это  не
противоречило прежним его словам. - Как частное лицо, - добавил  он,  -  я
считаю, что ваше признание значительно уменьшает вашу вину. Но вы  пустили
машину в ход, и остановить ее невозможно. Я... я  очень  сожалею  о  вашей
опрометчивости.
   Хилл был так потрясен, что ничего не  ответил.  Внезапно  и  совершенно
отчетливо он увидел перед собой грубое лицо своего старика отца, сапожника
из Лендпорта.
   - Боже правый! Какого дурака я свалял! - вырвалось у него.
   - Надеюсь, - сказал Биндон, - что эта ошибка послужит вам уроком.
   Любопытно, что они при этом думали и сожалели о различных ошибках.
   Наступило молчание.
   - Я хотел бы денек подумать, сэр, а потом я сообщу вам... Я  говорю  об
уходе из колледжа, - сказал Хилл, направляясь к дверям.
   На следующий день место Хилла пустовало. Девушка в очках,  как  всегда,
первая принесла новость. Она подошла к Уэддерберну и мисс Хейсмея, которые
обсуждали представление "Мейстерзингеров".
   - Слыхали? - спросила она.
   - О чем?
   - О жульничестве на экзаменах?
   - Жульничество? - воскликнул Уэддерберн,  вдруг  заливаясь  краской.  -
Как?
   - Этот препарат...
   - Сдвинут? Не может быть!
   - Но это так. Срез, который запрещено сдвигать...
   - Чепуха! - сказал Уэддерберн. - Вот еще. С чего они взяли? А кого  они
обвиняют?
   - Мистера Хилла.
   - Хилла?
   - Мистера Хилла.
   - Как, неужто Хилла-праведника? - сказал Уэддерберн, воспрянув духом.
   - Я этому не верю, - сказала мисс Хейсмен. - Откуда вы знаете?
   - И я не верила, - сказала девушка в очках. - Но тем не менее это  так.
Мистер Хилл сам признался профессору Биндону.
   - Вот так штука! - сказал Уэддерберн. - Неужели Хилл? Впрочем, я всегда
не слишком доверял этим благодетелям рода человеческого...
   - Вы совершенно уверены? - прерывающимся голосом спросила мисс Хейсмен.
   - Совершенно. Ужас ведь, правда? А с другой стороны,  чего  вы  хотите?
Сын сапожника.
   Но тут мисс Хейсмен удивила девушку в очках.
   - Все равно не поверю, - сказала она, и густой румянец  заиграл  на  ее
матово-смуглом лице. - Не поверю до тех пор, пока он сам  мне  не  скажет.
Прямо в лицо. Да и тогда навряд ли поверю. - И, резко повернувшись  спиной
к девушке в очках, она пошла на свое место.
   - И  все-таки  это  правда,  -  сказала  девушка  в  очках,  с  улыбкой
поглядывая на Уэддерберна.
   Но Уэддерберн не отвечал. Видимо, она принадлежала к числу  тех  людей,
которым суждено не получать ответа на свои замечания.



    Герберт Уэллс.
    Об уме и умничанье

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. - Р.Померанцева. В кн.: "Герберт Уэллс. Собрание сочинений
   в 15 томах. Том 3". М., "Правда", 1964.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 6 March 2001
   -----------------------------------------------------------------------

   И, кстати, о неком Крихтоне



   Крихтон   невероятно   умный   человек   -    почти    неправдоподобно,
сверхъестественно умный. И не просто сведущий в том или в этом,  а  вообще
образец ума; вам его никогда не обскакать; он идет по  свету  и  бесцельно
рассыпает перлы своего остроумия. Он  побивает  вас  в  шутках,  ловит  на
неточностях и подает  ваши  лучшие  номера  куда  тоньше  и  оригинальней.
Истинно воспитанный человек, на столь  многое  притязающий,  окажется,  по
крайней мере вам в утешение, уродлив лицом, хил или несчастлив в браке, но
Крихтону и в голову не  приходит  подобная  деликатность.  Он  появится  в
комнате, где вы, скажем, сидите  компанией  и  острите,  и  начнет  сыпать
шутками, пусть и менее забавными, но, бесспорно, более хлесткими. И вот вы
один за другим умолкаете и, попыхивая трубкой, глядите на него с тоскою  и
злобой. Еще не было случая, чтобы он  не  обыграл  меня  в  шахматы.  Люди
говорят о нем и спрашивают моего мнения, и, если я решаюсь нелестно о  нем
отозваться, смотрят  так,  будто  подозревают  меня  в  зависти.  Безмерно
хвалебные рецензии на его книги и полотна предстают моим  взорам  в  самых
неожиданных местах. Право, из-за него я почти перестал  читать  газеты.  И
однако...
   Подобный ум - еще не все на свете. Он никогда не  пленял  меня,  и  мне
часто думалось, что вообще  он  не  может  никого  пленить.  Допустим,  вы
сказали что-то остроумное,  произнесли  какой-то  парадокс,  нашли  тонкое
сравнение или набросали образную картину; как воспримут это обычные  люди?
Те, кто глупее вас,  люди  нетонкие,  заурядные,  не  посвященные  в  ваши
проблемы, будут попросту  раздражены  вашими  загадками;  те,  кто  умней,
почтут ваше остроумие явной глупостью; ровни же ваши сами рвутся  сострить
и, естественно, видят в вас опасного конкурента. Словом, подобный ум  есть
не что иное, как чистый эгоизм в его наихудшей  и  глупейшей  форме.  Этот
поток остроумия, извергаемый на вас без устали и сожаления, -  неприкрытое
хвастовство. Гуляет себе по свету этакий хмельной раб острословия и сыплет
каламбурами. А потом берет те, что  получше,  и  вставляет  в  рамку,  под
стекло. И вот появляется импрессионистская живопись вроде картин Крихтона,
- те же  нанесенные  на  полотна  остроты.  Они  лишены  содержания,  и  у
скромного благомыслящего человека моего типа вызывают приступы отвращения,
точно так же, как фиглярство  в  литературе.  Сюжет  здесь  не  более  чем
предлог, на деле это бессмысленная и неприличная самореклама. Такой  умник
считает, что возвысится  в  ваших  глазах,  если  будет  беспрестанно  вас
поражать.  Он  и  подписи-то  не  поставит  без   какой-нибудь   особенной
завитушки. У него начисто отсутствует главное свойство джентльмена: умение
быть великодушно-банальным. Я ж...
   Если говорить  о  личном  достоинстве,  то  юному  отпрыску  почтенного
семейства, небездарному от природы,  не  к  чему  унижаться  до  подобного
кривлянья. Умничанье - последнее прибежище слабодушных, утеха  тщеславного
раба. Вы не можете победить с оружием в руках и не в силах достойно снести
второстепенную роль, и вот себе в утешение вы пускаетесь  в  эксцентричное
штукарство и истощаете свой мозг острословием. Из всех зверей  умнейший  -
обезьяна, а сравните ее жалкое фиглярство с царственным величием слона!
   И еще, я никак не могу избавиться от мысли, что ум - наибольшая  помеха
карьере. Разве приходилось вам видеть, чтобы по-настоящему  умный  человек
занимал важный пост, пользовался  влиянием  и  чувствовал  себя  уверенно?
Взять, к примеру, хотя бы Королевскую академию или суд, а  то  и...  Какое
там!.. Ведь само понятие  разума  означает  способность  постоянно  искать
новое, а это есть отрицание всего устоявшегося.
   Когда Крихтон начинает особенно  действовать  мне  на  нервы,  обретает
новых поклонников или входит в еще большую славу,  я  утешаюсь  мыслями  о
дяде  Августе.  Это  была  гордость  нашей  семьи.  Даже   тетя   Шарлотта
произносила его имя с замиранием в голосе. Он отличался  поразительной,  я
бы даже сказал, исполинской  глупостью,  которая  прославила  его  и,  что
важнее, доставила ему влияние и богатство. Он был прочен,  как  египетская
пирамида, и от него так же  трудно  было  ждать,  чтоб  он  хоть  капельку
сдвинулся с места или сделал что-нибудь неожиданное. О чем бы ни шла речь,
он всегда выказывал  полнейшее  невежество;  все,  что  он  изрекал  своим
звучным баритоном, было чудовищно глупо. Он  мог  -  я  не  раз  был  тому
свидетелем - сровнять с землей какого-нибудь умника типа  Крихтона  своими
похожими на трамбовку тяжелыми, плоскими и увесистыми  репликами,  которых
было ни отразить, ни избегнуть.  Он  неизменно  побеждал  в  спорах,  хотя
совсем не был остер на язык. Он просто подминал под себя собеседника.  Это
походило на встречу шпажонки с лавиной.  Душа  его  обладала  колоссальной
инертной массой. Он не знал волнения, не терял выдержки, не утрачивал сил,
он давил - и все тут. Умные речи разбивались о него, как легкие  суденышки
о бетонированные берега.  Его  точным  подобием  является  его  надгробный
памятник - массивная глыба из нетесаного гранита, откровенно  безобразная,
но видная за милю. Она высится над лесом крохотных белых символов  людской
скорби, будто и на кладбище он подавляет собой целую толпу умников.
   Уверяю  вас,  разумное  есть  противоположность  великому.   Британская
империя, как и Римская, создана тупицами. И не исключено, что  умники  нас
погубят. Представьте себе полк, состоящий из шутников и  оригиналов.  Свет
еще не знал государственного деятеля, который не отличался бы  хоть  малой
толикой глупости, а гениальность, по-моему,  непременно  в  чем-то  сродни
божественной простоте. Те, кого  принято  называть  великими  мастерами  -
Шекспир,  Рафаэль,  Милтон  и   другие,   -   обладали   какой-то   особой
непосредственностью, неизвестной Крихтону.  Они  заметно  уступают  ему  в
блеске, и  общение  с  ними  не  оставляет  в  душе  тягостного  духовного
напряжения.  Даже  Гомер  временами  клюет  носом.  В  их  творениях  есть
пригодные для отдыха места - широкие, овеваемые ветром луговины  и  мирные
уголки. А вот Крихтон не открывает вашим взорам просторов  Тихого  океана;
он томит вас бесконечным видом на мыс Горн; всюду хребты да пики, пики  да
хребты.
   Пусть Крихтон нынче в моде - мода эта недолговечна.  Разумеется,  я  не
желаю ему зла, и все же не могу отделаться от мысли, что конец его близок.
Наверно, эпоха умничанья переживает свой последний расцвет. Люди давно уже
мечтают о покое. Скоро заурядного человека будут разыскивать, как тенистый
уголок  на  измученной  зноем  земле.  Заурядность  станет   новым   видом
гениальности. "Дайте нам книги без затей, - потребуют люди, - и самые  что
ни  на  есть  успокоительные,  плоские  шедевры.  Мы  устали,   смертельно
устали!". Кончится этот  лихорадочный  и  мучительный  период  постоянного
напряжения, а с ним исчезнет и литература fin  du  siecle'а,  декаданса  и
прочее, прочее. И тогда подымет голову круглолицая и заспанная литература,
литература огромной цели и крупной формы, полнотелая и спокойная. Крихтона
запишут в классики,  господа  Мади  будут  со  скидкой  продавать  его  не
нашедшие спроса произведения, и я  перестану  терзаться  его  тошнотворным
успехом.

   1898



    Герберт Уэллс.
    Странная орхидея

   -----------------------------------------------------------------------
   Herbert Wells. The Flowering of the Strange Orchid (1894).
   Пер. - Н.Дехтерева. В кн.: "Герберт Уэллс. Собрание сочинений
   в 15 томах. Том 2". М., "Правда", 1964.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 6 March 2001
   -----------------------------------------------------------------------


   Покупка орхидей всегда сопряжена с известной долей  риска.  Перед  вами
сморщенный бурый корень - во всем  остальном  полагайтесь  на  собственное
суждение, или на продавца, или на удачу, как вам угодно.  Может,  растение
это обречено на гибель или уже погибло, может, вы сделали вполне  солидную
покупку, стоящую потраченных денег, а может - и так не раз бывало -  перед
вашим восхищенным взором медленно, день за  днем,  начнет  разворачиваться
нечто невиданное: новое богатство формы,  особый  изгиб  лепестков,  более
тонкая окраска, необычная мимикрия. Гордость, краса  и  доходы  расцветают
вместе на нежном зеленом стебле, и как знать, возможно, и слава.  Ибо  для
нового чуда природы необходимо новое имя, и не  естественно  ли  окрестить
цветок именем открывшего его? "Джонсмития"! Что ж, встречаются названия  и
похуже.
   Быть может, надежды на такое открытие и сделали из  Уинтера  Уэдерберна
завсегдатая  цветочных  распродаж  -   надежды   и,   вероятно,   еще   то
обстоятельство, что у него не было в жизни никаких  других  сколько-нибудь
интересных занятий. Это был робкий, одинокий, довольно  никчемный  человек
со средствами, достаточными для безбедного  существования,  и  недостатком
духовной  энергии,  которая  заставила  бы  его   искать   занятий   более
определенных. Он мог бы  с  равным  успехом  коллекционировать  марки  или
монеты, переводить Горация, переплетать книги  или  открывать  новые  виды
диатомеи [диатомея - кремнистая водоросль]. Но вышло так, что  он  занялся
выращиванием  орхидей,  и   все   его   честолюбивые   помыслы   оказались
сосредоточены на маленькой садовой оранжерее.
   - Почему-то мне кажется, - сказал он однажды за кофе, - что сегодня  со
мной непременно что-нибудь случится. - Говорил он медленно - так  же,  как
двигался и думал.
   - Ах, ради бога, не говорите  об  этом!  -  воскликнула  экономка,  его
кузина. Для нее туманное "что-нибудь случится" всегда означало лишь одно.
   - Нет, вы меня неверно поняли. Я не имею в виду  ничего  неприятного...
хотя что я, собственно, имею в виду, я и сам не знаю.
   - Сегодня, - продолжал он, помолчав, - у Питерсов распродажа  кое-каких
растений из  Индии  и  с  Андаманских  островов.  Хочу  заглянуть  к  ним,
посмотреть, что у них  там  хорошего.  Как  знать,  а  вдруг  я  приобрету
что-нибудь ценное? Может, это предчувствие.
   Он протянул чашку за второй порцией кофе.
   - Это растения, собранные тем несчастным молодым человеком,  о  котором
вы мне на днях рассказывали? - спросила экономка, наливая кофе.
   - Да, - ответил Уэдерберн и задумался, так и не донеся до  рта  кусочек
поджаренного хлеба.
   - Со мной никогда ничего не случается, - заговорил он,  продолжая  свои
мысли вслух. - Почему, хотел бы я знать.  С  другими  происходит  все  что
угодно. Взять хотя бы Харви. Только на прошлой  неделе  в  понедельник  он
нашел шестипенсовик, в среду все его цыплята заболели вертячкой, в пятницу
приехала двоюродная сестра из Австралии, а в  субботу  он  вывихнул  ногу.
Целый водоворот волнующих событий по сравнению с моей жизнью.
   - На вашем месте я предпочла бы поменьше волнений, - сказала  экономка.
- Не думаю, чтоб они пошли вам на пользу.
   - Да, конечно, это беспокойно. Но все же... Вы подумайте, ведь со  мной
никогда ничего не случается. Когда я еще был мальчуганом,  я  ни  разу  не
пережил ни одного приключения. Я рос и никогда не влюблялся. Так никогда и
не женился. Хотел  бы  я  знать,  что  испытывает  человек,  когда  с  ним
случается что-нибудь действительно необычное. Этому любителю орхидей  было
всего тридцать шесть - он был на двадцать лет  моложе  меня,  -  когда  он
умер. А он был дважды  женат,  один  раз  разводился,  четыре  раза  болел
малярией и один раз сломал себе берцовую кость. Однажды он убил малайца, в
другой раз его ранили отравленной стрелой. И в конце  концов  он  погиб  в
джунглях от пиявок. Все это, разумеется, очень  беспокойно,  но  зато  как
интересно, за исключением разве только пиявок.
   - Все это не пошло  ему  на  пользу,  я  уверена,  -  проговорила  леди
убежденно.
   - Да, пожалуй. - Уэдерберн взглянул на  часы.  -  Двадцать  три  минуты
девятого. Я выеду без четверти двенадцать, времени у меня хватит. Я  думаю
надеть летний пиджак - сегодня достаточно тепло, - серую фетровую шляпу  и
коричневые ботинки. Дождя, мне кажется...
   Он кинул взгляд сперва на безоблачное небо и  залитый  солнцем  сад  за
окном, затем, с тревогой, на лицо кузины.
   - Я считаю, все-таки лучше взять зонтик,  раз  вы  едете  в  Лондон,  -
сказала она тоном, не допускающим возражений. - Туда и обратно  дорога  не
очень-то близкая.
   Уэдерберн  вернулся  под  вечер  в  необычном  для  него  взволнованном
состоянии. Он совершил  покупку.  Редко  случалось,  чтобы  он  действовал
решительно, но на этот раз было именно так.
   - Это ванды, а это дендробии и палеонофис, - перечислял он. Глотая суп,
он любовно созерцал свои приобретения.  Он  разложил  их  перед  собой  на
белоснежной скатерти и,  пока  обедал,  сообщал  кузине  всяческие  о  них
подробности. По заведенному обычаю каждую свою поездку в Лондон он  заново
переживал  по  возвращении,  что  доставляло  удовольствие  и  ему  и  его
слушательнице.
   - Я так и знал, что сегодня что-нибудь произойдет. И вот  я  купил  все
это... Некоторые из них - я  почему-то  положительно  убежден  в  этом,  -
некоторые из них окажутся замечательными. Ну как будто кто-то сказал  мне,
что будет именно так, а не иначе. Вот  эта,  -  он  указал  на  сморщенный
корень, - не определена. Не то палеонофис, не  то  что-то  другое.  Весьма
возможно, что это новый вид или даже новый  род.  Это  как  раз  последний
экземпляр из того, что собрал бедняга Баттен.
   - Мне неприятно смотреть на это. У нее отвратительная форма.
   - На мой взгляд, она пока лишена всякой формы.
   - Ужасно не нравятся мне эти торчащие отростки.
   - Завтра они спрячутся в горшке под землей.
   - Похоже на паука, притворившегося мертвым.
   Уэдерберн улыбался и, склонив голову набок, рассматривал корень.
   - Да, признаться, не очень красивый  образчик.  Но  об  этих  растениях
никогда нельзя судить по корню.  Может  оказаться  прекраснейшая  орхидея.
Сколько дел у меня на завтра! Сегодня вечером я должен обдумать,  как  мне
рассадить все это, а уж завтра примусь за работу.
   - Беднягу Баттена нашли в мангровом болоте  -  не  то  мертвым,  не  то
умирающим, - вскоре заговорил он опять. - Одна из этих орхидей лежала  под
ним, примятая его телом. Уже несколько дней перед тем он был болен местной
лихорадкой, очевидно, он потерял  сознание;  эти  мангровые  болота  очень
вредны для здоровья. Говорят, болотные пиявки высосали из него всю  кровь,
всю до единой капли. Может, именно вот эта  орхидея,  которую  он  пытался
достать, и стоила ему жизни.
   - От этого она не кажется мне лучше.
   - Пусть жены сетуют, удел мужей трудиться ["Три рыбака" Чарлза  Кингсли
(1819-1875)], - изрек Уэдерберн с глубочайшей серьезностью.
   -  Только  подумать  -  умереть  без  всякого  комфорта,   в   каком-то
отвратительном болоте! Лежать в лихорадке, и  ничего,  только  хлородин  и
хина, - если мужчин предоставить самим  себе,  они  будут  питаться  одним
хлородином и хиной, - и никого поблизости, кроме этих противных  туземцев!
Я слыхала, что все туземцы  Андаманских  островов  ну  просто  ужасны,  во
всяком случае, едва ли можно ждать от них хорошего ухода за  больным,  раз
никто их тому не обучал. И все это лишь для  того,  чтобы  в  Англии,  кто
пожелает, мог купить орхидеи!
   - Разумеется, удобств там мало, но  некоторые  находят  удовольствие  в
таком образе жизни, - сказал  Уэдерберн.  -  Во  всяком  случае,  туземцы,
которые участвовали в экспедиции Баттена, были  настолько  культурны,  что
хранили собранные им растения, пока не вернулся  его  коллега,  орнитолог.
Хотя, правда, они дали орхидеям завянуть и не смогли объяснить,  к  какому
виду они принадлежат. Именно поэтому эти растения меня так интересуют.
   - Именно поэтому они вызывают во мне отвращение. Я  не  удивлюсь,  если
окажется, что на них бациллы малярии. Только представить себе  -  на  этих
безобразных корешках лежало мертвое тело. Боже мой,  мне  сначала  это  не
пришло в голову. Нет, заявляю категорически: я больше не в состоянии куска
в рот взять.
   - Я приму их со стола, если хотите, и переложу на скамейку у окна.  Мне
их оттуда так же хорошо видно.
   В течение последующих дней он действительно с головой ушел в  работу  -
возился в своей оранжерейке с углем, кусочками тикового  дерева,  мохом  и
другими таинственными аксессуарами всякого,  кто  выращивает  орхидеи.  Он
считал эти дни преисполненными событий. По вечерам он рассказывал  друзьям
о новых орхидеях. И снова и снова говорил  о  своем  предчувствии  чего-то
необычного.
   Несколько ванд и дендробий погибло, несмотря на все заботы, но странная
орхидея вскоре начала показывать признаки жизни. Он был в восторге,  когда
обнаружил это, и тут же  потащил  свою  кузину  в  оранжерею,  не  дав  ей
доварить варенье.
   - Это бутон, - пояснял он, - а тут скоро будет множество листьев. А вот
эти маленькие отростки - это воздушные корешки.
   - Как будто из бурой массы торчат белые пальцы, - сказала  э