ось  что-то  совсем  уж
невообразимое. В музыкальной раковине играл оркестр,  но  мы  услышали  не
музыку, а какое-то сипение или предсмертные вздохи, временами переходившие
в нечто вроде приглушенного тиканья огромных часов. Люди вокруг кто  стоял
навытяжку, кто, словно какое-то несуразное немое чучело,  балансировал  на
одной ноге, прогуливаясь по лугу. Я прошел мимо пуделя, который  подскочил
кверху и теперь спускался на землю, чуть шевеля лапками в воздухе.
   - Смотрите, смотрите! - крикнул  Гибберн.  Мы  задержались  на  секунду
перед щеголем в белом костюме  в  полоску,  белых  башмаках  и  соломенной
панаме,  который  оглянулся  назад  и  подмигнул  двум  разодетым   дамам.
Подмигивание - если разглядывать его не спеша, во всех  подробностях,  как
это делали мы, - вещь малопривлекательная. Оно утрачивает всю свою игривую
непринужденность, и вы вдруг замечаете, что подмигивающий глаз закрывается
неплотно и из-под опущенного века видна нижняя часть глазного яблока.
   - Отныне, - заявил я, - если  господь  бог  не  лишит  меня  памяти,  я
никогда не буду подмигивать.
   - А также и улыбаться, - подхватил Гибберн,  глядя  на  ответный  оскал
одной из дам.
   - Однако становится невыносимо жарко, - сказал я. - Давайте убавим шаг.
   - А-а, бросьте! - крикнул Гибберн.
   Мы пошли дальше, пробираясь между креслами на колесах, стоявшими  вдоль
дорожки. Позы тех, кто сидел в этих креслах, большей частью казались почти
естественными, зато на искаженные багровые  физиономии  музыкантов  просто
больно  было  смотреть.  Апоплексического   вида   джентльмен   застыл   в
неподвижности, пытаясь сложить газету на ветру. Судя по всему,  ветер  был
довольно сильный, но для нас его не существовало. Мы отошли  в  сторону  и
стали наблюдать за  публикой  издали.  Разглядывать  эту  толпу,  внезапно
превратившуюся в музей восковых фигур, было чрезвычайно любопытно. Как это
ни  глупо,  но,  глядя  на  них,  я  преисполнился  чувства   собственного
превосходства. Вы  только  представьте  себе!  Ведь  все,  что  я  сказал,
подумал, сделал с того мгновения, как "Новейший ускоритель" проник  в  мою
кровь, укладывалось для этих людей и для всей  вселенной  в  десятую  долю
секунды!
   - Ваш препарат... - начал было я, но Гибберн перебил меня.
   - Вот она, проклятая старуха!
   - Какая старуха?
   - Моя соседка, - сказал Гибберн. - А у нее болонка, которая вечно лает.
Нет! Искушение слишком велико!
   Гибберн - человек  непосредственный  и  иной  раз  бывает  способен  на
мальчишеские выходки. Не успел я остановить его, как  он  ринулся  вперед,
схватил злосчастную собачонку и со всех ног помчался с  ней  к  скалистому
берегу. И удивительное дело! Собачонка, которую, кроме нас, никто  не  мог
видеть, не выказала ни малейших признаков жизни  -  даже  не  залаяла,  не
трепыхнулась. Она продолжала крепко  спать,  хотя  Гибберн  держал  ее  за
загривок. Похоже было, что в руках у него деревянная игрушка.
   - Гибберн! - крикнул я. - Отпустите ее! - И добавил еще кое-что.  Потом
снова воззвал к нему: - Гибберн, стойте! На нас вое  загорится;  Смотрите,
брюки уже тлеют.
   Он хлопнул себя по бедру и в нерешительности остановился.
   - Гибберн! - продолжал я, настигая его. - Отпустите собачонку. Бегать в
такую жару! Ведь мы делаем две-три мили в секунду. Сопротивление  воздуха!
-  заорал  я.  -  Сопротивление  воздуха!  Слишком  быстро  движемся.  Как
метеориты! Все раскалилось! Гибберн! Гибберн! Я весь в поту, у меня зуд во
всем теле. Смотрите,  люди  оживают.  Ваше  зелье  перестает  действовать.
Отпустите наконец собаку!
   - Что?
   - "Ускоритель" перестает  действовать!  -  повторил  я.  -  Мы  слишком
разгорячились. Действие "Ускорителя" кончается. Я весь взмок.
   Гибберн посмотрел на меня. Перевел взгляд на оркестр,  хрипы  и  вздохи
которого заметно участились. Потом сильным взмахом руки отшвырнул от  себя
собачонку. Она взвилась  вверх,  так  и  не  проснувшись,  и  повисла  над
сомкнутыми зонтиками оживленно беседующих дам.  Гибберн  схватил  меня  за
локоть.
   - Черт возьми! - крикнул он. - Вы правы. Зуд во всем теле и... Да!  Вон
тот человек вынимает носовой платок. Движение совершенно явственное.  Надо
убираться отсюда, и как можно скорее.
   Но это было уже не в наших силах. И,  может  статься,  к  счастью.  Мы,
наверное, пустились бы бежать, но тогда нас охватило бы  пламенем.  Тут  и
сомневаться нечего. А тогда нам это и в голову не пришло. Не успели  мы  с
Гибберном сдвинуться с места, как  действие  "Ускорителя"  прекратилось  -
мгновенно, за какую-нибудь долю секунды. У нас было такое ощущение, словно
кто-то  коротким  рывком  задернул  занавес.  Я  услышал  голос  Гибберна:
"Садитесь!" - и с перепугу шлепнулся на траву, сильно при этом  обжегшись.
В том месте и по сию пору остался выжженный круг.  И  как  только  я  сел,
всеобщее оцепенение кончилось. Нечленораздельные хрипы оркестра слились  в
мелодию, гуляющие перестали балансировать на одной  ноге  и  зашагали  кто
куда, газеты и флажки затрепетали на ветру, вслед за улыбками  послышались
слова,  франт  в  соломенной  панаме  кончил   свое   подмигивание   и   с
самодовольным  видом  отправился  дальше;  те,  кто   сидел   в   креслах,
зашевелились и заговорили.
   Мир снова ожил и уже не отставал от нас, вернее, мы перестали  обгонять
его. Такое ощущение знакомо пассажирам экспресса, резко замедляющего ход у
вокзала. Секунду-другую передо мной все кружилось, я почувствовал  приступ
тошноты... и только. А собачонка, повисшая было в воздухе, куда  взметнула
ее рука Гибберна, камнем полетела вниз, прорвав зонтик одной из дам!
   Это и спасло нас с Гибберном. Нашего внезапного появления  никто  здесь
не заметил, если не считать одного тучного старика в  кресле  на  колесах,
который вздрогнул при виде нас, несколько раз недоверчиво покосился в нашу
сторону и под конец сказал что-то сопровождавшей его сиделке. Раз!  Вот  и
мы! Брюки на нас перестали тлеть почти мгновенно, но снизу  меня  все  еще
здорово  припекало.  Внимание   всех,   в   том   числе   и   оркестрантов
увеселительного  общества,  впервые  в  жизни  сбившихся  с  такта,   было
привлечено женскими криками  и  громким  тявканьем  почтенной  разжиревшей
болонки, которая только что мирно спала справа от музыкальной  раковины  и
вдруг угодила на зонтик дамы, сидевшей, совсем в другой  стороне,  да  еще
подпалила себе шерсть от  стремительности  такого  перемещения.  И  это  в
наши-то  дни,  когда  люди  прямо-таки  помешались  на  разных  суевериях,
психологических  опытах  и  прочей  ерунде!   Все   повскакали   с   мест,
засуетились, налетая друг на друга, опрокидывая стулья и кресла.  Прибежал
полисмен. Чем там все кончилось, не знаю. Нам надо было как  можно  скорее
выпутаться из этой истории и скрыться с глаз старика в кресле на  колесах.
Придя в себя, немножко остыв, поборов чувство  тошноты,  головокружение  и
общую растерянность, мы с Гибберном обошли толпу стороной  и  зашагали  по
дороге к его дому. Но в шуме, не умолкавшем позади, я совершенно явственно
слышал  голос  джентльмена,  который   сидел   рядом   с   обладательницей
прорванного зонтика и распекал ни в чем не повинного служителя в фуражке с
надписью "Надзиратель".
   - Ах, не вы швырнули собаку? - бушевал он. - Тогда кто же?
   Внезапный возврат нормальных движений и звуков в окружающем нас мире, а
также, вполне понятно, опасения за самих себя (одежда  все  еще  жгла  нам
тело, дымившиеся минуту назад  брюки  Гибберна  превратились  из  белых  в
темно-бурые) помешали мне заняться наблюдениями. Вообще на  обратном  пути
ничего ценного для науки  я  сделать  не  мог.  Пчелы  на  прежнем  месте,
разумеется, не оказалось. Когда  мы  вышли  на  Сэндгейт-роуд,  я  поискал
глазами велосипедиста, но то ли он успел укатить, то ли его не было  видно
в уличной толчее. Зато омнибус,  полный  пассажиров,  которые  теперь  все
ожили, громыхал по мостовой где-то далеко впереди.
   Добавлю  еще,  что  подоконник,  откуда  мы  спрыгнули  в  сад,  слегка
обуглился, а на песчаной дорожке остались глубокие следы от наших ног.

   Таковы  были  результаты   моего   первого   знакомства   с   "Новейшим
ускорителем". По сути дела, вся эта наша прогулка и то, что было сказано и
сделано во время нее, заняли две-три секунды.  Мы  прожили  полчаса,  пока
оркестр сыграл каких-нибудь два такта.  Но  ощущение  у  нас  было  такое,
словно мир замер, давая нам  возможность  приглядеться  к  нему.  Учитывая
обстоятельства и главным образом опрометчивость, с которой мы выскочили из
дому, нужно признать, что все могло кончиться для нас значительно хуже. Во
всяком случае, наш первый опыт показал следующее:  Гибберну  придется  еще
немало потрудиться над своим "Ускорителем", прежде чем  он  станет  годным
для употребления, но эффективность его несомненна - тут  придраться  не  к
чему.
   После наших с  ним  приключений  Гибберн  продолжает  упорно  работать,
усовершенствуя свой препарат, и мне случалось  неоднократно,  без  всякого
для себя  вреда,  принимать  различные  дозы  "Новейшего  ускорителя"  под
наблюдением его творца. Должен, впрочем, признаться, что выходить из  дому
в таких случаях я уже не решался. Этот рассказ (вот  вам  пример  действия
"Ускорителя") написан мною за один присест. Я отрывался от  работы  только
для того, чтобы откусить кусочек шоколада. Начат  он  был  в  шесть  часов
двадцать пять минут вечера, а сейчас на моих часах  тридцать  одна  минута
седьмого.  Не  передашь  словами,  какое  это  удобство  -  вырвать  среди
суматошного дня время и целиком отдаться работе!
   Теперь Гибберн занят вопросом дозировки "Ускорителя" в  зависимости  от
особенностей организма. В противовес этому составу он надеется изобрести и
"Замедлитель", с тем чтобы регулировать  чрезмерную  силу  первого  своего
изобретения. "Замедлитель", разумеется, будет обладать  свойствами,  прямо
противоположными свойствам  "Ускорителя".  Прием  одного  этого  лекарства
позволит пациенту растянуть секунду своего времени на  несколько  часов  и
погрузиться в состояние покоя, застыть, наподобие ледника, в  любом,  даже
самом шумном, самом раздражающем окружении.
   Оба эти препарата должны произвести переворот в нашей цивилизации.  Они
положат  начало  освобождению  от  "Покровов  времени",  о  которых  писал
Карлейль.  "Ускоритель"  поможет  нам  сосредоточиваться  на  каком-нибудь
мгновении нашей жизни, требующем  наивысшего  подъема  всех  наших  сил  и
способностей, а "Замедлитель" дарует нам полное спокойствие в самые тяжкие
и томительные часы и дни. Может быть, я возлагаю чересчур большие  надежды
на еще не существующий "Замедлитель", но что касается "Ускорителя", то тут
никаких споров быть не может. Его появление на рынке в хорошо усваиваемом,
удобном для пользования разведении - дело  нескольких  месяцев.  Маленькие
зеленые бутылочки можно достать в  любой  аптеке  и  в  любом  аптекарском
магазине  по  довольно  высокой,  но,  принимая  во  внимание  необычайные
свойства этого препарата, отнюдь не чрезмерной цене. Он  будет  называться
"Ускоритель для нервной системы. Патент д-ра Гибберна", и Гибберн надеется
выпустить его трех степеней ускорения: 1:200, 1:900 и 1:2000, - чему будут
соответствовать разноцветные этикетки - желтая, розовая и белая.
   С помощью  "Ускорителя"  можно  будет  осуществить  множество  поистине
удивительных вещей, ибо и самые  ошеломляющие  и  даже  преступные  деяния
удастся тогда совершать незаметно, так сказать, ныряя в щелки времени. Как
и всякое сильно действующее средство, "Новейший ускоритель" не застрахован
от злоупотреблений. Но, обсудив и эту  сторону  вопроса,  мы  с  Гибберном
пришли  к  выводу,  что  тут  решающее  слово  останется  за   медицинским
законодательством, а нас такие дела не касаются. Наша задача -  изготовить
и продавать "Ускоритель", а что из этого выйдет - посмотрим.



    Герберт Уэллс.
    Видение Страшного суда

   -----------------------------------------------------------------------
   Herbert Wells. A Dream of Armageddon (1901). Пер. - М.Михаловская.
   В кн.: "Герберт Уэллс. Собрание сочинений в 15 томах. Том 6".
   М., "Правда", 1964.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 6 March 2001
   -----------------------------------------------------------------------


   Тра-а-ра-а!
   Я прислушивался, ничего не понимая.
   Та-ра-ра-ра!
   - Боже мой! - пробормотал я спросонья. - Что за дьявольский тарарам!
   - Ра-ра-ра-ра-ра-ра-ра-ра-ра! Та-ра-рра-ра!
   - Этого вполне достаточно, - сказал я, - чтобы разбудить человека...  -
И внезапно замолк. - Где же это я?
   - Та-рра-рара! - Все громче и громче.
   - Это, верно, какое-нибудь новое изобретение или...
   Снова оглушительное турра-турра-турра!
   - Нет, - сказал я погромче, чтобы расслышать свой собственный голос.  -
Это трубный глас в день Страшного суда.
   - Тууу-рра!


   Последний звук вытащил  меня  из  могилы,  как  вытаскивают  на  крючке
пескаря.
   Я увидел свой надгробный памятник (довольно-таки заурядная штука; хотел
бы я знать, кто это его соорудил?).  Затем  старый  вяз  и  расстилавшееся
вдали море исчезли, как облако  пара,  и  вокруг  меня  оказалось  великое
множество людей (ни один смертный не мог бы их  сосчитать):  представители
всех народов, всех языков и всех стран, дети разного возраста - и все  это
толпилось в необъятном, как  небо,  амфитеатре.  А  высоко  над  нами,  на
ослепительно белом облаке, служившем ему престолом, восседал господь бог и
весь сонм его ангелов. Я сразу  узнал  Азраила  по  его  темному  одеянию,
Михаила - по мечу, а величавый ангел, издававший  трубный  глас,  все  еще
стоял с трубою в воздетой руке.


   - Ничего не скажешь, быстро орудуют, - проговорил невысокий  человечек,
стоявший рядом со мной. - Удивительно быстро! Видите  вон  того  ангела  с
книгой?! - И, чтобы получше рассмотреть, он то приседал, то вытягивал шею,
глядя сквозь множество окружавших нас душ.
   - Все здесь, - сказал он. - Решительно все. Теперь-то уж мы узнаем!..
   - Вот Дарвин, - прибавил он, внезапно отклоняясь от темы. - Ему здорово
попадет! А видите вон того высокого, представительного мужчину - он  ловит
взгляд господа бога - это  сам  герцог...  Но  здесь  пропасть  незнакомых
людей!
   - А-а! Вот и Пригглз, издатель. Чудной народ эти печатники! Пригглз был
умный малый... Но мы узнаем и о нем всю подноготную! Уж я буду слушать  во
все уши. Я еще успею потешиться. Ведь моя фамилия на букву "С".
   Он со свистом втянул воздух.
   - А вот и исторические личности! Видите?  Вон  Генрих  Восьмой.  Ему-то
многое припомнится. Черт побери! Ведь он Тюдор!  -  Он  понизил  голос.  -
Обратите внимание на этого парня, прямо перед нами, он  с  ног  до  головы
оброс волосами. Это, видите ли, человек каменного века. А там опять.
   Но я уже не слушал его болтовни, потому что уставился на господа бога.


   - Это все? - спросил господь бог.
   Ангел с книгой в руках (перед ним лежало бесчисленное  множество  таких
книг, совсем как в читальне Британского музея) бросил  на  нас  взгляд  и,
казалось, в одно мгновение всех пересчитал.
   - Все, - отвечал он и добавил: - О господь, это  была  очень  маленькая
планета.
   Бог внимательно оглядел всех нас.
   - Итак, начнем, - промолвил он.


   Ангел  раскрыл  книгу  и  произнес  какое-то  имя.  Там  несколько  раз
повторялся  звук  "а",  и  эхо  раздалось  со  всех  сторон,  из   глубины
необозримого пространства. Я не расслышал  имени,  потому  что  человечек,
стоявший рядом со мной, отрывисто выкрикнул: "Что такое?!" Мне показалось,
что имя прозвучало как "Ахав", но это же не мог быть тот Ахав,  о  котором
упоминается в Ветхом завете.
   В тот же миг небольшая черная фигура вознеслась на  пушистом  облаке  к
стопам господа бога.  Это  был  осанистый  мужчина  в  богатом  чужеземном
одеянии, с короной на голове; он сложил руки на  груди  и  мрачно  опустил
голову.
   - Итак? - промолвил бог, глядя на него сверху вниз.
   Мы могли ясно  расслышать  ответ,  ибо  здесь  акустика  была  поистине
замечательной.
   - Я признаю себя виновным, - сказал человечек.
   - Поведай им о своих деяниях, - молвил господь бог.
   - Я был королем, - начал человечек, - великим королем. Я был  похотлив,
горд и жесток. Я воевал, опустошая чужие страны; я  воздвигал  дворцы,  но
построены они на  человеческой  крови.  Выслушай,  о  господь,  всех  этих
свидетелей, взывающих к тебе о возмездии. Сотни и тысячи свидетелей. -  Он
указал на них рукой. - Мало того! Я велел схватить  пророка  -  одного  из
твоих пророков.
   - Одного из моих пророков, - повторил господь бог.
   - Он не желал склониться передо мной, и я пытал его четыре дня и четыре
ночи,  до  последнего  его  издыхания...  Более   того,   о   господь!   Я
богохульствовал. Я присвоил себе все твои преимущества.
   - Присвоил себе мои преимущества, - повторил господь бог.
   - Я заставил воздавать себе божественные  почести.  Нет  такого  греха,
которого бы я не совершил! Нет такого злодеяния, которым я не осквернил бы
свою душу! И вот наконец ты, господь, покарал меня!
   Бог слегка повел бровями.
   - Я был убит в сражении. И вот я  стою  перед  тобою,  достойный  самой
жестокой кары в твоем аду. Я не  дерзаю  лгать,  не  дерзаю  оправдываться
перед лицом твоего величия и возвещаю о своих  беззакониях  в  присутствии
всего рода человеческого.
   Он умолк. Я хорошо разглядел его лицо. Оно  показалось  мне  бледным  и
грозным, гордым и странно величавым. Я невольно вспомнил Сатану Мильтона.
   - Большая часть сказанного взята с надписи на его  обелиске,  -  молвил
ангел, который следил по книге, водя перстом по странице.
   - В самом деле? - не без удивления вымолвил тиран.
   Тут бог внезапно наклонился, взял этого человека и посадил его себе  на
ладонь, словно для того, чтобы получше рассмотреть. Человечек казался лишь
темным штрихом на середине его длани.
   - Он действительно совершил все это? - спросил господь бог.
   Ангел провел десницей по книге и молвил как-то небрежно:
   - До известной степени это так.
   Взглянув опять на человечка, я обнаружил, что его лицо странным образом
изменилось. Он смотрел на ангела глазами, полными ужаса,  прикрывая  одной
рукой рот, другой схватившись за голову.  Куда  девалось  его  царственное
величие и дерзкий вызов?.
   - Читай, - промолвил господь бог.
   И ангел читал, раскрывая перед  нами  во  всех  подробностях  злодеяния
этого  изверга.  Слушая  его,   мы   испытывали   чисто   интеллектуальное
наслаждение.  В  его  отчете  встречались,  на   мой   взгляд,   несколько
"рискованные" места. Но небеса, конечно, имеют на это право...


   Все смеялись. Даже у пророка всевышнего, которого подвергал пыткам этот
тиран, появилась на устах  улыбка.  Великий  злодей  на  поверку  оказался
смешным, ничтожным человеком!
   -  И  как-то  раз,  -  продолжал  ангел  с  улыбкой,  возбудившей  наше
любопытство, - он переел и пришел в скверное настроение, и вот...
   - О, только не это! - завопил изверг. -  Никто  на  свете  об  этом  не
знает. Этого никогда не было! - визжал он. - Да, я был  скверный  человек,
можно сказать, злодей. Я совершил немало преступлений, но я не способен на
такую глупость, на такую чудовищную глупость...
   Ангел продолжал читать.
   - О господь! - взмолился злодей. - Они не должны об этом знать! Я готов
покаяться! Просить прощения...
   И злодей начал неистово  прыгать  на  длани  господней,  горько  плача.
Внезапно им овладел стыд. Он кинулся  в  сторону,  собираясь  спрыгнуть  с
господнего мизинца. Но, быстро повернув свое запястье,  господь  остановил
его; тогда он бросился к отверстию между большим и указательным  пальцами,
но большой палец прижал его к ладони. А между тем ангел все читал и читал,
а злодей метался взад и вперед по ладони, потом  вдруг  повернулся  к  нам
спиной и юркнул в рукав господе