свете газового фонаря у оборванного бродяги, поверив ему на слово. И все же
алмаз такой величины вызвал в моем воображении  тысячи  фунтов.  Но  тогда,
подумал я, этот алмаз должен  упоминаться  во  всех  книгах  о  драгоценных
камнях. Мне вспомнились  рассказы  о  контрабандистах  и  ловких  кафрах  в
Капской колонии. Я уклонился от прямого ответа.
     - Откуда он у вас? - спросил я.
     - Я сделал его.
     Я кое-что слыхал о Муассоне, но знал, что его искусственные бриллианты
очень небольшой величины.
     Я покачал головой.
     - Вы как будто разбираетесь в этих вещах. Я  расскажу  вам  немного  о
себе. Быть может, тогда вы передумаете и купите алмаз.
     Он отвернулся от реки, засунул руки в карманы и вздохнул:
     - Я знаю, вы все равно мне не поверите.
     - Алмазы, - начал он, и по мере  того,  как  он  говорил,  я  перестал
чувствовать, что это говорит бродяга: речь его становилась свободной  речью
образованного  человека,  -  алмазы  делаются  так.  Углерод  выделяют   из
соединения в определенном плавильном флюсе и при соответствующем  давлении.
Тогда  углерод  выкристаллизовывается  не  в  виде  графита  или  угольного
порошка, а в виде мелких алмазов. Все это давно известно химикам, но никому
еще не удалось напасть именно на тот флюс, в котором надо плавить  углерод,
и определить давление, которое может дать наилучшие результаты.  Поэтому-то
алмазы, сделанные химиками, такие мелкие и  темные  и  не  имеют  настоящей
ценности.
     И вот я посвятил этой задаче свою жизнь -  всю  свою  жизнь.  Я  начал
изучать условия, при которых получают алмазы,  когда  мне  было  семнадцать
лет, а теперь мне тридцать два. Я знал, что на это уйдет лет десять, а то и
двадцать, которые могут отнять у человека все его силы, всю его энергию, но
даже  и  тогда  игра  стоила  свеч.  Предположим,  что   кто-то,   наконец,
натолкнулся на разгадку секрета; тогда, прежде чем тайна  выйдет  наружу  и
алмазы станут  дешевле  угля,  этот  человек  сможет  заработать  миллионы.
Миллионы!
     Он замолчал и взглянул на  меня,  словно  ища  сочувствия.  Глаза  его
сверкали голодным блеском.
     - И подумать только, - сказал он, - что я почти всего  достиг,  и  вот
теперь...
     Когда мне исполнился двадцать один  год,  у  меня  было  около  тысячи
фунтов, и я думал, что эта сумма и небольшой приработок уроками  дадут  мне
возможность продолжать изыскания. Учение, главным образом в Берлине, заняло
года два, а затем я стал работать  самостоятельно.  Самое  трудное  было  -
соблюдать  тайну.  Видите  ли,  если  бы  я   проболтался,   моя   вера   в
осуществимость идеи могла бы подстрекнуть других, а я не считаю себя  таким
гением- чтобы навернякя прийти к открытию первым, если начнется  борьба  за
первенство. Как вы сами понимаете, важно было, раз уж я действительно решил
сколотить состояние, чтобы люди не знали о том,  что  алмазы  можно  делать
искусственным путем и производить тоннами. Поэтому я был вынужден  работать
совершенно один. Сперва у меня была маленькая  лаборатория,  но  когда  мои
ресурсы  начали  истощаться,  мне  пришлось  продолжать  опыты   в   жалкой
комнатушке без мебели в Кэнтиш-тауне. Я спал на соломенном матрасе прямо на
полу, посреди приборов. Деньги буквально испарялись. Я  отказывал  себе  во
всем,  чтобы  покупать  необходимое  для  моих  исследований.  Я   старался
продержаться,  давая  уроки,  но  педагог  я  неважный,  нет  у   меня   ни
университетского диплома, ни достаточного образования,  кроме  химического.
Мне приходилось тратить уйму времени и труда, а получать за это пустяки. Но
я все приближался и приближался к цели. Три года  назад  я  решил  проблему
состава флюса и почти достиг  нужного  давления,  поместив  флюс  и  особую
углеродную смесь в ружейный ствол; я добавил туда воды, герметически закрыл
ствол и принялся нагревать.
     Он помолчал.
     - Довольно рискованно, - сказал я.
     - Да. Ружье разорвалось  и  разбило  все  окна  и  значительную  часть
аппаратуры. Зато я получил что-то вроде алмазного порошка. Пытаясь добиться
большого давления на расплавленную смесь, чтобы  выкристаллизовать  из  нее
алмазы, я обнаружил, что некий Добре, работавший  в  Парижской  лаборатории
пороха и селитры, взрывал динамит в плотно завинченном  стальном  цилиндре,
таком прочном, что он не мог лопнуть. Я узнал, что Добре мог дробить скалы,
превращая их в породы, подобные южноафриканским, в которых залегают алмазы.
Я заказал стальной цилиндр, сделанный  по  его  чертежу,  хотя  это  сильно
подкосило меня в  смысле  средств.  Я  забил  в  цилиндр  весь  материал  и
взрывчатые вещества, развел огонь в горне и - вышел прогуляться.
     Меня рассмешило, что он рассказывает это так деловито.
     - А вы не подумали, что может взорваться весь  дом?  Были  там  другие
жильцы?
     - Этого требовали интересы науки, - сказал он помолчав. - Этажом  ниже
жила семья торговца фруктами,  рядом  со  мной  -  сочинитель  просительных
писем,  а  наверху  -  две  цветочницы.  Возможно,  я  поступил   несколько
необдуманно, но не  исключено,  что  не  все  жильцы  были  дома.  Когда  я
вернулся, цилиндр лежал на том же месте в куче  раскаленных  добела  углей.
Взрывчатка не разорвала корпуса. Теперь передо мной встала новая  проблема.
Видите ли,  время  -  важный  фактор  при  кристаллизации.  Если  сократить
процесс,  кристаллы  получатся  мелкие.  Только   длительное   выдерживание
увеличивает кристаллы. Я  решил  охлаждать  цилиндр  в  течение  двух  лет,
постепенно снижая температуру. Деньги у меня к этому времени кончились. Мне
приходилось все время поддерживать огонь в горне и платить за комнату, надо
было также утолять голод, и у меня не осталось ни гроша.
     Вряд ли я  теперь  припомню  все,  чем  я  промышлял,  пока  занимался
изготовлением  алмазов.  Я  продавал  газеты,  держал  под  уздцы  лошадей,
открывал дверцы экипажей. В течение многих недель  я  надписывал  конверты.
Мне пришлось служить помощником у продавца с ручной тележкой, я должен  был
сзывать народ по одну сторону улицы, в то время кал он  выкликал  товар  по
другую. Один раз у меня целую неделю не было никакой  работы,  и  я  просил
милостыню. Что это была за неделя! Однажды, когда погас огонь в горне  и  я
весь день ничего не ел, какой-то парень, гулявший с девушкой, хотел пустить
ей пыль в глаза и дал мне шесть пенсов. Да благословит бог тщеславие! Какое
благоухание доносилось из лавок, где торговали жареной рыбой! Но я пошел  и
на все деньги купил угля, снова раскалил горн, а  потом...  Да,  от  голода
человек глупеет. Наконец,  три  недели  назад,  я  погасил  огонь  и  вынул
цилиндр.  Он  был  еще  такой  горячий,  что  жег  мне  руки,  пока  я  его
развинчивал. Я выскреб крошащуюся лавообразную массу долотом и растолок  ее
на железном листе. И нашел в ней три крупных алмаза и пять маленьких. Когда
я сидел на полу, стуча  молотком,  дверь  отворилась  и  вошел  мой  сосед,
сочинитель просительных писем. Он был по обыкновению пьян.
     "Ан-нархист", - сказал он.
     "Вы пьяны", - отрезал я.
     "Разрр-рушитель, мерр-завец!" - продолжал он.
     "Подите к дьяволу", - отвечал я.
     "Не бес-по-койтесь", - сказал он,  икая  и  подмигивая  мне  с  хитрым
видом.
     Потом он прислонился к двери и, устремив глаза на косяк, начал болтать
о том, как он рылся в моей комнате, как ходил сегодня утром в полицию и там
записывали все, что он говорил, "как будто я джнт-мен", - сказал он.
     Тут я вдруг понял, что влип. Или я должен выдать полиции мой секрет, и
тогда о нем узнают все и каждый, или же меня арестуют как анархиста. И  вот
я взял соседа за шиворот,  встряхнул  его  как  следует,  а  потом  убрался
подобру-поздорову со своими алмазами. Вечерние газеты назвали  мою  каморку
"кэнтиш-таунской фабрикой бомб". И теперь я никак  не  могу  отделаться  от
своих алмазов.  Если  я  захожу  к  почтенным  ювелирам,  они  просят  меня
обождать, и я слышу, как они шепчутся  с  приказчиком  и  посылают  его  за
полисменом, и тогда  я  заявляю,  что  не  могу  ждать.  Я  нашел  скупщика
краденого: он прямо вцепился в алмаз, который я ему дал,  и  предложил  мне
потребовать его обратно через суд. Теперь я ношу алмазы на себе - несколько
сот тысяч фунтов - и не имею ни пищи, ни крова. Вы первый, кому  я  доверил
свою тайну: мне нравится ваше лицо, а  меня,  что  называется,  приперло  к
стене.
     Он посмотрел мне в глаза.
     - Было бы  сумасшествием,  -  сказал  я,  -  купить  алмаз  при  таких
обстоятельствах, да я и не ношу с собой сотен фунтов.  И  все  же  я  готов
поверить  вам.  Если  хотите,  сделаем  так:  приходите  завтра  ко  мне  в
контору...
     - Вы думаете, я вор, - с горечью сказал он. - Вы сообщите  в  полицию.
Нет, не пойду я в ловушку.
     - Я почему-то убежден, что вы не вор. Вот моя карточка,  и  во  всяком
случае возьмите еще вот это. Не будем назначать свидания. Приходите,  когда
угодно.
     Он взял карточку и то, что я дал ему в залог моей доброжелательности.
     - Надеюсь, вы передумаете и придете, - сказал я.
     Он с сомнением покачал головой.
     - Когда-нибудь  я  отдам  ваши  полкроны  и  с  процентами,  с  такими
процентами, что вы ахнете, - сказал он. - Ведь вы сохраните все в тайне? Не
ходите за мной.
     Он  перешел  через  улицу  к  ступенькам   под   аркой,   ведущей   на
Эссекс-стрит, и исчез в темноте. Больше я его никогда не видел.
     Впоследствии я дважды получал  от  него  письма  с  просьбой  прислать
банкноты (но не чеки) по такому-то адресу. Взвесив все, я поступил так, как
счел наиболее благоразумным. Один раз он заходил, когда  меня  не  было  на
месте: по описанию посыльного мальчишки,  это  был  очень  худой,  грязный,
оборванный человек, мучительно кашлявший. Он ничего не просил  передать.  И
это все, что я знаю о нем. Иногда мне очень хочется  узнать,  что  стало  с
ним? Был ли это просто маниак, мошенник,  торговавший  фальшивыми  камнями,
или он действительно сделал эти алмазы, как утверждал? Последнее  настолько
правдоподобно, что по временам я спрашиваю себя,  не  упустил  ли  я  самую
блестящую возможность всей своей жизни? Быть может, он умер, и  алмазы  его
выбросили, как сор, - повторяю, один был величиной с ноготь. А может  быть,
он все еще бродит по улицам, пытаясь сбыть свои сокровища? Может  случиться
и так, что он еще предстанет когда-нибудь миру и,  пересекая  мой  путь  на
безоблачной высоте, доступной лишь богачам и  патентованным  знаменитостям,
безмолвно упрекнет меня за отсутствие  предприимчивости.  Иногда  я  думаю,
что, пожалуй, надо было рискнуть. Хотя бы пятью фунтами.


1894



    Герберт Уэллс.
    История покойного мистера Элвешема


 Пер. Н. Семевской
 OCR: birdy



     Я пишу эту историю, не рассчитывая, что мне поверят.  Мое  единственное
желание спасти следующую жертву, если  это  возможно.  Мое  несчастье,  быть
может, послужит кому-нибудь на пользу. Я знаю, что мое положение безнадежно,
и теперь в какой-то мере готов встретить свою судьбу.
     Зовут меня Эдвард Джордж Иден. Я родился в Трентеме в Стаффордшире, где
отец занимался садоводством. Мать умерла, когда мне было  три.года,  а  отец
когда мне было пять. Мой дядя Джордж Иден  усыновил  меня  и  воспитал,  как
родного сына. Он был человек одинокий, самоучка, и его  знали  в  Бирмингеме
как предприимчивого журналиста. Он дал мне превосходное образование и всегда
разжигал во мне желание добиться успеха в обществе.  Четыре  года  назад  он
умер, оставив мне все свое состояние,  что  после  оплаты  счетов  составило
пятьсот  фунтов  стерлингов.  Мне  было  тогда  восемнадцать  лет.  В  своем
завещании дядя советовал мне потратить деньги на завершение  образования.  Я
уже избрал специальность врача и благодаря посмертному  великодушию  дяди  и
моим собственным успехам в конкурсе на стипендию стал студентом медицинского
факультета Лондонского  университета.  В  то  время,  когда  начинается  моя
история, я жил в доме О 11-а по Университетской  улице,  в  убогой  комнатке
верхнего этажа с окнами на задний двор. В ней вечно был сквозняк.  Это  была
моя единственная комната, потому что я старался экономить каждый шиллинг.
     Я нес в мастерскую на  Тоттенхем-Корт-роуд  башмаки  в  починку  и  тут
впервые встретил старичка с желтым лицом. С этим-то человеком и сплелась так
тесно моя жизнь.  Когда  я  выходил  из  дому,  он  стоял  у  тротуара  и  в
нерешительности разглядывал номер над  дверью.  Его  глаза  тускло-серые,  с
красноватыми веками остановились на мне, и тотчас же на его сморщенном  лице
появилось любезное выражение.
     - Вы вышли вовремя, сказал он. Я забыл номер вашего дома. Здравствуйте,
мистер Иден!
     Меня несколько удивило такое обращение, потому что я никогда прежде и в
глаза не видел этого человека, к тому же я чувствовал себя  неловко,  потому
что под мышкой у меня были старые ботинки. Он заметил,  что  я  не  очень-то
обрадован.
     - Думаете, что это за черт такой, а? Я ваш друг, уверяю  вас.  Я  видел
вас прежде, хотя вы никогда не видели меня. Где бы нам поговорить?
     Я колебался. Мне не хотелось,  чтобы  незнакомый  человек  заметил  все
убожество моей комнаты.
     - Может быть, пройдемся по улице? сказал я. К сожалению,  я  сейчас  не
могу... И я пояснил жестом.
     - Что ж, хорошо, согласился он, оглядываясь по сторонам. По улице? Куда
же мы пойдем?
     Я сунул ботинки за дверь. - Послушайте, отрывисто проговорил  старичок,
это дело, в сущности, моя фантазия; давайте позавтракаем где-нибудь  вместе,
мистер Иден. Я человек старый, очень старый и не умею кратко  излагать  свои
мысли, к тому же голос у меня слабый, и шум уличного движения...
     Уговаривая меня, он положил мне на плечо худую, слегка дрожавшую руку.
     Я был молод, и пожилой человек имел право угостить меня завтраком, но в
то же время это неожиданное приглашение нисколько меня не обрадовало.
     - Я предпочел бы... начал я.
     - Но мы сделаем то, что предпочел бы я, перебил старик и взял меня  под
руку. Мои седины ведь заслуживают некоторого уважения.
     Мне пришлось согласиться и пойти с ним.
     Он повел меня в ресторан Блавитского. Я шел медленно, приноравливаясь к
его шагам. Во время завтрака, самого вкусного в моей жизни, мой  спутник  не
отвечал на вопросы, но я  мог  лучше  разглядеть  его.  У  него  было  чисто
выбритое, худое, морщинистое лицо, сморщенные губы,  за  которыми  виднелись
два ряда вставных зубов, седые волосы были редкие и  довольно  длинные.  Мне
казалось, что он маленького роста  впрочем,  мне  почти  все  люди  казались
маленькими. Он сильно сутулился. Наблюдая за ним, я не мог не заметить,  что
он тоже изучает меня. Глаза  его,  в  которых  мелькало  какое-то  странное,
жадное внимание, перебегали с моих широких плеч на загорелые руки и затем на
мое веснушчатое лицо.
     - А сейчас, сказал он, когда мы  закурили,  я  изложу  вам  свое  дело.
Должен вам сказать,  что  я  человек  старый,  очень  старый.  Он  помолчал.
Случилось так, что у  меня  есть  деньги,  и  теперь  мне  придется  кому-то
завещать их, но у меня нет детей, и мне некому оставить наследство.
     У меня мелькнула мысль,  что  старик,  изображая  откровенность,  хочет
сыграть со мной какую-то шутку, и я решил быть настороже, чтобы мои  пятьсот
фунтов не уплыли от меня.
     Старик продолжал распространяться о своем одиночестве и жаловался,  что
ему трудно найти достойного наследника.
     - Я  взвешивал  разные  варианты,  сказал  он.  Думал  завещать  деньги
приютам, благотворительным учреждениям, назначить стипендии и наконец принял
решение. Глаза его  остановились  на  моем  лице.  Я  решил  найти  молодого
человека, честолюбивого, честного,  бедного,  здорового  телом  и  духом  и,
короче говоря, сделать его своим наследником, дать ему  все,  что  имею.  Он
повторил: Дать ему все, что имею. Так, чтобы он внезапно избавился  от  всех
своих забот и мог бороться за  успех  в  той  области,  какую  он  сам  себе
изберет, располагая свободой и независимостью.
     Я старался сделать  вид,  что  совершенно  не  заинтересован,  и,  явно
лицемеря, проговорил:
     - Вы хотите моего совета,  может  быть,  моих  профессиональных  услуг,
чтобы найти такого человека?
     Мой собеседник улыбнулся и взглянул на меня сквозь дым  папиросы,  а  я
рассмеялся, видя, что он, не говоря  ни  слова,  разоблачил  мою  притворную
скромность.
     - Какую блестящую карьеру  мог  бы  сделать  этот  человек!  воскликнул
старик. Я с завистью думаю, что вот я накопил такое богатство, а тратить его
будет другой... Но я, конечно, поставлю условия; моему  наследнику  придется
принести кое-какие жертвы. Например, он должен принять мое  имя.  Нельзя  же
получить все  и  ничего  не  дать  взамен.  Прежде  чем  оставить  ему  свое
состояние, я должен узнать все подробности его жизни. Он обязательно  должен
быть здоровым человеком. Я должен знать его наследственность, как умерли его
родители, а также его бабушки и деды, я должен иметь точное представление  о
его нравственности...
     Я уже мысленно поздравлял себя, но  эти  слова  несколько  умерили  мою
радость...
     - Правильно ли я понял, начал я, что именно я...
     - Да, раздраженно перебил он, вы,  вы!  Я  не  ответил  ни  слова.  Мое
воображение разыгралось, и даже врожденный скептицизм не  в  силах  был  его
унять. В душе у меня не было ни тени благодарности, я не знал, что сказать и
как сказать.
     - Но почему вы выбрали именно меня? наконец выговорил я.  Он  объяснил,
что слышал обо мне от профессора Хазлера, который отзывался обо  мне  как  о
человеке исключительно здоровом и здравомыслящем, а  старик  хотел  оставить
свое состояние тому, в ком, насколько  это  возможно,  сочетаются  идеальное
здоровье и душевная чистота.
     Такова была моя первая встреча со старичком. Он держал в тайне все, что
касалось его самого. Он заявил, что пока не желает называть своего имени, и,
после того как я ответил на кое-какие  его  вопросы,  расстался  со  мной  в
вестибюле ресторана Блавитского. Я заметил, что, расплачиваясь  за  завтрак,
он вытащил целую горсть золотых монет. Мне показалось странным, что  он  так
настойчиво требует, чтобы его наследник был физически здоров.
     Мы договорились, что я в тот же день подам в местную страховую компанию
заявление с просьбой застраховать мою жизнь на очень  крупную  сумму.  Врачи
этой  компании  мучили  меня  целую   неделю   и   подвергли   всестороннему
медицинскому обследованию. Однако и  это  не  удовлетворило  старика,  и  он
потребовал, чтобы меня осмотрел еще знаменитый доктор  Хендерсон.  Только  в
пятницу перед Троицей старик  наконец  принял  решение.  Он  пришел  ко  мне
довольно поздно вечером было около девяти часов и оторвал меня  от  зубрежки
химических формул. Я готовился к экзамену. Он стоял в передней  под  тусклой
газовой лампой, бросавшей на его лицо причудливые тени. Мне показалось,  что
он еще больше сгорбился и щеки его впали.
     От волнения у него дрожал голос. - Я удовлетворен, мистер  Иден,  начал
он, вполне, вполне удовлетворен. В нынешний знаменательный вечер  вы  должны
пообедать со мной и отпраздновать вашу удачу.  Приступ  кашля  прервал  его.
Недолго придется вам дожидаться  наследства,  проговорил  он,  вытирая  губы
платком и сжав мою руку своей длинной,  худой  рукой.  Вам,  безусловно,  не
очень долго придется дожидаться.
     Мы вышли на улицу и окликнули  кеб.  Я  живо  помню  этот  вечер:  кеб,
кативший быстро, ровно, контраст газовых ламп  и  электрического  освещения,
толпы на улицах, ресторан на Риджент-стрит, в который мы вошли, и  роскошный
обед. Сначала меня смущали взгляды, которые безукоризненно  одетый  официант
бросал на мой простой костюм, затем я  не  знал,  что  делать  с  косточками
маслин,  но  когда   шампанское   согрело   кровь,   я   почувствовал   себя
непринужденно. Вначале