ссознательно чувствуют
это, но не умеют выразить. Или, во всяком случае, они выражают свои
чувства совсем не так, как мы с вами. Иногда прошлое лежит ближе к
поверхности, но оно всюду. Мы сломали рамки настоящего; и прошлое, долгое,
темное прошлое, исполненное страха и злобы, о существовании которого наши
деды не знали и даже не подозревали, хлынуло на нас. А будущее
разверзлось, как пропасть, готовая нас поглотить. Вернулись звериные
страхи, звериная ярость, и былая вера уже не в силах их сдержать. Пещерный
человек, обезьяноподобный предок, зверь-прародитель вернулись. Вот в чем
дело! Уверяю вас, то, о чем я говорю, вполне реально. Это происходит
всюду. Вы были на болотах. Там вы почувствовали их присутствие, но, говорю
вам, эти воскресшие звери бродят повсюду. Во всем мире ощущается их
грозное присутствие. - Он умолк, блеснул на меня очками и снова стал
смотреть в окно.
   - Ну хорошо, - заметил я, - только чем же эта мистика может помочь мне?
Что мне-то делать?
   Он ответил, что это - явление психического порядка и от него необходимо
избавиться.
   - Мне придется сегодня же вернуться на болото, - сказал я.
   А он все твердил, что рамки настоящего сломаны и восстановить их
невозможно. Я должен раскрыться - он так и сказал: "раскрыться" - и
охватить сознанием тот всеобъемлющий мир, в котором пещерный человек -
такое же "сегодня", как ежедневная газета, а грядущее тысячелетие уже у
порога.
   - Все это прекрасно, - сказал я, - но какой в этом смысл? Что мне
делать? Я спрашиваю вас: что мне делать?
   Он опять посмотрел на меня.
   - Боритесь с этим, если можете, - сказал он. - Возвращайтесь домой.
Бегством вы не спасетесь. Возвращайтесь и снова начните борьбу с тем, что
вам мерещится: со Злом, Страхом, духом Каина или духом вот этого
существа...
   Он замолчал, и мы оба посмотрели на безобразный череп, словно ожидая,
что он тоже скажет свое слово.
   - Приспособьтесь к новым масштабам, постарайтесь охватить их мыслью, -
сказал он доверительно, понизив голос. - Сопротивляйтесь. А если начнете
терять почву под ногами, ищите помощи. Хорошо бы вам съездить в Лондон и
полечиться. Обратитесь к Норберту, он живет на Харли-стрит, кажется, в
доме номер триста девяносто один, я могу узнать точно. Он один из первых
открыл психическую болезнь, от которой вы страдаете, и нашел какой-то
способ лечения. Признаться, он помог и мне. Правда, методы у него грубые и
необычные. Я страдал приблизительно тем же, что и вы, и, услышав о нем,
обратился за помощью. Это было как раз вовремя. Раз или два в неделю он
бывает в Ле Нупэ. Там у него клиника...
   Этим и кончилась моя встреча с хранителем музея в Истфоке. Он ободрил
меня. Современный научный язык, на котором он со мной разговаривал, был
мне понятен. Мне стало ясно, что тут нет ничего загадочного, невероятного
и что положение мое не безнадежно; я просто экспериментатор, которому
предстоит совершить неприятный, рискованный, но все же вполне осуществимый
опыт.
   - Но мне не посчастливилось в этой последней борьбе с призраками
пещерных людей, - продолжал доктор Финчэттон. - Я уехал из Истфока
засветло. Еще по дороге домой я увидел жуткое зрелище. Это была собака,
которую забили до смерти. Да, до смерти! Вы скажете, на этом свете столько
ужасного, что зверски убитая собака не такая уж важность. Но для меня это
было важно.
   Она лежала в крапиве у дороги. Я подумал, что какой-нибудь автомобиль
переехал ее и отбросил в сторону. Я вышел взглянуть на собаку и
удостовериться, что она мертва. Она была не просто убита; ее буквально
превратили в месиво. Ее били каким-то тупым и тяжелым орудием. Вероятно, у
нее не осталось ни единой целой косточки. Кто-то обрушил на нее град,
ураган ударов.
   Я знаю, что для медика я слишком чувствителен. Как бы то ни было, я
уехал в ужасе, мне стало страшно за человека: какой глубокий источник
зверства таится в его природе! Что за взрыв ярости убил это злополучное
животное? Но не успел я вернуться домой, как получил новый удар. Вам это
опять-таки может показаться мелочью. Меня же это буквально сразило. Из
прихода Святого Креста примчался запыхавшийся мальчишка на велосипеде. Он
был так испуган, что в первую минуту я ничего не мог понять из его слов и
только потом разобрал, что старый викарий Роудон набросился на свою
несчастную жену и чуть не убил ее. Он повалил ее на пол и начал избивать.
   - Бедная старуха! - проговорил мальчик. - Езжайте туда скорей! Мы
связали его и посадили в сарай, а она лежит в постели и до того
перепугана, что говорить не может. А ему все мерещится что-то страшное.
Просто ужас. Он говорит, будто ома хотела отравить его... А ругается
как!..
   Я сел в свою машину и поехал. Мне удалось кое-как успокоить бедняжку;
муж не так сильно избил ее, как я опасался, - несколько ссадин, все кости
целы; но главное - моральное потрясение. Пришли два полисмена и отвезли
старика Роудона в полицейский участок в Холдингем. Я не хотел спускаться
вниз, не хотел видеть его. Женщина почти не могла говорить. "Эдуард!" -
пробормотала она и с изумлением повторила: "О, Эдуард!" Потом с каким-то
ужасом вскрикнула: "Эдуард!" Я дал ей снотворного, попросил соседку
посидеть с ней ночью, а сам уехал домой.
   Пока мне приходилось заниматься делом, я был бодр, но как только
добрался домой, почувствовал резкий упадок сил. Я не в состоянии был есть.
Я выпил довольно много виски и вместо того, чтобы лечь в постель, заснул в
кресле у камина. Проснулся я в холодном поту и увидел, что огонь в камине
догорает. Я лег в постель, но когда наконец уснул, меня начали
преследовать кошмары, и я опять проснулся. Я встал, надел старый шлафрок,
сошел вниз и развел огонь, решив ни за что больше не спать. Но я все же
задремал в кресле, а потом опять лег. Так, между кроватью и креслом, я
провел всю эту ночь. В моих сновидениях все смешалось: несчастная
запуганная старуха, ее не менее жалкий супруг, рассуждения хранителя
музея, засевшие у меня в голове, а над этим всем маячил дьявольский
палеолитовый череп.
   Этот первобытный человек все больше и больше преследовал меня. Я не мог
выбросить из памяти его безглазый взгляд и торжествующий оскал ни во сне,
ни наяву. Просыпаясь, я видел его таким, каким он был в музее, словно
живое существо, которое задало нам загадку и потешалось над нашими
бесплодными попытками ее разрешить. Во сне череп увеличивался. Он
становился исполинским, огромным, как утес, а глазницы и впадины на месте
скул превращались в пещеры. Мне казалось - сновидения так трудно передать,
- что череп вздымался и в то же время по-прежнему неподвижно высился у
меня перед глазами. А перед ним кишели, как муравьи, его бесчисленные
потомки; полчища людей метались во все стороны. Вид у них был обреченный,
они робко, почтительно склонялись перед своим предком, и, казалось, их
неодолимо влекло скрыться в его всепоглощающей тени. Вот эти полчища
начали строиться в шеренги и колонны, облеклись в мундиры и зашагали к
черному провалу его рта, ощерившегося темными, словно ржавыми, зубами. И
из этой тьмы потекло нечто... нечто красное и липкое, что он явно
смаковал. Кровь.
   И тут Финчэттон произнес очень странную фразу:
   - Маленькие дети, погибающие на улицах во время воздушных налетов.
   Я ничего не сказал. Я спокойно и внимательно слушал. Это была "реплика
в сторону", как говорят актеры. Он продолжал свой рассказ с того места, на
котором остановился.
   - Утро, - продолжал он, сосредоточенно помолчав несколько мгновений, -
застало меня у телефона. С огромным волнением и трудом, едва не
разорившись, я нашел себе заместителя и помчался в Лондон, к пресловутому
Норберту, стараясь удержать, так сказать, остатки рассудка. И Норберт
направил меня сюда... Норберт, надо сказать, человек весьма незаурядный.
Он оказался совсем не таким, как я думал.
   Доктор Финчэттон умолк. Он взглянул на меня.
   - Вот и все.
   Я молча кивнул головой.
   - Ну, - сказал он, - что вы обо всем этом думаете?
   - Через день или два я, может быть, начну об этом думать. А сейчас не
знаю, что и сказать... Это неправдоподобно, и все же вы меня почти
убедили. Я хочу сказать, что не думаю, чтобы все это на самом деле могло
произойти, - это я не решусь утверждать, - но я верю, что это случилось с
вами.
   - Вот именно! Я рад, что мне представился случай поговорить с таким
человеком, как вы. Именно это и предписал мне Норберт. Он настаивает,
чтобы я освоился с происшедшим и научился отличать действительно
случившееся со мной, жизненную реальность, как он выражается, от страхов и
фантазий, которыми я ее окутал. Он говорит, что я должен смотреть на это
бесстрастно. Ибо в конце концов, как вы думаете, - он пытливо поглядел на
меня, - что именно из всего, что я вам рассказал, - реальность,
действительное событие и что следует считать - как бы это выразиться? -
психической реакцией? Старик Роудон, набросившийся на свою жену, - это
реальность. Зверски убитая собака - тоже реальность... Норберт, видите ли,
считает, что я должен спокойно поговорить обо всем этом с человеком
уравновешенным, который не слишком тревожится о прошлом или о будущем.
Чтобы факты воспринимались именно как факты, а не как страхи и ужасы. Он
хочет вернуть меня к тому, что он называет "разумной чувствительностью", и
таким образом направить мои дальнейшие действия.
   Финчэттон допил вино.
   - Очень любезно с вашей стороны, что вы выслушали меня, - сказал он.
   Тут какая-то тень упала на террасу перед нами и воскликнула:
   - А, здравствуйте!



4. НЕСНОСНЫЙ ПСИХИАТР

   Тень доктора Норберта не понравилась мне еще до того, как я поднял
голову и увидел его самого. Вид у него был нарочито самоуверенный и
внушительный, а я, хоть и ленив, изнежен и пассивен, порой бываю упрям,
как целый табун мулов. Он еще и рта не успел раскрыть, а я уже готов был
встретить в штыки каждое его слово.
   На мой взгляд, он совсем не был похож на психиатра. У психиатра,
по-моему, должен быть мягкий взгляд, успокаивающие манеры и полнейшее
самообладание. Вид он должен иметь свежий и здоровый, а доктор Норберт был
похож на труп. Он был рослый, подвижный, неопрятный, у него были
непослушные черные волосы и густые брови, а большие сверкающие темные
глаза либо бегали по сторонам, когда он разглагольствовал, либо
неподвижно, сосредоточенно разглядывали меня, сверкали на меня из-под
нахмуренных бровей в минуты зловещего молчания. Черты лица были у него
крупные, рот выразительный, как у оратора, голос необычайно звучный и
сильный. Он носил старомодный стоячий белый воротничок и свободный черный
галстук бабочкой, сдвинутый на сторону. Казалось, он оделся раз навсегда
по какой-то старинной довоенной моде и с тех пор ни разу не переодевался.
Он скорей смахивал на актера в отпуску, чем на психиатра. Глядя на него, я
вспомнил карикатуры в старинных номерах "Панча" - на Гладстона, Генри
Ирвинга или Томаса Карлейля. Самый неприятный субъект, какой только может
нарушить покой двух прилично одетых современных англичан, сидящих за
аперитивом на террасе отеля "Источник" в Пероне.
   Но вот он здесь, совсем не такой, каким я его себе представлял, великий
доктор Норберт, целитель душевных недугов Финчэттона; подбоченившись, он
смотрел на меня сверху вниз с самым внушительным видом. Финчэттон назвал
вид Норберта "неожиданным", но меньше всего я мог ожидать такой огромной,
самоуверенной и старомодной фигуры.
   - Я наблюдал вас сверху, - заявил он таким тоном, словно он был сам
всемогущий господь бог. - Не хотел прерывать Финчэттона, пока он
рассказывал свою историю. Но я вижу, вы кончили, - теперь держитесь!
   Финчэттон поглядел на меня, безмолвно умоляя примириться со странными
манерами Норберта и выслушать его.
   - Вы слышали его рассказ? - спросил меня Норберт. Он и не думал
скрывать, что он психиатр, а Финчэттон его пациент. - Рассказывал он вам,
как пещерный человек овладел его мыслями? Говорил об ужасах Каинова
болота? Отлично! А о все усиливающемся ощущении зла, разлитого вокруг? Ну,
и как вы к этому отнеслись? Что вы, человек нормальный, об этом думаете?
   И он приблизил ко мне свое широкое лицо, на котором выразилось
любопытство.
   - Расскажите это своими словами, - прибавил он и ждал, как учитель,
экзаменующий ребенка.
   - Доктор Финчэттон, - сказал я, - рассказал мне много необычайного. Это
так. Но мне нужно как следует все обдумать, прежде чем я смогу высказать
свое мнение.
   Норберт скорчил гримасу, как учитель, раздосадованный непонятливостью
ученика.
   - Но я хочу знать, как вы относитесь к этому сейчас. Прежде чем вы это
обдумаете.
   "Можешь хотеть сколько угодно", - сказал я про себя.
   - Не могу, - сказал я вслух.
   - Но для доктора Финчэттона чрезвычайно важно, чтобы вы высказались
сейчас! На это есть особые причины.
   Вдруг я услышал бой часов.
   - Боже! - воскликнул я, вставая и бросая десятифранковую бумажку
официанту. - Тетушка ждет меня к завтраку! Это невозможно!
   - Но не можете же вы так это оставить, - сказал Норберт, изобразив на
своем лице удивление и недоверие. - Никак не можете! Ваш долг по отношению
к ближнему - выслушать эту историю и помочь разумно ее объяснить. Вы
должны помочь нам. - Глаза его сверкнули. - Я положительно не могу
отпустить вас!
   Я повернулся к Финчэттону.
   - Если доктор Финчэттон, - сказал я, - захочет продолжить разговор на
эту тему...
   - Разумеется, он хочет продолжить разговор!
   Я не сводил глаз с Финчэттона, который кивнул мне с умоляющим видом.
   - Я еще приду, - сказал я. - Завтра. Примерно в этот же час. Но сейчас
я больше не могу задерживаться... Ни в коем случае.
   Я стал спускаться по извилистой дороге быстрым шагом, почти бегом, - я
в самом деле был обеспокоен тем, что так замешкался: тетушка моя, надо
сказать, из себя выходит, когда ее заставляют ждать в час завтрака. Я уже
немного жалел о своем обещании и злился, что дал вырвать его. Выходило,
что я уступил каким-то глупым требованиям, лишь бы поскорей уйти.
   Я обернулся и увидел над собой обоих моих собеседников - они сидели
рядом, причем Норберт закрывал собою Финчэттона.
   - До завтра! - крикнул я, хотя вряд ли они могли меня услышать.
   Норберт важно махнул рукой.
   Между тем меньше всего на свете мне хотелось снова увидеть этого
доктора Норберта! Право, я чувствовал к нему сильнейшую неприязнь. Мне не
нравилось, что он всем своим видом как бы говорил: "Вы с Финчэттоном -
кролики, и сейчас я начну вас анатомировать". Мне не понравился его
громкий и словно бы обволакивающий голос, его нависший лоб, его
настойчивость. К тому же я не выношу повелительных угловатых жестов,
особенно когда у человека непомерно длинные руки. Но, с другой стороны,
мне очень понравился доктор Финчэттон, и его история меня заинтересовала.
Мне кажется, он очень живо все рассказал. Мне очень хотелось бы, чтобы и в
моем пересказе прозвучала его убедительная интонация. Расставшись с ним, я
начал обдумывать вопросы, какие следовало бы ему задать, и мне захотелось
снова его увидеть. Норберт казался мне нахалом, который прервал рассказ на
самом интересном месте. Я отбросил мысль о нем и продолжал думать о
Финчэттоне.
   Было что-то необычайное в этой истории с заколдованным болотом, куда
человек попадал душевно здоровым и уравновешенным, любовался бабочками и
цветами и откуда убежал сломя голову в безумном страхе и ярости, - она
завладела моим воображением. А этот зловещий древний череп, череп предка,
который сперва таился где-то в тени, а потом медленно выступил на передний
план!.. Словно за прозрачной перегородкой зажегся свет. Это объяснение
само по себе было загадкой. И вот мало-помалу эти челюсти облекались
плотью, призрачные губы появились над оскаленными зубами, а под низко
нависшими бровями загорелись злобные, темные, налитые кровью глаза. Чем
больше я думал об услышанном, тем больше пещерный человек становился живым
существом.
   В конце концов уже не череп, а лицо смотрело на меня, когда я вспоминал
эту бредовую повесть. Конечно, это нелепо, но мне, право, казалось, что
глаза чудовища следят за мной. Они следили за мной весь вечер, лицо
кривлялось и скалилось всю ночь. В тот день я играл в крокет очень
рассеянно и небрежно, а вечером оскорбил тетушку до глубины души из рук
вон плохой игрой в бридж. Она была моим противником, но ожидала от меня
обычного искусства, и ее так смутили и сбили с толку мои промахи, что она
проиграла партию вместе со своим партнером. Но я едва ли слышал ее упреки
и, уйдя к себе в комнату, раздевался медленно, поглощенный мыслями о
болоте, заклятом и таинственном, по которому бродил звероподобный выходец
с того света. Я долго сидел, размышляя об этом, прежде чем лечь спать.
   На другой день я довольно поздно пришел в отель "Источник", хотя
собирался прийти пораньше. Я рассчитывал поехать на трамвае, но
полицейский в штатском сказал мне, что трамваи не ходят. Коммунисты
организовали забастовку, и в трамвайном парке произошла стычка, несколько
человек было ранено.
   - В наше время нужно быть твердым, - заметил полицейский.
   Пришлось идти пешком, и я с неудовольствием увидел длинные ноги доктора
Норберта, торчавшие из-под столика на террасе, а доктора Финчэттона не
было и в помине. Норберт знаками подозвал меня к себе, и я сел на зеленый
стул за его столик. Сделал я это с большой неохотой. Я хотел дать ему
понять, что желаю видеть только Финчэттона. Мне хотелось узнать о нем
поподробней, а анализ моей психики, вивисекция, вторжение этого
самоуверенного субъекта в мой интимный мир мне вовсе не улыбались.
   - А где ваш друг? - спросил я.
   - Сегодня он прийти не может. Но это все равно.
   - Но ведь мы, кажется, условились...
   - Да, он тоже так считал. Но ему помешали. Однако, как я уже сказал,
это не имеет значения.
   - Я этого не нахожу!
   - С моей точки зрения это неважно. Мне очень хочется узнать, как
здравомыслящий, посторонний человек смотрит на эту историю, завладевшую
сознанием Финчэттона. Для него это не менее существенно, чем для меня.
   - Но как же я могу вам помочь?
   - Очень просто! Слыхали вы когда-нибудь о местности, называемой
Каиновым болотом?
   Он повернулся и взглянул на меня совершенно так же, как посмотрел бы на
животное, которому только что сделал впрыскивание.
   - Вероятно, это где-нибудь в Линкольншире.
   - Никакого Каинова болота не существует!
   - Значит, оно называется иначе?
   - Это миф!
   С минуту он рассматривал меня, потом решил, что больше наблюдать за
мной неинтересно. Он сложил на столе свои огромные руки и заговорил,
тщательно подбирая слова, устремив взгляд на море.
   - Наш приятель, - сказал он, - был врачом и жил близ Или. Все, что он
рассказывал вам, - правда, и вместе с тем все, что он рассказывал вам, -
ложь. Его необычайно волнуют некоторые вещи, а высказать их, даже про
себя, он может только в форме вымысла.
   - Но что-нибудь из всего этого было в действительности?
   - О да! Был случай зверского обращения с собакой. Был пьяный бедняга
викарий, избивший свою жену. Такого рода случаи бывают каждый день во всех
странах света. Это в природе вещей. Тот, кто не в силах примириться с
такими фактами, сэр, не сможет жить на свете. И Финчэттон действительно
ходил в музей Трессидера в Или, и хранитель музея Каннингэм понял его
состояние и направил его ко мне. Но его заболевание началось еще до того,
как он попал на болото. Он рассказал вам, в сущности, все, но вы увидели
это как бы сквозь бутылочное стекло, искажающее форму. А знаете, что
побудило его измыслить всю эту историю?.. - Доктор Норберт повернулся ко
мне, подбоченился и посмотрел мне прямо в глаза. Он говорил неторопливо и
вдумчиво, точно писал заглавными буквами: - Современная действительность
так страшна и чудовищна, так его угнетает, что ему приходится облекать ее
в форму сказки о древних черепах, о безмолвии в стране бабочек; он хочет
внушить себе, что все это лишь галлюцинация, чтобы поскорей от этого
отделаться.
   Вы