рытое светло-зеленой эмалевой краской,
и добавил к этому свои клятвенные  уверения.  Кроме  того,  известно,  что
Хэррингей не создал ни одного шедевра и, по убеждению своих самых  близких
друзей, никогда ничего выдающегося не создаст.



    Герберт Уэллс.
    В бездне

   -----------------------------------------------------------------------
   Herbert Wells. In the Abyss (1896). Пер. - З.Бобырь.
   В кн.: "Герберт Уэллс. Собрание сочинений в 15 томах. Том 2".
   М., "Правда", 1964.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 6 March 2001
   -----------------------------------------------------------------------


   Лейтенант стоял перед стальным шаром и жевал сосновую щепочку.
   - Что вы думаете об этом, Стивенс? - спросил он.
   - Это, пожалуй, идея, - протянул Стивенс далеко не уверенным тоном.
   - По-моему, шар должен расплющиться в лепешку, - сказал лейтенант.
   - Он, кажется, рассчитал все довольно точно, - произнес Стивенс все еще
бесстрастно.
   - Но подумайте об атмосферном давлении, -  продолжал  лейтенант.  -  На
поверхности воды оно не слишком велико: четырнадцать футов  на  квадратный
дюйм; на глубине тридцати футов - вдвое больше; на глубине  шестидесяти  -
втрое; на глубине девяноста - вчетверо; на глубине  девятисот  -  в  сорок
раз; на глубине пяти тысяч трехсот, то есть мили, это будет  двести  сорок
раз  по  четырнадцати  футов;  значит  -  сейчас  подсчитаем,  -  тридцать
английских  центнеров,  или  полторы  тонны,  Стивенс;  полторы  тонны  на
квадратный дюйм! А глубина океана здесь, где  он  хочет  спускаться,  пять
миль. Это значит - семь с половиной тонн.
   - Звучит страшно, - произнес Стивенс, - но это на диво толстая сталь.
   Лейтенант не ответил и снова  взялся  за  свою  щепочку.  Предметом  их
беседы был огромный стальной шар, около девяти футов в  диаметре,  похожий
на ядро какой-нибудь титанической пушки. Он  был  заботливо  установлен  в
огромном гнезде, сделанном в корпусе корабля, а гигантские перекладины, по
которым его должны были спустить  за  борт,  возбуждали  любопытство  всех
заправских моряков, каким довелось увидеть его между Лондонским  портом  и
тропиком Козерога. В двух местах в стальной стенке шара, один под  другим,
были прорезаны круглые люки со стеклами чудовищной толщины, и одно из них,
вставленное в прочную стальную раму, было завинчено не до конца. В то утро
оба  моряка  впервые  заглянули  в  шар.  Он  был  весь   выстлан   внутри
наполненными воздухом подушками,  между  которыми  находились  кнопки  для
управления несложным механизмом. Мягкой обивкой  было  покрыто  все,  даже
аппарат Майерса, который  должен  был  поглощать  углекислоту  и  снабжать
кислородом человека, когда он влезет через люк внутрь  шара  и  люк  будет
завинчен. Внутренняя поверхность шара была обита столь тщательно,  что  им
можно было бы выстрелить из пушки без  малейшего  риска  для  находящегося
внутри человека. И эти предосторожности были необходимы, так как вскоре  в
него должен был влезть  человек,  и  тогда  люки  накрепко  завинтят,  шар
спустят за борт, и он начнет погружаться все глубже и глубже,  на  глубину
пяти миль, как и сказал лейтенант. Эта  мысль  не  давала  ему  покоя,  за
столом он только об этом и говорил и успел всем надоесть.  Пользуясь  тем,
что Стивенс - новый человек на корабле, он снова  и  снова  возвращался  к
этой теме.
   - Мне кажется, - заявил лейтенант, - что это стекло попросту  прогнется
внутрь, выпятится и лопнет под таким давлением. Дабрэ добивался того,  что
под большим давлением горные породы  становились  текучими,  как  вода.  И
попомните мои слова...
   - Если стекло лопнет, - спросил Стивенс, - что тогда?
   - Вода ворвется в шар, как струя расплавленного железа. Приходилось  ли
вам когда-нибудь  испытывать  на  себе  действие  водяной  струи,  которую
подвергли большому давлению? Она бьет, как пуля. Она  расплющит  его.  Она
хлынет ему в горло и в легкие, ударит ему в уши...
   - Какое  у  вас  богатое  воображение!  -  перебил  его  Стивенс,  ярко
представивший себе всю картину.
   - Это просто описание того, что неизбежно должно произойти, -  возразил
лейтенант.
   - Ну, а шар?
   - Шар выпустит несколько  пузырьков  и  преспокойно  уляжется  на  веки
вечные на илистом дне, и в нем будет бедный Эльстед, размазанный по  своим
лопнувшим подушкам, как масло по хлебу. - Он повторил  эту  фразу,  словно
она очень понравилась ему. - Как масло по хлебу.
   - Любуетесь  игрушкой?  -  раздался  чей-то  голос.  Позади  них  стоял
Эльстед, одетый с иголочки, в белом костюме, с папиросой  в  зубах;  глаза
его улыбались из-под широкополой шляпы. - Что это вы там  говорили  насчет
хлеба с маслом, Уэйбридж? Ворчите, как всегда, на  слишком  низкие  оклады
морских офицеров? Ну, теперь еще несколько часов, и я отправляюсь в  путь.
Сегодня нужно установить тали. Это чистое небо и легкая зыбь - как раз то,
что нужно, чтобы сбросить за борт десяток тонн свинца и железа, не  правда
ли?
   - Для вас это не так уж важно, - заметил Уэйбридж.
   - Конечно. На глубине семидесяти - восьмидесяти футов,  а  я  там  буду
секунд через десять, вода совершенно неподвижна,  хотя  бы  наверху  ветер
охрип от воя и волны вздымались к облакам. Нет. Там, внизу...
   Он двинулся к борту, и оба его собеседника последовали за ним. Все трое
облокотились о поручни и стали пристально глядеть в желто-зеленую воду.
   - ...покой, - докончил свою мысль Эльстед.
   Через некоторое время Уэйбридж спросил:
   - Вы абсолютно уверены, что часовой механизм будет исправно работать?
   - Я его испытывал тридцать раз, - ответил Эльстед. - Он обязан исправно
работать.
   - Ну, а если не будет?
   - Почему же не будет?
   - А я, -  сказал  Уэйбридж,  -  не  согласился  бы  спуститься  в  этой
проклятой махине, дайте мне хоть двадцать тысяч фунтов.
   - Вы, я вижу, шутник, - проговорил  Эльстед  и  невозмутимо  плюнул  за
борт.
   - Мне еще не совсем ясно, как вы будете управлять этой штукой, - сказал
Стивенс.
   - Первым делом я влезу в шар, и люк завинтят, - ответил  Эльстед.  -  И
когда я трижды включу и выключу свет, чтобы показать, что все  в  порядке,
меня поднимут над кормой вот этим краном. Под шаром, как видите, Находятся
большие свинцовые грузила, и на верхнем - вал, на  нем  намотано  шестьсот
футов прочного каната; это все, чем грузила соединяются с шаром,  если  не
считать талей, которые будут перерезаны, когда шар спустят.  Мы  предпочли
канат  проволочному  кабелю,  так  как  его  легче  обрезать  и  он  лучше
всплывает, а это весьма важно, как вы увидите. В каждом из этих  свинцовых
грузил  есть  отверстие,  и  сквозь  него   пропущена   железная   штанга,
выступающая с обеих сторон на шесть футов. Если  по  этой  штанге  ударить
снизу, она толкнет рычаг и приведет в движение часовой  механизм  рядом  с
валом, на который намотан канат. Очень  хорошо.  Вся  эта  штука  медленно
спущена на воду, и тали перерезаны. Шар плывет,  потому  что  он  наполнен
воздухом и, следовательно, легче воды, но свинцовые грузила  падают  прямо
вниз, и канат разматывается. Когда он весь размотается,  шар  тоже  начнет
погружаться, притягиваемый канатом.
   - Но зачем нужен канат? -  спросил  Стивенс.  -  Почему  не  прикрепить
грузила прямо к шару?
   - Чтобы он не разбился там, внизу. Ведь он будет опускаться все быстрее
и наконец достигнет ужасающей скорости. Не будь каната, он  разлетелся  бы
вдребезги, ударившись о дно. Но грузила упадут на дно первыми, и тотчас же
скажется плавучесть  шара.  Он  будет  погружаться  все  медленней,  потом
остановится, а затем снова начнет всплывать. Тогда-то и заработает часовой
механизм. Как только грузила стукнутся о дно океана, штанга получит толчок
снизу и пустит в ход часовой механизм, и канат начнет  снова  наматываться
на  вал.  Меня  притянет  к  морскому  дну.  Там  я  пробуду  с   полчаса;
электрический свет будет включен, и я смогу производить наблюдения.  Потом
часовой механизм освободит нож с пружиной,  канат  будет  перерезан,  и  я
стремительно всплыву вверх, как пузырек газа в  содовой  воде.  Сам  канат
поможет мне всплыть.
   - А что, если вы ударитесь при этом о какой-нибудь корабль?  -  спросил
Уэйбридж.
   - Я буду подниматься с такой скоростью, что пронесусь сквозь него,  как
пушечное ядро, - ответил Эльстед. - Об этом не беспокойтесь.
   - А предположим, какое-нибудь проворное ракообразное животное заберется
в ваш часовой механизм?..
   - Это будет для меня настоятельным приглашением остаться там  подольше,
- сказал Эльстед, повернувшись спиной к воде и глядя на шар.


   Эльстеда опустили за борт около одиннадцати часов. День был  безмятежно
тихий и ясный, горизонт тонул в дымке. Электрический свет в  верхнем  люке
весело мигнул три раза. Тогда шар начали медленно спускать на воду, и один
из матросов,  вися  на  кормовых  цепях,  приготовился  перерезать  канат,
связывавший свинцовые грузила с шаром. Шар,  казавшийся  на  палубе  таким
большим, под кормой выглядел совсем крохотным. Он  слегка  покачивался,  и
два его темных люка,  приходившихся  сверху,  были  совсем  как  глаза,  в
изумлении обращенные на людей, столпившихся у поручней.
   - Интересно знать, нравится ли Эльстеду качка? - сказал кто-то.
   - Готово? - спросил нараспев капитан.
   - Готово, сэр.
   - Так пускай!
   Тали мгновенно были перерезаны, и большая волна перекатилась через шар,
сразу ставший до  смешного  беспомощным.  Кто-то  махнул  платком,  кто-то
неуверенно прокричал "Браво!", какой-то мичман медленно  считал:  "Восемь,
девять, десять!" Шар качнулся еще раз, потом он  дернулся,  подняв  фонтан
брызг, и выровнялся.
   Секунду он казался неподвижным, потом  быстро  уменьшился,  затем  вода
сомкнулась над ним,  и  он  стал  смутно  виден  сквозь  нее,  увеличенный
преломлением лучей. Прежде чем успели сосчитать до трех, он исчез из виду.
Где-то далеко внизу, в воде, мелькнул белый огонек, превратился в искру  и
погас. И осталась только чернеющая водяная глубь, откуда всплывала акула.
   Внезапно винт крейсера заработал, вода заволновалась, акула  исчезла  в
зыби, и поток пены хлынул по хрустальной глади, поглотившей Эльстеда.
   - В чем дело? - спросил один матрос другого.
   - Отходим на несколько миль, чтобы он не стукнул нас, когда выскочит, -
ответил второй матрос.
   Корабль медленно отошел на некоторое расстояние  и  снова  остановился.
Почти все свободные от работ продолжали наблюдать за  мерно  колыхавшимися
волнами, в которые погрузился шар. В течение ближайшего получаса только  и
было разговоров, что об Эльстеде. Декабрьское солнце стояло уже высоко,  и
было очень жарко.
   - Ему будет холодно там,  внизу,  -  сказал  Уэйбридж.  -  Говорят,  на
известной глубине температура глубины морской воды всегда близка  к  точке
замерзания.
   - Где он вынырнет? - спросил Стивенс. - Я что-то потерял направление.
   - Вот в этой точке, - ответил капитан, гордившийся  своим  всеведением.
Он уверенно указал пальцем на юго-восток. - И, по-моему, ему пора  бы  уже
возвращаться, - добавил он. - Он пробыл под водой тридцать пять минут.
   - Сколько  времени  нужно,  чтобы  достигнуть  дна  океана?  -  спросил
Стивенс.
   - При глубине в пять миль, учитывая  ускорение,  равное  двум  футам  в
секунду, это займет приблизительно три четверти минуты.
   - Тогда он запаздывает, - заметил Уэйбридж.
   - Похоже на то, - ответил капитан.  -  Я  думаю,  что  несколько  минут
должно занять наматывание каната.
   - Да, я упустил это из виду, - сказал Уэйбридж с видимым облегчением.
   И началось томительное ожидание. Медленно проползла минута, но  шар  не
показывался. Прошла другая, но ничто не нарушало  маслянистой  поверхности
воды. Матросы наперебой объясняли друг другу, что канат будет наматываться
довольно долго. Снасти были усеяны людьми.
   - Поднимайся, Эльстед! - нетерпеливо крикнул старый матрос с  волосатой
грудью, остальные подхватили его крик, словно перед поднятием  занавеса  в
театре.
   Капитан метнул на них гневный взгляд.
   - Правда, если ускорение меньше двух футов, - сказал он, - то шар может
и задержаться. У нас нет абсолютной уверенности, что цифры правильны. Я не
так уж рабски верю в вычисления.
   Стивенс кивнул. Минуту-другую на мостике молчали. Потом Стивенс щелкнул
крышкой часов.
   Двадцать одну минуту спустя, когда солнце достигло зенита, они все  еще
ждали, что шар выплывет, и никто не  решался  даже  шепнуть,  что  надежды
больше нет. Уэйбридж  первый  высказал  эту  мысль.  Он  заговорил,  когда
отбивали восемь склянок.
   - Я с самого начала сомневался в прочности стекла, - неожиданно  сказал
он Стивенсу.
   - Господи! - вырвалось у Стивенса. - Неужели вы думаете...
   - Гм! - многозначительно промычал Уэйбридж.
   - Я и сам не очень верю в вычисления, - с сомнением произнес капитан, -
так что не совсем еще потерял надежду.
   И в полночь пароход все кружил вокруг того места, где погрузился шар, а
белый луч прожектора шарил по волнам, то замирая на месте, то снова  жадно
протягиваясь вперед над водной пустыней, смутно мерцающей под звездами.
   - Если люк не лопнул и не раздавил его, - сказал Уэйбридж,  -  так  это
еще хуже, тогда, значит, испортился часовой  механизм,  и  он  сейчас  жив
где-то там внизу, в пяти милях от нас, в темноте и холоде, запертый в этом
своем пузыре, там, куда еще не проникал луч света, куда еще не  заглядывал
человек с того дня, как были сотворены воды. У него нет пищи, он  мучается
от голода и жажды и с ужасом думает о том,  умрет  ли  он  от  голода  или
задохнется.  Что  же  с  ним  будет?  Аппарат  Майерса,  вероятно,   скоро
перестанет действовать. Сколько времени он может работать?
   - Боже ты мой! - воскликнул он. - Какие же мы крохотные существа! Какие
дерзкие бесенята! Там, внизу, целые  мили  воды,  ничего,  кроме  воды,  и
вокруг нас безбрежный простор, а над нами небо... Бездны!
   Он протянул вперед руки, и в тот же миг белый лучик беззвучно скользнул
по небу, замедлил ход, остановился, стал неподвижной точкой, словно в небе
появилась новая звезда.  Потом  он  соскользнул  вниз  и  затерялся  среди
колеблющихся отражений звезд, в белой дымке морского свечения.
   При виде этого Уэйбридж так и замер с протянутой рукой и открытым ртом.
Он закрыл рот, опять открыл его и от нетерпения замахал руками.  Потом  он
повернулся, крикнул первому вахтенному: "Эльстед показался!" - и  бросился
к прожектору.
   - Я видел шар! - кричал он. -  Там,  по  правому  борту!  Свет  у  него
включен, и он только что выскочил из воды.  Наведите  туда  прожектор.  Мы
должны увидеть его, когда он будет качаться на волнах.
   Но им удалось найти исследователя  только  на  рассвете.  Они  чуть  не
наткнулись на шар. Кран повернули, и сидевшие в шлюпке матросы  прикрепили
шар к цепи. Когда он был поднят на  палубу,  люк  отвинтили,  и  несколько
человек заглянули внутрь шара, где царила  темнота.  (Электрическая  лампа
предназначалась  для  освещения  воды  вокруг  шара   и   была   полностью
изолирована от главной камеры.)
   Внутри шара было очень жарко, и резина по краям люка  размягчилась.  На
нетерпеливые вопросы не  последовало  ответа,  в  камере  все  было  тихо.
Эльстед лежал неподвижно, скорчившись на дне. Судовой врач вполз внутрь и,
подняв Эльстеда,  передал  его  матросам.  В  первый  момент  нельзя  было
сказать, жив он или  умер.  Лицо  его  в  желтом  свете  корабельных  ламп
блестело от пота. Его снесли в каюту.
   Скоро выяснилось, что он жив, но находится в состоянии полного нервного
истощения и к тому же весь в  синяках  от  тяжелых  ушибов.  Ему  пришлось
пролежать неподвижно несколько дней. Прошла неделя,  прежде  чем  он  смог
рассказать о своих приключениях.
   Едва он обрел дар речи, как заявил, что  намерен  опять  спуститься  на
дно.
   - Необходимо изменить конструкцию шара, - сказал он, - чтобы можно было
в случае надобности оборвать канат, вот и все.
   Он испытал поразительнейшее приключение.
   - Вы думали, что я не найду там ничего, кроме ила, - сказал  он.  -  Вы
смеялись над моими исследованиями, а я открыл новый мир!
   Он рассказывал бессвязно, то и дело забегая вперед, так что  невозможно
передать этот рассказ его собственными словами. Но мы попытаемся  изложить
здесь все им пережитое.
   Сначала было очень скверно. Пока  разматывался  канат,  шар  все  время
бросало из стороны  в  сторону.  Эльстед  чувствовал  себя,  как  лягушка,
посаженная в футбольный мяч. Он не видел ничего, кроме крана  и  неба  над
головой да по временам - людей, стоявших у борта. Невозможно было угадать,
куда кувыркнется шар. Ноги у  Эльстеда  вдруг  поднимались  кверху,  и  он
пробовал шагнуть, но тут же летел вниз головой, а потом катался,  ударяясь
о стенки. Аппарат какой-нибудь другой формы был бы  удобнее  шара,  но  не
выдержал бы огромного давления в морских глубинах.
   Внезапно качка прекратилась, шар  выровнялся,  и,  поднявшись,  Эльстед
увидел вокруг зеленовато-голубую воду, слабый свет, струящийся  сверху,  и
стайку  каких-то  крохотных  плавающих  существ,  стремившихся,  как   ему
показалось, к свету. Пока он смотрел, становилось все темнее и  темнее,  и
вода вверху стала темной, как полуночное небо, только зеленее, а  внизу  -
совсем черной. А маленькие прозрачные существа начали  слабо  светиться  и
мелькали мимо окна зеленоватыми змейками.
   А ощущение падения! Ему вспомнился первый момент спуска в лифте, только
ощущение было более  длительным.  Попробуйте  представить  себе,  что  это
такое! Тогда и только тогда Эльстед раскаялся в своей затее. Он  увидел  в
совершенно новом свете грозившую  ему  опасность.  Он  подумал  о  больших
каракатицах, обитающих, как  известно,  в  средних  слоях  воды,  об  этих
тварях, которых иногда находят полупереваренными в желудке кита,  а  порой
они плавают по воде, дохлые и объеденные рыбами. Что,  если  такое  чудище
схватится за канат и не отпустит?
   А действительно ли хорошо проверен часовой механизм?  Но  хотел  ли  он
сейчас падать дальше или возвращаться наверх -  не  имело  ровно  никакого
значения.
   За пятьдесят секунд снаружи стало темно,  как  ночью,  только  луч  его
лампы то и дело ловил какую-нибудь рыбу или  тонущий  предмет,  но  он  не
успевал разглядеть, что именно. Один раз  ему  показалось,  что  он  видит
акулу. А потом шар начал нагреваться от трения о воду. Эта опасность  была
в свое время упущена из виду.
   Сначала Эльстед заметил,  что  вспотел,  а  потом  услышал  под  ногами
шипение, становившееся все громче, и увидел  за  окном  множество  мелких,
очень мелких пузырьков, веером взлетавших кверху. Пар! Он пощупал  окно  -
оно было горячее. Он  включил  слабую  лампочку,  освещающую  внутренность
шара, взглянул на обитые войлоком часы рядом  с  кнопками  и  увидел,  что
опускается уже две минуты. Ему пришло в голову, что стекло  в  люке  может
лопнуть от разности температур; он  знал,  что  температура  воды  на  дне
близка к нулю.
   Потом пол шара словно прижало к его ногам, рой пузырьков  снаружи  стал
редеть, а шипение уменьшилось. Шар слегка закачался. Стекло не лопнуло, не
прогнулось, и он понял, что опасности, связанные с погружением, во  всяком
случае, позади.
   Еще через минуту он будет на дне. Он подумал о Стивенсе, и Уэйбридже, и
обо всех оставшихся на корабле, отделенных от  него  пятимильной  толщиной
воды, более удаленных от него, чем  самые  высокие  облака  от  земли.  Он
представил себе, как они медленно крейсируют там, наверху, и смотрят вниз,
и гадают, что с ним.
   Он взглянул в окно. Пузырьков больше не было, и  шипение  прекратилось.
Снаружи была плотная чернота, как черный бархат, и только  там,  где  воду
пронизывал луч света лампы, можно было различить, что  она  желто-зеленого
цвета. Потом мимо окна гуськом проплыли три каких-то  создания  -  он  мог
различить лишь  огненные  контуры.  Были  ли  они  маленьким