не покидало странное
чувство,  что  стоит  мне  только  отвернуться  -  и  все  это   запляшет,
задвигается, пойдет бесшумно играть у меня за спиной  в  пятнашки.  Карниз
извивался, как змея, и лепные маски  по  углам  были,  по  правде  говоря,
слишком выразительны для простого гипса.
   Внезапно внимание мое привлек один из приказчиков, человек  диковинного
вида.
   Он стоял в стороне и, очевидно, не знал о моем присутствии (мне он  был
виден не весь: его  ноги  заслоняла  груда  игрушек  и,  кроме  того,  нас
разделяла арка). Он беспечно стоял, прислонясь к столбу  и  проделывая  со
своим лицом самые невозможные вещи. Особенно ужасно было то, что он  делал
со своим носом. И все это с таким видом, будто просто  решил  поразвлечься
от скуки. Сначала у него  был  коротенький  приплюснутый  нос,  потом  нос
неожиданно вытянулся, как подзорная  труба,  а  потом  стал  делаться  все
тоньше и тоньше и в конце концов превратился  в  длинный,  гибкий  красный
хлыст... Как в страшном сне! Он размахивал своим носом в разные стороны  и
забрасывал его вперед, как рыболов забрасывает удочку.
   Тут я спохватился, что это зрелище совсем не для Джипа. Я  оглянулся  и
увидел, что все внимание мальчика поглощено продавцом и он не  подозревает
ничего дурного. Они о чем-то шептались, поглядывая на меня. Джип взобрался
на табуретку, а продавец держал в руке что-то вроде огромного барабана.
   - Сыграем в прятки, папа! - крикнул Джип. - Тебе водить!
   И не успел я вмешаться, как продавец накрыл его большим барабаном.
   Я сразу понял, в чем дело.
   - Поднимите барабан! - закричал я. - Сию минуту! Вы испугаете  ребенка!
Поднимите!
   Человек с разными ушами беспрекословно повиновался и протянул мне  этот
большой цилиндр, чтобы  я  мог  вполне  убедиться,  что  он  пуст!  Но  на
табуретке тоже не было никого! Мой мальчик бесследно исчез!..
   Вам, может быть, знакомо  зловещее  чувство,  которое  охватывает  вас,
словно рука неведомого, и больно сжимает вам сердце! Это  чувство  сметает
куда-то  прочь  ваше  обычное  "я",  вы  сразу  напрягаетесь,  становитесь
осмотрительны и предприимчивы, вы не медлите, но и не торопитесь,  гнев  и
страх исчезают. Так было со мной.
   Я подошел к ухмыляющемуся продавцу и опрокинул табуретку ударом ноги.
   - Оставьте эти шутки, - сказал я. - Где мой мальчик?
   - Вы сами видите, - сказал он, показывая мне пустой барабан,  -  у  нас
никакого обмана...
   Я  протянул  руку,  чтобы  схватить  его  за  шиворот,  но  он,   ловко
извернувшись, ускользнул от меня. Я опять бросился на него,  но  он  опять
увильнул и распахнул какую-то дверь.
   - Стой! - крикнул я.
   Он убежал со смехом, я ринулся за ним и со всего размаху вылетел...  во
тьму.
   Хлоп!
   - Фу ты! Я вас и не заметил, сэр!
   Я был на Риджент-стрит и столкнулся с каким-то очень почтенным рабочим.
А невдалеке от меня, немного растерянный, стоял Джип. Я кое-как извинился,
и Джип с ясной улыбкой подбежал ко мне,  как  будто  только  что  на  одну
секунду потерял меня из виду.
   В руках у него было четыре пакета!
   Он тотчас же завладел моим пальцем.
   Сначала я не знал, что  подумать.  Я  обернулся,  чтобы  увидеть  дверь
волшебной лавки, но ее нигде не было. Ни лавки, ни двери -  ничего!  Самый
обыкновенный простенок между магазином, где продаются картины, и  окном  с
цыплятами...
   Я сделал единственное, что было возможно в таком  положении:  встал  на
краю тротуара и помахал зонтиком, подзывая кэб.
   -  В  карете!  -  восторженно  воскликнул  Джип.  Он   не   ждал   этой
дополнительной радости.
   Я усадил Джипа, не без труда вспомнил свой  адрес  и  сел  сам.  Тут  я
почувствовал что-то необычное у себя в кармане и вынул  оттуда  стеклянный
шарик. С негодованием я бросил его на мостовую.
   Джип не сказал ни слова.
   Некоторое время мы оба молчали.
   - Папа! - сказал наконец Джип. - Это была хорошая лавка!
   Тут я впервые задумался, как же он воспринял все  это  приключение.  Он
оказался совершенно цел и невредим - это главное. Он не был напуган, он не
был расстроен, он просто был страшно доволен тем, как  провел  день,  и  к
тому же у него в руках было четыре пакета.
   Черт возьми! Что могло там быть?
   - Гм! - сказал я. - Маленьким детям нельзя каждый день ходить  в  такие
лавки!
   Он принял эти слова со свойственным ему стоицизмом, и на минуту я  даже
пожалел, что я его отец, а не мать, и не могу тут же, coram  publico  [при
народе (лат.)] расцеловать его. "В конце концов, - подумал я, - не так  уж
все это страшно".
   Но окончательно утвердился я в этом мнении, только когда мы распаковали
наши  свертки.  В  трех  оказались  коробки  с  обыкновенными,  но  такими
замечательными оловянными солдатиками, что Джип  совершенно  забыл  о  тех
"Настоящих волшебных солдатах", которых он видел в лавке,  а  в  четвертом
свертке был котенок - маленький белый живой котенок,  очень  веселый  и  с
прекрасным аппетитом.
   Я рассматривал содержимое пакетов с  облегчением,  но  все-таки  еще  с
опаской. Проторчал я в детской не знаю сколько времени...
   Это случилось шесть месяцев тому назад. И теперь я начинаю думать,  что
никакой беды не произошло. В котенке оказалось не больше  волшебства,  чем
во всех других котятах. Солдаты оказались такими стойкими, что ими был  бы
доволен любой полковник. Что же касается Джипа...
   Чуткие родители согласятся, что с ним я должен был соблюдать  особенную
осторожность.
   Но недавно я все же отважился на серьезный шаг.
   Я спросил:
   - А что, Джип, если бы твои солдаты вдруг ожили в пошли маршировать?
   - Мои солдаты живые, - сказал Джип. - Стоит  мне  только  сказать  одно
словечко, когда я открываю коробку.
   - И они маршируют?
   - Еще бы! Иначе за что их и любить!
   Я не высказал неуместного удивления и попробовал  несколько  раз,  чуть
только он возьмется  за  своих  солдатиков,  неожиданно  войти  к  нему  в
комнату. Но никаких признаков волшебного поведения я до сих пор за ними не
заметил. Так что трудно сказать, прав ли Джип или нет.
   Еще один вопрос: о деньгах. У меня неизлечимая привычка всегда  платить
по счетам. Я исходил вдоль и поперек всю Риджент-стрит, но  не  нашел  той
лавки. Тем не менее я склонен  думать,  что  в  этом  деле  честь  моя  не
пострадала: ведь раз этим людям - кто бы они  ни  были  -  известен  адрес
Джипа, они могут в любое время явиться ко мне и получить по счету.



   Герберт Уэллс.
   Мистер Скелмерсдейл в стране фей

   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. - Н.Явно.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 20 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   - Вот в этой лавке служит один парень, ему довелось побывать  в  стране
фей, - сказал доктор.
   - Чепуха какая, - ответил я и оглянулся  на  лавку.  Это  была  обычная
деревенская лавчонка, она же и почта,  из-под  крыши  тянулся  телеграфный
провод, у двери были выставлены щетки  и  оцинкованные  ведра,  в  окне  -
башмаки, рубахи и консервы.
   Помолчав, я спросил:
   - Послушайте, а что это за история?
   - Да я-то ничего не  знаю,  -  ответил  доктор.  -  Обыкновенный  олух,
деревенщина, зовут его Скелмерсдейл. Но тут все убеждены, что это истинная
правда.
   Вскоре я снова вернулся к нашему разговору.
   - Я ведь толком ничего не знаю да и знать не хочу, - сказал доктор. - Я
накладывал ему однажды повязку  на  сломанный  палец  -  играли  в  крикет
холостяки против женатых - и тогда в первый раз услышал эту чепуху. Вот  и
все. Но по этому как-никак можно судить, с кем мне приходится иметь  дело,
а? Веселенькое занятие  -  вбивать  в  голову  такому  народу  современные
принципы санитарии!
   - Что и говорить, - посочувствовал я, а он начал  рассказывать,  как  в
Боунаме собирались чинить канализацию. Я давно заметил, что  наши  деятели
здравоохранения больше всего заняты подобными вопросами. Я  опять  выразил
ему самое искреннее сочувствие, а когда он назвал жителей Боунама  ослами,
добавил, что они "редкие ослы", но и это его не утихомирило.
   Некоторое время  спустя,  в  середине  лета,  я  заканчивал  трактат  о
Патологии Духа - мне думается, писать его было еще труднее, чем читать,  -
и непреодолимое желание уединиться  где-нибудь  в  глуши  привело  меня  в
Бигнор. Я поселился у одного фермера и довольно  скоро  в  поисках  табака
снова набрел на эту лавчонку. "Скелмерсдейл", - вспомнил я, увидев  ее,  и
вошел.
   Продавец был невысокий, но стройный молодой  человек,  светловолосый  и
румяный, глаза у  него  были  голубые,  зубы  ровные,  мелкие  и  какая-то
медлительность в движениях. Ничего особенного в нем  не  было,  разве  что
слегка грустное выражение лица. Он был без пиджака, в подвернутом фартуке,
за маленьким ухом торчал карандаш.  По  черному  жилету  тянулась  золотая
цепочка от часов, на ней болталась согнутая пополам гинея.
   - Больше ничего не угодно, сэр? - обратился  он  ко  мне.  Он  говорил,
склонясь над счетом.
   - Вы мистер Скелмерсдейл? - спросил я.
   - Я самый, - ответил он, не поднимая глаз.
   - Это правда, что вы побывали в стране фей?
   Он взглянул на меня, сдвинув брови, лицо стало раздраженным, угрюмым.
   - Не ваше дело! - отрезал он, с ненавистью посмотрел мне прямо в глаза,
потом снова взялся за счет.
   - Четыре... шесть с половиной шиллингов, - сказал он, немного погодя. -
Благодарю вас, сэр.
   Вот при каких неблагоприятных обстоятельствах началось мое знакомство с
мистером Скелмерсдейлом.
   Ну, а потом мне удалось завоевать его доверие, хоть это и стоило долгих
трудов.
   Я снова встретил его в деревенском кабачке, куда заходил вечерами после
ужина сразиться в бильярд и  перекинуться  словечком  с  ближними  своими,
общества которых днем я старательно избегал, что  было  весьма  на  пользу
моей работе. С великими ухищрениями я сначала уговорил его сыграть  партию
в бильярд, а потом вызвал и на разговор. Я понял, что страны фей лучше  не
касаться. Обо всем остальном он рассуждал благодушно и  охотно  и  казался
таким же, как все, но стоило завести речь о феях, и он сразу мрачнел:  это
была явно запретная тема. Только раз слышал я, как при  нем  в  бильярдной
намекнули на его приключения, да и  то  это  был  какой-то  батрак,  тупой
детина, который  ему  проигрывал.  Скелмерсдейл  сделал  подряд  несколько
дуплетов, что по бигнорским понятиям было явлением из ряда вон выходящим.
   - Эй, ты! - буркнул его противник. - Это все твои феи тебе подыгрывают.
   Скелмерсдейл уставился на него, швырнул кий на  стол  и  вышел  вон  из
бильярдной.
   - Ну что ты к нему прицепился? -  упрекнул  задиру  какой-то  почтенный
старичок, с удовольствием наблюдавший за игрой. Со всех сторон послышалось
неодобрительное ворчание, и самодовольная ухмылка исчезла с лица остряка.
   Как было упустить такой случай?
   - Что это у вас за шутки насчет страны фей? - спросил я.
   - Никакие это не шутки, молодому Скелмерсдейлу не до шуток,  -  заметил
почтенный старичок, отхлебнув из своего стакана.
   А   какой-то   низенький   краснолицый   человечек    оказался    более
словоохотливым.
   - Да ведь не зря поговаривают, сэр, что феи  утащили  его  к  себе  под
Олдингтонский Бугор и держали там три недели кряду.
   Тут собравшихся словно прорвало. Стоит одной овце сделать шаг, и за ней
потянется все  стадо.  Скоро  я  уже  знал,  хоть  и  в  общих  чертах,  о
приключении Скелмерсдейла. Раньше, до того как поселиться  в  Бигноре,  он
служил в  точно  такой  же  лавчонке  в  Олдингтон-Корнер,  там-то  все  и
произошло. Мне рассказали, что однажды он  отправился  на  ночь  глядя  на
Олдингтонский Бугор и пропал на три недели, а когда он вернулся,  "манжеты
были чисты, как будто только вышел за порог", а  карманы  набиты  пылью  и
золой. Возвратился он угрюмый, подавленный, долго не мог прийти в  себя  и
никак от него нельзя было добиться,  где  он  пропадал.  Одна  девушка  из
Клэптон-хилла, с которой он был помолвлен, старалась у него все  выпытать,
но он упорно молчал, да к тому же еще, как она выразилась, просто "нагонял
тоску", и по  этим  причинам  она  вскорости  ему  отказала.  А  потом  он
неосторожно кому-то проговорился, что побывал в стране фей  и  хочет  туда
вернуться, и, когда об этом все узнали и  с  деревенской  бесцеремонностью
стали над ним потешаться, он вдруг взял расчет  и  сбежал  от  насмешек  и
пересудов в Бигнор. Но что все-таки с ним приключилось в стране фей, этого
не знала ни одна душа. Посетители кабачка плели кто во что  горазд  -  так
разбредается во все стороны стадо без пастуха. Один говорил одно, другой -
другое. Рассуждали они об этом чуде с видом критическим и недоверчивым, но
было заметно, что на деле  они  склонны  многому  верить.  Я  счел  нужным
высказать разумный интерес и вполне обоснованное сомнение:
   - Если страна фей лежит под Олдингтонским  Бугром,  что  же  вы  ее  не
отроете?
   - Вот и я про это толкую, - подхватил молодой батрак.
   - Уж не один брался под тем Бугром копать, не раз принимались, - мрачно
заметил почтенный старичок, - да только вот похвалиться нечем...
   Их единодушная, хотя и смутная вера подействовала на меня,  я  понимал:
здесь что-то кроется, - и это еще больше  разжигало  мое  любопытство,  не
терпелось узнать, что же на самом деле произошло. Но рассказать  обо  всем
мог лишь один человек, сам Скелмерсдейл; и я взялся за многотрудную задачу
- нужно  было  сгладить  первое  неблагоприятное  впечатление,  которое  я
произвел на него, и добиться, чтобы он сам, по  своей  воле  заговорил  со
мной откровенно и не таясь. Тут свою роль сыграло  и  то,  что  я  был  не
простым деревенским жителем.  Человек  я  по  натуре  приветливый,  работы
никакой вроде бы не делаю,  ношу  твидовые  куртки  и  брюки  гольф,  и  в
Бигноре, естественно, меня сочли за художника, а там, как это ни  странно,
художника ставят неизмеримо выше,  чем  приказчика  из  бакалейной  лавки.
Скелмерсдейл, как и вообще  многие  из  ему  подобных,  -  изрядный  сноб;
вспылив, он сказал мне дерзость, но только когда я вывел его  из  себя,  и
сам, я уверен, потом раскаивался, и я знал, что ему  очень  льстит,  когда
все видят, как мы вместе  прогуливаемся  по  улице.  Пришло  время,  и  он
довольно охотно согласился зайти ко мне выпить стаканчик виски и  выкурить
табачку, и вот тогда-то меня осенила счастливая догадка: здесь не обошлось
без  сердечной  драмы.  Я,   зная,   как   откровенность   располагает   к
откровенности, рассказал ему пропасть интересных и поучительнейших случаев
из моей жизни, вымышленных и подлинных.  И  во  время  третьего,  если  не
ошибаюсь,  визита,  после  третьей  рюмки  виски,  когда  я  поведал  ему,
присочинив немало чувствительных подробностей, об одном весьма  мимолетном
увлечении моей юности, лед был сломан - под влиянием моего рассказа мистер
Скелмерсдейл разоткровенничался.
   - И со мной так же вышло, - сказал он. - В Олдингтоне. Это вот и чудно.
Сперва мне было вроде ни к чему, она по мне страдала. А  потом  стало  все
наоборот, да только уж было поздно.
   Я удержался от расспросов, последовал еще один намек,  и  вскоре  стало
ясно как день, что ему просто не терпится поговорить о своих  приключениях
в стране фей, тех самых, о которых так долго из него нельзя было  вытянуть
ни слова. Как видите, моя хитрость  удалась:  поток  откровенных  излияний
сделал свое дело. Скелмерсдейл уже не опасался, что я, как все посторонние
люди, не поверю ему, стану над ним насмехаться, теперь он  увидел  во  мне
возможного наперсника. Он томился  желанием  показать,  что  и  он  многое
пережил и перечувствовал, и совладать с собой он был не в силах.
   Поначалу он изводил меня намеками, так и подмывало спросить обо всем  в
упор и добраться  наконец  до  самой  сути,  но  я  опасался  поспешностью
испортить дело. Только после того, как мы встретились еще раз-другой  и  я
полностью завоевал его доверие, я сумел постепенно выведать у него многое,
вплоть до мелочей. В сущности, я выслушал, и не один раз, почти  все,  что
мистер Скелмерсдейл, рассказчик весьма неважный, вообще способен изложить.
Итак, я подхожу к истории его  приключений  и  буду  рассказывать  все  по
порядку. Случилось ли  это  в  действительности,  был  ли  это  сон,  игра
воображения, какая-то странная галлюцинация, судить не берусь. Но я ни  на
минуту не допускаю мысли, чтобы он мог  все  это  выдумать.  Этот  человек
глубоко и искренне верит, что все на самом деле произошло именно так,  как
он рассказывает; он явно не способен лгать столь последовательно, сочинять
такие  подробности,  ему  верят  наивные,  но  и   весьма   проницательные
деревенские жители, и это -  лишнее  доказательство  его  правдивости.  Он
верит - и никто пока что не сумел поколебать его веру. Что до меня, то мне
больше нечего сказать в подтверждение рассказа, который я передаю.  Я  уже
не в том возрасте, когда убеждают или что-то доказывают.
   По  его  словам,  он  заснул  однажды  вечером  часов   в   десять   на
Олдингтонском Бугре - вполне вероятно, что это случилось в Иванову ночь, а
может, неделей раньше  или  позже,  он  над  этим  не  задумывался  -  был
безветренный  ясный  вечер,  всходила  луна.  Я  не  поленился  три   раза
взобраться на этот Бугор после того, как выведал у  мистера  Скелмерсдейла
его тайну, и однажды пошел туда в летние сумерки, когда  луна  только  что
поднялась и все, наверное, выглядело так же, как в ту ночь. Юпитер в своем
царственном великолепии  блистал  над  взошедшей  луной,  а  на  севере  и
северо-западе закатное небо  зеленело  и  сияло.  Голый  и  мрачный  Бугор
издалека отчетливо вырисовывается на фоне неба,  но  вокруг  на  некотором
расстоянии густые заросли кустарника, и, пока я  поднимался,  бесчисленные
кролики, мелькавшие, как тени, или вовсе невидимые в темноте,  выскакивали
из кустов и стремглав пускались наутек. Над  самой  вершиной  -  над  этим
открытым местом - тонко гудело несметное полчище комаров. Бугор, по-моему,
- искусственное сооружение, могильник какого-нибудь доисторического вождя,
и уж, наверное, никому не удавалось  найти  лучше  места  для  погребения,
откуда бы открывался такой необъятный  простор.  Гряда  холмов  тянется  к
востоку до Хайта, за нею виден Ла-Манш, и там, милях в тридцати,  а  то  и
дальше, мигают, гаснут и снова вспыхивают ярким белым светом маяки Гри  Не
и Булони. К западу, как на ладони, вся извилистая долина Уилда - ее  видно
до самого Хиндхеда и Лейт-хилла, а  на  севере  долина  Стауэра  разрезает
меловые горы, уходящие к бесконечным холмам за Уайем. Посмотришь на  юг  -
Ромнейские топи расстилаются у ваших  ног,  где-то  посредине  Димчерч,  и
Ромни, и  Лидд,  Гастингс  на  горе  и  совсем  вдали,  там,  где  Истборн
поднимается к Бич Хед, снова громоздятся в дымке холмы.


   Вот здесь и бродил Скелмерсдейл, горюя из-за сердечных невзгод. Шел он,
как он говорит, "не разбирая дороги", а на вершине решил сесть и  подумать
о своем горе и обиде и, сам того не заметив, уснул. И очутился  во  власти
фей.
   А расстроился он по пустякам: повздорил с  девушкой  из  Клэптон-хилла,
своей  невестой.  Дочь  фермера,  рассказывал  Скелмерсдейл,   из   "очень
почтенной семьи" - словом,  прекрасная  для  него  пара.  Но  и  девица  и
поклонник были слишком молоды  и,  как  всегда  бывает  в  этом  возрасте,
ревнивы, нетерпимы до крайности, полны безрассудного стремления  искать  в
другом одни лишь совершенства - жизнь и опыт, к счастью, быстро  от  этого
излечивают. Почему, собственно, они поссорились, я не имею  представления.
Может быть, она сказала, что любит, когда мужчины носят гетры, а он в  тот
день гетры не надел, а может, он сказал, что ей  другая  шляпка  больше  к
лицу, - словом, как бы эта  ссора  ни  началась,  она  перешла  в  нелепую
перебранку и закончилась колкостями и  слезами.  И,  наверное,  он  совсем
сник