ак
Судьба хитроумным и удивительным образом толкнула мистера Ледбеттера, если
можно так выразиться, прямо в мои объятия.
   Я жил тогда на Ямайке, а мистер Ледбеттер  учительствовал  в  школе,  в
Англии. Он был духовной особой и внешне выглядел совершенно  так  же,  как
теперь: та же круглая физиономия, те же или точно такие  же  очки,  та  же
легкая тень изумления на безмятежном лице. Правда,  когда  мы  встретились
впервые, он смахивал на оборванца, а воротничок его -  на  мокрую  тряпку;
возможно, именно это и помогло  нам  сблизиться,  но  об  этом,  повторяю,
позже.
   Вся эта история началась в приморском городке Хизергейте,  куда  мистер
Ледбеттер приехал на летние каникулы, чтобы вкусить долгожданный отдых. Он
привез с собой блестящий коричневый чемодан с монограммой "Ф.У.Л.", новую,
белую с черным соломенную шляпу и две пары белых фланелевых брюк. Понятно,
что по случаю обретенной свободы настроение у него было  превосходное:  он
не очень-то жаловал школу и своих учеников.  После  обеда  с  ним  завязал
разговор  какой-то  болтливый  субъект  -  сосед  по  пансиону,   где   он
остановился по совету своей тетушки. Кроме этого  болтуна  и  его  самого,
других мужчин в доме не было. Их беседа вертелась вокруг  массы  вопросов:
прискорбного исчезновения чудес и приключений  в  наши  дни,  популярности
кругосветных  путешествий,  сокращения  расстояний  с   помощью   пара   и
электричества,  безвкусицы  рекламы,   вырождения   людей   под   влиянием
цивилизации и еще многого  другого.  Особенно  цветисто  разглагольствовал
этот субъект о том, что человеческая храбрость идет на убыль  из-за  того,
что люди привыкли чувствовать себя в безопасности, и к  оплакиванию  этого
несчастья довольно  необдуманно  присоединился  мистер  Ледбеттер.  Первый
восторг свободы от "служебных  обязанностей"  ослепил  его,  и,  не  желая
ударить лицом в грязь на холостяцкой пирушке, он отведал куда больше,  чем
следовало,  отличного  виски,  предложенного  ему  болтуном.   Однако   он
настаивает, что отнюдь не охмелел.
   И хотя  он  стал  красноречивее  обычного,  его  суждения  не  блистали
остроумием. И после затянувшейся беседы о героическом прошлом, исчезнувшем
навеки, он в полном одиночестве побрел в ярко освещенный луной Хизергейт и
стал подниматься по крутой дороге, вдоль которой теснились виллы.
   Душа его была полна скорби, и, шагая по пустынной дороге, он  продолжал
оплакивать судьбу, обрекшую его на серую жизнь школьного учителя. Какое он
влачил прозаическое  существование  -  такое  затхлое,  такое  бесцветное!
Тихая, мирная жизнь, одно и то же из года в  год  -  где  уж  тут  взяться
храбрости! Он с завистью думал о бурных днях средневековья - таких близких
и таких далеких, о допросах, шпионах и кондотьерах  и  о  схватках  не  на
жизнь, а на смерть. И внезапно его пронзило сомнение,  странное  сомнение:
оно выплыло из какой-то случайной  мысли  о  пытках  и  грозило  разрушить
настроение, которому он поддался в тот вечер.
   А был ли он, мистер Ледбеттер, действительно  так  уж  храбр,  как  ему
казалось? И так ли уж было бы ему приятно,  исчезни  вдруг  с  лица  земли
железные дороги, полисмены и его собственная безопасность?
   Болтун с завистью толковал о преступлениях. "На  свете  остался  только
один настоящий искатель  приключений,  -  говорил  он,  -  это  грабитель.
Подумайте только: он один на один против всего  цивилизованного  мира".  И
мистер Ледбеттер поддакивал, разделяя его зависть. "Они-то  знают  толк  в
жизни! - восклицал мистер Ледбеттер. - Кто еще может похвалиться этим? Вот
бы попробовать!" И он озорно рассмеялся. Теперь, углубившись в самоанализ,
он обнаружил, что хочет знать, есть ли  разница  между  его  храбростью  и
храбростью  рядового  преступника.  Он  решил,  не  раздумывая,   ринуться
навстречу этой предательской проблеме. "Я не прочь проделать  все  это,  -
сказал он. - Ведь меня так и тянет. Просто я не даю ходу своим  преступным
наклонностям. Меня сдерживает душевная стойкость".  Однако,  даже  убеждая
себя в этом, он все-таки сомневался.
   В это время мистер Ледбеттер проходил мимо большой  виллы,  стоявшей  в
стороне от других. Над прочным широким балконом виднелось окно - оно  было
распахнуто настежь и зияло темнотой. В ту минуту он и не взглянул на него,
но вид этого окна твердо  запомнился  ему  и  врезался  в  его  мозг.  Ему
представилось, как, сжавшись в комок, он  карабкается  на  этот  балкон  и
ныряет в загадочную тьму комнаты. "Э, куда тебе!" - сказал  дух  сомнения.
"Мне запрещает это мой долг по отношению  к  моим  собратьям",  -  сказало
чувство собственного достоинства.
   Время  шло  к  одиннадцати  часам,  и  приморский  городок  уже  затих.
Казалось, луна усыпила всех. Только где-то далеко  внизу  неяркая  полоска
света между шторами напоминала о  том,  что  кое-кто  еще  бодрствует.  Он
повернулся и медленно побрел обратно, к вилле с открытым окном.  Некоторое
время он стоял у калитки: его раздирали противоречия. "А ну, посмотрим, на
что ты способен, - сказало сомнение. - Докажи, что осмелишься войти в этот
дом, и все разрешится само собой. Соберись с духом и соверши кражу  просто
так. В конце  концов  разве  это  преступление?"  Он  беззвучно  открыл  и
притворил за собой калитку и  скользнул  в  тень  кустарника.  "Глупо",  -
сказала осторожность мистера Ледбеттера.  "Этого  надо  было  ожидать",  -
промолвило сомнение. Сердце его сильно билось, но, конечно, он  ничуть  не
боялся. Нет, он ни чуточки не боялся! Он простоял в этих  кустах  довольно
долго.
   Ясно, что атака на балкон должна быть стремительной: луна светила ярко,
и с улицы его мог увидеть любой. Зато даже ребенок взобрался бы на  балкон
по  шпалере,  обвитой  худосочными,  но  честолюбиво  стремящимися   вверх
розочками. Там можно было укрыться  в  густой  тени  алебастровой  вазы  с
цветами и поближе рассмотреть открытое окно - эту зияющую брешь в защитных
укреплениях дома. На мгновение мистер Ледбеттер замер, подобно самой ночи,
а потом коварное виски перетянуло чашу весов. Он ринулся  вперед.  Быстро,
судорожно вскарабкался по шпалере, перекинул ноги через парапет и,  пыхтя,
присел в тени - все, как  он  и  наметил.  Он  задыхался,  дрожал,  сердце
колотилось, но душа его ликовала. Он готов был  заорать  во  всю  мочь  от
восторга, что не струсил.
   Пока он там  отсиживался,  ему  пришла  в  голову  удачная  строчка  из
"Мефистофеля" Уиллса. "Я чувствую себя котом на крыше",  -  прошептал  он.
Сверх его ожиданий это забавное приключение  окончилось  благополучно.  Он
даже посочувствовал тем несчастным,  которым  неведомо  воровство.  Все  в
порядке. Он в полной безопасности. И показал себя молодцом!
   А теперь в окно, чтобы завершить задуманное! Стоит ли  рисковать?  Окно
это находилось над входной дверью, и, по всей  вероятности,  за  ним  была
лестничная площадка или коридор;  он  не  заметил  ни  зеркал,  ни  других
признаков спальни, и вообще на первом этаже окон больше не было -  значит,
никакой опасности сразу же наткнуться на спящего нет. Сначала он сидел под
окном, прислушиваясь, потом заглянул внутрь. И вздрогнул  -  около  самого
окна на  пьедестале  стояла  бронзовая  статуя  почти  с  него  ростом,  с
распростертыми руками. Он  быстро  пригнулся,  потом  заглянул  снова.  На
другом конце  коридора  виднелась  широкая,  слабо  освещенная  лестничная
площадка; окно рядом было  задернуто  тонким  занавесом  из  очень  черных
граненых бусин; широкая лестница шла вниз, в темноту, и другая - на второй
этаж.  Он  мельком  огляделся,  но  ничто  не  нарушало   ночного   покоя.
"Преступление,  -  шептал  он,  -  преступление",  -  и  бесшумно,  быстро
перемахнул через подоконник. Ноги его неслышно утонули в медвежьей  шкуре.
Да, сомнений нет, он настоящий грабитель!
   Он присел на корточки, весь зрение и слух. В саду послышалась к-акая-то
беготня и шорох, и он чуть было не раскаялся в своем предприятии. Короткое
"мяу", фырканье и прыжки убедили  его,  что  там  кошки.  Он  окончательно
расхрабрился. Выпрямился. Вероятно, все уже спят. Кража со взломом  -  что
может быть легче! Он был доволен,  что  наконец  решился.  Ему  захотелось
прихватить с собой какой-нибудь трофей - просто, чтобы показать,  что  ему
чужд малодушный страх перед законом, - и выбраться оттуда тем же путем.
   Он огляделся, и вдруг в нем снова  заговорил  дух  сомнения.  Настоящие
грабители не остановились бы на этом: они не  только  входят  в  дом,  они
врываются в комнаты, они взламывают сейфы. Нет, он не  боится.  Но  он  не
станет взламывать сейфы, чтобы хозяева дома не подумали о  нем  превратно.
Но в комнаты он должен войти, надо подняться наверх. Более того, он уверил
себя, что ему ничего не грозит: в доме было так тихо, будто  все  вымерло.
Однако ему пришлось сжать кулаки и напрячь все силы, прежде  чем  он  стал
подниматься на цыпочках по темной лестнице, замирая на  каждой  ступеньке.
Наверху была квадратная площадка, куда выходило несколько закрытых  дверей
и одна открытая; во всем доме  стояла  тишина.  Он  приостановился,  рисуя
себе, что произойдет, если кто-нибудь проснется и выйдет из комнаты.  Луна
за открытой дверью ярко  освещала  спальню,  на  постели  белело  несмятое
покрывало.  Туда-то  он  и  пробрался  за  три  минуты,  показавшиеся  ему
вечностью, и захватил трофей - кусок мыла! Он направился  к  двери,  чтобы
спуститься еще тише, чем поднимался. Это же сущий пустяк... Тес!..
   Шаги! Треск гравия около дома, потом щелчок ключа в замочной  скважине,
зевок, стук захлопнувшейся двери и чирканье спички в холле внизу. И тут он
оцепенел,  сообразив,  куда  завело   его   безрассудство.   "Как   же   я
выкарабкаюсь, черт возьми?" - подумал мистер Ледбеттер.
   В холле зажгли свечу, что-то тяжелое стукнулось о стойку для  зонтиков,
и по лестнице заскрипели шаги. Мистер  Ледбеттер  моментально  понял,  что
отступление невозможно. На мгновение он замер -  жалкая  фигура  кающегося
грешника. "Господи боже мой! И свалял же  я  дурака!"  -  прошептал  он  и
опрометью кинулся через темную  площадку  в  пустую  спальню,  из  которой
только что вышел. Там он остановился и прислушался, дрожа всем телом. Шаги
слышались уже на площадке между этажами.
   О ужас! Вероятно, он в спальне этого полуночника! Не терять ни секунды!
Мистер Ледбеттер подбежал  к  кровати,  нагнулся,  возблагодарил  бога  за
полог, и не прошло и десяти секунд, как он заполз  под  него.  Ни  жив  ни
мертв, он стоял под кроватью на четвереньках. Сквозь тонкие складки полога
он различил свет приближающейся  свечи,  тени  беспорядочно  заметались  и
замерли снова, когда свечу поставили на место.
   - Ну и денек! - отдуваясь, сказал вошедший и свалил какой-то  увесистый
груз на стол - письменный, как догадался мистер Ледбеттер: он видел  ножки
этого стола. Потом невидимка направился  к  двери  и  запер  ее  на  ключ,
тщательно проверил оконные задвижки, спустил шторы и, вернувшись  обратно,
рухнул на кровать всей своей тяжестью, поразившей мистера Ледбеттера.
   - Ну и денек! - повторил он. - Ну и ну! - И снова запыхтел. Тут  мистер
Ледбеттер был склонен думать, что он утирает лицо. Мистер Ледбеттер  видел
его сапоги - добротные, прочные сапоги; судя по тени от его ног на пологе,
он отличался редкой толщиной. Немного  погодя  он  снял  какую-то  верхнюю
одежду - по мнению мистера Ледбеттера, сюртук и жилет - и,  бросив  их  на
спинку кровати, стал дышать размеренней, как бы остывая. Время от  времени
он бормотал что-то про себя и один раз тихо рассмеялся.  Мистер  Ледбеттер
тоже бормотал про себя, но ему было не до смеха. "Ну и маху же  я  дал,  -
говорил мистер Ледбеттер. - Что мне теперь делать?"
   Из-под  кровати  его  взору  открывалось  немногое.  Хотя  щелки  между
складками полога и пропускали чуточку  света,  но  увидеть  что-либо  было
невозможно. Кроме резких очертаний ног  на  пологе,  остальные  тени  были
загадочны и терялись  в  пестром  узоре  ситца.  Из-под  полога  виднелась
полоска ковра, и, с опаской заглядывая вниз, мистер  Ледбеттер  обнаружил,
что этот ковер тянется по всему полу, насколько хватает  глаз.  Ковер  был
роскошный, комната просторная и, судя по колесикам и украшениям на  ножках
мебели, отлично обставленная.
   Он плохо представлял, что ему делать дальше.  Оставалось  одно:  ждать,
пока этот тип ляжет спать, и потом, когда он уснет, прошмыгнуть  к  двери,
отпереть ее и выскочить на балкон. Сможет ли он спрыгнуть с балкона? Тут и
разбиться недолго! Поразмыслив о своих шансах, мистер Ледбеттер  пришел  в
отчаяние. Он уже готов был высунуть свою голову  рядом  с  сапогами  этого
джентльмена, кашляя, если нужно, чтобы привлечь его  внимание,  с  улыбкой
извиниться и  объяснить  свое  неудачное  вторжение  несколькими  учтивыми
фразами. Однако он увидел, что эти фразы  трудно  придумать.  "Разумеется,
сэр, мое появление  покажется  вам  странным"  или  "Я  надеюсь,  сэр,  вы
простите мне несколько двусмысленное появление из-под  вашей  кровати?"  -
вот и все, что он смог из себя выжать.
   Тут его одолели тяжкие сомнения. А если  ему  не  поверят,  что  тогда?
Неужели его безупречная репутация ничего не  стоит?  Конечно,  спору  нет,
фактически он вор. И он уже принялся сочинять красноречивую  защитительную
речь, которую он произнесет на скамье подсудимых,  когда  ему  предоставят
последнее  слово;  тем  временем   тучный   джентльмен   встал   и   начал
прохаживаться по комнате. Он  выдвигал  и  задвигал  ящики,  и  у  мистера
Ледбеттера мелькнула робкая надежда, что он раздевается. Не  тут-то  было!
Он уселся за письменный  стол  и  заскрипел  пером,  а  потом  стал  рвать
какие-то документы. И вскоре ноздри мистера Ледбеттера защекотал смешанный
запах сигары и горящей бумаги верже.
   "Положение мое, - рассказывал  мне  впоследствии  мистер  Ледбеттер,  -
оказалось трагическим во многих отношениях. Головой я до боли  упирался  в
поперечную планку кровати, поэтому мой вес приходился главным  образом  на
руки. Потом я почувствовал, что у меня, как  говорится,  одеревенела  шея.
Заболели руки, так как ковер под ними собрался крупными складками.  Колени
тоже заныли, брюки на  них  туго  натянулись.  Тогда  я  носил  воротнички
гораздо выше, чем сейчас, - два с половиной дюйма, - и я заметил, что края
слегка врезаются мне в подбородок, раньше я  этого  не  ощущал.  Но  самое
ужасное - у меня зачесалось лицо, я хотел поднять руку, но шуршание рукава
напугало меня, и я мог облегчить свои страдания только жуткими  гримасами.
Потом мне пришлось отказаться и от этого утешения, так как я, по  счастью,
вовремя, заметил, что мои гримасы сдвинули очки на кончик  носа.  Если  бы
они соскочили, конечно, это выдало бы меня,  но  они  кое-как  удержались,
поминутно грозя упасть. Вдобавок я был немного простужен, и мне не  давало
покоя непреодолимое желание то чихнуть, то высморкаться. Словом, хотя  мое
положение в целом и внушало  мне  крайнюю  тревогу,  физические  страдания
скоро стали совершенно невыносимыми.  А  я  не  мог  позволить  себе  даже
шевельнуть пальцем".
   После бесконечной тишины  послышалось  звяканье.  Понемногу  оно  стало
ритмичным: звяк-звяк-звяк... - двадцать  пять  раз,  -  стук  по  столу  и
ворчание обладателя толстых ног. Мистеру Ледбеттеру пришло в  голову,  что
звякает золото. Он недоверчиво прислушивался, заинтересованный, а звяканье
все продолжалось. Любопытство его росло. Если в самом деле звякает золото,
этот странный человек насчитал, вероятно,  сотни  фунтов.  Наконец  мистер
Ледбеттер уже не мог больше  сдерживаться  и  с  величайшей  осторожностью
начал опускать руки и пригибать голову к самому полу в надежде рассмотреть
что-нибудь из-под полога. Он  шевельнул  ногой,  и  пол  слегка  скрипнул.
Звяканье   сразу   прекратилось.   Мистер   Ледбеттер   замер.    Звяканье
возобновилось. Потом снова смолкло, и  воцарилась  полная  тишина,  только
сердце мистера Ледбеттера стучало, как барабан.
   Ничто не нарушало тишины. Голова мистера Ледбеттера в это время  лежала
на полу, и взору его открывались могучие ноги до  самых  колен.  Они  были
совершенно неподвижны, стояли на носках и были задвинуты под  кресло.  Все
было  тихо,  необыкновенно  тихо.  Мистера  Ледбеттера  осенила   безумная
надежда, что с неизвестным  обморок  или,  может  быть,  он  скоропостижно
скончался, уронив голову на письменный стол...
   По-прежнему стояла тишина. Что случилось? Терпение  мистера  Ледбеттера
лопнуло. Почти не дыша, он подвинул вперед  руку  и  указательным  пальцем
стал приподнимать полог до уровня глаз. Ничто не нарушало  тишины.  Теперь
он видел колени незнакомца, письменный стол и... дуло тяжелого револьвера,
направленного прямо ему в голову.
   - А ну-ка, выходи, негодяй! - с тихим бешенством сказал голос  толстого
джентльмена. - Вылезай! Сюда, ну! И без всяких там фокусов, вылезай, живо!
   Мистер Ледбеттер вылез, может быть, и неохотно, но без  всяких  фокусов
и, как ему было приказано, без задержки.
   - На колени! - скомандовал толстяк. - Руки вверх!
   Полог снова упал за спиной мистера Ледбеттера, и, стоя на  коленях,  он
поднял руки.
   - Тоже мне, вырядился  священником,  -  сказал  толстяк.  -  Пропади  я
пропадом, если нет! Вот ведь попался коротышка, а? Ну  ты,  мерзавец!  Кой
черт принес тебя сюда? Кой черт ты залез под мою кровать?
   И, не дожидаясь ответа, он тут же стал  осыпать  оскорблениями  мистера
Ледбеттера, издеваясь над его внешностью. Сам  он  тоже  был  не  очень-то
высок, зато выглядел куда сильнее  мистера  Ледбеттера;  толщина  его  ног
вполне соответствовала тучности тела; у него было широкое бледное  лицо  с
мелкими тонкими чертами и двойной подбородок.  Говорил  он  вполголоса,  с
каким-то пришепетыванием.
   - Какого черта, говорю я, тебя понесло под мою кровать?
   Мистер Ледбеттер с трудом выдавил жалкую, просящую улыбку. Откашлялся.
   - Я, конечно, понимаю... - начал он.
   - Что? Ах, черт! Мыло? Нет! Не шевели этой рукой, мерзавец!
   - Это  мыло,  -  сказал  мистер  Ледбеттер.  -  С  вашего  умывальника.
Разумеется, если...
   - Молчи, - оказал толстяк. - Вижу, что мыло. Черт знает что!
   - Позвольте мне объяснить...
   - Нечего объяснять. Соврешь,  наверное.  Да  и  времени  нет.  Так  что
все-таки я хотел узнать? А! Есть у тебя сообщники?
   - Сейчас я все объясню...
   - Сообщники есть? Чтоб тебя  черт  побрал!  Начнешь  болтать  чепуху  -
стрелять буду. Сообщники, говорю, есть?
   - Нет, - сказал мистер Ледбеттер.
   - Заливаешь, небось, -  сказал  толстяк.  -  Но  ты  поплатишься,  если
соврешь. Какого же дьявола ты зевал и не напал на меня,  когда  я  шел  по
лестнице? На что ты рассчитывал? Подумать только - залез  под  кровать!  В
общем, ты пойман на месте преступления.
   - Не знаю, как мне доказать свое alibi, - промолвил  мистер  Ледбеттер,
желая показать, что он человек образованный.
   Воцарилось молчание. Мистер Ледбеттер заметил, что на стуле  около  его
мучителя, на груде смятых бумажек, лежит большой черный портфель,  а  стол
засыпан пеплом и клочками бумаги. Зато параллельно краю стола  аккуратными
рядами стояли столбики  желтых  монет  -  в  стократ  больше  золота,  чем
довелось  видеть  мистеру  Ледбеттеру  за  всю  его  жизнь.  Две  свечи  в
серебряных  подсвечниках  освещали  этот  живописный  натюрморт.  Молчание
длилось.
   - Весьма утомительно держать руки вот этак, - сказал мистер  Ледбеттер,
заискивающе улыбаясь.
   - Потерпишь, - сказал толстяк. - Что прикажешь  мне  все-таки  с  тобой
делать?
   - Я знаю, что положение мое двусмысленно.
   - О господи! - воскликнул толстяк. -  Подумать:  двусмысленно!  Шляется
здесь со своим собственным мылом и носит  этакий  высоченный  клерикальный
воротник! Ты проклятый вор, такого еще свет не видывал!..
   - Чтобы быть абсолютно точным... - начал мистер Ледбеттер, и вдруг очки
его соскочили и звякнули о пуговицы ж