,
чего именно. Солнце; море, небо, скалы - чего же нет? Потом он вспомнил  о
лодке с катающимися. Она исчезла. Уж не выдумал ли он ее? Он  обернулся  и
увидел двух рабочих. Они стояли рядом под нависшей массой высоких  розовых
скал. Он спросил себя, не следует ли  ему  сделать  еще  одну,  последнюю,
попытку спасти Хилла. Но его нервное напряжение  улеглось,  он  чувствовал
себя беспомощным и вялым. Он повернул к берегу и направился, спотыкаясь  и
шлепая по воде, к своим спутникам.
   Оглянувшись еще раз, он увидел в  море  две  лодки;  та,  которая  была
дальше, неуклюже качалась, опрокинутая кверху килем.



   3

   Вот каково было появление Haploteuthis ferox на девонширском побережье.
Это было самое опасное нападение чудовищ  вплоть  до  настоящего  времени.
Если сопоставить рассказ мистера Физона с несчастными случаями при катании
на лодках и купании, о которых я уже упоминал, с отсутствием в  этом  году
рыбы у корнуэльских берегов, нам станет ясно, что  стаи  этих  прожорливых
выходцев  из  морских  глубин  пробирались  за  добычей  вдоль  заливаемой
приливом береговой линии.
   Высказывалось предположение,  будто  голод  заставил  их  подняться  на
поверхность и побудил к  переселению.  Но  я  лично  склоняюсь  к  теории,
выдвинутой Хемсли. Хемсли утверждает, что стая этих тварей приохотилась  к
человеческому мясу, доставшемуся ей после крушения какого-нибудь  корабля,
погрузившегося в ее владения, и вышла из своей привычной  зоны  в  поисках
этого лакомства. Подстерегая и преследуя суда, чудовища добрались до наших
берегов  по  следам  трансатлантических  пароходов.  Но  обсуждать   здесь
убедительные, прекрасно обоснованные доводы Хемсли, пожалуй, неуместно.
   Может  быть,  аппетиты  стаи  удовлетворились  добычей  в   одиннадцать
человек, потому что, насколько удалось  выяснить,  во  второй  лодке  было
десять. Во всяком случае, в этот день чудовища ничем не обнаружили  своего
присутствия у Сидмаута. Весь вечер и всю  ночь  после  происшествия  берег
между Ситоном и Бадли-Солтертоном находился  под  надзором  четырех  лодок
таможенной стражи, вооруженной гарпунами  и  кортиками.  С  вечера  к  ним
присоединилось   множество   так   или   иначе   вооруженных   экспедиций,
организованных частными лицами. Мистер Физон, однако, не принял участия ни
в одной из них.
   Около полуночи с одной из лодок, находившейся в море  приблизительно  в
двух милях от берега к юго-востоку от  Сидмаута,  донеслись  взволнованные
крики и показались странные сигналы фонарем: в обе стороны и сверху  вниз.
Ближайшие лодки тотчас же поспешили на тревогу. Храбрецы в лодке -  моряк,
священник и два школьника - действительно увидели чудовищ, которые  прошли
под  их  лодкой.  Как  и  все  живущие  в   глубине   существа,   животные
фосфоресцировали. Они проплыли приблизительно на глубине пяти-шести ярдов,
подобные отблескам лунного света в черной воде.  Втянув  щупальца,  словно
погруженные в спячку, медленно перекатываясь  и  подвигаясь  клинообразной
стаей, они плыли на юго-восток.
   Сидевшие в лодке передавали свои  впечатления  восклицаниями,  отчаянно
жестикулируя. Сначала к ним подошла одна-лодка, потом  другая;  под  конец
вокруг них образовалась маленькая флотилия из восьми или девяти лодок, и в
тишине ночи поднялся шум, словно  на  рынке.  Желающих  преследовать  стаю
оказалось очень мало или даже вовсе не  оказалось:  у  людей  не  было  ни
оружия, ни опыта для такой рискованной охоты, и скоро - может быть, даже с
чувством некоторого облегчения - все повернули назад, к берегу.
   А теперь я перейду к тому, что является, пожалуй,  самым  поразительным
фактом во всей этой поразительной истории. У нас нет  никаких  сведений  о
дальнейшем движении стаи, хотя  весь  юго-западный  берег  был  настороже.
Можно, пожалуй, считать показательным тот факт, что третьего июня в  Сарке
на берег был выброшен  кашалот.  А  через  две  недели  и  три  дня  после
сидмаутского приключения на песчаный берег в Кале выплыл Haploteuthis.  Он
был еще живой. Несколько свидетелей видели,  как  его  щупальца  судорожно
двигались, но, по-видимому, он уже подыхал.  Некий  господин  Пуше  достал
ружье и застрелил его.
   Это был  последний  живой  Haploteuthis.  Их  больше  не  видели  и  на
французском берегу. Пятнадцатого июня почти не поврежденный труп  чудовища
был  выброшен  на  берег  близ  Торкэ,  а  через  несколько   дней   судно
биологической морской станции,  производящее  исследование  близ  Плимута,
выловило гниющее туловище чудовища с глубокой рубленой  раной,  нанесенной
кортиком. В последний день июня  мистер  Экберт  Кэйн,  художник,  купаясь
вблизи Ньюлина, вдруг вскинул руки, закричал и пошел  ко  дну.  Его  друг,
купавшийся вместе с ним, не сделал попытки спасти его и сейчас же поплыл к
берегу. Вот последнее происшествие, которое  еще  раз  напомнило  об  этом
необыкновенном  набеге  из  морской  глубины.  Сейчас  еще  преждевременно
утверждать, что набег не повторится,  но  будем  надеяться,  что  чудовища
теперь  ушли,  -  ушли  навсегда  в  непроницаемые  для  солнечного  света
океанские глубины, из которых они так странно и неожиданно выплывали.



    Герберт Уэллс.
    Поиски квартиры как вид спорта

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. - Р.Померанцева. В кн.: "Герберт Уэллс. Собрание сочинений
   в 15 томах. Том 3". М., "Правда", 1964.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 6 March 2001
   -----------------------------------------------------------------------


   С того часа, как Адам и Ева рука об руку вышли из ворот рая,  люди  без
отдыха ищут себе жилище. В любом  не  слишком  захолустном  предместье  вы
повстречаете сегодня толпу новых Адамов и Ев, которые с розовыми  ордерами
на право осмотра и ржавыми ключами в руках по-прежнему ищут свой Эдем. Для
них это отнюдь не развлечение. Большинство этих бедных паломников выглядят
просто усталыми, кое-кто вдобавок бранится между собой, и  все  непременно
злые, расстроенные, несчастные: руки у них в грязи - они  ощупали  столько
водяных баков, - а платье  перепачкано  известкой.  Еще  недавно,  в  пору
нежного ухаживания, им виделись в мечтах туманные очертания их  гнездышка,
но вот они пустились искать его по свету - и никак не найдут. А  ведь  это
так для них важно! Они  выбирают  фон,  атмосферу,  так  сказать,  колорит
трех-четырех, и притом основополагающих, лет своей жизни.
   Выбирать среди этих  пустых  зданий  особенно  трудно  потому,  что  вы
непременно получаете свое будущее жилище в готовом виде или даже с  чужого
плеча. Я, по крайней мере, никак не могу отделаться в этих  пустых  стенах
от мысли о покойнике, некогда здесь обитавшем.  На  обоях,  точно  белесые
призраки, вырисовываются контуры картин  прежнего  владельца;  вот  торчат
гвозди от незримых гардин, а эта вмятина в стене -  последнее  напоминание
об исчезнувшем фортепьяно. Так и чудится, будто с наступлением сумерек все
эти вещи опять сползаются на свои старые места. Быть  может,  в  доме  жил
какой-нибудь  нервозный  субъект,  и  эти  расшатанные  дверные  ручки   и
оборванный шнур колокольчика - следы отгремевших баталий. Вон и в  спальне
на маркизе порвана тесемка. Он был любителем пива  -  на  полу  в  подвале
пятно от постоянно капавшего крана;  отличался  беспечностью  -  по  стене
видно, что не раз  лопались  водопроводные  трубы;  делал  все  топорно  -
взгляните, как он починил калитку, лучше уж оставил бы сломанной!  Прежний
хозяин словно не хочет уступать своих прав - воспоминания о  нем  рассеяны
по всему дому, от подвала до чердака. Право же, это его  дом,  а  не  мой.
Помимо старых домов, населенных призраками, существуют новые,  от  которых
так и веет духом оптового производства и откровенным  желанием  строителей
сэкономить на чем возможно. Как бы все это вам ни  претило,  конец  всегда
один. Обойдя сотню домов в  поисках  идеала,  вы  начинаете  понимать  всю
бессмысленность вашей затеи. И вы поступаете,  как  все.  Квартиру  всегда
снимают в минуту отчаяния.
   Однако подобные неприятности подстерегают лишь тех,  кто  действительно
ищет жилье. Того, кто делает это из любви к искусству, ждет лучшая участь.
Для него эти прогулки увлекательны сами по себе, их не портит практическая
цель. Поиски квартиры  превращаются  для  него  в  настоящее  развлечение,
которое почему-то не обрело популярности у нас в Англии. Правда, я слышал,
что иные  старые  дамы  коротают  таким  образом  время  между  церковными
службами, но широким кругам населения этот вид спорта совсем неизвестен. А
между тем трудно представить себе лучший и вполне отвечающий вкусам  эпохи
способ  провести  субботний  вечер.   Пустой   дом   -   это   современный
реалистический роман  в  камне,  полный  намеков  и  символов,  призванных
восполнить  отсутствие  людей;  он  побивает  нынешнюю  литературу  ее  же
средствами: в конце и в начале полная  неопределенность.  То,  что  у  нас
пренебрегают осмотром пустых домов, я объясняю лишь тем,  что  достоинства
сего спорта еще недостаточно познаны. Цель моей книги - ввести его в моду.
   Паломник  по  пустым  домам  очень   скоро   подметит   одну   занятную
особенность,  а  именно:  что  большая  часть  домовладельцев  у   нас   -
престарелые леди и джентльмены, живущие по соседству. Недвижимость в  виде
дома с садом или без оного приобретает для  людей  определенного  возраста
какую-то магическую силу, особенно  если  они  из  торговцев.  Прочитав  в
смотровом ордере: "Ключ у жильцов через дом", вы можете быть уверены,  что
встретите именно такого рода хозяев. Вы стучитесь к "жильцам через дом", и
спустя немного к вам выходит упитанный лысый джентльмен или дама музейного
возраста и предлагают показать вам свою "собственность".  Очевидно,  между
приходами съемщиков эти старички спят, ибо они  выходят  к  вам  свежие  и
полные желания побольше  узнать  о  своих  возможных  новых  соседях.  Они
расскажут вам все подробности о последнем  съемщике,  о  нынешних  соседях
справа и слева, о самих себе, о том, как сыро  во  всех  прочих  домах  по
соседству, как еще на их памяти за домом начиналось поле пшеницы, и о том,
чем они спасаются от ревматизма. Видя, с каким упоением предаются они этой
болтовне, паломник-любитель преисполняется законной гордости от содеянного
им  доброго  дела.  Порой  иными  из  этих  стариков  овладевает   приступ
дружелюбия. Один джентльмен, коему любой  мужчина  до  сорока  должен  был
казаться ребенком, в подтверждение  своих  доброхозяйских  чувств  подарил
автору сих строк три огромных зеленых яблока. Пусть это было не бог  весть
что, но все же эти яблоки вызвали явную  зависть  кучки  мальчишек,  после
чего перешли в их руки.
   Кое-кто из домовладельцев строил дом по собственному плану, и тогда его
жилище  отличают  какие-нибудь  сугубо  индивидуальные  черты:   например,
отсутствие подвала для  угля,  башня  с  зубцами  или  мраморные  колонны,
исполненные  несоразмерного  достоинства.  Один  маленький,   сравнительно
молодой старичок с  милым  румянцем  и  коротко  остриженными  серебряными
волосами устроил над входом в дом нишу и  поместил  туда  статую,  которая
походила на Венеру Милосскую в шоколадного цвета пижаме. "Сперва она  была
голая, - пояснил старичок, - но мои соседи не слишком сильны в искусстве и
стали протестовать. Вот я и покрасил ее коричневой краской".
   В одной из этих экскурсий автору сопутствовала Ефимия.  Тогда-то  он  и
набрел на Хилл-Крест: огромный дом - всего за несчастные сорок шиллингов в
год! - который  отпирал  какой-то  ключ-мегатерий.  Чтобы  повернуть  его,
пришлось налечь им обоим да еще пустить в  ход  зонтик.  Мизерность  платы
ставила в тупик, и пока они там сидели -  а  их  задержала  гроза,  -  они
ломали себе голову над  тем,  какое  здесь  случилось  убийство.  Из  окон
верхнего этажа открывался вид на крыши противоположных зданий.
   - Интересно, сколько нужно времени, чтобы из подвала подняться  наверх?
- сказала Ефимия.
   - Явно больше,  чем  мы  ежедневно  можем  себе  позволить,  -  ответил
съемщик-любитель. - А представь себе, каково будет искать  мою  трубку  по
всем этим комнатам! Боюсь, что, поднявшись с  постели  в  обычный  час,  в
столовую  мы  доберемся  лишь  к  одиннадцати,  а  чтобы  за  ночь  толком
выспаться, надо будет начать восхождение в спальню с восьми вечера. В этом
доме нам придется стать настоящими Гаргантюа  -  тратить  на  каждое  дело
вдвое или втрое больше времени и числить в сутках не двадцать четыре часа,
а все сорок восемь. Тогда мы не заметим, сколько у нас  пропадает  времени
на хождение по дому. Если мы будем вдвое дольше  сидеть  за  столом,  есть
вдвое больше и делать все в масштабе один к двум,  то  не  исключено,  что
постепенно мы приспособимся к обстановке и сами сделаемся вдвое крупнее.
   - Тогда-то, наверно, мы здесь и обживемся, - промолвила Ефимия.
   Они опять спустились вниз. Гроза к этому времени разбушевалась вовсю. В
комнатах было темно и мрачно. Тяжелая боковая  дверь  -  она  закрывалась,
лишь когда ее запирали снаружи, - качалась и хлопала  под  каждым  порывом
ветра. Но пришельцы не скучали: они затеяли в передней кухне игру в крикет
и гоняли зонтом  скомканный  в  шарик  смотровой  ордер.  Съемщик-любитель
поднял Ефимию на руки и посадил ее на высокий  буфет:  тут  они  сидели  и
болтали ногами, терпеливо дожидаясь, пока  кончится  гроза  и  они  смогут
уйти.
   - Я, наверно, чувствовала бы себя  в  этой  кухне,  как  одна  из  моих
маленьких кукол на кухне игрушечного домика, который был у меня в детстве,
- заметила Ефимия. - Она во весь рост  умещалась  под  столом,  и  хотя  в
буфете стояло всего четыре тарелки, каждая из них была ей почти по пояс.
   - Твои воспоминания занятны, как всегда, - сказал съемщик-любитель, - и
все же они не разъясняют мрачной тайны этого дома. Почему за  него  просят
всего сорок шиллингов в год?
   Этот вопрос не давал ему покоя. Сколько он ни расспрашивал, он так и не
узнал, отчего дом  сдается  так  баснословно  дешево  и  почему  он  вечно
пустует. Вот с какими загадками сталкивается съемщик.  Огромный,  с  садом
чуть ли не в пол-акра дом, где можно  поселить  добрую  полудюжину  семей,
клянчит у вас жалкие сорок шиллингов в год.  Может,  его  легче  сдать  за
восемьдесят? Подобные вопросы встают перед вами, впрочем, в  каждом  вашем
паломничестве, и это как раз придает особый интерес и  приятность  данному
виду спорта. Разумеется, при условии, что вами не владеет  тайное  желание
стать временным владельцем одного из этих жилищ.

   1898



    Герберт Уэллс.
    Рассказ о XX веке

   -----------------------------------------------------------------------
   Herbert Wells. A Tale of the Twentieth Century (1887).
   Пер. - Ю.Кагарлицкий. В кн.: "Герберт Уэллс. Собрание сочинений
   в 15 томах. Том 1". М., "Правда", 1964.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 6 March 2001
   -----------------------------------------------------------------------

   Для умеющих мыслить



   1

   Тому минуло уже не год и не два...
   Изобретатель умер на чердаке. Слишком гордый, чтобы принять пособие  от
прихода, он проел всю свою одежду, отковырял всю штукатурку со стен своего
убогого жилища и съел ее до последнего кусочка, обгрыз ногти под корень  -
и умер.
   Он лежал тощий - кожа да кости; при жизни он соблюдал  слишком  строгую
диету, и количество извести в его рационе превышало норму.
   Но хотя Изобретатель умер, мысль его продолжала жить.
   Ею завладела коммерческая предприимчивость, которой наша страна обязана
своим величием, своим местом в авангарде армий прогресса. Владелец ссудной
кассы, где Изобретатель за тринадцать шиллингов шесть пенсов заложил  свой
патент,